Текст книги "Рассказы о смекалке"

Автор книги: Борис Привалов

Соавторы: Г. Балашов
сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 3 страниц)

ТРИЖДЫ УБИТЫЙ

Что я в этот день пережил – вспомнить страшно. Возвращался я к себе в родную роту после госпиталя. Шестьдесят дней – минута в минуту – провёл в окружении медперсонала. По армии скучал – ни в сказке сказать, ни пером описать. Поэтому, когда я вышел из вагона на прифронтовой станции, настроение у меня было плясовое: ещё бы! Ведь теперь-то до своих рукой подать!

И вот, отправился я искать попутную машину. Время, если по часам считать, типично дневное – четыре часа без пятнадцати минут. Но я рассчитал так: зимой день куцый – у своих буду как раз в темноте, – потому что днём на наш участок всё равно не проберёшься…

Пока искал я машину, встретился с ефрейтором Рожковым. Мы хоть из одной роты, но в друзьях не числились, очень уж Рожков насмешливый малый и мне с моим дружком Катюшиным от него часто попадало. Но тут, когда я два месяца никого из однополчан не видел, мне и Митя Рожков показался близким родственником. Ну, как положено, объятия, вопросы, ответы.

– А я, – говорит Рожков, – месяц в госпитале лежал. После атаки – прямой дорожкой в медсанбат и вот до сего дня числился по нервной части. Контузия!

– Ну, Митя, – говорю я Рожкову, – раз ты всего месяц как из роты, то рассказывай новости. Я-то ведь два месяца наших не видел!

– А разве ребята вам писем не писали? – спрашивает Митя.

– Одно дело письменность, а другое – солдатский глаз, – отвечаю я. – Тем более, многие вообще писем писать не любят. Мой дружок Катюшин, например, лучше десять статей в боевой листок напишет, чем одно письмо.

И как только я эти слова произнёс, замечаю – Митя чего-то поскучнел, смутился вроде.

– В чём дело? – спрашиваю. – Похоже, брат, ты от меня что-то скрываешь! Может, с Катюшиным происшествие какое-нибудь? Да нет, мне в каждом письме от него поклоны передавали!

– Раз поклоны… то… конечно, – бормочет Рожков.

Тут уж я всерьёз взволновался.

– Ефрейтор Рожков! – говорю. – Доложите мне, что вам известно о сержанте Катюшине!

– Слушаюсь, товарищ гвардии сержант! Убит сержант Катюшин ровно месяц назад, в той самой атаке, где меня контузило!

Я от растерянности онемел, честное слово. Мысли в голове – ураганом: Катюшин погиб? Невозможно! И как же я письма получал с его приветами? Может, впрочем, друзья расстраивать не хотели? Да нет, что-то путает ефрейтор!

– Когда я на спине у санитара очнулся, – говорит Митя, – первое моё слово: «Катюшин жив? Ну, который рядом со мной в окопе лежал, усатый такой сержант?» А санитар отвечает: «Кроме тебя, никого в живых в окопе не осталось!»

И начал тут мне Рожков рассказывать подробности боя. Действительно, такое создалось положение, что в живых, вроде, остаться шансов нет.

Вот как разворачивались события. Рота шла в атаку. Когда уже и минные поля и колючка позади остались, с флангов ударили фашистские пулемёты. Пришлось залечь. На левый фланг для подавления огневой точки поползли Катюшин и Рожков. Местность бугристая, артиллеристами много раз вспаханная, так что добрались сравнительно быстро. Метрах в десяти от фашистского окопчика – большая воронка, из неё Катюшин и Рожков метнули гранаты. Пыль от взрывов ещё не осела, а сержант с ефрейтором уже были в окопчике. Попали они в небольшой такой тупичок – пулемёт лежит покорёженный, двое убитых гитлеровцев. А в другой части окопа крики. Прямо на голоса Катюшин ещё одну гранату швырнул. И сразу – два взрыва: один там, а другой тут перед тупичком. Значит, засекли фашисты наших. Гранатой этой гитлеровской Рожков и был контужен. Упал, вроде всё цело, а ни рукой, ни ногой пошевелить не может. И сознание, как бинокль, который настраивают, – то всё ясно, то туман. Но слух и зрение работают. И вот слышит Рожков, как по окопу, к тупичку, бегут фашисты. Они думали, что их граната обоих русских убила. Катюшин подобрался к углу, дал длинную очередь вдоль окопа. Один фашист сразу рухнул, а другой побежал обратно. Но второй очередью сержант его тоже уложил. После этого Катюшин бросился к Рожкову узнать, жив ли. Щупает, встряхивает. Вдруг шорох какой-то сзади. Оборачивается Катюшин – а на выходе из тупичка фашист стоит. Когда Катюшин дал очередь, тот, наверное, нарочно свалился, а теперь подполз…

