Текст книги "Table-Talks на Ордынке"

Автор книги: Борис Ардов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 8 страниц)

Акимова тогда спросили:

– Почему спектакли и фильмы, которые идут в Москве, запрещают к показу в Ленинграде?

– Я удивляюсь, что в Ленинграде еще принимают московские деньги, отвечал Николай Павлович.

После путешествия в Америку Акимов делился своими впечатлениями в Доме искусств. Среди заданных ему вопросов был такой:

– Где актеры живут лучше – у нас или в Америке?

Он отвечал:

– Плохие актеры живут лучше у нас, а хорошие – в Америке.

М. однажды шел с Акимовым по одной из лестниц в Театре Комедии. Там было полутемно, и М. спросил главного режиссера:

– Николай Павлович, почему у вас половина лампочек не горит?

Акимов резко повернулся к нему и сказал:

– Не я, не я разгонял Учредительное собрание.

Году эдак в шестьдесят пятом состоялся вечер памяти режиссера Таирова. Там выступал Н. П. Акимов, и он в частности сказал:

– За годы моей довольно продолжительной жизни мне удалось открыть такую закономерность: палач, как правило, живет дольше своей жертвы.

Никита Алексеевич Толстой рассказываал:

– Однажды я спросил Акимова: «Как ты думаешь, способен ли МХАТ возродиться? Из теперешнего унылого и рутинного заведения превратиться в театр живой, творческий?.. Николай Павлович мне ответил: „То есть ты спрашиваешь: может ли уха стать аквариумом?“»

Большим чувством юмора отличается актер Театра Советской Армии Иван Халецкий. В одной из бесчисленных анкет, которые ему довелось заполнять, в графе – «Есть ли у вас изобретения и рационализаторские предложения?» он написал:

«Я изобрел примус».

После чего он имел неприятное объяснение с военным начальством.

Мой приятель актер Лев Любецкий говорил:

– Все женщины делятся на две категории – «мармулеточки» и «сраматушечки».

Актер Никита Подгорный как-то был свидетелем закулисной ссоры между Михаилом Царевым и Игорем Ильинским. Они обменивались колкостями, и при этом у каждого на лацкане сияла золотая звезда Героя Труда. Подгорный прокомментировал эту злобную пикировку строкою из Лермонтова:

– И звезда с звездою говорит.

VII

Федор Шаляпин нанял в Петербурге извозчика. Возницу крайне заинтересовала импозантная фигура великого артиста.

– Барин, а ты кто есть? Помещик?

– Нет.

– Купец?

– Нет.

– Может, ты генерал?

– Тоже нет… Я артист.

– А что же это такое – артист? – удивился извозчик.

– Ну, я пою, – пояснил Шаляпин.

– Это и я, когда пьяный, пою, – отозвался возница.

– А когда я пьяный, – задумчиво сказал Шаляпин, – Васильев поет…

(Он назвал фамилию своего дублера в труппе Мариинского театра.)

В Большом театре один сезон служил тенор Викторов, обладатель сильного голоса, но человек с неважным слухом. Его уволили. При обсуждении состава труппы на следующий сезон кто-то заметил:

– Придется все-таки взять Викторова. Мы не можем обойтись без амплуа героического тенора.

На это отозвался главный дирижер театра, В. И. Сук:

– К этому героическому тенору возьмите себе и героического дирижера, а я с ним работать не буду.

В Москве открылся «театр музыкальной драмы». Побывавши там на спектакле В. И. Сук сказал:

– Когда расходятся муж с женой, то что – семейная драма. А когда расходится оркестр с хором, то – музыкальная драма.

Известный журналист В. М. Дорошевич невзлюбил какого-то скрипача. Сочиняя рецензию о концерте, где скрипач этот должен был выступать, Дорошевич (сам на концерте не бывший) отметил:

«По обыкновению плохо играл И. Н.».

Скрипач прислал в редакцию письмо о том, что в этом концерте он участие не принимал.

В виде опровержения Дорошевич напечатал: «В нашей рецензии было ошибочно указано, что плохо играл И. Н. На сей раз играл не И. Н., а другая бездарность».

Среди музыкантов бытовало множество рассказов о знаменитом одессите Столярском, который был в свое время лучшим преподавателем игры на скрипке. Он считался одним из самых уважаемых лиц в Одессе, а музыкальная школа, где он был директором, носила его имя.

