Текст книги "Балтийская легенда"

Автор книги: Борис Котельников

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 8 страниц)

Борис Котельников
БАЛТИЙСКАЯ ЛЕГЕНДА
Документальная повесть

Издается к 60-летию Великой Октябрьской социалистической революции

Вступление

Эта необычная встреча произошла в бытность мою корреспондентом в одной из Балканских стран. Я не называю ее по той простой причине, что в событиях, о которых собираюсь рассказать, страна никакой роли не играет.

Здесь, на чужбине, окончил свой век донской казак Прохор Елизаров. Мне не привелось его видеть, он умер года за два до моего приезда в возрасте семидесяти шести лет. Случай свел меня с его женой, которую казак увез из родной станицы в суматохе деникинского отступления. Евдокия Петровна успела захватить с собой лишь узелок с кое-какой одежонкой, икону – родительское благословение да старые серебряные часы мужа, которые он почему-то не носил.

Однажды в Турции, куда вначале попали бежавшие из Новороссийска донцы, Евдокия показала мужу часы. Своим сюрпризом она надеялась его порадовать. Вышло же наоборот. Прохор побледнел, крепко выругался, что с ним бывало крайне редко, и вырвал часы из рук оторопевшей жены.

– Зачем ты взяла их с собой?! – воскликнул казак. – На них проклятье лежит… Ох, горе мое, горе!..

Прохор долго сидел, задумавшись, и по временам тяжко вздыхал: видимо, одолевали его какие-то невеселые мысли. Притихла и Евдокия. Хоть и непонятно было поведение мужа, да боялась она разгневать его своими расспросами.

– Ну будь что будет! Авось бог от нас не отступится. Сбережем до черного дня. – С этими словами Прохор завернул часы в чистую тряпицу и упрятал на дно переметной сумы, где лежали его пожитки.

Умер Прохор Елизаров, сидя за столом. Евдокия куда-то отлучилась. Вернулась – он уже похолодел. На столе лежали часы, а на полу валялась тряпица, в которую завернул их казак еще тогда, в Турции.

Эту странную историю мне поведала Евдокия Петровна. Несмотря на свои семьдесят лет и тяжелую скитальческую жизнь, она была еще бодрая, работящая старуха. Я сидел в ее доме где-то на окраине города. Как сейчас помню убогое жилище с подслеповатым оконцем, сквозь которое едва пробивался дневной свет. У окошка стояли расшатанный стол и два табурета, в углу – кровать, застланная ветхим одеялом. Над изголовьем кровати – потемневшая от времени икона.

– А где же эти часы? – спросил я.

– Сейчас, милок.

Старушка проворно вытащила из-под кровати затасканную кожаную суму, порылась в ней и достала сверточек. Осторожно раскрыв его, протянула часы.

Это были старые, должно быть, недорогие карманные серебряные часы. Машинально я стал крутить головку.

– Они от ключа заводятся, – сказала не сводившая с меня глаз Евдокия Петровна. – А ключ-то потерялся, не знаю когда.

Я повертел часы в руках, откинул крышку.

Что это? Фигурка средневекового воина и короткая надпись, выгравированная готическим шрифтом. Где я видел этого человека с пикой? Вдруг меня словно озарило: да ведь это же…

Наверное, у меня был растерянный вид. Евдокия Петровна спросила не то с опаской, не то с участием:

– Что вы там увидали?

Я молчал, потрясенный. Неужели? Неужели я держу в руках те самые часы, о которых несколько лет назад слышал невероятную историю? Рассказывали, будто такие вот серебряные часы завещал палачу приговоренный к расстрелу моряк с восставшего балтийского корабля. Признаться, я не поверил тогда: молва частенько приписывает народным героям необычные поступки. Но часы существуют, они у меня в руках! Значит, и рассказ тот не вымысел, не плод фантазии? Было от чего растеряться.

Я возвратил Евдокии Петровне часы и стал прощаться, обещая навестить ее еще раз. К сожалению, случилось так, что в том городе побывать мне больше не пришлось: вскоре я должен был выехать на Родину. Но мысли о стареньких серебряных часах не выходили из головы. Они вновь и вновь возвращали меня к революционной Балтике 1906 года.

