Текст книги "Балтийская легенда"

Автор книги: Борис Котельников

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 8 страниц)

Мортиры открывают огонь

Во вторник 18 июля около четырех часов утра в Гельсингфорс, в штаб-квартиру Военно-боевого центра, явился артиллерийский подпоручик Емельянов. Все, кто был в комнате, окружили его.

– Наконец-то!

– Мы уже начали беспокоиться!

– Извините, но раньше выбраться никак не мог.

– Знаем, что началось, – взяв под руку Емельянова, сказал Анатолий. – Просим доложить, Аркадий Петрович, что у вас в крепости происходит.

Сразу стало тихо.

– Началось это в минной роте. Ее в полном составе арестовали. Коменданту крепости сообщили, что Свеаборг собираются захватить матросы Балтийской эскадры. Якобы они намереваются высадить в крепости десант и нас, артиллеристов, присоединить к себе. Вот генерал Лайминг и надумал начать ставить мины. Минеры отказались. Комендант вызвал пехотинцев, и, угрожая расстрелом, всю роту загнали в казармы. Целые сутки ни есть, ни пить им не давали. О случившемся узнали артиллеристы. Они бросились на выручку, но охрана их отогнала. Среди солдат крепости начались собрания, митинги.

Мы как могли сдерживали негодование людей, разъясняли бесцельность преждевременного выступления, но эсеровские петухи подливали масло в огонь. Их козыри – готовность к восстанию Кронштадта и броненосцев. А тут пошел слух, что начальство собирается разоружить солдат. Сегодня ночью все три роты артиллеристов, что расположены на Лагерном острове, захватили оружие, имущество. Сделав несколько сигнальных залпов в воздух, переправились на Михайловский остров. Его гарнизон с радостью присоединился к восставшим. Вместе с подпоручиком Коханским я принял командование над революционным фортом.

– Михайловский форт в боевой готовности. К батареям шестидюймовых пушек и одиннадцатидюймовых мортир подвезены снаряды. В артиллерийском манеже захвачены двадцать пулеметов. Сегодня предполагаем занять другие острова и начать обстрел Комендантского острова, чтобы вынудить командование крепости сдаться. Настроение артиллеристов превосходное, – закончил доклад Емельянов.

Военно-боевой центр принял решение возглавить восстание. Емельянов поспешил на Михайловский остров.

Представителю финской Красной гвардии была передана просьба: всеми средствами парализовать железную дорогу, чтобы помешать переброске в Гельсингфорс правительственных войск; поддержать начавшуюся всеобщую забастовку финских рабочих; с оружием прийти на помощь свеаборжцам.

Давно перевалило за полночь, а Михайловский остров не спал. У батарей настороженно ходили часовые. Около здания канцелярии собрался почти весь гарнизон форта и прибывшие с Лагерного. Солдаты сидели или полулежали группами, что-то обсуждали. Время от времени возникала песня. Ее пели вполголоса, проникновенно, так же, как где-нибудь на Волге или в лесной вологодской глуши. Видно, повелось у русских людей: в какие бы края ни занесло их, в какие бы тяжелые условия ни ставила судьба, песня родной сторонушки всегда и всюду скрашивала житье-бытье, помогала в ратном деле, объединяла, когда нужно было что-то сделать сообща, всем миром.

Вдруг со стороны пристани донесся окрик часового:

– Кто гребет?

Тишина. Возможно, часовому показалось? Ничего удивительного: нервы напряжены, ведь он впервые охраняет революционный форт.

И снова голос на пристани:

– Стой!

В ответ еле слышно донеслось:

– Наляг!

Ночь осветилась вспышкой, прозвучал предостерегающий выстрел часового. На берегу замелькали белые солдатские рубашки.

– Наляг! Мать вашу!..

С острова дали несколько выстрелов.

К берегу приткнулась лодка. Из нее выпрыгнуло несколько человек. Спрятались за камнями. В лодке остались двое. Один из них разразился такой бранью, что все узнали артиллерийского полковника Нотара.

– Эй, сволочи! – гремел его голос. – Живо несите меня в лазарет! Мерзавцы, ногу прострелили.

Полковника подхватили и понесли.

– Ужо будет вам на орехи! – не унимался он.

– Да замолчи, кровопивец!

