Текст книги "Великие романы"

Автор книги: Борис Бурда

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 16 страниц)

Недавно Ротшильд купил другой уникальный архив и договорился об обмене: архивы Ротшильда вернутся в банкирский дом, а в Россию вновь приехали письма Александра II Екатерине Долгорукой, более того – ее ответные письма. Количество их поражает воображение. Шесть тысяч писем! Буквально ни дня без письма! Историки их чуть ли не обнюхивали и на зуб пробовали – это же интереснейшие документы! Как это влияло на назначение министров, на политические шаги, на решения самодержца? Читаешь и убеждаешься, что практически никак. Они были настолько заняты друг другом, настолько друг на друге сосредоточены, что все остальное, если читать только эти письма, может показаться неинтересным и несущественным. Приходится напоминать себе, что этот царь поднял Российскую империю из позора поражения, всеобщей запуганности и бюджетной «ямы». Этот царь уничтожил крепостное право. Этот царь уничтожил старый продажный суд, о котором даже пьесы Сухово-Кобылина «Дело» и «Смерть Тарелкина» полного представления не дают, и ввел новый суд присяжных, суд с состязательным процессом, породивший великих адвокатов и раскрывший форточку, чтоб впустить в затхлую атмосферу запуганной страны свежий воздух. Но это вспоминаешь только тогда, когда отрываешься от писем. Читаешь и видишь – только и света в окошке у него было, что эти письма. А для нее только один человек имел какое-то значение – ее любимый Мунка, вот такая была домашняя кличка Александра II, так его могли называть только самые близкие люди. Письма эти сейчас разбираются, причем не без проблем – у Катюши был ужасный почерк, в отличие от царя, который, наверное, знал, как внимательно будут читать каждую строчку, написанную его рукой, и, как воспитанный человек, беспокоился, чтобы лишних трудностей это не вызывало. Почерк у него образцовый, ровный, почти как у профессионального писаря. Самое частое его обращение к Кате: «Ангел моей души!»

При японском дворе в наше время – проблемы! Один из японских принцев даже предлагает возродить старинный институт императорских наложниц. У нынешнего-то императора с любимой супругой сыновей не получилось, только дочка… Нужно или соглашаться, чтобы престол заняла императрица, или что-то очень сильно менять. Но в Японии этот институт существовал столетиями, надо будет – реанимируют, это проще, чем вводить что-то совершенно новое. А как же в христианской Российской империи, где все вне супружеской жизни считалось незаконным и осуждаемым? Не говоря уже о такой подробности, как дети… Проблем престолонаследия в Российской империи, как вы знаете, не существовало, но… Близкий человек именно потому по-настоящему близок, что женщина хочет родить детей именно от него. Чтоб реализовать свое желание, Катя, возможно, даже пошла на некоторую хитрость: она сообщила своему любимому Мунке, что ее слабое здоровье может улучшиться после рождения ребенка. Может, это и не хитрость, тогда были самые невероятные врачебные теории. Император не думал долго. Его любимая, ангел его души, хочет ребенка? Какие препятствия? Недовольство императрицы? Той, которая постоянно подчеркивает, что как императрица она супруга прощает, а просто как супруга простить его не в силах? Еще чего!

У счастливой пары один за другим появляются сразу трое детей. Сыночек Георгий и две дочки – Ольга и Екатерина. Рожать первого ребенка пришлось в Зимнем дворце, прямо в бывшем кабинете Николая I. Задолго до современных американских роддомов, где муж может наблюдать за процессом родов по телевизору, Александр Николаевич не выходил из комнаты, куда срочно привезли доктора и повивальную бабку. Родившегося сына немедленно перевезли в дом генерала Рылеева, начальника личной охраны царя. Все делалось как бы в тайне, но, как вы понимаете, все, кому нужно, все знали. Никто особенно не возражал: императрица тяжело больна, – не захочет ли император после ее смерти вступить во второй брак? Это останавливало многих болтунов. Сам император совершенно не сомневался на этот счет. Он четко заявил ей: «Если только я окажусь свободен, мы немедленно поженимся».

