Текст книги "Table-Talks на Ордынке"

Автор книги: Борис Ардов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 8 страниц)

IX

В свое время в Москве на Потылихе была кинофабрика, принадлежавшая Александру Алексеевичу Ханжонкову. После революции ее у владельца отобрали и, изрядно расширившись, теперь она именуется «Мосфильм».

Как ни странно, самого Ханжонкова не убили, не сослали, а дали возможность работать все на той же фабрике, то ли консультантом, то ли даже управляющим. Но, разумеется, до того весьма прибыльное предприятие при советской власти сразу же стало убыточным. И вот Ханжонкова спросили:

– Как же так? Отчего теперь ваша фабрика приносит не доход, а сплошные убытки? Бывший хозяин отвечал:

– Когда-то у меня в павильонах развелось много крыс. И я купил фокстерьера, который по ночам этих крыс ловил и уничтожал. Но однажды вечером служащий, который должен был на ночь спускать пса с привязи, забыл это сделать. Мой фокстерьер так и остался на цепи… И тогда крысы ночью напали на него и загрызли… В положении этого несчастного пса теперь оказался я сам.

Ахматова рассказывала, как в начале века ей, кажется вместе с Н. С. Гумилевым, довелось смотреть видовую ленту. Там показали картину Репина «Лицейский экзамен», а потом на экране появился титр:

«Пушкин читает, Державкин слушает».

Насколько я могу судить, эта безграмотность и дикость остались одной из отличительных черт кинематографа на все грядущие десятилетия. Впрочем, среди деятелей этого искусства бывали и счастливые исключения, и самое яркое из них – Сергей Эйзенштейн.

Мне вспоминается превосходная шутка этого режиссера. Его сотрудник и ученик Григорий Александров в свое время снял фильм «Веселые ребята» и на этой почве у него завязалась дружба с Леонидом Утесовым, исполнителем главной роли. Так вот Утесов в одном из писем к Александрову между прочим просил:

«Передайте привет половому мистику Эйзенштейну».

Когда эта шутка достигла адресата, Эйзенштейн сказал:

– Передайте привет – местечковому половому Утесову.

В тридцатые годы Эйзенштейн и Александров были в Америке. Им пришлось довольно долго прожить в Нью-Йорке, и там для них наняли небольшую квартиру. В услужение им был предоставлен негр, который должен был убирать комнаты, покупать провизию и готовить еду. Но они были люди вполне советские, а потому очень боялись проявить себя эксплуататорами, а тем паче – расистами. Негр это обстоятельство вполне оценил и постепенно прекратил почти всякую деятельность. В комнатах была пыль и беспорядок, на кухне гора грязной посуды, холодильник был пуст, а слуга целый день возлежал на кушетке, читал газеты и курил дешевые сигары… Неизвестно сколько бы это продолжалось, если бы по какому-то случаю к Эйзенштейну и Александрову не зашел Чарли Чаплин. Увидев запустение и грязь, а, главное, фигуру возлежащего с сигарой негра, Чаплин сейчас же все понял. Он молча приблизился к черному слуге и несколько раз изо всей силы ударил его по лицу. Тот вскочил и с невероятной проворностью стал мыть посуду, вытирать пыль и т. д. С тех пор у Эйзенштейна и Александрова бытовых проблем не было, негр хорошо запомнил урок, преподанный Чаплиным. Как видно, он опасался, что тот еще раз зайдет в гости к его хозяевам.

Перед войной, уже по возвращении из Америки Григорию Александрову пришлось ехать на пригородном поезде из Переделкина в Москву. В вагоне с ним рядом сидели два мужика и почем зря ругали свой колхоз. А кроме них ехала еще и простая старушка, которая, глядя на заграничный костюм Александрова, принимала его за иностранца. Ей было очень неловко, что мужики так решительно осуждают советские порядки в его присутствии. В конце концов, она не выдержала и, обратившись, к мнимому иностранцу сказала:

– Власть у нас – говенненькая, зато – своя.