Я окунулся в мир поисков… И вот родилась книга – повесть о волнующих событиях, ставших легендой.

К эстонским берегам

Большой Кронштадтский рейд. Вдоль него прямо из воды встают мрачные каменные сооружения: форты, охраняющие морской подступ к столице Российской империи Санкт-Петербургу.

Навигация 1906 года только началась. Рейд был еще заполнен военными кораблями всех классов – от огромных, похожих на утюги броненосцев до небольших, словно игрушечных, сторожевых и посыльных судов.

23 мая[1]1
  23 мая – по новому стилю 5 июня. Дальше даты указаны по старому стилю.


[Закрыть], закончив погрузку угля, боеприпасов, продовольствия, пресной воды, подняли якоря корабли учебно-артиллерийского отряда. Первым оставлял рейд дозорный миноносец. За ним – крейсер «Память Азова», трехтрубный корабль в семь тысяч тонн водоизмещением. Форштевень крейсера украшали белый Георгиевский крест и черно-оранжевая лента. На корме развевался не обычный военно-морской флаг, а георгиевский: в центре бело-голубого андреевского полотнища по красному полю изображен Георгий Победоносец на белом коне. Предком балтийского крейсера был 74-пушечный линейный корабль «Азов», особо отличившийся в знаменитом Наваринском сражении. За тот бой впервые в истории отечественного флота он удостоился георгиевских флага и вымпела.

На «Памяти Азова» держал свой) штаб командир учебно-артиллерийского отряда флигель-адъютант капитан 1-го ранга Дабич.

В кильватер флагману выстраивались остальные корабли. Толбухин маяк, за которым открывались просторы Финского залива, эскадра прошла уже в боевом порядке. Она направлялась к Ревелю – так официально именовался Таллин. У эстонских берегов отряду предстояло провести практическое обучение будущих морских артиллеристов – офицеров и матросов.

…Первый день плавания близился к концу. На ходовой мостик флагманского корабля поднялся капитан 1-го ранга Лозинский. Он проверил курс и сразу же прошел на левое крыло мостика. Уединившись, Лозинский предался далеко не радостным размышлениям:

«Докладывали, будто азовцев на каких-то сборищах в Кронштадте видели. Но кого? Никто не знает. Впереди ревельская стоянка. В Эстляндской губернии обстановка напряженная, военное положение введено неспроста. Как уберечь матросов от береговых смутьянов?»

Лозинский зябко передернул плечами.

«И тут еще эта скверная история с листовками! – с раздражением вспомнил он. – Кондуктор Давыдов божился, что одну из прокламаций заметил в руках минера Исадского. Вызванный к старшему офицеру, тот, глазом не моргнув, заявил, что «письмецо видит впервые». Так ничего определенного установить и не удалось. Но факт остается фактом: на военном корабле – противоправительственная прокламация!»

Командир постоял еще немного, глядя куда-то в ночь, и медленно направился в боевую рубку.

«Неужели на крейсере действительно завелись смутьяны? – спрашивал он себя, переступая комингс. – Не верится…»

Размышления Лозинского прервал старший офицер, капитан 2-го ранга Мазуров.

– Имею честь доложить…

– Пожалуйста… Садитесь, Георгий Николаевич, – ответил Лозинский и тут же поспешно добавил: – Докладывайте.

– Благодарю, – ответил Мазуров, делая вид, что не заметил замешательства командира.

Старший офицер подсел к привинченному к борту рубки столу, на котором лежали ходовая карта, линейка, набор карандашей, фуражка.

– Иеромонах Клавдий, – начал Мазуров, – сообщил мне о матросском сборище…

– Этого еще недоставало! вырвалось у командира. – Какое сборище? Где?

– Отец Клавдий зачем-то зашел в носовую часть и увидел, что в малярном помещении собираются люди. Едва он приблизился к двери, откуда ни возьмись матрос. «Вы, батюшка, наверное, заблудились», – проговорил он и повел отца Клавдия к трапу. Эту сцену видел ученик Тильман. Батюшка спросил его, что там за сборище и кто тот вежливый матрос. Тильман ответил: «Наверное, царя ругают», – а в матросе опознал маляра Павла Пелевина.