Императрица скончалась в 1880 году. Теперь никаких препятствий для того, чтобы соединиться законным браком, у царя и Кати не оставалось. Как люди верующие, они считали это необходимым – хотя бы для того, чтобы загладить грех внебрачного сожительства. Но в брак они вступили, во-первых, тайный: они практически никого об этом не оповестили, во-вторых, морганатический, то есть претендовать на престол дети от этого брака не могли. Император не желал ущемлять своих детей от первого брака, уже свыкшихся с мыслью, что они законные наследники.

Царь недолго думал, ровно через два дня после истечения траура он ближайшим друзьям, графу Адлербергу и генералу Рылееву, о своем решении сообщил. На просьбу хоть немного подождать, чтобы сообщить наследнику, находящемуся в отъезде, он резко ответил: «Я жду четырнадцать лет, и четырнадцать лет назад я дал свое слово, что не буду ждать ни одного дня. Я государь и единственный судья своим поступкам!» К свадьбе государь преподнес невесте не титул простой княгини, а княгини светлейшей – ее род и так был достаточно знатен, Долгорукие ведь не просто князья. Достаточно, например, сказать, что c этим новым титулом она получила и новую фамилию. Теперь она – светлейшая княгиня Юрьевская, в память ее прямого предка Юрия Долгорукого, того самого, основателя Москвы! Все их дети наделялись законными правами царских законных детей, а права эти были очень велики. Кроме одного: они и их потомки навсегда лишались права наследовать престол. Екатерину это не волновало, она достигла главной цели в жизни, правда, не в восемнадцать лет, а в тридцать два. Царю, как легко подсчитать, было шестьдесят два года.

Счастливый брак – это всегда счастливый брак, и это всегда хорошо. Но царь сразу же начинает лихорадочно устраивать дела своей жены после своей смерти, вполне возможной в таком возрасте и при такой профессии. Просит сына быть покровителем и добрым советчиком своей жены и детей. Очень торопится: ко времени свадьбы царь уже пережил несколько покушений. До последнего, удачного, осталось меньше года. Меньше года они без особой огласки, но на законном основании жили одним домом, спали в одной постели, особенно это не афишируя, но ни от кого не прячась. Вот только историкам обидно – они прекратили писать друг другу. Все те нежные слова, которые они могли сказать лично (они практически не расставались), остались не занесенными на бумагу.

Окончилась эта идиллия 1 марта 1881 года. Произошло это после истории, очень актуальной и в наши времена, когда террористы в очередной раз пытаются силой перекроить мир на свой лад. Поражаешься смелости и изобретательности этих людей, а еще больше поражаешься их тупости и неспособности просчитать на два хода вперед. Это они-то боролись за свободу – и для этого убили царя, который столько для свободы народа сделал! Более того, роковую бомбу их шахид взорвал, когда царь собирался ехать в Зимний окончательно дорабатывать документ о Законодательном собрании, первом русском представительном органе! Все это, естественно, после покушения отменилось, отложилось надолго и закончилось очень плохо. Весьма не исключено, что и Октябрьской революцией мы обязаны доблестным народовольцам.

Взрыв бомбы был ужасен, всюду валялись куски окровавленного мяса, правая нога царя была оторвана, левая раздроблена и почти отделилась от туловища. Лицо и голова были изрублены осколками.

Княгиня Юрьевская, не теряя присутствия духа, кинулась с аптечкой в руках к кабинету, где положили окровавленного мужа, протирала ему виски эфиром, даже помогала хирургам остановить кровотечение, но надежды не было никакой. Все счастье Мунки и Кати продлились несколько месяцев.