Во время войны все кинопроизводство было эвакуировано, если не ошибаюсь, в Алма-Ату. Там же находилось и министерство кинематографии, которое возглавлял человек по фамилии Большаков. Шел уже 1944 год, и вот как-то министру показали новый фильм режиссера С., белоруса по национальности. Картина была настолько плоха, что Большаков пришел в ярость и распорядился ленту запретить, а со злополучного С. снять, так называемую, «бронь». Это означало, что режиссер должен был незамедлительно отправиться рядовым в действующую армию.

Однако же, все это надо было оформить бюрократически – подготовить соответствующие приказы, составить и разослать нужные бумаги… И канцелярия принялась за дело. А на другой день Большаков получил депешу из ЦК партии. Там сообщалось, что Красная армия вот-вот должна освободить Минск, где будет немедленно восстановлено белорусское правительство. В этой связи Большакову предписывалось срочно подыскать кандидатуру на пост республиканского министра кинематографии, им должен был стать какой-нибудь режиссер или сценарист, но непременно по национальности белорус. После некоторого размышления Бальшаков вызвал секретаря и осведомился:

– А что этого дурака С. еще не отправили на фронт?

– Нет, – отвечал секретарь, – мы как раз оформляем бумаги…

– Вот что, – распорядился Большаков, – остановите это дело. Мы его будем рекомендовать на пост министра кинематографии в Минск.

И вот, как в сказке, человек в течение суток чуть было не стал рядовым пехотинцем, а, в конце концов, оказался в министрах.

Этот Большаков был и сам не семи пядей во лбу. В. А. Успенский собственными глазами видел в Союзе писателей стенную газету, где содержалось саркастическое поздравление министру Большакову по тому случаю, что он научился правильно выговаривать слово «кинематография» (до того времени у него получалось – «кимография»).

Году эдак в сорок восьмом в московском кабинете Большакова зазвонил правительственный телефон – «вертушка». Трубку поднял заместитель – сам министр отсутствовал.

– Товарищ Большаков? – голос в трубке звучал с сильным грузинским акцентом.

– Его нет, – трепеща от почтительности отвечал зам, он понял, что говорит с самим Сталиным.

– А где же наш министр? – спросил голос.

– Он поехал в поликлинику, будет через полтора часа…

– Хорошо, – ответили в трубке, – передайте, что ему звонил Геловани…

(Это был актер, исполнитель роли Сталина в нескольких фильмах).

Кстати сказать, рассказывают, что об игре Геловани сам «вождь и учитель» отозвался так:

– Я, конечно, никогда не был таким красивым. Но и никогда не был таким глупым.

Е. заметил интересную закономерность, которая проявилась в послевоенном советском кино. Если какой-нибудь еврей – режиссер или сценарист – достигал вершины кино-Олимпа, его начинали именовать женским именем. Но, повторяю, это касалось только евреев, никому в голову не пришло бы сказать Вава Пудовкин или Аня Пырьев, но уж зато непоеменно: Люся Каплер, Мика Блейман, Фрида Эрмлер, Римма Кармен…

В сороковые годы на ленинградской студии документальных фильмов работал некий администратор. Там снималась картина, которая в частности должна была воспроизводить одно из сражений, происходивших во время войны где-то у самой границы. И вот этого администратора командировали в пограничную зону с целью выяснить на месте, смогут ли дислоцированные там войска принять участие в грядущих съемках. Тот все разузнал, явился на местную почту и хотел отправить в Ленинград на киностудию такую телеграмму:

«Войска МГБ ненадежны. Танков нет».

Телеграфистка, которая приняла бланк с этим текстом, попросила подателя подождать, У нее, дескать, нету сдачи с крупной купюры… А через несколько минут ретивый администратор был арестован и угодил в местную кутузку. Процесс его вызволения был непростым и нескорым, студийному начальству пришлось предъявлять в МГБ сценарий, давать множество объяснений и, в конце концов, этого бедолагу все же освободили.