Столярский был по какому-то случаю в Москве, а в это время в Одессе решалась судьба одаренного ребенка. И вот туда пошла телеграмма:

«Поступите его в школу имени меня».

Столярский с женой сидели в ресторане. К ним очень долго не подходил официант. Наконец, он приблизился со словами:

– Знаю, знаю… Вы сейчас скажете: дайте меню…

– Почему только меню? – удивился Столярский и, указав на жену, добавил. – И ей тоже…

Столярского пригласили посетить флагманский корабль Черноморского флота – линкор «Червонна Украина». Старика водили по всему судну, угостили обедом в кают-кампании, а затем на адмиральском катере доставили к пирсу. Там Столярского ждала машина. От катера к автомобилю его почтительно вел один из офицеров. И уже усаживаясь на сидение, старик сказал провожающему:

– Я сейчас приеду домой, и жена меня спросит, где я был?.. Так что я ей должен сказать? Какой это был пароход? Грузовой или пассажирский?..

Когда Святослав Рихтер учился в Московской консерватории, всем был ясен масштаб его дарования. А потому было важно, чтобы имя его появилось на «золотой доске», где значатся самые одаренные выпускники. Но вот беда, великий пианист никак не мог сдать экзамен по марксизму-ленинизму. Он этот предмет не воспринимал. И тогда в консерватории была предпринята попытка преодолеть препятствие. Экзаменаторам загодя объяснили, что этот студент необычный и что ему надо задать самый простой вопрос.

Рихтера спрашивают:

– Кто были Карл Маркс и Фридрих Энгельс?

Пианист на минуту задумался и сказал:

– Первые социалисты-утописты.

В сороковые и пятидесятые годы вообще все деятели искусств обязаны были сдавать экзамены по марксизму-ленинизму. Преподаватель спросил известного дирижера Небольсина:

– Каковы условия захвата власти пролетариатом?

Музыкант учтиво посмотрел на экзаменатора и переспросил:

– Пардон, кем?

В пятидесятых годах в труппе Белорусского национального театра играла актриса по фамилии Ржецкая. Она единственная во всей республике имела звание «народной СССР». А ее дочь была замужем за местным композитором, по национальности евреем, который носил фамилию – Вагнер. В качестве зятя знаменитой актрисы он был прикреплен к больнице для местного начальства, так называемой «минской кремлевке». Как-то пришлось композитору лежать в этой лечебнице. Палата была двухместная, и соседом его был типичный советский начальник средней руки. Этот последний не без удивления смотрел на музыканта, ибо тот своей внешностью и манерами выделялся на фоне прочих больных, принадлежащих к минской номенклатуре. И вот сосед спросил Вагнера:

– А ты кто по профессии?

– Композитор.

– А фамилия у тебя какая?

– Вагнер, – отвечал музыкант.

Это не произвело никакого впечатления. Но тут, как нарочно, из репродуктора послышался женский голос, который анонсировал:

– Композитор Вагнер. Увертюра из оперы «Тангейзер»…

И сейчас же грянули мощные аккорды…

Тут сосед повернулся к музыканту и с неподдельным восхищением сказал:

– Ну, ты даешь!..

В хрущевские времена состоялся очередной съезд композиторов. После его окончания, как водится, правительственный прием. Проводила это «мероприятие» министр культуры Е. А. Фурцева. Она объявила присутствующим:

– Скоро к нам придет Никита Сергеевич, но он пробудет тут недолго. Я хочу вам дать совет: если он с кем-нибудь из вас заговорит, вы старайтесь называть свои популярные песни. Потому что Никита Сергеевич фамилий не помнит, а песни он знает, и таким образом ему будет понятно, с кем именно он разговаривает… И Хрущев появился на приеме. Он был весел, любезен, композиторы наперебой называли свои песни, и все шло превосходно. Но вот настала пора Хрущеву покидать прием. Случилось так, что с самым последним он простился с Евгением Жарковским. Пожимая ему руку, Никита Сергеевич произнес:

– До свидания.

– Прощайте, скалистые горы, – отвечал ему Жарковский.

(Такое наименование носила самая популярная песня этого композитора.)

В семидесятых, помнится, годах, после долгих десятилетий эмиграции Россию посетил И. Ф. Стравинский. Было устроено нечто вроде пресс-конференции, и один из газетчиков задал композитору такой вопрос:

– У нас в России много прекрасных певчих птиц. Скажите, Игорь Федорович, какую из русских птиц вы больше всего любите?