– Пил вашу кровь и буду пить! Под расстрел всех отправлю, на виселицу!

– Он оскорбляет, а мы неси?

– Бросай его – и все тут!

– Я вам брошу!.. – И снова мат.

– Раздайся!

Послышался лязг затворов. Солдаты, несшие раненого, отскочили в сторону. Грянул залп. Полковник остался лежать на земле без движения.

Вторым пассажиром ночной лодки оказался начальник артиллерии крепости генерал Агеев. Он был тут же арестован.

Светало. Лежавший напротив Александровский остров уже не пугал своей черной неизвестностью. Первые солнечные лучи озарили его каменистый, поросший кустарником берег. От моста на водную гладь упала тень.

– Я пойду один, – сказал подпоручик Коханский обступившим его артиллеристам. Фуражку он держал в руке. – Фейерверкер Тихонов остается в форту за старшего.

– Напрасно вы решили идти, – заговорил Василий Тихонов, один из признанных вожаков артиллеристов. – Ведь там пехота, убить могут. Давайте шрапнелью их обдадим да вылазку по всем правилам организуем.

– Не отговаривайте. Пойду один. Надо избегать кровопролития. По мне же – двух смертей не бывать, а одной не миновать.

Коханский улыбнулся, надел фуражку и, придерживая левой рукой ножны шашки, легкой походкой вышел из-за валунов. Спокойно, будто на смотру, он стал спускаться к берегу. Слышно было, как осыпались под ногами смельчака камешки. Несколько десятков глаз с тревогой следили за ним. Вот он достиг моста, миновал его и ступил на Александровский остров, где располагалась вторая рота крепостного пехотного полка.

Дорогу Коханскому преградил солдат. Он явно был озадачен появлением офицера с мятежного форта.

– Позвать командира роты!

Приказание Коханского разрядило обстановку.

– Командира роты вызывают к мосту! – заорал часовой. Лицо у солдата стало деревянным, и он для чего-то сделал винтовкой «на караул».

Со всех сторон осторожно сходились пехотинцы. Вскоре появился капитан Гуйтов. Едва сдерживая волнение, спросил:

– Что вам угодно, подпоручик?

– Я пришел к вам по поручению восставшего гарнизона крепости, – громко, чтобы было всем слышно, заговорил Коханский. – Во избежание ненужных жертв предлагаю сложить оружие.

– Делайте, что хотите, – буркнул Гуйтов. – Я слагаю с себя ответственность за роту.

Капитан отстегнул дрожащими руками портупею и вместе с наганом и шашкой сунул в руки растерянному фельдфебелю. Сутулясь, Гуйтов удалился.

Через мост уже бежали артиллеристы.

В это время к пристани подошла шлюпка с Емельяновым. Ее встретил Василий Тихонов. Он доложил обстановку и спросил:

– Какие новости, Аркадий Петрович?

– Все идет хорошо, товарищ Тихонов, – ответил Емельянов, дружески взяв артиллериста за плечи. – Собери-ка людей.

Ждать солдат на митинг долго не пришлось. Емельянов сообщил о результатах своей поездки в Военно-боевой центр. При всеобщем ликовании над фортом был поднят красный флаг.

Бастаковская батарея располагалась на господствующей высоте Михайловского острова. Отсюда были хорошо видны остальные двенадцать островов Свеаборгской крепости и морские подступы к Гельсингфорсу. Здесь-то Емельянов и устроил свой командный пункт.

Тишину солнечного утра разрядил выстрел одиннадцатидюймовой мортиры. Снаряд с угрожающим шуршанием понесся в гущу островов. Секунда, другая – и на Комендантском острове черным веером взметнулась земля. Заговорила вся батарея главного калибра. За ней открыли огонь по центру крепости остальные орудия.

Под прикрытием огня восставшие быстро заняли Артиллерийский и Инженерный острова.

В разгар обстрела Емельянов заметил, что снаряды шестидюймовых пушек стали ложиться близ лазарета. Он поспешил к батарее.

– Ребята, вы перестарались, – сказал Емельянов комендорам. – По лазарету стали бить. Прекратить огонь!

Батарея замолчала.

– Так там же больных нема, – заговорил бородатый наводчик первого орудия. – Их всех оттуда вывели. Вот он может подтвердить.