Катюшин нажимает спусковой крючок – молчит автомат, патроны кончились. Фашист стоит метрах в семи – даже врукопашную не бросишься, пока добежишь, тебя пули искрошат всего. И магазин не успеешь заменить – пристрелят. Что делать? Последнее, что запомнил Рожков, прежде чем лишиться сознания: стоит фашист с автоматом, а перед ним, к стене припёртый, Катюшин.

Очнулся Рожков уже на спине санитара…

После митиного рассказа у меня такая душевная контузия получилась – хуже ста любых ран. Рожков, тот даже отошёл от меня подальше – переживает парень: мол, не мог ближайшего катюшинского друга осторожненько к печальному известию подготовить.

– Павлу Шлыкову наш пламенный воздушный привет! – вдруг говорит кто-то.

Смотрю – знакомый лётчик. Был такой случай – мы целый месяц охраняли аэродром, задание, как говорится, особой важности выполняли. И тогда же я и Катюшин со многими из лётчиков подружились.

– На военной дороге – кого только из друзей не встретишь! Ты пятый сегодня! Отчего такой расстроенный?

Я ему сообщаю, так, мол, и так, только что узнал о гибели друга.

– Про Катюшина? – говорит лётчик. – Да, глупо получилось… Две недели назад это было – на моих глазах, можно сказать. Как сейчас вижу: лежит Катюшин на дороге, а рядом ещё один солдат, оба наповал, машина горит.

– Постой, – говорю я, – что-то ты, друг, путаешь! Погиб Катюшин месяц назад, в атаке, мне сейчас об этом ефрейтор Рожков из нашей роты рассказывал.

– Не знаю, что тебе ефрейтор рассказывал, – говорит лётчик, – а я видел Катюшина две недели назад, разговаривал с ним. Перед вылетом приказали мне явиться в штаб. И возле штаба сталкиваюсь с Катюшиным. Стоит он у грузовика. А вокруг машины моряки суетятся – у нас там тогда одно подразделение морской пехоты базировалось.

Поручено, оказывается, Катюшину спешное задание особой важности – днём проскочить с грузом по Демидовскому шоссе до Кортицы. Фашист летает, да артиллерия постукивает. Но проехать надо во что бы то ни стало. Вот и решили в штабе: кто-кто, а уж Катюшин сумеет.

Через полчаса после отъезда Катюшина я уже вылетал с аэродрома на перехват гитлеровских бомбардировщиков. Решено было пока на бреющем идти, чтобы незаметно подкрасться. Идём, прижимаемся к лесу и вдруг вижу – «мессер» взмыл от дороги и высоту набирает. Екнуло у меня сердце: вспомнил я о катюшинской машине со срочным грузом. Тут мы как раз вдоль дороги пошли и успел я разглядеть и горящую машину, и разбитый мотор… Из кузова яркий синий огонь бьёт, сам Катюшин лежит, руки раскинуты, рядом – один из моряков, тоже убитый. Вот я и видел Катюшина в последний раз… Сам понимаешь, ошибки тут быть не могло: одна машина на шоссе, да ещё с охраной из моряков – не спутаешь…

Вздохнул лётчик, сел рядом со мной, пригорюнился.

В это мгновение подбегает ко мне кто-то – в таком я состоянии был, что и не разглядел кто – кричит:

– Товарищ гвардии сержант! Машина есть попутная!

Как простился я с лётчиком, как забрался в кузов – не помню. Начал в себя приходить только в дороге. Темно уже. Рядом со мной кто-то закуривает, прикрываясь плащпалаткой. Гляжу – Ерёмин, сапёр из второго взвода. Толкнул его: «своих, мол, не узнаёшь?» Оказывается, он со мной уже пытался разговаривать, да я всё мимо ушей пропускал. Ерёмин только сегодня как из роты, выполнял на станции специальное поручение командира.

– Рожкова видел? – спрашиваю.

– Он на передней машине едет.

– А ты, брат, чего сегодня сумрачный? На себя непохож.

Вообще-то, надо сказать, Ерёмин известный на весь батальон балагур. Мы его так и зовём – заместитель Васи Тёркина по общим вопросам. А тут сидит, как мумия. Может, от меня настроением заразился?

И вдруг мне Ерёмин говорит такие слова, что я чуть за борт не вываливаюсь от удивления:

– Сегодня сержант Катюшин погиб…

Я сижу, молчу, всю руку себе исщипал – проверить хочу: сплю или нет? Не может же быть такого! Ведь одного человека трижды убить нельзя!

– Ну, – говорю, – рассказывай всё по порядку…

И вот что мне Ерёмин сообщил.

Прошедшей ночью снайпер Юрьев и сержант Катюшин, как специалист по маскировке, получили задание ликвидировать двух фашистских снайперов. Портили эти снайперы всю погоду – каждый день несколько человек из-за них ранено. И стрелки наши не могли с ними справиться. Вот и послали Юрьева, Катюшина да Ерёмина впридачу – для оказания помощи в строительстве и прочем… Шли хорошо, без помех. Катюшин шутил всё: «Мне, говорит, самое трудное – это усы свои замаскировать. Из-за любого укрытия торчат». Пришли на место. Катюшин шепчет: «Я, учтите, буду на этой сосне кукушку изображать». А Юрьев выбрал себе позицию под большой елью. Вырыли они с Ерёминым берлогу целую, обложили её ветвями, получилась, как говорится, мечта медведя. А Катюшин от помощи отказался – «У меня работа ерундовая», – говорит. И сидит на своей сосне, обкладывается ветками.

Ещё задолго до рассвета всё кончено было. Ерёмину приказали возвращаться. И вот, уже светать начинает, когда Ерёмин до окопов второй роты добрался. Навстречу ему по ходу сообщения лейтенант Карасёв идёт.

Ерёмин ему докладывает – возвращаюсь, мол, на исходные позиции.

– Следуйте за мной, – приказывает лейтенант, – я вам вручу пакет для командира вашей роты.

И вот, сидит Ерёмин во второй роте, возле командирского блиндажа, на самом наблюдательном пункте. А опушка леса, где Катюшин с Юрьевым, оттуда хорошо просматривается. Попросил Ерёмин бинокль – а рассвело окончательно – смотрит. Вдруг два выстрела с той сосны, где Катюшин сидит. И сразу же со стороны гитлеровского снайпера ответ – дуэль началась. Только плохое начало получилось: падает Катюшин с дерева, за ним вся маскировка летит… Расшифровал, значит, его фашист. Ударился Катюшин о снег и лежит. Лейтенант вызывает Ерёмина, вручает пакет… Прибежал солдат в свою роту, передал пакет командиру, потом докладывает о гибели Катюшина. Лейтенант Арбузов в лице изменился. Послал двоих разведчиков к Юрьеву. А Ерёмин с другим пакетом на станцию.

– Вот, Павел Григорьевич, и все подробности, – закончил Ерёмин.

– Бред какой-то, – говорю я. – Нельзя одного человека три раза убивать. На такой случай даже пословица специальная существует: «трём смертям не бывать, одной не миновать!» Что-то ты, брат, путаешь. Мне, например, ефрейтор Рожков рассказывал, как Катюшин на его глазах в атаке погиб месяц назад. А знакомый лётчик видел гибель Катюшина две недели спустя, на Демидовском шоссе.

– Да я с Катюшиным вчера вечером из одного котелка кашу рубал! – грустно сказал Ерёмин. – Скажут тоже: месяц! Две недели! Утром сегодня всё это произошло, чтоб мои глаза того не видели…

– Ладно, – говорю, – сейчас будем дома, там всё выясним…

А у самого в голове – лабиринт: всё перепуталось. Рожков утверждает своё, лётчик тоже человек серьёзный, Ерёмин опять же всё сам видел. Разберись, попробуй!

Остаток пути мы молчали. Машина остановилась, мы спрыгнули на снег, поблагодарили водителя и зашагали с Ерёминым через лес на передовую. Рожков, очевидно, отыскал попутчиков и пошёл другой тропкой – я его в этот день больше не видел.

Через час мы уже пробирались по ходу сообщения к блиндажу командира роты.

Гитлеровцы всё время осветительные ракеты кидают– шагаем по окопу как днём, не споткнёмся. Вдруг Ерёмин отпрянул назад, меня за руку хватает и – чувствую – дрожит весь.

– Там… – бормочет. И показывает куда-то за поворот.

– Кто?!

И вдруг прямо на меня выходит сержант Катюшин!

И вдруг прямо на меня выходит сержант Катюшин.

Живой и невредимый! Увидел меня (как раз очередная ракета вспыхнула), да как гаркнет:

– Паша! Друг! – и давай тискать.

А я слова сказать не могу. Не то смеюсь, не то плачу.

– Да что с тобой? – спрашивает он. – Или в глаз попало?

– Усищами, – говорю, – меня своими защекотал!

И не утерпел я: что за сегодняшний день о нём выслушал, всё ему и выложил. Ерёмин тут же стоит, поддакивает.

– Вот, – говорю, – сержант, расхлёбывай сам. Разбирайся, что к чему. Начинай по порядку!

А Катюшин смеётся, да ус подвинчивает.

– Никто тебе, Паша, слова неправильного не сказал, – отвечает. – Всё соответствует действительности.

И даёт он нам объяснения по всем пунктам.

Сначала о бое, где Рожкова контузило. Положение в том окопчике создалось, действительно, хуже губернаторского. Представьте: стоит здоровёхонький фашист с автоматом, а у тебя патроны кончились. Как быть? До гитлеровца метров шесть-семь, броситься врукопашную не успеешь, пристрелит. Тут доли секунды роль играют. И вот Катюшин проявил смекалку, выиграл время для перезарядки автомата простым способом: воспользовался тем, что стоял вполоборота к гитлеровцу, вырвал пустой магазин из своего автомата и метнул его фашисту под ноги. А так как перед этим Катюшин и Рожков, в основном, отбивались гранатами, то гитлеровец был убеждён, что советский солдат и сейчас прибегнул к гранате. Рефлекс, если хотите. Короче говоря, фашист, как подкошенный, упал за угол окопчика, надеясь таким образом спастись от «гранаты». За те две-три секунды, пока гитлеровец ждал взрыва, Катюшин сменил магазин и подобрался к месту соединения тупичка с окопом. И когда фашист поднял голову, чтобы посмотреть, отчего же «граната» молчит, он увидел дуло катюшинского автомата, и сержант уложил фашистскую голову на прежнее место – навечно… Потом, убедившись, что Рожков не убит, а контужен, Катюшин – уже после боя – прислал санитаров… Но санитары Катюшина не знали, а в окопе, действительно, никого кроме Рожкова в живых не осталось – поэтому ефрейтор и решил, что Катюшин погиб.

На Демидовском шоссе – лётчик не ошибся: «горела» машина Катюшина. Задание было очень срочным и особой важности. Поэтому и принял Катюшин все меры предосторожности: заготовил паклю, взял с собой ракеты, прорепетировал с охраной команду «воздух». И, когда послышалось в небе жужжание «мессершмиттов», Катюшин распорядился остановить грузовик. Подобранные в кювете гитлеровские стальные каски наполнили паклей и, залив горючим, подожгли.

Одна каска горела на кабине водителя, другая – среди кузова. Ещё в одну каску положили две синих ракеты, которые, вспыхнув, создали впечатление взрывов. Фашисты, решив, что машина и сама догорит, собрались уходить. В это время показалось звено наших «ястребков». Заметив их, фашисты удрали в направлении линии фронта. Катюшин же решил выждать – а вдруг вернутся? Тем более, что, судя по курсу, наши лётчики не патрулировали, а шли на перехват какой-то ещё невидимой группы самолётов противника… Когда же всё затихло, машина быстро приняла свой обычный вид и помчалась дальше…

– А с сосны я не падал, – усмехнулся Катюшин. – Потому что я на ней и не сидел. Ерёмин чучело за меня принял. И не только Ерёмин, фашистский снайпер тоже. Чучело у меня было толковое: руками шевелило, из автомата стреляло, замаскировано первым сортом. Одну верёвку дёрну – чучело рукой пошевелит, другую дёрну – стрельба идёт. Гитлеровец чучело это засек и снял. Я дёрнул третью верёвку, сук подпиленный обломился, чучело сорвалось, прямо в снег. А Юрьев тем временем фашистского снайпера, который на приманку клюнул, успокоил навеки.

– Эх, верно говорят – трём смертям не бывать… – начал Ерёмин, но Катюшин перебил его.

– Терпеть не могу этой пословицы! Настоящий солдат должен по другой пословице жить: «три смерти миновать и четвёртой не бывать», вот как!..

…Поговорку эту вы, наверное, слышали – она весь фронт обошла… Даже иногда обидно бывало – не верили, что в нашей роте она родилась. Но, честное слово, это подлинное катюшинское выражение… А за сержантом Катюшиным с того дня и пошло прозвание: «трижды убитый».