– Из русских птиц? – переспросил композитор. – Вот такую, с двумя головами…

И он руками изобразил силуэт двуглавого орла.

В большом зале Московской консерватории был вечер Арама Хачатуряна. В антракте к нему за кулисы зашел дирижер Натан Рахлин. Он поздравил композитора и сказал:

– А во втором отделении ты, наверное, будешь играть на скрипке…

– Но я не умею играть на скрипке! – воскликнул Хачатурян.

– Но ведь в первом отделении ты – дирижировал, – сказал Рахлин.

В те годы, когда Мстислав Растропович еще жил в Советском Союзе, существовал такой порядок. Если советский гражданин, находясь за рубежом, зарабатывал какую-то сумму денег, то 80 процентов от нее он обязан был отдавать в свое посольство.

Будучи с гастролями в Западной Германии, Растропович в качестве гонорара за одно из выступлений получил дорогую и изящную хрустальную вазу. С этим предметом он немедленно отправился в Советское посольство. В вестибюле музыкант изо всех сил швырнул вазу на пол, затем собрал в пакет примерно 20 процентов осколков.

– А это все – вам. Забирайте! – сказал он изумленным дипломатам и с этими словами удалился.

Музыкальный критик Соллертинский когда-то отозвался о балете «Кавказский пленник» таким образом:

– Смотреть бы рад, прислушиваться тошно…

Композитор по фамилии Слонов написал множество вальсов. Он сам как-то заявил о себе:

– Я – король советского вальса.

– Да, – согласился Никита Богословский, – ты вообще композитор только на три четверти…

Тот же Богословский сочинил забавную эпиграмму на другого своего коллегу – композитора по фамилии Бак.

 
У попа была собака,
Он ее любил.
Она спела песню Бака,
Он ее убил.
 

VIII

В пятидесятые годы в одном концерте должен был выступать народный артист и профессор консерватории Яков Флиер. А вел этот концерт Н. П. Смирнов-Сокольский, исполнявший должность конферансье лишь по необходимости, а посему крайне небрежно.

Сокольский вышел на авансцену и объявил:

– Сейчас нам с вами предстоит огромное эстетическое наслаждение: лауреат международных конкурсов Яков Флиер сыграет нам на своей замечательной скрипке!

Раздались аплодисменты. Сокольский пошел за кулисы.

Там стоял бледный от ярости Я. Флиер, который сказал:

– Вы что же, не знаете, что я пианист?!

– Ага! – отозвался Сокольский, сейчас мы все исправим.

Он снова подошел к рампе и объявил:

– Друзья, произошло досадное недоразумение. Дело в том, что Яков Флиер сегодня забыл дома свою замечательную скрипку, а по тому сыграет нам на рояле, что гораздо труднее!..

Как-то Смирнов-Сокольский увидел за кулисами, что известный кукольник С. В. Образцов надписывает кому-то свою книгу.

– Я и вам подарю, – заверил он Сокольского.

– Не стоит труда, – мгновенно отреагировал тот. – Я глупостей не чтец, а пуще – образцовых…

Сокольский был на совещании в министерстве культуры. Там решался вопрос о слиянии двух коллективов, двух ансамблей – донских и кубанских казаков.

– Нет, это не получится, – сказал Сокольский.

– Почему не получится? – спросили его.

– Деникин в свое время уже пробовал – не получилось!.

Мне явственно вспоминается только один визит Сокольского на Ордынку. Он приходил для того, чтобы представиться Ахматовой, а так же получить ее автографы на нескольких книгах. Анна Андреевна отнеслась к нему с доброжелательным любопытством.

За ужином Сокольский произнес мрачноватую шутку, очень понравившуюся Ахматовой:

– Это было не в тот голод и не в этот. Это было два голода тому назад.

В семнадцатом году на Тверском бульваре возле памятника Пушкину непрерывно шли митинги. И почти все участники этих собраний лузгали семечки, отчего слой шелухи на земле достигал нескольких сантиметров.

Совсем близко от бульвара, в Гнездниковском переулке располагалось кабаре «Летучая мышь». Хозяином и конферансье там был Н. Балиев. Вот что он говорил со сцены:

– Александр Сергеевич Пушкин написал, что к его памятнику «не зарастет народная тропа». Мы от себя можем добавить, если зарастет, то разве что подсолнухами…

Знаменитый конферансье А. Г. Алексеев отличался находчивостью. Как-то он затеял в концерте такую игру со зрителями. Он называл слово, а из зала ему подсказывали к этому слову рифму. И тут у Алексеева вырвалось слово «Европа»… В зале воцарилась тишина. И тут один зритель произнес:

– Гы-гы… А у меня есть рифма…

– Ну, и сидите на своей рифме, – парировал Алексеев.

Конферансье Александр Менделеевич был в Камерном театре на спектакле «Мадам Бовари». Его спросили о впечатлении, он ответствовал:

– Таиров убил Флобра! (Реплика свидетельствует о безупречном чувстве языка: бобер – бобра, Флобер – Флобра.)

Популярный в свое время исполнитель куплетов Борис Борисов очень боялся своей властной супруги. Жили они на Петровских линиях, напротив роскошного ресторана «Ампир».

Как-то к Борисову явился администратор и предложил принять участие в концерте, который должен был состояться на другой день в Колонном зале. Однако, предлагаемый гонорар жену артиста не устроил. Провожая гостя в прихожую, Борисов шепнул ему, что петь в концерте будет.

Вечером другого дня он объявил жене, что пойдет погулять с собачкой. Выйдя из дома он поспешил в Колонный зал, благо это поблизости, оставил пса за кулисами, пропел свои куплеты и получил вознаграждение.

Когда Борисов вернулся домой, его супруга раскладывала пасьянс.

– Боря, – сказала она, – а где деньги?

– Какие деньги? – опешил он.

– За концерт в Колонном зале. Ты же там пел, я сама слышала. Концерт передавали по радио.

Как-то Борисов вместе с друзьями артистами кутил в ресторане «Ампир», который от его дома отделялся лишь узкой улицей. Решено было кутеж продолжить, но переместиться в другое «злачное место». Актеры вышли на улицу и стали рассаживаться в пролетки извозчиков-лихачей. В экипаж уселся и Борисов. В этот момент из окна его квартиры раздался голос жены:

– Боря! А ты куда?!

– Я? – отвечал перепуганный Борисов. – Я – домой!..

В свое время на эстраде подвизался артист по фамилии Вернер. С ним связана презабавная история. Он был эмигрантом, еще до войны бежал в Румынию. Обстоятельства побега были таковы. У Вернера был концерт в каком-то клубе на самой границе, на берегу Днестра. Окончилось первое отделение концерта и Вернер объявил:

– Антракт.

Тут он сел в лодку и контрабандисты перевезли его на румынскую сторону. Так что зрители второго отделения не дождались.

Прошли годы, кончилась война… Вернер вернулся в Советский Союз, ему разрешили концертную деятельность. И вот как-то во время гастролей в Молдавии он попал в тот самый клуб, из которого когда-то бежал за границу. Окончилось первое отделение концерта, Вернер объявил:

– Антракт.

И тут из зала раздался старческий голос:

– Опять на двадцать лет?..

Леонид Утесов, будучи уже знаменитым артистом, ехал в одесском трамвае. И там вдруг стала громко кричать какая-то женщина:

– Ой, ограбили!.. Ой, обокрали! Ой, чтоб им ни дна ни покрышки!.. Ой, обокрали!..

Люди всполошились и стали допытываться, что же у нее пропало?.. Выяснилось, что украли кошелек, в котором было три рубля.

– Ой, негодяи! – продолжала вопить одесситка. – Ой, чтоб вам провалиться!.. Ой, ворюги проклятые!..

Утесову эти крики надоели, он подошел к женщине и сказал:

– Вот вам три рубля… Возьмите, но только перестаньте кричать…

Она взяла деньги и тут же умолкла.

Но через некоторое время женщина сама приблизилась к Утесову и тихонько спросила:

– А почему вы мне не отдали и кошелек тоже?..

Известный конферансье Михаил Гаркави при большом росте отличался необыкновенной тучностью. Он рассказывал, что в каком-то провинциальном аэровокзале к нему подошел дежурный и спросил:

– Гражданин, сколько вы весите?

– Сто двадцать килограммов, – отвечал Гаркави.

– Это не положено. У нас максимальный вес пассажира – 100 килограммов.

– А лишние двадцать прикажете срезать? – осведомился артист.

– Нет, – отвечал дежурный, – но заплатите, как за багаж.

В пятидесятых годах успехом на эстраде пользовался куплетист Илья Набатов. Он пел про Франко, Чан Кай Ши, американских президентов, словом, кормился от «холодной войны».

У Набатова была единственная дочь, а у той – школьная подруга, дочка какого-то генерала. Эти девочки подружились так близко, что пришлось познакомиться и их родителям. И вот настал день, когда Илью Набатова с женою пригласили в гости в генеральский дом.

Кроме них в тот вечер у хозяев были еще два генерала со своими женами. Ужин был обильный – ели, пили… И, наконец, произошло неизбежное Набатова попросили спеть. Исполнять за пиршественным столом куплеты о Чан Кай Ши – неуместно, а потому у него для подобных оказий был особый, застольный номер. Набатов очень смешно изображал, как пьяный человек хочет спеть «Шумел камыш», но все время сбивается…

И вот он, войдя в образ пьяницы, заголосил:

– Шумел камыш…

И три генеральские глотки тут же подхватили:

– Деревья гнулись…

IX

У Ардова был приятель – журналист и литератор Василий Михайлович Сухаревич, весьма склонный к бахвальству. Однажды ему довелось написать текст для выступления одного из представителей цирковой династии Дуровых. По этому случаю Сухаревич расспрашивал всех знакомых:

– Ты в цирке не был? Не слышал, как Дуров читает мой текст?

И вот однажды целая компания литераторов во главе с самим Сухаревичем отправилась на представление. Начался аттракцион, Дуров вышел на арену и стал читать стихотворный монолог…

Но тут в манеже случилась непредвиденная оказия – стал испражняться дрессированный слон. Зрелище это было впечатляющее… И фельетонист Григорий Рыклин громко произнес:

– Теперь я вижу: пошел текст Сухаревича…

Шутка эта облетела всю литературную Москву и еще долго бытовала, и редакциях можно было слышать такие диалоги:

– Ты прочел этот фельетон?

– Прочел.

– Ну и что?

– Ерунда. Текст Сухаревича.

Отцом и основателем всей системы «Союзгосцирка» был человек по имени Александр Мо-рисович Данкман. Ардов утверждал, что в любой нормальной стране Данкман был бы выдающимся антрепренером и, разумеется, богачем. А при большевиках он, не будучи членом партии, даже не мог занимать должность управляющего своим учреждением, а всегда числился в заместителях.

Году эдак в тридцатом управляющим ГОМЭЦ (так называлась данкмановская контора) был назначен какой-то старый коммунист, латыш. Делами своего учреждения он вообще не занимался, а то и дело отправлялся по партийному поручению в подмосковные деревни и там организовывал колхозы. После каждой такой командировки латыш привозил протокол, который гласил примерно следующее:

«Мы, нижеподписавшиеся крестьяне деревни Черная Грязь, на общем собрании постановили объединиться в колхоз имени Розы Люксембург и Карла Либкнехта».

В этих бумагах менялись название деревень и имена революционеров колхозы назывались в честь Ленина, Сталина, Кирова и т. д. и т. п. Но вот по какой-то причине латыш проникся доверием и симпатией к своему заместителю, и чувства эти выразил весьма своеобразно. Вернувшись из очередной командировки, он показал такой протокол:

«Мы, крестьяне деревни Ивановка, на общем собрании решили объединиться в колхоз имени А. М. Данкмана».

Александр Морисович поблагодарил управляющего за оказанную ему честь, а копию протокола отослал в Московский комитет ВКП(б), и на другой же день наивного латыша с должности сняли.

Данкмаи всегда чувствовал себя хозяином ГОМЭЦа, а потому был рачительным даже до скупости. Ардов вспоминал такую сценку. Они с Данкманом гуляли в фойе московского цирка и обсуждали какой-то договор, Ардов должен был написать либретто. Когда они проходили мимо буфетной стойки, Данкман взял с блюда пирожное и протянул собеседнику:

– Угощайтесь, пожалуйста. Ардов пирожное не взял и сказал:

– Благодарю вас. Не стоит. Я сейчас съем это пирожное, а потом буду вынужден уступить вам несколько сот рублей гонорара…

– Ах, вы этот приемчик знаете, – отозвался Данкман и положил пирожное обратно на блюдо.

Дольше всех в должности управляющего ГОМЭЦа пробыл старый большевик по фамилии Гонецкий. У них с Данкманом была общая секретарша.

Вот появляется посетитель.

– Могу я видеть товарища Гонецкого? Секретарша спрашивает:

– А вы по какому вопросу?

– Я – по делу.

– Ах, по делу? – говорит секретарша, тогда, пожалуйста, в этот кабинет, к Данкману.

Данкман возобновил в послереволюционном цирке весьма популярную у публики классическую борьбу. И вот однажды его срочно потребовал к себе Гонецкий. Данкман вошел к нему в кабинет. Управляющий был страшно возмущен:

– Александр Морисович! Я только что узнал, что наша цирковая борьба сплошное жульничество!..

– То есть как – жульничество?

– Да так! Оказывается это – не настоящие чемпионы. Там заранее известно кто кого и на какой минуте положит на лопатки и даже каким именно приемом!.. Это же обман!

– Простите, – сказал ему Данкман, – вы когда-нибудь слушали оперу «Евгений Онегин»?

– Да, слушал…

– Так вот, когда вы идете в театр на эту оперу, вы прекрасно знаете, что там будет сцена дуэли… И в определенный момент спектакля Онегин застрелит Ленского. И ведь это вас нисколько не возмущает.

В 1928 году в Москву приезжал английский фокусник Данте. Он выступал в Московском мюзик-холле.

А в одном из предприятий Управления госцирками работал в то время некий администратор, носивший не менее громкую фамилию – Рафаэль.

Обоих деятелей познакомили.

– Данте, – величественно сказал гастролер.

– Рафаэль, – отозвался администратор. Фокусник посчитал, что это обидная шутка на его счет, и ударил Рафаэля по физиономии.

Дочь академика Иоффе Валентина Абрамовна в молодости увлекалась верховой ездой. Какое-то время она даже выступала в Ленинградском цирке, правда, под фамилией своего мужа. Однажды сам Абрам Федорович решил посмотреть ее выступление. Когда он, вальяжный и нарядный, появился в цирке, к нему поспешил капельдинер и почтительно усадил на место. Получивши чаевые, он доверительно произнес:

– У нас сегодня очень интересная программа. Дочка академика Иоффе выступает…

В двадцатые и тридцатые годы одним из самых знаменитых артистов цирка был клоун и прыгун Виталий Лазаренко. В то время еще и острые шутки на манеже звучали. Лазаренко обращался к шпрехшталмейстеру с некоторым вызовом:

– А я стою за советскую власть!

– Почему? – спрашивал тот.

– А потому, что я не хочу сидеть за нее, – отвечал клоун.

После войны ничего подобного не дозволялось, и цирковые сатирики усердно боролись с американским империализмом, международной реакцией и т. д. Некий куплетист в течение десятилетий исполнял в манеже такую частушку:

 
Римский Папа грязной лапой
Лезет не в свои дела.
Ах, зачем такого Папу
Только мама родила!?
 

Безусловно самым лучшим и самым знаменитым артистом цирка был клоун Карандаш. Он был неподражаем не только в классических клоунадах и в репризах, но обладал удивительной способностью – просто так расхаживать по арене, комично спотыкаться, заигрывать с униформистами и зрителями, и при том держать внимание всего цирка.

В частной жизни это был весьма странный субъект с неукротимым нравом. Справляться с ним могла только его жена Тамара Семеновна. Но и она время от времени не выдерживала…

Я помню, передавали шутку директора сочинского цирка:

– Что они там в Москве, в главке думают? Присылают мне на гастроли Карандаша без Тамары Семеновны… Это все равно, что прислать львов без Бугримовой.

Однажды Карандашу пришлось получать на почте денежный перевод. При этом клоун предъявил свой паспорт – затасканный, замусоленный. Дама в окошечке сделала ему замечание:

– В каком же виде у вас паспорт?.. И фотография вся заляпана чернилами, так что не разберешь – похожи вы тут или не похожи?..

Карандаш, не задумываясь, сунул пальцы в чернила и размазал их по всему лицу.

– А так – похоже?

Я помню, как на Ордынке появился еще молодой Олег Попов – восходящая цирковая звезда. Он был в восторге от своей первой зарубежной поездки, и, помнится, сказал:

– Мы останавливались в лучших ателье…

В числе партнеров Олега Попова был один «артист», который обладал способностью на глазах у зрителей поглощать более ведра жидкости. За кулисами он вставлял себе два пальца в рот и все это извергалось без видимого вреда для здоровья. Эта его способность распространялась не только на воду, но даже и на керосин. Последнее обстоятельство сильно поддержало циркача в трудные военные годы. В те времена на всех базарах был особый ряд, где стояли торговки с бидонами и продавали керосин. Наш «артист» подходил к одной из них и с подозрением спрашивал:

– А у тебя керосин водой не разбавлен?

– Нет, – отвечала та.

– А ну, дай попробовать… И с этими словами он выпивал целую кружку жидкости.

– Нет, – произносил циркач, – разбавленный керосин… А ну-ка у тебя попробуем, – говорил он соседней торговке.

И выпивал еще одну кружку. Так он обходил весь ряд, а потом удалялся. Затем где-нибудь неподалеку от базара проглоченный керосин извергался в приготовленный бидон, и жена циркача с этой посудой становилась в ряд торгующих.

В современном цирке почти нет элементов паноптикума, но существует такая неприятная вещь, как выступления лилипутов. В свое время было два подобных аттракциона, один из них возглавлялся некиим Кочуринером, а другой еще какой-то мерзавкой, которую судили за жестокое отношение к лилипутам. Рассказывали, что и Кочуринер своих питомцев не баловал. В частности по утрам он выходил в гостиничный коридор и громко возглашал:

– Больные гипофизарным нанизмом – на зарядку!

Вообще же цирк всегда был да и остается весьма темным царством. Мне тут вспоминается история, которая произошла во время гастролей наших циркачей в тогдашнем, еще «Восточном Берлине». Послом в ГДР был дипломат по фамилии Пушкин. Он устроил прием в честь артистов, и вот один из акробатов почтительно спросил его:

– Товарищ посол, вы – предок поэта?

– Даже не потомок, – отвечал тот.

Не могу удержаться, чтобы не привести здесь еще один забавный диалог, который состоялся у этого дипломата с Александром Твардовским. Его представили послу.

– Твардовский, – величественно произнес поэт, подавая руку.

– Пушкин, – отвечал посол.

– Не остроумно, – сказал поэт с раздражением.

Юрий Никулин – великий мастер розыгрышей. Вот какую шутку он сыграл со своим приятелем артистом Глущенко. Тот по болезни решил не ходить на выборы народных судей. И вот в день голосования у него дома раздается телефонный звонок. Строгий мужской голос говорит:

– Товарищ Глущенко? Александр Георгиевич?

– Да.

– С вами говорят из избирательной комиссии. Вы почему не явились на выборы?..

– Вы знаете, – стал оправдываться артист. – Я болен… Я себя очень плохо чувствую…

– Ну и что?.. Вы должны были сообщить нам об этом, и мы бы прислали вам избирательную урну на дом…

– Простите… Я не знал…

– Ну, вот что… Мы все-таки сейчас вам урну пришлем… Но уже время позднее, поэтому не обессудьте. Это будет урна с прахом народного судьи…

Только после этих слов Глущенко узнал голос Никулина.

В старых, классических клоунадах на рыжего клоуна буквально сыпались пощечины и оплеухи. А потому для профессионального циркового комика очень важно было владеть искусством – «принимать апач», то есть уметь уклониться от удара, чтобы избежать боли, а вместе с тем создать у зрителя впечатление, будто пощечина была самой настоящей… Тот кого бьют на арене незаметно хлопает в ладоши, и оттого эффект усиливается. Старые артисты рассказывали, что хозяин Московского цирка Соломонский, если вел переговоры с каким-нибудь клоуном, в середине беседы совершенно неожиданно давал ему пощечину – проверял умеет ли тот «принимать апач».

Юрий Никулин очень хорошо владеет искусством цирковой «драки», и этому пожелал у него научиться актер Михаил Казаков. После нескольких уроков Казаков и Никулин со своими женами пошли поужинать в ресторан. Там Казакову пришло в голову разыграть сценку. Он договорился с Никулиным, что в вестибюле пристанет к его жене, тот заступится за нее и у них произойдет драка с «апачами».

И вот Казаков, изображая пьяного, пристал к женщине, а Никулин за нее заступился… Но вдруг в конфликт вступил сторонний свидетель – какой-то дюжий офицер, и он без всяких «апачей» так отделал Казакова, что тот несколько дней не мог показываться на людях…