Командир слушал старшего помощника, нервно теребя надетое на безымянный палец обручальное кольцо. Семидесятитрехлетний иеромонах был назначен на крейсер священником неделю назад. При знакомстве он как бы невзначай заметил, что в команде есть «неблагонадежные матросики».

– Я поспешил спуститься в малярное помещение, – продолжал Мазуров. – Там, кроме Пелевина, никого не оказалось. Расспрашивать его о сборище счел бесполезным. К тому же матрос мог плохо подумать об отце Клавдии.

– Разумно поступили.

«Таким растерянным я его никогда не видел, – глядя на командира, думал Мазуров. – Напуганный либерал!.. Тюфяк!»

Рано утром корабли учебно-артиллерийского отряда прибыли в Ревель. Многим морякам приходилось здесь бывать не раз. И все же город снова поражал своей неповторимой красотой.

После обильных майских дождей установилась теплая солнечная погода. Буйный зеленый разлив поднялся по склонам Вышгородского холма, скрыл сложенную из грубо отесанного серого плитняка средневековую крепостную стену, что опоясывала старую часть города с его узкими, извилистыми улочками, застроенными домами под черепичными крышами. Из зеленого моря, словно маяки, торчали сторожевые башни, тоже крытые черепицей, и колокольни старинных кирок, среди которых выделялась церковь Святого Олая – самое высокое сооружение города, пережившее почти семь столетий.

От церкви Святого Олая рукой подать до приземистой круглой башни «Толстая Маргарита», построенной еще в XVI веке. В прошлом году, когда городская тюрьма была переполнена, башню вместе с новой пристройкой превратили в дополнительный застенок. «Толстая Маргарита» примыкает к Большим морским воротам. Выйдешь через арку из города – и попадешь в совсем иной мир. Здесь дымят и грохочут заводы. Вокруг – рабочие казармы, бараки, кабаки, лавчонки.

Матросы «Памяти Азова» с особой тщательностью чистили орудия, мыли палубу, до блеска надраивали медные части. Каждому хотелось поскорее уволиться на берег, побывать в городе.

После обеда команде дали отдых до самого ужина. Получившие увольнение, таких против обычного оказалось совсем мало, съехали на берег. Остальные завалились спать или просто лежали на койках. Кое-кто сел писать домой письма.

Баталер 1-й статьи Степан Гаврилов, призванный на службу из села Верхний Услон, что раскинулось на правом, высоком берегу Волги против Казани, достал из рундука потрепанную книгу. Его сразу же окружили товарищи. Книгу эту Гаврилов по дешевке купил на рынке в Кронштадте. Она состояла из двух десятков переплетенных вместе юмористических журналов, выходивших в пятом году. В свободное время он любил рассматривать карикатуры, читать смешные рассказы, басни. Книга полюбилась матросам. Послушать чтение приходили и из других помещений.

– Смотри, ребята, этот фараон на нашего урядника похож! – воскликнул матрос Иван Кротков, указывая на карикатуру с выразительной подписью «Власть»: городовой здоровенным кулаком «просвещает» фабричного. – Ох, и матерщинник же он! И в зубы давать горазд.

– Ну, Рязань, про свое понесла! – улыбаясь, проговорил комендор Семен Крикунов. – Ты все свой Скопинский уезд вспоминаешь, поищи любителей зуботычин поближе!

Озадаченный Кротков молчал.

– Да вон старший механик Максимов почище твоего урядника! Посчитай, сколько он зубов повыбивал, – продолжал Крикунов. – И лейтенант Захаров не лучше его.

– Ну чего там спорить, ребята, – оборвал разговор Гаврилов, заметив в дверях кубрика кондуктора[2]2
  Кондуктор – старшее воинское звание для сверхсрочно служивших в царском флоте унтер-офицеров. Кондуктора являлись ближайшими помощниками офицеров-специалистов.


[Закрыть] Лавриненко.

– Что за шум, а драки нету? – с наигранной серьезностью спросил Лавриненко.

– Да вот ребята про смешное просят почитать, – ответил Гаврилов. – Присаживайтесь, Кирилл Федорович, гостем будете.

– Что ж, посмеяться морякам не грешно, – пристраиваясь на краю койки, ответил кондуктор.