После смерти мужа Екатерина Михайловна поступила согласно его желанию, которое он неоднократно выражал: по достижении определенного возраста отречься от престола, отдать его сыну, уехать с женой в Ниццу и прожить там тихо и счастливо остаток дней. В Ницце за ней попробовал следить один из полицейских начальников, генерал Рачковский. Желая выслужиться перед Александром III, он написал на нее и детей грязнейший донос, но Александр III уважал отцовскую волю и немножко знал женщину, которую его отец избрал в супруги. Вместо награды Рачковский получил жесточайший нагоняй и строгий приказ не совать нос куда не следует. А Екатерину Михайловну помянули, наверное, добрым «гав-гав» и «мяу-мяу» еще и собаки и кошки города Ниццы – она позаботилась о том, чтобы для них там установили специальные фонтанчики для питья. Там она и скончалась в весьма почтенном возрасте, и весьма вероятно, что Александр Николаевич Романов был ее единственным мужчиной и уж практически наверняка ее единственной любовью. Хотя бы помечтаем о такой любви. Этого почти никому из нас не будет дано, но даже помечтать об этом приятно! Правда, стоит помечтать не только о любви – иногда даже самую счастливую любовь могут разрушить завистники, стоит проявить хоть малейшую неосторожность! Но об этом – следующий рассказ.

ИОГАНН ФРИДРИХ СТРУЭНЗЕ И КАРОЛИНА-МАТИЛЬДА Скорая медицинская помощь

Роман с чужой женой – дело не очень-то хорошее, но не самый кошмар. Полюбила другого – ну так разведись и вступи в новый брак, неприятно, конечно, но ничего страшного. Неприятно, конечно, будет – и в суде, и когда имущество придется делить, и отношения с детьми, если есть, надо будет выстраивать не в очень простой ситуации, но если бы это было самым большим несчастьем в жизни, все бы только в ножки поклонились. А что делать, если ваша любовь – супруга такого человека, с которым развестись невозможно? Во всяком случае, без неприятностей, плохо совместимых с жизнью. Учтите, такие люди есть и сейчас, а раньше они и не сильно прятались – например, короли. Для королевы развод – почти всегда ссылка, часто тюрьма, а иногда и плаха. Турецкий султан, например, разводился с надоевшими супругами очень просто: их зашивали в кожаный мешок и отправляли этот мешок в Босфор поплавать, после чего бывшую звезду гарема никто нигде почему-то больше не видел. Я слышал много стихов и песен о любви то ли шута, то ли пажа к прекрасной королеве – и народных, и профессиональных, у Михаила Щербакова, например, есть такая. Кончаются они все одинаково – от любви герой теряет голову, причем не только фигурально. Не думайте, что авторы просто нагнетают эмоции. Прочтите эту историю – она кончается именно так.

Господи боже мой, как мало мы знаем, как мало понимаем! Как мы уверены, что более драматические события, чем с нами, ни с кем не происходят, как ключевым моментами в жизни нашей становятся защита диссертации, назначение зав лабом и неделя в турецком отеле ускоренного откорма, а трагической и рискованной страстью становится интрижка с женой сослуживца. Разве смогли б мы вообще примерить масштаб настоящих страстей на свой захудалый аршин? Вряд ли, и слава богу! Правда, почитать о них мы любим – как, мол, славно, что это все не с нами! Будут вам страсти, мало не покажется. И еще одно: реформы… Под гнетом этого слова мы живем уже много лет и уже начинаем свирепеть, только его услышим. А все потому, что даже самые лучшие и прогрессивные реформы – это не все, этого мало, самые толковые и полезные реформы можно позорно дискредитировать, если запихивать их народу не в рот, а в другие, неподходящие для этого отверстия. И еще об одном хочется напомнить: как часто любовь и политика связаны и идут рука об руку. Так, как, например, в поразительном романе датской королевы Каролины-Матильды и придворного врача Иоганна Фридриха Струэнзе.