В те же достославные времена произошла презабавнейшая история на Мультфильме. Там снималась картина «Конек-горбунок». Когда пришло время озвучивать фильм, перед постановщиками стал вопрос – кто именно должен говорить за «Горбунка»? Какой это должен быть голос – мужской или женский?.. А может быть, детский?.. И тогда кому-то в голову пришла такая идея: не озвучить ли Конька-Горбунка голосом лилипута?.. Тем паче что это было совершенно в русле господствовавшего тогда реализма.

Сказано – сделано. Раздобыли лилипута, доставили его на студию. А дело было зимою, в самые лютые морозы. Лилипута раздели, слегка отогрели, и, наконец, он заговорил, но с сильнейшим еврейским акцентом:

– Ну, куда здесь надо говорить, куда?..

Тут его опять облачили в шубу и отправили домой.

А ведь напрасно. То, что Конек-Горбунок еврей, дало бы интереснейшую интерпретацию всей сказке. Дескать, никакого волшебства, а просто пронырливость, смекалка и умение устраивать дела.

В семидесятые годы в Крыму снимали детский фильм под названием «Пусть он живет с нами». Действие там происходило в семье, где существует настоящий, взаправдашний лев. (Тогда в Баку жила такая безумная семья Берберовых, и кончилось это трагически.) Так вот на киносъемке этот якобы совсем ручной лев вдруг повалил одного из осветителей, молодого парня и стал ему грызть плечо. Жертву удалось у зверя отбить, но свидетели рассказывали, что будучи сбитым с ног и придавленным к земле, совершенно бледный от ужаса парень сказал льву:

– Что ж ты, сука, делаешь?..

На киностудии Ленфильм работала редакторша – эстонка, звали ее Хелли. Там же трудился режиссер-грузин по имени Резо. Он написал сценарий, она ему высказывала свои замечания, и оба они говорили с характерным для своей национальности акцентом.

– Ресо, – сказала Хелли, – у фас на пиатой странице упоминается рудьчьё… А Антон Пафлофич Чехоф гофорил: если в пиесе ест рудьчьё, то это рудьчьё должно стрэлять…

– Хеллии! – кричал темпераментный грузин. – Дура!.. Идиётка!.. Это – не рудьчьё, а рудьчьё… Это – рэка!.. Оно тэчёт! Понимаешь, рудьчьё…

X

Лет тридцать тому в академический институт русского языка пришло письмо из московского управления торговли. Там говорилось:

«В ближайшее время у нас открывается новый магазин, где будет производиться торговля грибами, лесными ягодами и мясом диких животных. Просим вас придумать название для этого магазина».

Директор института собрал своих сотрудников и сказал:

– Мы получили вот такое письмо. Конечно, изобретение названий для магазинов – не дело лингвистов, но мы не должны ударить в грязь лицом. А потому прошу всех вас подумать, быть может, кому-нибудь придет в голову удачное наименование. Постарайтесь привлечь к этому делу как можно больше ваших родственников и знакомых.

Среди «привлеченных знакомых» оказался искусствовед Ростислав Борисович Климов. Он-то и придумал превосходное (в особенности по тем временам) название, но оно по вполне понятным причинам не пригодилось. Однако, я его очень хорошо запомнил, и вот теперь хочу завершить свое несколько затянувшееся повествование эпизодами и новеллами, которые, как и тот магазин, можно было бы наименовать

СОВЕТСКАЯ ДИЧЬ

Вот история, которую я запомнил со слов Ахматовой.

В послереволюционные годы существовало «общество политкаторжан», куда входили не только большевики, но и тогда еще не уничтоженные меньшевики и даже эсеры. Всем, кто был политическим заключенным в царское время выдавалась какая-то еда, но количество ее и качество соразмерялись с «революционными заслугами». Так вот там висело объявление:

«Всем повидло, а цареубийцам – варенье».

Мне когда-то показывали брошюру, изданную в 1919 году специально для деревни, и там было сказано, что Ленин родился в семье крестьянина-бедняка. И это при том, что его отец был действительный статский советник, то есть генерал, и мать до смерти своей получала соответствующую чину покойного мужа пенсию.