К Емельянову подошел солдат с бледно-желтым лицом, заросшим бурой щетиной.

– Так точно, в госпитале больных нет, – заявил солдат. – Там сейчас офицеры попрятались.

– Все равно стрелять по лазарету нельзя, – ответил Емельянов. – Видите, над ним флаг Красного Креста. Мы сейчас с вами великое дело совершаем. Негоже его делать жестокостью.

– Слышно что-нибудь о депутации? – спросил Емельянов Коханского, вернувшись на Бастаковскую батарею.

Два часа назад восставшие направили к коменданту крепости Лаймингу парламентеров с предложением сдаться. Срок их возвращения истек, и артиллеристы вынуждены были открыть огонь по Комендантскому острову.

– Наблюдатели доносят, что из комендантского дома депутаты не выходили.

– Что же будем делать? – Емельянов обвел взглядом представителей рот.

– Усилить огонь! Идти на штурм! – послышались предложения.

Емельянов задумался. Потом уверенно произнес:

– Генерал Лайминг, конечно, ведет себя подло. Он не имел права задерживать депутацию, шедшую с парламентерским флагом. Но усиление огня увеличит жертвы среди стрелков и остервенит их против нас. Для атаки центра крепости у нас нет сил: без пехоты на Комендантский остров не пойдешь. Предлагаю переговорить с генералом Агеевым, чтобы он посоветовал коменданту прекратить ненужное сопротивление и сдать крепость.

Так и порешили. Перетрусивший генерал-майор Агеев согласился на предложение революционеров. Огонь с Михайловского форта прекратился, и новая делегация вручила коменданту крепости следующую записку:

«Ввиду того, что оружие пехоты не может противостоять оружию артиллерии, то считаю бесполезным сопротивляться артиллерии и во избежание дальнейших жертв и громадных убытков советую вам сдаться. Перемирие артиллеристы назначили на 2 часа. Агеев».

– Скажите на милость, Алексей Петрович в руках мятежников и жив! – проговорил Лайминг, передавая адъютанту записку и делая вид, что не замечает парламентеров.

– Писана собственноручно генералом Агеевым, – подтвердил адъютант.

– Каков будет ваш ответ, господин комендант? – спросил фейерверкер[5]5
  Фейерверкер – звание унтер-офицера в артиллерии.


[Закрыть] Терентий Детинич. В голосе парламентера, прибывшего с Михайловского острова, слышалась суровая решительность.

Комендант нахмурился. Кулаки его сжались. Генерал глядел мимо солдат-парламентеров. Еще вчера он мог помыкать ими и помыкал как хотел. А сегодня они вышли из повиновения. Нет, черт возьми, надо показать смутьянам, что такое власть, как надо уважать присягу дарю и отечеству! Одну депутацию задержал. Не выпущу и эту.

Взгляд коменданта остановился на окнах. В них не только не осталось ни одного стекла, но вылетели и рамы. В потолке зияла дыра. Разрушения напомнили коменданту о силе обстрела морской артиллерии, о жертвах, понесенных крепостными пехотинцами, а также стрелками, присланными командованием 22-го армейского корпуса. Генерал знал, что полки корпуса находятся в Вильманстрандских лагерях. Финские рабочие объявили забастовку, взорвали полотно дороги на Петербург. Это затруднит переброску войск из лагерей в Гельсингфорс.

Как назло, эскадра тяжелых кораблей в море, на ученьях… А может, это к лучшему? Не дай бог, и там бунт! Нет уж, пусть эскадра плавает подальше от крепости…

– Напоминаем, господин комендант, – голос парламентёра прервал размышления генерала, – время переговоров истекает. Если наша и первая делегации не возвратятся, то артиллерийский обстрел возобновится с еще большей силой.

Генерал бледнеет:

– Мы вас, конечно, отпустим…

– И не только нас, но и наших товарищей, – настаивает фейерверкер. – Вы не имели права задерживать парламентеров.

– Какие парламентеры?! Мятежники!.. – взрывается комендант.

Он перехватывает испуганные взгляды начальника штаба и адъютанта. В потолке над головой грозным предупреждением зияет дыра. Лайминг тушит гнев. Мозг сверлит мысль: надо выиграть время, продержаться.

– Ваших товарищей… э-э, то есть первую депутацию никто не арестовывал. Она задержалась из-за начавшегося внезапного обстрела наших позиций. Не отсылать же было ее под огонь.