Худощавый, среднего роста тридцатитрехлетний артиллерист Кирилл Лавриненко флотскую службу нес двенадцатый год. На крейсере «Память Азова» он плавал первую навигацию. Но скоро матросы приметили, что в отличие от других кондукторов, которых за подлость и свирепое обращение звали «шкурами», у нового кондуктора незлобивый характер. Он не отдалялся от матросов. Наоборот, Лавриненко охотно вступал с ними в беседу, давал житейские советы, не отказывал, когда малограмотные просили написать родным. И все же с его приходом в кубрике появилась какая-то скованность. Прочитали вслух безобидную историю о злоключениях простака-крестьянина. Посмеялись. Но настороженность матросов не проходила. Тогда Гаврилов обратился к Крикунову:

– Семен, а рассказал бы ты про свои похождения.

– Да о чем же? Все уж ребята слышали.

– Пусть и Кирилл Федорович послушает с нами, – настаивал Гаврилов.

– Давай про тыкву, – предложил кто-то.

Семен – человек бывалый. Многое успел повидать: с малых лет батрачил на сахарных плантациях князя Терещенко, у богатых казаков на Дону; ходил с обозами в Москву, Ростов, Харьков; работал на Золотовском руднике в Донбассе. Знал он историй и анекдотов без счета и рассказывать был мастак. Матросы любили его слушать.

– Так вот, не любо – не слушай, а врать не мешай… – начал с любимой присказки Семен. – Родом я из Раевки – может, кто и слышал про такое село в Курской губернии. По соседству с нашим двором живет справный мужик Алексей Локтев. Сын у него Мартын. Ох и бахвал, особливо когда выпьет, – другого такого во всей нашей Чернянской волости не сыщешь. Стал он как-то на посиделках хвастать, что средним пальцем арбуз проткнет. А где его, арбуз-то, зимой взять, разве что моченый! Тогда мой брат старший, Владимир, не растерялся, решил проучить хвастуна, а в помощники в том деле взял меня. Шепнул мне, я и слазил в один миг в подпол за тыквой. «Ты вот, Мартын, грозишь арбуз пальцем проткнуть, – говорит Владимир, – а я, смотри, тыкву продырявлю». С этими словами брательник взял у меня тыкву и вонзил в нее палец. Мартын так и взвился с досады: «Уж коли ты смог, я тем более сделаю!» И тут же со всего маху ткнул в другой бок. Тыкву он, конечно, не пробил, а вот палец сломал, да так завыл от боли!..

– Ну и горазд же ты врать, Семен, – заметил один из молодых матросов. – Виданное ли дело – пальцем тыкву проткнуть.

– Эх, простота! – ухмыльнулся Семен. – Да я же выбрал тыкву подгнившую, в тот бок брательник и ткнул.

Матросы стали просить Крикунова рассказать еще что-нибудь, но тот отрезал:

– Баста! На сегодня баек хватит, скоро ужинать.

На баке, облокотись о фальшборт, в одиночестве стоял Петр Колодин. Это был стройный, с открытым лицом и изящными, тонкими усами-сабельками матрос. Под мышкой он держал книгу «Рассказы из русской истории», которую только что кончил читать.

Колодин родился и вырос в большом селе Лысогорском, недалеко от Тамбова. Море впервые увидел, когда привезли его, новобранца, в Кронштадт, во флотский экипаж. И оно сразу покорило молодого матроса. Присматриваясь к морю, он постоянно открывал для себя что-нибудь новое. Ему нравилось наблюдать изменение цвета морской воды в зависимости от времени дня и года; матрос даже стал вести запись, как он говорил, «цветной жизни моря». Вот и сейчас Колодин обратил внимание на то, что окраска воды в бухте неодинаковая. В одной половине она ультрамариновая, в другой – коричневая с фиолетовым оттенком: над этой частью залива в небе стояли сплошные слоистые облака, бросавшие на воду тень.

– Все на море не наглядишься?

Эти слова вывели Колодина из задумчивости. Он повернулся и увидел артиллерийского квартирмейстера Нефеда Лобадина.

– Уже вернулся?! – обрадовался Колодин. – А я и не слышал, что подошел катер. Ну как?

– Полный порядок… Квартиру нашел. Связной из Петербурга прибыл, дали явку.

– Когда?

– В воскресенье. Помнишь лес за ситцевой фабрикой, где в прошлом году гуляли? Вот там с ним и встретимся.

– А кто связной?

– Мне спрашивать было неудобно, а на квартире сказали: «Пароля не даем, со связным вы знакомы. Он сам к вам подойдет».

– Кто же это может быть?

Лобадин только пожал широкими плечами.

– Ну не будем гадать… – сказал Колодин. – А на почту сходил?

– Был. Письмо пришло от старшего брата.

– А мне?

– Пишут…

– Ну а что дома? – поинтересовался Колодин.

– Радости мало. Зима трудная была. С хлеба на квас перебивались. Земля – песок да суглинок, а надел – воробьиный. Пишет брат, снова отец ходил к кулаку-мироеду просить семена. Кое-как отсеялись. Алексей в сплавщики подался – по Суре до Волги будет плоты гонять. Видать, совсем плохо стали жить, раз на сплав нанялся…

Лобадин замолк, задумался. Ему представилась Большая Садовка в пензенской глуши. Избенка на краю села. Даже почудился знакомый с зыбки запах прелой овчины и квашеной капусты… Ложились с темнотой, поднимались чуть свет. Лучина, вставленная в деревянную защипку в углу огромной печки. Свет лучины был тусклым, как сама жизнь. Еще в начальной церковноприходской школе о многом стал допытываться не по годам смышленый Нефед, самый младший, шестой ребенок в семье.

Когда ему исполнилось четырнадцать лет, упросил брата Алексея взять с собою в лес на заработки. А пришла пора рекрутчины, попал служить на флот. И в кронштадтском флотском экипаже, и в плавании, уже матросом-артиллеристом, – везде Нефед старался побольше узнать. Как ни тяжела была служба в царском флоте, он не унывал. Лобадин продолжал верить в «чудесную страну», где все люди живут в достатке и по справедливости. О ней он как-то услышал на лесосеке от приезжего человека. Но что это за страна – узнать Нефеду не удалось: неожиданно исчез тот лесоруб, даже расчета не успел взять.

Жажда знаний, наивные поиски мира, «лучшего для всех», привели его в конце концов в один из подпольных кружков кронштадтской военной организации большевиков. Здесь он получил ответы на многие волновавшие его вопросы, впервые услышал о Ленине.

Один за всех, все за одного!

Майский день клонился к концу. Над заводом «Вольта» проревел гудок, возвестивший об окончании рабочего дня.

Слесарь Александр Альтдорф собрал инструмент, сложил его в ящик, вытер ветошью руки. Делал он это не спеша, поглядывая в другой конец цеха. Там Юлиус Тамберг тоже прибирал свое рабочее место. И когда тот, громко переговариваясь с товарищами, направился к выходу, Альтдорф последовал за ним. Нагнал уже за проходной, на шоссе. Они молча пересекли дорогу и через калитку вошли на кладбище Каламая. У одной из могил стоял человек. Неожиданно Тамберг сошел с тропинки и по-русски обратился к нему:

– Знакомьтесь, наш главный дружинник Альтдорф.

– Очень приятно, Минеc, – ответил тот и, приветливо улыбаясь, протянул Альтдорфу руку. – Зовите меня Оскаром.

Новый знакомый был немного выше Альтдорфа. Длинные, слегка вьющиеся светлые волосы аккуратно зачесаны назад. Синие глаза смотрят прямо. Одет в суконные брюки флотского покроя. Под длинным однобортным пиджаком, придававшим худощавой фигуре некоторую солидность, видна темная косоворотка. Трудно определить его возраст, но больше двадцати двух – двадцати трех лет дать нельзя. Еще труднее угадать профессию: по лицу, разговору, манерам интеллигент, по одежде не то рабочий, не то из моряков.

– Товарищ Оскар прибыл сюда, – пояснил Тамберг, – связным от петербургской военной организации большевиков. Он будет вести работу среди матросов и солдат. Боевой дружине нашего завода поручено обеспечить охрану митингов, которые будет он проводить. Как думаешь, справимся?

– Почему бы нет?

– Но это полдела. Сейчас главное – укрепление связи с рабочими. Революция скоро грянет. Готова ли к ней ваша дружина? – Оскар вопросительно посмотрел на Альтдорфа.

– Какая там дружина, если нет оружия, – ответил тот.

– Оружие – дело наживное. Каково настроение ваших рабочих?

– Настроение? Будет оружие, будет и хорошее настроение.

– Действительно, с оружием у нас плохо, – вмешался Тамберг. – Даже обучать дружинников нечем. Но люди есть. Надежные, готовые умереть.

– Ну зачем же умирать? – улыбнулся Оскар. – Надо победить. Оружием попробуем вам подсобить, но и сами думайте, как его раздобыть.

– Как будем держать связь? – спросил Альтдорф.

– Через товарища Тамберга. Только помните: вы меня никогда не видели.

Оскар хитровато подмигнул, вынул из кармана пенсне и нацепил его на переносицу. От этого лицо молодого человека заметно изменилось: стало старше, серьезнее. Простившись, он пошел по тропинке к выходу, а друзья свернули в аллею.

– Ты документы его хорошо проверил? – осведомился Альтдорф.

– А как же? Документы верные. Оскар у меня и ночевал.

Солнце садилось где-то за поселком. Огненно-красными отсветами горели окна дач, приютившихся в молодом сосняке. Около одной из них остановилась пролетка. Из нее вышли двое. Расплатившись с извозчиком, они миновали уютный, весь в цветах дворик и вошли в дом.

– Это вы, Aст? – послышался из-за двери, ведущей в комнаты, приветливый голос, и на пороге появилась миловидная женщина лет тридцати двух. То была старшая Мельдер. – Мы вас ждем.

– И с нетерпением, – кокетничая, добавила ее сестра, заглядывая в прихожую.

Все прошли в комнату.

– Будьте знакомы, наш гость из Петербурга, Оскар Минеc, – представил Аст своего спутника дамам.

– Будьте как дома, – произнесла младшая сестра. – Мы живем просто, без претензий.

– Спасибо, – кивнул Оскар.

– О, среди этих очаровательных и добродетельных дам, уверен, вам будет хорошо.

Тут в гостиную вошел невысокий молодой шатен.

– А вот и Эдуард Отто! – воскликнул Аст и повернулся в сторону Оскара. – Рекомендую, ваш единомышленник по тактике борьбы. Отчаянный боевик.

Такое неожиданное заявление, в котором к тому же сквозили нотки сарказма, не столько удивило Оскара, сколько насторожило и озадачило. «Что бы могла означать такая откровенность лидера эстонских меньшевиков?» – подумал он. Но его размышления прервала Мельдер-старшая:

– Прошу к столу, господа!

Она успела расставить чашки, вазочки с печеньем и вареньем. Ее сестра внесла кипящий самовар, на конфорке которого стоял заварной чайник.

«И правда, на русский манер живут», – глядя на самовар, отметил про себя Оскар. Дорогой Аст рассказывал ему, что хозяйки дачи получили образование в Петербурге, обожают русскую живопись, без ума от Бунина, Леонида Андреева, Блока. «И вообще наши барышни такие русофилки, – насмешливо заключил Аст, – что даже удивительно, как это они идут против царя-батюшки».

Аст привез Оскара Минеса на дачу в пригородном поселке Нымме, чтобы обеспечить его надежной конспиративной квартирой и познакомить с Отто. Кроме того, в городском комитете РСДРП, членом которого являлся Аст, было решено, что Оскар может пользоваться и городской квартирой сестер. По мнению товарищей, полиция не подозревала их в принадлежности к революционной организации.

После чая Мельдер-младшая исполнила несколько миниатюр Грига. Игра всем понравилась. Но разговор сам собою погас, словно костер на заснувшем биваке. Воспользовавшись длительной паузой, Аст заспешил домой, заявив, что уже поздно. Пожелав сестрам спокойной ночи, Оскар и Отто поднялись в мансарду, где им было отведено жилье.

Отто зажег керосиновую лампу и помог гостю соорудить на раскладушке постель.

– Давно вы здесь? – спросил Оскар, закончив приготовления ко сну.