В годы разрухи в Одессе помер некий присяжный поверенный. Семья, лишенная возможности соорудить ему обычный надгробный памятник, поставила на могиле пень, на котором была укреплена медная табличка, в свое время украшавшая дверь кабинета покойного.

«Присяжный поверенный И. М. Чичимбицкий. Прием от 2-х до 4-х».

В первые годы советской власти Сталин, как секретарь ЦК, надзирал за Наркоматом иностранных дел. Все ноты, отправляемые за рубеж, непременно утверждались будущим тираном и весьма часто подвергались правке. Это последнее приводило в бешенство наркома Чичерина, поскольку он профессиональный дипломат – оказывался в подчинении у недоучившегося семинариста. Когда депеши с правкой Сталина возвращались из ЦК, Чичерин приглашал в кабинет своих приближенных и говорил:

– Полюбуйтесь, что нам прислали из шашлычной.

В свое время имела хождение такая шутка. Советский Союз – безусловно самое демократическое государство в мире, поскольку в нашем парламенте, в Верховном совете есть представители не только всех национальностей, классов и социальных групп, но так же и некоторых видов животных. Так, например, лошадей у нас в Верховном совете представляет маршал Буденный.

В двадцатые годы по редакционному заданию Ардов встречался с Буденным. Легендарный командарм делился своими воспоминаниями и в частности рассказывал такое:

– Когда мы брали Ростов, белые никак этого не ожидали. Мы уже ворвались в город, а там еще по улицам офицеры с барышнями гуляют… Я купил у мальчишки газету, смотрю, там написано: «Первая конная армия остановлена в двадцати верстах от города»…

Ардов спрашивает:

– Семен Михайлович, а на какие же деньги вы эту газету купили? На свои – красные или на ихние?..

– Не помню, – отвечал Буденный, – а может, не купил, а так взял…

В двадцатые годы в местной газете в Днепропетровске был опубликован фельетон. Там повествовалось, как у вдовы Циперович в квартире протекла крыша. Она обратилась в жилищное товарищество к управляющему домами Когану, но тот ей не помог, а посоветовал идти в районный совет к товарищу Рабиновичу. Рабинович тоже вопрос не решил, а отправил вдову к главному инженеру Кацнельсону. А тот переадресовал ее к какому-то Феферу… А назывался этот фельетон весьма выразительно:

«Иван кивает на Петра».

С самых первых послереволюционных лет начал формироваться особый советский язык, отличительными особенностями которого стали «идейность» и безграмотность. Эти качества в непременном сочетании порой дают эффект поразительный. В тридцатые годы один из политических противников режима удостоился такого «титула»:

«…этот зарвавшийся хамелеон».

У нас на Ордынке было популярным газетное ругательство «кровавая собака», его применяли по отношению к иностранным политическим деятелям. Помнится, как-то за чаем Ахматова и Ардов стали последовательно припоминать всех «кровавых собак» вплоть до самой последней – югославского коммуниста Ранковича.

Летом пятьдесят третьего года «Правда» писала:

«Враг народа Берия таился долгие годы. Но в последнее время он начал распоясываться и приоткрывать свое истинное лицо».

Я помню, один остроумный человек говорил:

– Интересно, где же у Берии истинное лицо, если его можно приоткрывать, распоясываясь?..

Мне когда-то рассказали об одной замечательной и очень характерной опечатке, которая была в десятой главе «Онегина». Вместо строк:

 
Друг Марса, Вакха и Венеры
Тут Лунин…
 

советский наборщик набрал:

 
Друг Маркса, Вакха и Венеры,
Тут Ленин…
 

Вообще, по моему мнению, существует вполне сложившийся советский язык, который существенно отличается от русского. Вот красноречивый пример. Объявление в поликлинике:

«Наш рентген ушел в декрет».

По-русски это совершеннейшая абракадабра, а любой советский человек понимает: врачиха-рентгенолог забеременела и ушла в, так называемый, «декретный отпуск».