И, обратившись к адъютанту, генерал приказал:

– Господин поручик, проводите обе делегации до моста.

– Слушаюсь! – и звякнули шпоры.

– Каков ваш ответ о сдаче крепости? – спросил фейерверкер.

– Я такое предложение принять не могу, – заявил Лайминг и покинул комнату.

Ровно в два часа пополудни на Комендантский остров обрушился новый шквал огня и металла.

Свеаборгская тетрадь

При сборе материалов о легендарных событиях на Балтике автору удалось найти очевидцев, родных и друзей участников восстания на «Памяти Азова». А о том, что произошло в Свеаборге, свидетельствовали лишь архивные документы. Хоть бы одно слово живого человека!

Как-то я навестил давнего знакомого – старого учителя рисования, завзятого краеведа, коллекционирующего, по его выражению, и древние черепки, и кружева, сплетенные еще при лучине, и документы… Учитель давно на пенсии, живет в одном из подмосковных поселков. Я поведал ему о своем затруднении. Старый художник оглядел ряды пухлых папок на самодельных стеллажах и улыбнулся:

– Кажется, помогу вам. Но надо поискать…

Действительно, через несколько дней я получил по почте бандероль. В ней оказалась тетрадь с обтрепанными, обгоревшими краями, без обложки и первых листков. К тетради была приложена записка старого художника:

«Один из моих учеников, офицер морской пехоты, нашел этот дневник во время прорыва блокады Ленинграда в полуразрушенном домике под Ораниенбаумом. Зная мое пристрастие к истории, он прислал его мне в подарок. Автор записок неизвестен. На мой взгляд, то был офицер-неудачник, не нашедший себе места ни среди восставших, ни среди тех, кто отстаивал царский режим. Надеюсь, что его свидетельство все же будет вам полезным».

Я прочитал дневник. Да ведь это же то, чего мне не хватало!

«Судьба распорядилась мною так, что я нежданно-негаданно оказался свидетелем событий, кои вновь потрясли Россию.

По своей натуре я не создан для решительных действий, хотя пошел по военной стезе. И нынешние события это подтверждают. Что-то в российской действительности происходит не то. Но что? Почему столько крови, неповиновения народного? Вот хоть сейчас здесь.

После адской канонады 18 июля я уснул далеко за полночь. Шум прибоя действовал успокаивающе. Перед самым рассветом меня разбудили людской гомон, разноязычная речь. Осторожно выглянул в окно. У пристани отчетливо вырисовывались на фоне голубевшего неба надстройка и труба парохода. Я сразу узнал «Выстрел», принадлежащий артиллерийскому ведомству. С палубы парохода черной вереницей сходили вооруженные гражданские люди. Их с восторгом встречали солдаты. То прибыли из города финские красногвардейцы, человек двести.

Да, пожалуй, классы не знают национального различия. Каждый из них тянется к родственному себе. Вот пример: финские рабочие пришли на помощь русским мужикам, одетым в шинели, и тут налицо единение. А намедни в Офицерском собрании говорили о финской белой гвардии, ругали ее, обвиняли в национализме. Где она сейчас? Видел я этих лицеистов и студентов с белыми шарфами через плечо. Только пальцем наши поманят, они тут как тут, по своим же финнам стрелять начнут, вот в этих самых рабочих, что прибыли в Михайловский форт.

…Проснулся от грохота орудийных залпов. Земля ходила ходуном. Невольная тюрьма наша подпрыгивала при каждом выстреле одиннадцатидюймовых мортир Бастаковской батареи. Им вторил средний калибр. Когда перезаряжают орудия, слышится тугой стук пулеметов. Это здорово придумано: ни минуты передышки не дают мятежники.

Активнее вчерашнего велся огонь и с Комендантского острова. Слышалась ружейно-пулеметная стрельба с Лагерного: туда, видимо, высадили пехоту. И теперь Михайловский остров оказался под обстрелом с двух сторон. Но эффект от того малый. Если ничего особого не произойдет в ближайшие часы, то генералу Лаймингу придется выбросить белый флаг.