В 1758 году, за четыре года до воцарения Екатерины II, молодой доктор Струэнзе в двадцать один год становится окружным врачом маленького немецкого города Альтоны. Человек он неглупый, способный, но какой-то слишком бойкий да активный, до всего ему есть дело. В советское время быть бы ему неформалом – комсомольская карьера у него бы не получилась: мало почтительности к властям. Зато в перестройку вполне мог бы сделать карьеру, вот только не ясно, к какой бы партии он примкнул – могло бы занести куда угодно. А в середине века Просвещения он лечит людей и пишет трактаты о реформах – благодаря усилиям философов-энциклопедистов представления о мире меняются буквально на глазах. Струэнзе даже начинает выпускать журнал «Полезный и увеселительный ежемесячник», который власти немедленно запрещают, хотя и без больших последствий для расшалившегося медикуса. Они сами в совершенной растерянности, им еще неясно, как реагировать, вот и прусский король вроде поддерживает этих странных людей, и российская императрица скоро начнет высказываться очень либерально – прикроем на всякий случай, но без последствий! Словом, окружной врач Альтоны ведет жизнь обычного бюргера, разве что малость чудаковатого. Кто б мог подумать, что уже через десять лет по протекции графа Рантцау он получит место при дворе датского короля Христиана VII? Вот так всегда: все, кому положено, бдят денно и нощно, но обязательно кто-то на секунду бдительность ослабит – и в номенклатуру просочится махровый диссидент. Даже в Дании.

Быть врачом этого короля, с одной стороны, легко: умственное расстройство совершенно очевидно, диагноз поставлен давно. Лечить такие поражения психики врачи и сейчас не особенно умеют, а уж тогда несчастному пациенту имело прямой смысл порадоваться, что он все-таки король – больных попроще ввиду того, что до изобретения транквилизаторов оставалось еще два столетия, дюжие санитары просто фиксировали веревочкой покрепче и лечили кулачным массажем до полного исчезновения симптомов. С королем так вести себя не решались: он все-таки помазанник Божий, еще прикажет голову отрубить – и ведь отрубят. Так что он вел себя весьма вольготно – скажем, время от времени высовывался на радость верным подданным из окна своего дворца совершенно голым. По этой причине сказку датчанина Андерсена его соотечественники воспринимали гораздо более конкретно, чем мы, – для них это был еще и политический памфлет с совершенно конкретным адресатом.

Зато, с другой стороны, работа у Струэнзе была скверная: хворал его высокопоставленный пациент тщательно, не сачкуя, и большой приятности поведения монарха эта хворость не способствовала. Всегда надо помнить, что перед тобой не только пациент, но и король: укусит – терпи. Конечно, и жалко его, но трудно было ожидать чего-то иного от сына буйного алкоголика Фредерика V, который так и умер, не выходя из запоя. Граф Ревентлов, назначенный воспитателем малолетнего принца, был несомненным садистом и избивал несчастного ребенка по малейшим поводам, явно чтобы получить удовольствие – в общем, сходили с ума и люди с менее отягощенной биографией. При всем этом король далеко не всегда агрессивен и иногда не лишен проблесков разума – даже переписывался с Вольтером, и тот в 1771 году посвятил ему оду, в которой называл его «носителем света и разума» (ну-ну, господин Вольтер). Но руководить страной он конечно же способен не больше, чем, скажем, управлять космическим кораблем. Впрочем, ничего страшного – есть и без него кому этим заниматься. Его дело – расписаться здесь и здесь. А дело врача – добиться того, чтоб король мог это сделать и не сильно привередничал. Все очень просто.

И что хорошего могло обломиться при такой жизни его супруге Каролине-Матильде, молоденькой сестре английского короля? От нее, собственно говоря, кроме появления на свет наследника престола, никто ничего и не ждет, но даже с этой нетрудной вещью все оказывается не так просто. Царственный супруг, как ему и подобает, безумно сексуально активен, но не по отношению к собственной супруге. В ее постель короля загоняют с огромным трудом – собственно, это одна из обязанностей королевского врача. Нужно быть или очень старым, или очень хладнокровным королевским врачом, чтоб не решить интимные проблемы более простым и приятным способом. А Струэнзе горяч и молод, ему тридцать три года, королеве – двадцать. Не задавайте нелепого вопроса, кто из них сделал первый шаг к сближению. Такие вещи всегда взаимны. Ничтожный шажок одного, шажок навстречу другого – и вот обе стороны уже бегут друг к другу с распростертыми объятиями.

Прошел всего год, и все устроилось прекрасно – королева была счастлива, Струэнзе был счастлив, королю было плевать, да и подумать он не мог ничего такого, это было бы для него совершенно непосильным умственным напряжением. Те времена, конец восемнадцатого века, были временами фаворитов. В России правила Екатерина, на которую главное влияние оказывал актуальный любовник. Чем Дания хуже? Например, чем хуже той же Англии, король которой Георг III был тоже безумен – потому и Америку проворонил… Но Струэнзе мало власти над королевой, через нее он добивается власти над королем. Человек образованный, умный, с прекрасными манерами, он обворожил всех. Король настолько почитает своего лейб-медика, что сначала спрашивает его совета по всем вопросам, требующим решения. Потом он требует от него, чтоб тот сам возникающие вопросы и решал. В итоге он задумывается, а чего же в таком случае его тревожат всякими пустяками, с которыми его лейб-медик великолепно справляется сам? У него все прекрасно получается – так пусть работает! И он предоставляет Струэнзе полномочия издавать указы от своего имени, скрепляя печатью тайного королевского кабинета, без участия короля – тот все равно ведь со всем согласен! Главой кабинета, чтоб не создавать бессмысленных задержек в государственных делах, король назначает самого Струэнзе. Что это практически означает? Да то, что вся власть в государстве переходит к нему.

Что еще желать человеку? Казалось бы, живи в свое удовольствие. Дания, конечно, королевство отсталое и захолустное, но на век премьер-министра для роскошной жизни хватит. Но Струэнзе не таков. Произошло то, о чем он только мечтал скромным альтонским врачом. Он получил возможность изменить судьбу королевства. О реформах мечтают многие интеллигентные люди, отчетливо видящие, каким бодрым строевым шагом их страна марширует не туда – то ли назад, то ли вообще к краю пропасти. Но многим ли из этих бодливых коров Бог дает рога? Это в принципе и удобно, никакой ответственности и можно спокойно ругать власти: они виноваты во всем, а ты ни в чем. А вот со Струэнзе так не получилось – теперь он может реформировать Данию как ему угодно. Но ведь это опасно, и сторонники старого порядка могут нанести ответный удар – неужели не страшно? Струэнзе не испугался. Король его ценит, королева его любит – кто против него устоит?

И реформы сыплются из его кабинета, как горох из дырявого мешка. До этих реформ некоторым нынешним государствам еще жить да жить. К нам, кстати, многие из этих реформ тоже пришли совсем недавно. Полная свобода слова, отмена цензуры, равенство всех перед судом, твердый государственный бюджет, полная свобода совести всем христианам – и нехристианам, это в протестанской Северной Европе двести лет назад, и тем же ханжам в пику – полные права незаконнорожденным детям! Отмена монополий ремесленных цехов, оставшихся от раннего Средневековья. Отказ от субсидий нерентабельным отраслям промышленности – зачем кормить лентяев, работайте лучше! Полный запрет пыток и телесных наказаний. Ну и конечно же непосредственно по специальности – больницы для бедных за счет казны и медицинский контроль над публичными домами. В общем, то, за что другие страны боролись столетиями, вылетало из-под пера Струэнзе бурным потоком, припечатывалось королевской печатью и вступало в законную силу.