В 1926 году мосфинотдел запросил Общество драматургов сообщить адреса литераторов Корленко В. Г. и Толстовского Л. Н. на предмет взыскания с них подоходного налога.

Дом семейства Яковлевых на Тверском бульваре, где родился А. И. Герцен, получил название «Дома Герцена». Наименование это усвоил ресторан Союза писателей, располагавшийся в подвале.

Некто не весьма сведущий в русской литературе, явившись в ресторан, известный ему, как «Дом Герцена» был возмущен тем, что ему подали несвежее блюдо.

– Вы что это даете? – сказал посетитель, отодвигая тарелку. – Разве это можно есть? Зови сюда Герцена!..

В Москве в свое время выпустили труд древнегреческого философа Аристотеля «Этика». Обширный комментарий к нему написал профессор Эрнест Радлов. В бухгалтерии издательства произвели обычный расчет и ведомость передали в кассу. Ленинградцу Радлову гонорар был переведен по почте. А деньги, причитавшиеся Аристотелю, были получены сим последним через кассу издательства при следующих обстоятельствах.

Однажды в платежные часы к окошечку подошел некто и сказал кассиру:

– Для Аристотеля есть что-нибудь?

– По журналам или по книгам? – осведомился кассир.

– По книгам.

Кассир пошелестел ведомостями, нашел нужный лист и сказал:

– Сумму прописью.

– Ну, безусловно, – отозвался автор, выводя косыми буквами подпись: «АРИСТОТЕЛЬ». Вернув кассиру ведомость, великий философ не торопясь пересчитал деньги, спрятал пачку в карман и удалился.

Кто был этот знаток бухгалтерских порядков и психологии, установить так и не удалось.

Профессор Б. С. Мейлах рассказывал такую историю. В двадцатых годах на филологическом факультете Ленинградского университета один студент «рабфаковец», в прошлом моряк, участник гражданской войны никак не мог сдать старославянский язык. Он ничего не мог усвоить кроме выражения «вниду во храм». Но для положительной оценки этого было недостаточно, тем паче, что экзаменатором был один из старых университетских профессоров. И вот во время седьмой или восьмой попытки сдать экзамен с бедным «рабфаковцем» случилась истерика. Когда профессор объявил ему, что и в этот раз поставить ему положительную оценку не может, морячок рванул на себе тельняшку и закричал своему мучителю:

– У тебя, наверно, дома иконы есть, а я семь городов проехал!

После этой выходки студента профессор немедленно подал заявление об уходе из университета, чем доставил ректорату множество хлопот. Начальству никак не хотелось терять маститого ученого, но и рабфаковца, как участника гражданской войны, отчислить было решительно невозможно…

Ардов вспоминал, как он сдавал один из экзаменов в экономическом институте. Принимал старенький профессор, и к нему сплошным потоком шли рабфаковцы, которые, разумеется, двух слов связать не могли. От их ответов, а может быть от кошмара всей жизни, у профессора болела голова, и он слушал студентов, прикрыв глаза. Подошел черед Ардова, и он в самом начале ответа произнес какую-то латинскую цитату. Услышав латынь, профессор блаженно улыбнулся, открыл глаза и спросил:

– Вы – гимназист?

– Да, – отвечал Ардов.

– Отлично, отлично, – сказал профессор, – Идите, идите…

И опять зажмурился, чтобы не видеть очередного рабфаковца.

До войны в одном из номеров юмористического журнала «Крокодил» была опубликована карикатура на самогонщика. При этом художник изобразил фантастического вида аппарат для возгонки – с множеством труб, реторт и т. п. Через некоторое время в редакцию пришло письмо от одного из читателей, в котором выражалась претензия:

«Я собрал аппарат по опубликованной вами схеме, но он у меня не работает».