Мы не знали тогда, что у коменданта были надежды на спасение и он откладывал сдачу крепости. Дело в том, что утром в Гельсингфорс пробился из лагерей поезд командира 22-го армейского корпуса генерал-лейтенанта Зальца. С ним прибыл батальон пехоты с четырьмя пулеметами. Немедленно была направлена телеграмма главнокомандующему с просьбой прислать эскадру надежных кораблей. Около двух часов дня пришел ответ: к Свеаборгу вышли броненосцы «Слава», «Цесаревич» и крейсер «Богатырь».

Именно в это время солдаты принесли нам обед в котелках. Не могу без улыбки вспомнить, как господа офицеры брезгливо приняли такую пищу в солдатской посудине. Но, как говорится, голод не тетка. Пришлось похлебать щей простых да кашу съесть.

В два часа пополудни вновь началась баталия. Неподалеку от наших домиков разорвался снаряд. Потом в двухстах метрах – второй. Явная «вилка»! Последовавшие затем разрывы не оставили сомнения, что по Михайловскому острову заговорили полевые пушки. Слежу за выстрелами: так и есть, стреляют с Лагерного острова. Как потом выяснилось, на оставленном мятежниками острове ночью были найдены два орудия какой-то армейской батареи. Они сейчас стреляют безнаказанно. Видимо, в грохоте канонады повстанцы их не замечают.

Мои размышления прерывает страшнейший взрыв.

Крыша домика снесена. Все мы, полуоглохшие, обсыпанные штукатуркой и опилками, валяемся на полу. Долго не можем понять, что произошло.

– Не иначе, как пороховой запас взлетел! – предположил кто-то.

Догадка подтвердилась. Над лощиной, где в деревянном сарае было приготовлено для отправки в Кронштадт 3482 пуда дымного пороха, поднялась черно-бурая волна. Будто море встало дыбом. Горизонта не видно. Дым и гарь медленно оседали, сквозь них чуть проглядывало солнце, словно произошло затмение, и мы смотрели на светило сквозь закопченное стекло.

Причина взрыва так и осталась загадкой. От кого узнаешь? Все, кто оказался поблизости от злополучного склада, погибли или искалечены. Думаю, именно снаряд с Лагерного принес столько бед.

В Михайловском форту началась страшная суматоха. На носилках и шинелях из лощины стали выносить раненых. Нескольких принесли в тень под стены нашего домика. Поддерживаемый двумя артиллеристами, к нам на веранду пришел Емельянов. Он был бледен. Китель расстегнут, нижняя рубашка залита кровью. Прибежал фельдшер и начал было делать перевязку.

– Не беспокойтесь, мне помогут товарищи, – сказал мятежный подпоручик. Указывая на раненых солдат, он добавил: – Вот их перевяжите.

Фельдшер настаивал, заявляя, что его долг в первую очередь оказывать помощь офицеру. Но Емельянов был неумолим, и тому ничего не оставалось делать, как поспешить к раненым солдатам. Сопровождавшие Емельянова артиллеристы бережно разрезали на нем рубашку, начали неумело бинтовать шею и грудь своего командира. Запыхавшись, прибежал Коханский.

– Аркадий, что с тобой? Ты жив?

– Как видишь… Не волнуйся. Пустяки, – ответил тот.

– Хороши пустяки! Сколько крови потерял! – Коханский опустился на колени и стал помогать делать перевязку.

К нам в крепость Емельянов и Коханский прибыли в прошлом году, после окончания Михайловского артиллерийского училища. И всегда неразлучны. Я им даже завидовал. Ведь за все годы службы я не нашел настоящего друга. Были приятели, собутыльники. И только…

К раненому сбегаются солдаты. Все встревожены случившимся, но лица светлеют, когда убеждаются, что их вожак жив.

– Евгений Львович, – говорит Емельянов. – Распорядитесь усилить обстрел Комендантского. Поверните восточную батарею против полевых орудий противника на Лагерном и подавите огонь.

Коханский поспешно удаляется. Вскоре огонь с Михайловских батарей усиливается. Крепчает он, впрочем, и с противоположной стороны.

– Товарищи, – обращается Емельянов к двум фейерверкерам. – Надо людей рассредоточить. Выведите на Александровский остров пехотинцев, красногвардейцев. Эвакуируйте туда раненых. Как бы новая беда не стряслась, везде боеприпасы лежат. И обстреливается в основном наш остров. Здесь оставьте только батарейных да небольшое стрелковое прикрытие.