Так что, расцвела Дания после таких прогрессивных реформ? Как сказать… Реформы нельзя просто ввести, издав правильные бумаги, – реформы ведь не в законах, они в головах людей. Реформа не игрушка, которую сколотил, и пусть себе забавляются – если дать игрушку слишком маленьким детям, которые до нее не доросли, они ее в лучшем случае разломают, а могут и проглотить. Реформу, как цветок, надо долго поливать и удобрять, причем в правильных дозах, тогда и вырастет красиво, а если тянуть из земли для скорости роста – вырвете, и все тут! Любой реформатор наживает себе врагов – это все те, кому при старом режиме было хорошо. Струэнзе беспощадно уволил без пенсии массу чиновников, не нужных государству. Они бы невзлюбили его и просто за увольнение – а тут их еще и выкинули на улицу без куска хлеба, обещанного ранее в благодарность за добросовестные труды. У них хватало влиятельных родственников, могущественных знакомых – они все стали врагами Струэнзе, и, что хуже всего, в вопросе пенсий их возмущение было понятным и справедливым. Струэнзе, когда ему не хватало денег на его реформы, недрогнувшей рукой задерживал выплату жалованья армии и флоту, и те сидели без денег месяцами. Мало что это не прибавляло любви к нему, так это еще и ссорило его с военными, а это всегда очень опасно: если не кормить человека с ружьем, он возьмет это ружье и сам себя прокормит. И что особенно печально, сам Струэнзе вовсе не показывал себя образцом реформатора. Он назначил своего брата министром финансов, требовал от других экономии, а сам жил роскошно, сам себе даровал графский титул, и что страшнее всего, он презирал Данию. Датчан называл только тупицами, и все свои тысячу шестьдесят девять указов издал на немецком языке, ибо датского не знал и учить не собирался. Все прошения властям датчане теперь вынуждены были писать на немецком, иначе их даже не читали. Струэнзе не знал, что можно творить почти что угодно, а вот за язык народ трогать нельзя. Впрочем, только ли Струэнзе этого не знал, не знает и знать не хочет?

Недолго пришлось ждать, чтобы враги Струэнзе объединились, объявленная им свобода печати действовала против него же, его критиковали изо всех сил, и часто справедливо. Его злейшим врагом стала вдовствующая королева Юлиана-Мария. Особенно это обострилось после того, как обнаружилось, что второй ребенок королевы похож на Струэнзе как две капли воды. К заговору присоединился ряд военных – полковники Келлер и Айхштедт, которые злы на Струэнзе из-за его ущемлений, чинимых военным. Огромную роль сыграл и Оде Гульберг, воспитатель королевского брата, титан кабинетной интриги, ростом в целых 146 сантиметров. Что интересно, его бывший покровитель и рекомендатель граф Рантцау тоже оказался среди руководства заговора – интересы слишком многих Струэнзе задел! Заговор составился, и весь вопрос в том, как свалить Струэнзе. Было найдено самое простое средство: заговорщики открывают глаза сумасшедшему королю на то, что его супружеские обязанности выполняет его любимый министр. Более того, они врут ему, что возмущенный таким кощунством народ вышел на площадь, беспорядки грозят самому существованию датского государства, успокоить верноподданных может только одно – распишитесь, Ваше Величество, здесь и здесь! Много ли нужно, чтоб запугать несчастного психопата? Тем паче Струэнзе достиг немалых успехов: король уже помнил, что если просят расписаться – нужно расписываться. Здесь и здесь. Вот теперь можно действовать!

Королеву запирают в крепость Кронбург, в холодную комнату с решеткой на единственном окне. Струэнзе заковывают по рукам и ногам, запрещая ему даже бриться – а вдруг зарежется? Потом, когда бриться разрешают, два солдата во время этой процедуры держат его за руки. Но где же доказательства его преступлений? Сначала в деле фигурирует свидетельство фрейлин королевы – мы, мол, специально рассыпали по коридорам замка муку, и оказалось, что в комнату королевы вели мужские следы, причем именно из комнаты графа Струэнзе! Лучше, чем ничего, но все-таки свидетельство получается дохленькое: откуда видно, что следы именно мужские, какие-такие половые признаки у мужчин на пятках растут, и почему все подписавшие данный документ фрейлины с позором выгнаны королевой и самим Струэнзе за различные служебные упущения? Находится и еще одно, более кошмарное преступление, в котором замешан не только Струэнзе, но и его друг и сподвижник граф Эвальд Брандт, помогающий ему по мере сил во всем, в том числе и в общении с Его Ненормальным Величеством. Оказывается, король предложил ему скуки ради подраться на кулачках! Тот, разумеется, категорически отказался – как же это можно драться с королем! Король решил показать как – налетел на графа, хорошенько его придушил, а потом полез пальцами в рот, чтобы схватить за язык. Бедный Брандт, отчасти для самообороны, а отчасти от испуга, и тяпнул короля за палец! Вот ему и пришили покушение на самодержца, а Струэнзе – содействие покушению путем непротивления и даже подстрекательства. Все, в принципе уже можно казнить – но несолидно как-то…

И тут заговорщики добиваются решающего успеха – ровно через месяц и четыре дня после ареста Струэнзе подписывает признание в том, что состоял в интимной связи с королевой! Зачем он это сделал? Ведь ясно, что пока признания нет, у него есть шансы на спасение, а после такой улики он пропал и ничто его не спасет. Может быть, его обманули, показав фальшивое признание королевы, – мол, все равно уже нет смысла отпираться. Или соврали, что не захотят всеевропейского скандала и будут вынуждены его замять? А может быть, к нему просто применили строжайше запрещенные им самим пытки? Уже не узнаем, а признание есть. Теперь с ним идут к королеве – смотрите, мол, какая у нас интересная бумага! Вы говорите, что все это ложь, – но тогда мы его немедленно казним за клевету на государыню! А если правда, то нам будет лучше спустить это дело на тормозах – так подпишете или нет? Уломали – подписала. После этого спасения нет ни ему, ни ей.

Не прошло и двух лет реформ, как все реформы закончились. Струэнзе восходит на эшафот, где его казнят со средневековой жестокостью, отрубая сначала руку, а потом голову и потом уже мертвого колесуя, – зачем – не могу понять, легче им, что ли, от этого стало? Точно такой же казни подвергается и бедняга Брандт, то ли покуситель на короля, то ли королевский покусатель. Велись при дворе какие-то разговоры о Генрихе VIII Английском, который даже не одной, а двум своим женам головы отрубил, но очень быстро прекратились – когда Роберт Мюррей Кейт, посол английского короля, брата Каролины-Матильды, зашел во дворец в гости и порассуждал, как бы ни к кому конкретно не обращаясь, насколько легко английская эскадра превратит весь Копенгаген вместе с королевским дворцом в груду битого кирпича, как будет бессильна вся датская армия вместе с флотом помешать этому хоть чуть-чуть и как лично ему будет неприятно, если все-таки придется прибегнуть к этой экстраординарной мере. Психопат-король просто разводится с развратницей-королевой, она, опозоренная, возвращается в Англию вместе с приданым, и вскоре умирает от оспы, перед смертью клянясь, что ничего такого не было, – а что ей еще говорить? Реформам конец, снова разрешены пытки, образование стало привилегией дворян, государственный долг в мгновение ока возрос с шестнадцати до двадцати девяти миллионов. Нет и не может быть пользы государству от великих перемен, только от медленных, постепенных и хорошо продуманных изменений к лучшему.

А может быть, единственной пользой от этого романа было то, что два человека, Иоганн Фридрих Струэнзе и королева Каролина-Матильда, испытали несколько месяцев несомненного, мало чем омраченного счастья? Бог с ней, карьерой, – они любили друг друга, и он отдал за это жизнь, а она – титул и честь, и, наверное, они оба считали, что это нормальная цена. Строго говоря, это еще дешево! Многим и этого не достается. А королеве и ее лейб-медику повезло, и о чем бы они ни думали в свои последние минуты, вспомнить что-то не просто хорошее, а именно прекрасное они бы тоже могли. Вот если бы еще чванства чуть поменьше, самоуверенности, чувства национального превосходства, все было совсем хорошо, потому что все это мешает в любви не меньше, чем в политике. Бывает, что из-за них гибнут великие империи, особенно если в дело вмешивается любовь. Но об этом – следующий рассказ.