В тридцатые годы в одном из московских судов рассматривалось довольно скандальное дело. Подсудимым являлся директор мюзик-холла. Его квартира находилась в самом здании театра. И как-то в очень сильный мороз директор с женой возвращались из гостей поздно ночью. А дежурный вахтер заснул, и его невозможно было разбудить ни звонками, ни криками, ни стуком… И вот этой паре пришлось провести на морозе больше часа. Когда же, наконец, вахтер пробудился и открыл дверь, разъяренный директор ударил его по лицу. По тем временам поступок неслыханный; советский руководитель ударил рабочего, представителя класса-гегемона. И все бы обошлось, ибо директор был человеком вспыльчивым, но добрым, однако, у него в театре был враг председатель месткома, тот довел дело до суда и стал единственным свидетелем обвинения. Все же прочие работники театра выступили на стороне директора. Защищал подсудимого известный в те годы адвокат по фамилии Брауде. Разумеется, самым важным эпизодом в процессе был допрос единственного свидетеля обвинения. Брауде между прочим спросил его:

– Скажите, вы состояли в партии меньшевиков?

– Да… – свидетель побледнел, – я состоял… но я вышел… Я стал большевиком…

– Хорошо, – сказал Брауде, – тогда ответьте на такой вопрос: отчего все сотрудники театра кроме вас отзываются о подсудимом хорошо? И актеры и простые рабочие сцены? Только вы один его обвиняете…

– Видите ли, – отвечал свидетель, – наш директор очень хитрый человек. Он умеет задабривать рабочих подачками…

– Так, – произнес адвокат, – это вам в меньшевистской партии внушили такие понятия, будто наших рабочих можно задабривать подачками?..

Тут свидетель смешался, и злополучного директора оправдали.

Совершенно замечательные судебные истории рассказывала Мария Сергеевна Благоволи-на, в свое время она была одним из лучших адвокатов Москвы.

Как-то Благоволиной пришлось выступать в суде в Казахстане. Была ужасная жара и местный прокурор присутствовал на заседании без рубашки – в одной майке. В своей защитительной речи московская адвокатесса призывала суд к гуманности, к человечности. В ответном слове прокурор сказал:

– Вот тут товарищ адвокат из Москвы все говорит: щеловещки, щеловещки, щеловещки… А какие, слушай, щеловещки?.. Взрослые люди, преступники…

Вот еще один рассказ М. С. Благоволиной. Дело было в маленьком провинциальном городке. В небольшом доме жила семья – муж, жена и мать жены – теща. Как-то раз женщины отправились в гости, а хозяин остался дома. В одиночестве он опорожнил бутылку водки, впал в веселое расположение духа и решил подшутить над своими дамами. Он выпилил отверстие в середине обеденного стола и прорезал соответствующую дырку в скатерти, потом зарезал кролика и вымазал его кровью свое лицо и голову. После этого он залез под стол и просунул голову в отверстие… В результате создавалось полное впечатление, будто на скатерть брошена окровавленная голова. В этом положении он и дождался прихода своих женщин. Первой в комнату вошла теща и, увидев жуткое зрелище, упала замертво – разрыв сердца. В комнату вбежала жена и тут же выскочила на улицу звать на помощь. Через несколько минут явился участковый… Он вошел в комнату и стал осторожно приближаться к столу. Вот милиционер протянул руки, а шутник в этот момент оскалился и огрызнулся. От испуга упал и участковый, но не замертво – отделался ушибом, ударился головою о батарею отопления… Потом «весельчака» судили, он обвинялся в непреднамеренном убийстве и нанесении тяжких телесных повреждений работнику милиции.

Мария Сергеевна рассказывала об одном московском судье, который в отличие от подавляющего большинства своих коллег мог блеснуть умом, находчивостью и чувством юмора. Как-то слушалось такое дело. Два юнца ограбили квартиру, а указали им ее две девчонки, что жили в том же самом доме. Все четверо попали на скамью подсудимых. Свидетелем по делу выступал дворник. Председательствующий обратился к нему с вопросом:

– Кого из подсудимых вы знаете?

– Эту знаю, – отвечал дворник, – и вот эту… Эта родилась у нас в доме, а эту привезли, когда ей три года было…

– Что можете сказать о подсудимых?