Неожиданно стрельба прекратилась. Послышались крики «ура». Что бы это могло значить? Капитуляция крепости? Смотрю на Емельянова. Он тоже озадачен. Преодолевая слабость, покидает веранду. Навстречу ему бегут повстанцы с криком:

– Корабли пришли!

– Корабли? Какие? – слышатся вопросы. В них и надежда, и недоумение, и тревога.

– Конечно, революционные, что за вопрос? – уверенно заявил солдат с лицом, изрешеченным оспой. – Ведь говорили же, что флот в руках эсеров, только сигнала ждут. А тут уже двое ден сигналим, поди, в Ермании слышно. Вот матросики и подоспели. Тьма, сколько кораблей!

– Да, теперь коменданту хана! – поддержал его один из солдат.

– Да здравствует флот революции! – вдруг заорал рябой. – Ура партии социал-революционеров!

– Не кричи! – остановил его прибежавший артиллерист. – Товарищ Емельянов, против маяка Грохары встали броненосец «Цесаревич» и крейсер «Богатырь». Намерения их неясные.

– Спасибо, братец, за весть.

С этими словами Емельянов направился к Бастаковской высоте.

– Чего тут «намерения неясные», – бросил с вызовом приверженец эсеров. – Флот на помощь прибыл.

– Замолчи ты, балалайка! – огрызнулся только что подошедший артиллерист. Голова у него была забинтована, сквозь марлю проступала кровь. – Это еще надо знать, кому он на помощь пришел.

С моря донесся выстрел. За ним через равные промежутки – еще три. Воцарилась напряженная тишина. Ни одного разрыва не последовало. И сразу возгласы облегчения:

– Холостыми!

– Сигнал подают!

С Бастаковской батареи ответили также четырьмя холостыми выстрелами.

– Видал-миндал?! – воскликнул рябой эсер. – Нашли общий язык, а вы сумлевались…

– Твоими устами да мед бы пить. А зачем тогда, мил-человек, миноноска к броненосцу подходила? – спросила перевязанная голова.

– Какая миноноска?

– Из порта.

– Видать, перешла на нашу сторону.

– Если бы так, – задумчиво протянул раненый.

Разговор прервал громовой раскат морского орудия. Над нами зловеще прогудел снаряд главного калибра и разорвался в проливе около Александровского острова. После паузы вновь выстрел. На этот раз снаряд упал где-то в форту. С моря начался обстрел.

Спорщики бросились на землю.

– Вот тебе и «революционный флот», – узнал я голос раненого артиллериста.

– Погодь, погодь! Это ж какая-то ерунда получается, – отвечал ему рябой. – Может, твоя миноноска эту кутерьму и заварила. Начальству к обману не привыкать.

Послышался топот бегущих с высотки людей. Я посмотрел в ту сторону и увидел подпоручика Коханского в сопровождении нескольких солдат и матросов.

– Куда это вы? – окликнул одного из бегущих раненный в голову.

– На пароход, – ответил тот, задержавшись. – Видать, по недоразумению корабли по нас палить начали. Вот подпоручик и решил выяснить, в чем тут дело. Поедем с нами!

Раненый присоединился к бегущим. Рябой остался.

От пристани отвалил пароход «Выстрел». Скоро он скрылся за поворотом. Огонь с кораблей прекратился. Меня кто-то тронул за плечо. Я оглянулся.

– Пойдемте, – прошептал поручик Сенин, выразительно показывая на бинокль, спрятанный у него под кителем.

Соблазн проследить за событиями был так велик, что я, не раздумывая, принял приглашение. Осторожно, чтобы нас никто не заметил, мы стали пробираться кустами орешника к ближайшей скале, откуда хорошо виден рейд. К своему наблюдательному пункту мы добрались, когда «Выстрел» подходил к «Цесаревичу». В бинокль было видно, как на броненосец по трапу взошло несколько человек. Коханский впереди. Они тут же затерялись на стальной громаде. Вскоре на пароход сбежали матросы с винтовками, и «Выстрел» направился к порту. Мы переглянулись.

Башенные орудия выдохнули дым и пламя. В ответ оглушительно ухнули одиннадцатидюймовые мортиры. В центре форта стали рваться, нещадно дробя камень, снаряды, а вокруг кораблей поднимались и оседали высоченные водяные столбы. Один из них взметнулся возле самого «Цесаревича». Корабли поспешно начали отходить. Водяные столбы кинулись в погоню. Но скоро отстали, заметались на одном месте. Тогда броненосец и крейсер сбавили ход и, произведя маневр, отдали якоря. Артиллерийские башни, словно многохоботные слоны, повернули свои двенадцати– и четырнадцатидюймовые стволы в нашу сторону.

– Теперь мортирам до кораблей не достать, – заметил поручик Сенин. – Да и орудия у моряков с оптическими прицелами и дальномеры имеются. Ничего этого, слава богу, в крепости нет, начальство не позаботилось о нас. Говорят, нет худа без добра.

Я молчал.

– Здесь оставаться небезопасно, – снова заговорил мой спутник. – Давайте возвращаться.

Совет поручика пришелся кстати: «Цесаревич» начал пристреливаться по форту.

– Сдается мне, что корректируют из порта по радиотелеграфу, – проговорил я, припоминая солдатский разговор о миноноске. – Заметьте, какие длительные интервалы между пристрелочными выстрелами.

Обстрел корабельной артиллерии, поддержанный с Комендантского острова, застал нас уже в орешнике.

В этот уголок острова как будто не попадали еще снаряды. Но береженого бог бережет. И мы поспешили укрыться меж каменных глыб в надежде переждать бой, каковой, по нашим расчетам, должен прекратиться с наступлением темноты, а до нее оставалось недолго.

Теперь Михайловский остров взят в тиски. Но надо отдать должное его защитникам: они мужественно борются за свое дело.

– Полегче, – послышался голос. – Ох и саднит, терпежу нет!

– Потерпи, друг. Сейчас найдем удобное местечко, перевяжем, – ответил другой.

Верхушки кустов закачались совсем близко. Из зарослей, спотыкаясь о камни, вышел пехотинец, неся на себе товарища.

– Здесь вроде тихо, – проговорил он. – Давай освобождай ногу, бинтовать буду. – Он снял с себя нижнюю рубаху, деловито разорвал ее на полосы и приступил к перевязке.

– Ничего страшного, – успокаивал добровольный санитар, когда раненый начинал стонать. – Кость вроде цела. До свадьбы заживет.

– Где тут о свадьбе думать, – проговорил раненый. – Не до жиру – быть бы живу!

– От такой раны не умирают. Не я буду, если ты скоро не станешь отплясывать.

– Я не о том. Смотри, какая силища навалилась. Не устоим.

Вокруг начали собираться люди, в основном раненые.

– Что верно, то верно, – сказал один из подошедших. – Начальство, поди, озверело, милости от него не жди.

Кто-то тяжело вздохнул. Разговор прекратился. Из своего укрытия я видел усталые, растерянные лица.

– Может быть, и стоило взорвать склад с пироксилином?

– Какой такой склад?

Где-то я слышал этот голос. Выглянуть? Нет, могут заметить. Поручик тоже насторожился: еще бы, склад пироксилина в крепости один. Если его взорвать…

– Известно где, на Договорном острове.

– Ну и что же? – опять слышу знакомый голос. – Поджилки бы у коменданта лопнули, если бы взорвали.

– И впрямь надо было взорвать пироксилин, – говорит кто-то еще. – Ведь подняли они на воздух у нас склад пороха.

– Тоже сравнил порох с пироксилином! – ответил первый голос. – Горячие головы вроде вас сунулись к подпоручику Емельянову. Да от ворот поворот получили. Взрыв склада на Договорном принес бы столько жертв, что не сочтешь. И не в одной крепости, но и в городе. «Мы, – сказал Емельянов, – не варвары, а революционеры».

– Ну и зря! Шарахнуть надо этот склад пироксилиновый. Хрен с ним, с городом-то. Революцию губим. Вот что жалеть надо.

Стоп! Да ведь это говорит тот, рябой эсер. Я осторожно выглядываю из-за укрытия. Он и есть!

– Подозрителен ваш Емельянов, – разошелся рябой. – По госпиталю не стреляй. Офицеров пленных не трогай. Так разве революцию сделаешь! К чертям собачьим таких командиров. Из нашего брата они должны быть.

– Не из тебя ли?