– Вторую неделю. И хоть в петлю лезь от безделья!

– Почему же комитет не дает вам поручений?

– Вот об этом я и хотел поговорить, – начал Отто. – Может быть, вы меня поймете. Начну по порядку. Девятого декабря прошлого года меня арестовали и выслали в Вологодскую губернию, в город Грязовец. Был я меньшевиком. В ссылке подружился с большевиками. Когда до нас дошли известия о подавлении вооруженного восстания в Москве, среди ссыльных разгорелись жаркие споры. Я, в частности, не был согласен с доводами Плеханова, который писал, что сила пролетариата якобы оказалась недостаточной для победы и потому не нужно было браться за оружие. – Отто сделал глубокую затяжку и продолжал: – Я высказывался в поддержку Ленина. Говорил, что надо дать возможность пролетариату собраться с силами, укрепить связь с крестьянством и готовиться к новому вооруженному восстанию. Возможно, я излишне горячился, кое-кого обидел. Но не в том дело: моя позиция не понравилась товарищам меньшевикам…

– Еще бы! – улыбнулся Оскар.

– Мне удалось бежать из ссылки, и вот я снова в Таллине. Встретили меня здесь хорошо, снабдили паспортом, деньгами, устроили, как видите, на надежной квартире. Но чувствую себя не в своей тарелке. Здешние меньшевики заявили, что в ссылке я стал неисправимым большевиком и еще хуже – террористом. Что, кроме разложения, в организацию ничего не принесу. Ни адресов, ни явок мне не дают. А вы говорите – поручения…

– Выходит, ваши друзья не прочь от вас избавиться?..

– Я и сам пришел к выводу, что мои пути с меньшевиками окончательно разошлись.

Оскар с интересом посмотрел на собеседника. Такая непосредственность, искренность ему нравились.

– Дело для вас, думаю, найдем, – твердо заявил он. – Без обиняков скажу – положение в городе тяжелое. После декабрьских арестов здешний комитет сильно ослаблен. Меньшевики захватили в нем руководящее положение. Но основные ячейки партии, промышленные рабочие идут за большевиками. В этом – главное. Когда я дал понять, что нужно готовиться к вооруженному восстанию, меньшевики охотно уступили мне всю военную работу и даже городскую боевую дружину.

– А разве такая есть? – удивился Отто.

– Есть.

– Но ведь меньшевики против оружия…

– А кто вам сказал, что дружина вооруженная? – усмехнулся Оскар. – В том-то и дело, что дружина не имеет оружия и уж никак не боевая. А терпят ее господа «революционеры» как дань времени, чтобы заработать себе политический капиталец. В общем, эта дружина – дипломатический трюк местных меньшевиков, которые ведут себя куда более гибко, чем, скажем, их единомышленники в столице. Но до городской дружины у меня пока руки не дошли. Давайте завтра вернемся к этому вопросу, а сейчас будем спать.

Сосновый лес, любимое место отдыха ткачей «Балтийской мануфактуры», начинается сразу за кочковатым лугом, поросшим чахлым кустарником. По воскресеньям рабочие с утра отправляются в чащу, неся с собой пироги, одеяла, выпивку – все, без чего немыслим воскресный досуг российского мастерового. До вечера в лесу слышатся веселые голоса, залихватская песня под гармонику, треньканье балалайки, надрывные звуки гитары. Там и здесь звучит русская и эстонская речь.

…Далеко за полдень на лугу появилась одинокая фигура. Человек был в светлой косоворотке и накинутом на плечи темном пиджаке. Внимательный наблюдатель заметил бы, что здешние места он знает плохо, идет не очень уверенно, напряженно всматривается в лес. Вслед за ним показалась компания запоздавших на пикник рабочих. Их было четверо. Один нес кошелку, из которой торчали головки пивных бутылок.

Достигнув леса, человек с пиджаком внакидку остановился и привалился плечом к толстой сосне. Подождав, когда четверо углубятся в заросли, он присоединился к ним. Неподалеку мелькали белые форменки и бескозырки военных моряков. Они привлекли внимание пришедших. Группа матросов с крейсера «Память Азова», о чем говорили трафареты на ленточках бескозырок, с увлечением играла в «орлянку».

– Наше вам, мореплаватели! – приветствовал азовцев человек в косоворотке. – А сухопутных принимаете в игру?

– Смотря кого… – в тон ему ответил один из матросов.

– Так вон, оказывается, кто к нам пожаловал! – воскликнул улыбающийся Лобадин, протягивая подошедшему руку.

Матрос нисколько не сомневался, что это и есть связной из Петербурга. Он сразу не смог вспомнить фамилию прибывшего, но имя помнил точно – Оскар, или, как его любовно называли балтийцы, Ося.

Лобадин познакомился с Оскаром Минесом в кронштадтской военно-партийной организации.

Однажды Лобадин и Колодин были на совещании, в котором участвовали Оскар и приехавший с ним из столицы большевик-эстонец Сырмус. Когда совещание закончилось, все стали расходиться. Лобадин с товарищем покинули помещение одними из первых. Было уже поздно. Моряки быстро шагали пустынными улицами к казарме флотского экипажа. Дул порывистый ветер, под ногами шуршали сухие, подернутые изморозью листья. Миновав несколько кварталов, они вдруг услышали крики и тревожные свистки. Матросы остановились. Послышался топот ног, и из ближайших ворот выбежал человек в распахнутом пальто.

– Ося! – невольно воскликнул Лобадин, узнав Минеса. И мгновенно сообразил: – Давай за угол, а там через пустырь…

Тут же из ворот выбежал незнакомец. Задыхаясь от бега, он едва выдавил:

– Лови его!

Моряки, не сговариваясь, кинулись на человека, повалили его на землю. И вовремя: появился дворник, а по улице спешил военный патруль с офицером.

– Ваше благородие! – молодцевато вытянулся Лобадин перед офицером. – Подозрительную личность схватили, вот из этих ворот от свистков удирал.

Ругаясь, с земли поднялась «подозрительная личность», в которой дворник без труда узнал сотрудника полицейского сыска. Но матросы так натурально разыграли свое «рвение», что не вызвали у офицера подозрения и были отпущены.

– Приехал друзей-морячков проведать, – и Оскар крепко пожал протянутую руку.

– Здесь все свои, комитетчики, – тихо проговорил Лобадин, выразительно посмотрев на спутников Оскара.

– А это мои эстонские друзья, – указал тот на четверых рабочих. – Прошу любить и жаловать.

Вскоре дружинники-эстонцы разошлись в разные стороны, чтобы нести охрану. Матросы, несколько углубившись в лес, сели в кружок. На всякий случай кто-то достал колоду карт, приготовил ее к сдаче.

– Товарищи, – проговорил Лобадин, – к нам на заседание комитета прибыл связной петербургских большевиков Оскар Минес.

Лобадин вопросительно взглянул на Оскара.

– Прежде всего хотелось услышать, что делается у вас, – опередил его Оскар.

Лобадин собрался с мыслями и стал докладывать:

– Директиву, что получили в Кронштадте, мы обсудили на комитете. Людей готовим к вооруженному восстанию. Усилили пропаганду среди матросов. Да вот трудность-то какая: команда на «Памяти Азова» неоднородна. Кроме основного состава, на который можно вполне положиться, имеются ученики класса артиллерийских квартирмейстеров и комендоров. В революционном отношении эта часть команды еще сырая, а учеников-то на корабле почти вдвое больше основного экипажа. Но и среди них есть крепкие ребята.

Нам удалось наладить связь с командами других кораблей отряда, – продолжал Лобадин. – Самые надежные – «Рига» и минный крейсер «Абрек», где также действуют большевистские организации. Выявлены сочувствующие нашему делу на минном крейсере «Воевода» и миноносцах. Но чтобы подготовить к: выступлению весь отряд, нужно, конечно, время.

– Что ж, дела у вас идут неплохо, – заметил Оскар, когда Лобадин кончил. – А что скажете об эсерах?

– Есть они у нас, – нехотя ответил Лобадин.

– Знаю, что есть. Контакт с ними установили?

– Контакт-то установили… Держатся они уж очень обособленно. Ждут своих эмиссаров из Кронштадта, которые будто должны возглавить восстание на крейсере.