– Так что, гражданин судья, обе – б…. Председательствующий переждал, пока в зале смолкнет смех и сказал:

– Гражданин Иванов, мы вас вызвали сюда, как свидетеля, а не как эксперта…

Судили большую банду, которая грабила загородные магазины. В частности допрашивали свидетельницу, сторожиху. Председательствующий, как обычно, сказал:

– Свидетельница Панкратова, суд предупреждает вас, что за дачу заведомо ложных показаний вы несете ответственность по статье Уголовного кодекса…

– Это за вранье-то? – сказала сторожиха. – Да я, милок, сроду не врала…

– Ну, рассказывайте, как было дело…

– Сижу это я в тамбурчике… Такой у нас тамбурчик перед магазином… Слышу, кто-то в замке снаружи ковыряется… Ну, я и крикнула: «Караул!». А тут дверь открылась и вот этот… Да, вот этот… Как мне гаркнет: «Молчи, старая б…!»

В зале раздался смех, а судья обратился к свидетельнице:

– Гражданка Панкратова, это не существенно… Не обязательно здесь повторять вес, что сказал подсудимый…

– А как же не обязательно?.. Я ведь тебе обещала, что врать не буду… Он как гаркнет: «Молчи, старая б…!»

Опять смех, и опять судья говорит:

– Это слово больше повторять не нужно…

– Как так – не нужно?.. Ведь он мне так и сказал: «Молчи, говорит, старая б….!»

И сбить сторожиху с этой фразы было невозможно. Пришлось объявить перерыв в заседании и долго втолковывать ей, что этот момент в показаниях можно и опустить.

В суде рассматривается дело о разводе. Истец – генерал, ему за шестьдесят, жена – сверстница. Судьиха спрашивает мужа о причине развода.

– Видите ли, – говорит генерал, – мы с ней поженились сорок с лишним лет назад. Я тогда был денщиком у офицера царской армии, а она там же состояла кухаркой. Потом была революция, гражданская война… Я сам стал офицером, учился, закончил военную академию. А она, как была кухаркой, так на этом уровне и осталась. Дети у нас уже взрослые… А мне все время приходиться стесняться ее серости и дикости перед моими друзьями. Прошу суд нас развести. И вот оглашается решение суда.

– Именем Российской Советской Федеративной Социалистической Республики… развести…

– Как?! – кричит с места генеральша. – Почему?

Судьиха прерывает чтение приговора и назидательно говорит ей:

– Надо рость!

Знаменитый артист, чтец Антон Шварц некоторое время был адвокатом. В одной защитительной речи он говорил:

– …Ну, а теперь обратимся к образованию моего подзащитного. Как сказал поэт – «мы все учились понемногу чему-нибудь и как-нибудь…»

Тут судья прервал его репликой:

– Шварц, без куплетов!

Николай Макарович Олейников, как известно, был редактором издававшегося в Ленинграде детского журнала «ЧИЖ» (Чрезвычайно интересный журнал). Но вот подписка на это издание стала падать, а потому ленинградский отдел народного образования решил поддержать «ЧИЖ». На педагогический совет в одну из школ явилась инструкторша из этого отдела и выступила с речью. (При том она была еврейка и говорила с сильным акцентом.)

– Товарищи! Мы все как один должны подписаться на наш ленинградский пионерский журнал «Чиж»… Мы должны призвать всех детей подписываться на наш журнал «Чиж»… Надо объяснить всем родителям, что «Чиж» – наш лучший пионерский журнал… и т. д. и т. п.

После этой дамы слово взял старый (еще с гимназических времен) учитель словесности, но в своей речи он допустил оговорку прямо по Фрейду:

– Наша гостья из отдела образования совершенно права. Мы все должны подписаться на этот наш ленинградский журнал «Жид»…

Директор школы, в которой в свое время учился режиссер Евгений Рубенович Симонов так говорил своим ученикам:

– Сегодня ты парту ножом режешь, завтра воровать пойдешь. И кто из тебя вырастет? Троцкист-зиновьевец – убийца Кирова!..