– А что?.. Со мной не пропадешь.

– Там бой идет, а ты тут языком треплешь, балабон.

– Да еще на честных людей наговариваешь. Емельянов раненый, а из строя не вышел.

– Ты о нашем подпоручике плохое не говори. Он большевик, а не пустобрех эсеровский. Болтали, что флот на нашей стороне. А где он?

Поручик Сенин потянул меня за рукав, прошептал:

– Зачем высовываетесь? Заметят. От этих головорезов всего можно ожидать. Вернемся лучше к своим.

Я не стал возражать, и мы осторожно начали пробираться к офицерским домикам. Когда их достигли, стемнело. Корабли прекратили огонь. Он стал стихать также на Михайловском, Комендантском, Лагерном и других островах. Ружейная и пулеметная стрельба продолжалась. К ночи смолкла и она. Наступила пугающая тишина. Неизвестность тревожила, отгоняла сон. Около нашего убежища, как и в предыдущую ночь, виднелся силуэт часового. Он как бы символизировал порядок в мятежном стане и нашу отчужденность от жизни, которой жил Свеаборг.

Под утро стало известно, что совет представителей рот принял предложение Емельянова прекратить стрельбу и поднять белый флаг. На катерах, в шлюпках уходили повстанцы в город. Когда рассвело, по ним открыли огонь верные правительству войска.

Часовых около офицерских домиков уже не было, и я, не таясь, направился к пристани. Около нее лежали и сидели раненые. Тут я увидал подпоручика Емельянова. Поражение, казалось, не сломило духа этого человека. Время от времени он давал указания, которые в этой ситуации казались мне уже излишними. Исполнялись они беспрекословно. Спокойствие Емельянова передавалось остальным.

Я подошел совсем близко к пристани. Наши взоры встретились. Я невольно кивнул Аркадию Петровичу. Он ответил. И я увидел, как лицо его на мгновенье просияло, стало по-прежнему дружеским, располагающим к себе. К пристани подошел шестивесельный баркас, видимо прорвавшийся из города сквозь заградительный огонь. Емельянов отдал приказание погрузить тяжелораненых. Находившийся с ним артиллерист стал просить, чтобы и подпоручик садился в лодку.

– Нет, я с последней партией отплыву, – услышал я ответ Емельянова. – Негоже мне бросать в беде товарищей.

– Сейчас каратели ворвутся, – настаивал артиллерист. – Вас не помилуют. Садитесь скорее. Может, удастся уйти. Ведь и вы раненый…

– Не настаивайте, товарищ Детинич, – перебил Емельянов. – Это вам время отплывать. Не забывайте, вы еще руководитель крепостной партийной организации и сможете многое сделать для нашего дела, для спасения раненых. Там, в Гельсингфорсе, друзья помогут…

– Ни за что! Раз вы остаетесь, я около вас буду.

– Спасибо, Терентий Яковлевич, – сказал Емельянов и отвернулся.

Баркас стал отходить. Это была последняя лодка, ушедшая с Михайловского острова.

Предсказания артиллериста сбылись. Убедившись, что опасности нет, пехота вошла в форт.

Повстанцев, а их было не менее тысячи, согнали в старую казарму. В давно заброшенном помещении можно было только сидеть на полу. Кормили арестантов раз в день какими-то помоями.

Нам, пленным офицерам, объявили, что мы должны находиться пока на Комендантском острове и в дальнейшем будем привлечены к дознанию.

На рейде – ни «Цесаревича», ни «Богатыря». Куда же они девались? Под большим секретом один из знакомых офицеров штаба крепости сообщил мне, что в Ревеле восстал крейсер «Память Азова». Отряд тяжелых кораблей получил приказ немедленно отправиться на поиски мятежного крейсера и вынудить его сдаться. В море «Цесаревич» и «Богатырь» должны встретиться со «Славой», которая была предусмотрительно уведена в один из ближайших портов, ибо на ней команда оказалась ненадежной. В порту подозрительных матросов заменили гардемаринами. И теперь броненосец «Слава» возглавлял экспедицию против ревельского бунтаря. В ночь на 20 июля в Кронштадте эсеры и анархисты подняли бунт. Восставшим удалось водрузить на форте Константин огромный черный флаг. Но к утру мятеж был жестоко подавлен.