В начале тридцатых годов в Ленинграде жил в жуткой коммунальной квартире, буквально погибая от унижений и нищеты, глубокий старик – родной сын М. Е. Салтыкова-Щедрина. Как известно писатель этот ценился и цитировался самим Сталиным, и вот несчастный старик решился написать вождю письмо с просьбой о помощи. Каким-то непостижимым образом это письмо дошло до адресата, и всесильный тиран собственноручно начертал на нем резолюцию: «т. Медведю. Прошу помочь».

Затем письмо было доставлено в печально известный серый дом на Литейном, а Медведь, как известно, возглавлял ленинградское НКВД вплоть до убийства Кирова. Получив бумагу с собственноручной резолюцией Сталина, Медведь разом нажал на все кнопки стоящего перед ним аппарата – вызвал к себе начальников всех отделов. Через минуту из коридора послышался топот сапог, а через две кабинет Медведя наполнился сотрудниками. Дальше хозяин кабинета произнес матерный монолог, смысл которого можно передать примерно так:

– За что я вас, дармоедов, кормлю?.. Куда вы, сукины дети, смотрите?.. Мимо вашего носа письмо попадает самому хозяину, и я об этом ничего не знаю! Сию минуту найти этого, как его, Щедрина!.. И чтоб я завтра же мог рапортовать в Москву!..

А сын знаменитого сатирика сидел в своей жалкой комнатенке со своей старенькой женой и вовсе не подозревал, что вот-вот начнутся события, напоминающие сказку из «Тысячи и одной ночи». А тем временем к его дому подъехали грузовые машины, и доблестные чекисты вошли в квартиру. Для начала они в принудительном порядке выселили всех прочих жильцов этой коммуналки, погрузили их скарб на грузовики и увезли на новые места жительства. И тут же несколько бригад маляров приступили к ремонту всей квартиры – красили, клеили обои… Еще два грузовика доставили со склада мебель, которую тут же расставили по всем комнатам. Привезли массу одежды и обуви для обоих – старика и старухи. Доставленный к ним работник отдела социального обеспечения тут же, на дому выписал им новые пенсионные книжки, где сумма пособия была доведена до максимальной. Привезли новую посуду кухонную и столовую. И, наконец, стали прибывать из елисеевского магазина корзины со всякой роскошной снедью… И все это в течение считанных часов. Затем чекисты стали прощаться с хозяевами обновленного роскошного жилища, и старший, распоряжавшийся всей грандиозной операцией, осведомился у оторопевшего старика:

– Нет ли у вас еще каких-нибудь просьб или пожеланий?

Тот немного подумал и указав на свою жену произнес:

– Вот она хотела в кино сниматься…

В сером доме следователь ведет допрос арестованного.

– Расскажите вашу биографию.

– Я родился в 1887 году в Петербурге.

– В Ленинграде, – поправляет следователь.

– В 1895 году поступил во вторую петербургскую гимназию…

– В ленинградскую гимназию, – опять поправляет следователь.

– По окончании гимназии поступил в Императорский Петербургский университет.

– Ленинградский университет…

– В 1907 году за участие в студенческих волнениях был арестован ленинградской жандармерией…

Валентина Абрамовна Иоффе рассказывала о тридцатых годах:

– Я прихожу с работы, и домашняя работница сообщает, что забрали одного из наших соседей. При этом добавляет такое: «Его арестовали по подозрению, что он – поляк».

А вот еще история, рассказанная В. А. Успенским.

В Москве на улице Дунаевского до сего дня стоит дом, где имели квартиры многие архитекторы. В частности, до войны там жил зодчий Александр Федорович Хряков с супругой (то же архитектором) Зоей Осиповной Брод. На двери их квартиры красовалась массивная медная табличка:

А. Ф. Хряков

3. О. Брод

В тридцать седьмом году, во время массового террора их сосед Л. М. Поляков послал к Хрякову по какому-то делу свою домашнюю работницу. Буквально через пять минут полуграмотная женщина прибежала обратно и в смятении объявила: