Текст книги "Подружка невесты (СИ)"

Автор книги: Болеслава Кираева

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 5 страниц)

– Каком-таком магазине? – заинтересовалась я.

Вообще-то, хотела спросить, что такое «акция». На сразу же прозвучало другое интересное слово. Несколько раз я замечала, как взрослые понижают голос, произнося его при детях, и уходят от ответа, когда их спрашиваешь. Поэтому я постеснялась его сейчас повторить и облекла свой интерес (жгучий!) в форму невинного вопроса.

Воспитательница смутилась – но лишь на мгновение.

– Ну, есть такой в городе магазин, а его название происходит от английских слов «in team», что значит – «в команде», – она взяла чистый лист бумаги и карандашом крупно написала эти слова, для пущего правдоподобия. – Видишь ли, когда люди сами по себе, как вот на свадьбе гости, они как хошь одевайся, а когда в команде, то есть собрались группой и распределили роли, то одежда нужна соответствующая, и её надо подбирать. Вот для этого и был создан магазин «In-team». Например, играют мальчишки в войну, и одеться хотят по-военному, а где их размер возьмёшь? На сыновей полков в мирное время не шьют... А в этом «Интиме» я видела и гимнастёрки маленькие, и брючки с лампасами.

Она говорила увлечённо, почти не пряча глаза, и я, как ребёнок, дала маху – поверила. Обычно дети чутко чувствуют фальшь взрослых, но тут я, как говорится, «похлопала ушами».

Да, приняла на веру. Потом, когда подросла и узнала истинный смысл слова «интим», то поняла, как меня разыграли, то есть вся эта «военная одежда» – выдумки. Но, когда повзрослела настолько, чтобы меня не выпроводили из «Интима» охранники, и попала-таки туда, то с удивлением увидела, что тётя Валя говорила правду. И гимнастёрки, и лампасники там были.

Но кое о чём было умолчано. Гимнастёрки маленькие были не потому, что предназначались для мальчиков, но – для миниатюрных девушек, стилизованные. Нагрудные карманы-клапаны у них были однослойные, отстегнёшь – а там ничего, окромя самой груди. Женской, и не обязательно в лифчике. В этом и смысл таких «гимнастёрок». Лампасы же на «генеральских брюках» были не чем иным, как разрезами сверху донизу, так что такие «брюки» можно было поднять вверх и где-то там завязать, обнажив ноги. Трусы под такие «штанишки» были совсем не обязательны...

Но это будет позже, а сейчас тётя Валя положила на стол большую коробку с фото маленькой невесты на крышке и открыла её.

– Это для детских свадеб, комплект юного жениха покупать не стали – только сказали о нём жениху взрослому. Поскольку покупали по акции, то есть остатки, размер выбирать не могли, взяли, что есть. Ты уже догадалась, для чего вся эта игра в портняжек? Да, чтобы узнать размеры всех детей. Твои просто идеально подошли, и сейчас мы можем заняться примеркой.

Из коробки выглядывало что-то белое и кружевное, причём не плотно сложенное, а с какими-то распорками изнутри, чтобы неизбежные при складывании изгибы были плавными и не сминались складки. Но, кроме большого, в коробке было ещё два маленьких отделения, в одно из которых тётя Валя и полезла, немножко там завозилась.

Не вынимая рук, как-то недовольно на меня посмотрела – как смотрят на недогадливых.

– Мне раздеться? – догадалась я.

– Как правило, люди, когда хотят переодеться, сперва раздеваются, – ответила воспитательница.

От этих слов повеяло какой-то неженской мудростью. Слово это я подобрала много позже, а пока меня что-то ввергло в немножко ошарашенное состояние. Поясню.

За свою недлинную к тому моменту жизнь я успела подметить, что тётеньки всё время говорят конкретно, предметно – и чаще всего повелительно: «Утри нос», «Оденься», «Вымой руки», «Ешь!» Дети привыкают повиноваться им сызмальства, и до подросткового возраста неприятия команд не возникает. Есть такое ощущение: слушайся маму, и всё у тебя будет хорошо.

Как говорят математики – необходимо и достаточно.

Но всю идиллию портят дяденьки (папу тоже причисляю). Нет, они тоже не прочь покомандовать ребёнком, да ещё по попке шлёпнут, если закочевряжишься (а мама и пожалеет шлёпать), но зачастую объясняют, почему надо поступить так, а не иначе. Время от времени такие объяснения выливаются в целые принципы или философские истины.

Так, мама могла приказать: «Умойся!», а если я уклонялась, брала меня за руку, вела в ванную и умывала сама. Папе же неудобно умывать голую по пояс дочку, и он говорит:

– Взгляни-ка в зеркало, какая ты с неумытым лицом «красивая». Так и в детсад пойдёшь? Если ещё и Лушка так поступит, вас с ней не различить (а это самая некрасивая девочка в детсаду у нас). Умоешься – и тем своё личико без обезлички всем явишь, и глазки повеселеют. Ну, идёшь – или я ванную занимаю?

Я, конечно, бегу.

Когда за столом норовила залезть в открытую банку своей облизанной вилкой, мама недовольно говорила: «Прокиснет же» и чистенькой вилочкой накладывала из банки на тарелочку. Папа же в такой ситуации ручонку мою отведёт и пояснит:

– Вот ты вилку облизала – и норовишь ею в банку. А зубы зачем чистишь на ночь? Чтоб из ротика не пахло, а без этого пахнет – особенно когда поешь. Хочешь этот твой запашок в баночку эту пересадить? И будешь кушать завтра, если она так же запахнет? Подрастёшь – расскажу тебе про микробы, а пока не дури и выкладывай еду чистой вилкой на тарелочку себе. Всё равно её не тебе мыть. Ты же у нас ещё маленькая!

Стыдно сейчас признаваться, но порой этот, последний аргумент был сильнее «обонятельного» – ведь запах в своём рту не ощущаешь.

Приведу пример и юмористический. Когда летом во дворе нашего детсада установили надувной «лягушатник», мама, помимо красивого купальничка с шапочкой, купила мне ещё и герметичные плавательные очки. Ну, шапочка ещё туда-сюда, мокрые волосы тебе некому расчёсывать, а вот очки я не любила, они ж к глазам присасываются. Сказала, что не буду напяливать. Мама приказала надевать, но по глазам поняла, что я не подчинюсь, а её рядом не будет. Папа тоже это понял, усмехнулся и сказал:

– На дне и бортах таких бассейнов обычно нарисована всякая морская живность. Сама по себе ничего, но, знаешь ли, вода увеличивает, – и он поднёс стакан с чаем к газете, показал, – и тебе это может показаться морскими чудовищами. А то ещё мальчишки озорные лягушку или медузу какую принесут, чтоб девочек пугать – я сам мальцом был, знаю. Увидишь то или это под водой, испугаешься – глазёнки на лобик и полезут, а вода их станет пленить, выедать, заливаться под глаза. Вот на этот случай и придуманы плотно прилегающие к глазницам очки, они твои глазки на лобик не пустят, – а сам от смеха еле удерживается. Но нашёлся: – Это я вспоминаю, как сам мальцом девчонок пугал. Между прочим, меня больше всего «заводили» их полные ужаса глаза. Очки и тут помогут. Если хулиганчику плохо видны твои глазки, пугать тебя резону нет. Впрочем, ты у нас храбрая, так что смело оставляй очки дома. Только со страху в бассейн не писай, там это сразу чувствуется. И не булькай с испугу.

Но я почему-то почувствовала себя несмелой-несмелой. И не факт, что перед купаньем удастся зайти в туалет. Давай уж, мама, очки, возьму на всякий случай.

Потом уже, когда они с меня во время баловства слетели, и вода защипала мне глаза, я поняла, что дело не в чудищах морских и не мальчишеских лягушках. Хорошо, что очки можно поправить, а если бы заупрямилась и вообще не взяла?

Молодец, папка!

Вспоминаю ещё один случай, когда он меня «просветил». Как-то я раскапризничалась и, слово за слово, заявила:

– А зачем это вообще нужно, чтобы вы меня с мамой воспитывали?

Папа сперва меня «остудил», не скажу как, а когда я смогла понимать слова, стал со мной разговаривать:

– Помнишь, дочка, как ты однажды с мамой весной в детсад шла? То и дело ручонку свою из её руки вырывала, отбегала, цветочками любовалась, за бабочками бегала, а она – за тобой? Весело было, да. Но и опоздали к сроку по-крупному. Дверь вам не хотели отпирать, нянечка ругалась по-всякому, а повариха поначалу отказала тебе в завтраке: всё, мол, съели. Сама же дома ревела весь вечер, не отопрёшься.

А помнишь, как я на другой день всё взял в свои руки? У меня не вырвешься, не побалуешь, вот и пришлось тебе за мной полубежать. Зато прибыли в детсад первыми, воспитательница хвалила, нянечка улыбалась, а повариха извинялась, что завтрак ещё не готов, конфетку пока дала. Тебе же самой понравилось. Не ты ли просила, чтобы я и дальше тебя в сад водил, еле мама тебя к себе перетянула.

Тут папа дипломатично кое о чём умолчал. О том, как именно мама меня «перетянула». Она не слабая, но боялась слишком сильно сдавливать дочуркину ручонку, вот и выпускала, когда та сильно рвалась (папа-то наоборот). Вот и купила в киоске детский полицейский набор с наручниками, предложила мне, раз я не могу пересилить свою непоседливость, водить меня в детсад прикованной к себе. Попробовали. Но, во-первых, оглядывались встречные прохожие, и мальчишки показывали пальцем, а во-вторых, рассчитанные на детские ручонки «браслеты» сильно жали мамино запястье, я видела, как кривится её лицо, закусываются губы. Когда перед входом в детсад разъединились, на маминой руке алел глубокий кольцевой рубец. Кому же вышло наказание? Я раскаялась и пообещала больше свою руку из её не вырывать, хоть она меня двумя пальцами держи. Раз папа не может, что ж... Похожу с мамой.

– Вот и с воспитанием так же дело обстоит, – развивал мысль славный мой папка. – Если пустить дело на самотёк, позволить, образно говоря, гоняться за бабочками, ребёнок туда убежит, где не взрослеют. И во взрослую жизнь, как тогда в детсад, дверь ему окажется закрыта. Да, воспитываться так же неприятно, как и идти за родителями, крепко держащими тебя за руку, зато ты уверена, что идёшь в правильном направлении и дойдёшь вовремя. Вот скажи, положа руку на сердце: стоили все эти твои цветочки-бабочки по пути всех тех неприятностей, которые ты получила на финише? И разве так уж неправа была повариха? Стоит ли полусотне детей сидеть голодными, ожидая, пока ты нарезвишься и нарвёшь цветочков? Не думая, что им больно.

Так как же, воспитывать нам тебя – или позволить бегать, где нравится, и убегать туда, где тебя и найдёшь-то не сразу?

Он тут явно намекал на один случай. Это было уже по дороге из детсада. Домой, вроде бы, можно и не торопиться, и мама меня крепко за руку не держала. Шли мы через парк. Днём прошёл дождь, и было мокро, грязно. Но на мне были резиновые ботики с весёленьким рисунком, и грязь мне была не страшна. Я с жалостью глядела на маму в обычной обуви, осторожно выбиравшую, куда ступить.

Ботики меня и подвели. Широко и безрассудно шагнув в грязное место, я вдруг почувствовала, что нога проваливается. Это была всего лишь ямка – слабое место в грязи глубиной по детское колено, но я об этом не знала и вообразила, что попала в трясину и сейчас уйду в неё с головой. Резко испугалась, в голове помутилось, а когда я пугаюсь, то... ну, себя не контролирую. В общем, писанула в трусики. Ногу-то с трудом вытащила, встала надёжно, и тут чую – ниже пояса беда. Нельзя в таком виде маме показываться. А она уже забеспокоилась, я ведь вскрикнула, и ко мне идёт, выбирая места посуше.

Я – от неё. По ногам, чую, стекает – здорово я в детсаду чаю напилась, а потом в туалет не сходила. Он перед расходом по домам всегда мальчишками занят, а девочки терпят. Не сразу, но пришла в голову мысль: нарочно, но как будто нечаянно, упасть в грязь, и, как говорится: семь бед – один ответ. Скрыть мокроту грязюкой.

Но оказалось, что упасть или провалиться случайно много легче, чем преднамеренно. Я ведь девочка чистоплотная... утреннее умывание не в счёт, просто вода по утрам какая-то особенно холодная, а так я очень даже согласная. Испачкать одежду в грязи – мне как нож к горлу. Стала выбирать места, где грязь пожиже, мне же только лишь намочиться, да всё казалось, что она грязная чересчур... Шла и шла, да так и оторвалась от медленно движущейся мамы.

Она-то в своих туфлях только по сухому идти могла. Звала меня, да слишком громко стеснялась – люди же вокруг. И потом, дочка у неё смышлёная, хоть и шаловливая, побегает и прибежит. Такой подлянки, что убежит «за горизонт», с концами, не ожидала от неё.

Так и не решившись испачкаться, я в душе пожелала, чтоб мама вовсе исчезла и не стала свидетельницей моего позора (а также судьёй и палачом). Энергично так пожелала... Оборачиваюсь – а её и нет. И вообще, места незнакомые. Тут ещё, как на грех, тучи набежали, потемнело вокруг. Ну, я и опросталась до конца. Когда на тебе мокрое да холодное, очень трудно сдерживаться, особенно ребёнку.

Мне стало совсем никудышно. Вдруг вижу – вдали маячит силуэт, вроде бы мамин. Я так обрадовалась! Закричала, бросилась к родному человеку через грязное пространство – да тут и шлёпнулась. Навернулась, как говорит папа.

А иначе откуда же мне знать, что случайно упасть легче, чем намеренно (см., как говорится, выше)?

Главное, мама не поняла, что я от неё умышленно убегала, а думала, что дочка просто балуется. Так и папе сказала – убежала, мол, наша аж «за горизонт». Вот он мне это сейчас и припомнил.

Как могла, описала я тут различия между дяденьками и тётеньками в подходе к детям, к общению с ними. И когда тётенька высказывается по-дяденькиному, это удивляет. Вернемся, однако же, к тёте Вале.

Я даже немножко устыдилась. Как же сама не сообразила такой простой вещи – ну, что переодеваются, сперва раздеваясь. Не примерять же наряд на уже сидящее на тебе платье, да ещё такое обыденное, непраздничное и к тому же даже не облегающее. Хотя мой бесхитростный вопрос означал иное: сейчас будем примерять, сейчас раздеваться-то? Или, может, дадите нарядик домой для примерки, а тут просто покажете. Дома-то можно и перед зеркалом покрутиться, а папа тебя ещё и сфотографирует.

Настоящий дяденька это бы понял и ответил тоже бесхитростно, а не стал разводить философию. Так что наша воспитательница «по-дяденькиному» лишь для красного словца сказанула. Но в тот момент я этого не поняла.

Мигом скинула платьице, сложила, положила на стул. Перед тихим часом каждый день это приходится проделывать, так что привычная. Почему-то подумалось, что мы вот голышимся, а ни разу не видели, как кто-либо из взрослых детсадовских тёть, та же тётя Валя, так поступали. Конечно, им не спать днём, но ведь и других поводов нет почему-то. Вот поэтому тот рассказ с переодевавшейся в ночную рубашку воспитательницей нас так удивил и запомнился.

Она повернулась ко мне с чем-то беломатерчатым в руках и с какой-то укоризной поглядела на мои трусы, в которых я осталась. У меня они хорошие – по талию, с плотной резинкой, коричневые, с нарисованным мишкой, и сами плюшеватые на ощупь. В таких не опасайся, что они покажутся, в них и одних можно «бегать», словно в плавках на пляже. И, конечно, на них можно надеть любое платье, в смысле – на себя, когда ты в них.

Вот я их на себе и оставила. А сейчас укоризна в тёти-Валиных глазах прямо-таки крикнула мне:

– Да ты что?! Детские насквозь трусики – и невеста! Ну, подружка... Та ведь тоже во взрослом наряде, белом, полупрозрачном, нечего из-под такого виднеться ничему, кроме розовой кожи.

Да, снять с себя надо было всё детское, то есть – всё. В своё оправдание могу лишь сказать, что я не знала, есть ли в комплекте трусы, пока с ними в руках ко мне не повернулись, и вообще, примерка эта предварительная. Но теперь, когда вижу бельишко беленькое, надо стыдливо приотвернуться (привычка!) и быстренько освободиться от последнего наследия детства, приготовившись нырнуть нижним местом в нечто взросленькое.

Воспитательница помогла мне это сделать, зайдя сбоку. Я подтянула поясок руками – он до талии, как привычно в детских трусиках, но, когда глянула вниз, то ахнула. Мне показалось, что в этих трусах мой живот (а по-взрослому – таз) стал шире, уменьшенная копия взрослого. Посерёдке, от пупка к мысу, спускалась широкая полоса белой шелковистой материи – такой, какая детям и на внешнюю одежду не идёт, разве что на сценическую. Так и хочется гладить и гладить... Но я уже знаю, что промеж ног девочке не подобает руками елозить. А с боков эту полосу «подпирают» кисейные, да-да – кисейные вставки, ну, или разреженно-кружевные, сквозь которые темнеет тело – ну, как у взрослой прямо!

– Ничего себе? – спрашивает тётя Валя.

Я всё-таки решаюсь огладиться – осторожненько, кончиками пальцев, стесняясь собственной промежности. На попку «выезжаю» через бока, там тоже что-то чудесное. Припоминаю: на маме я лишь один раз видела подобные «сшитые» трусы, но не белые, и, честно говоря, не новые, она их донашивала. Не от свадьбы ли остались? Потом носила цельные, непрозрачные, глухие – «тётеньковые». Ей «невестины» уже поздно. А мне – рано? А я уже, вот!

Оглаживая попочку и не спеша отвечать (ещё продолжит надёв, а мне хочется освоиться), я вдруг почуяла нечто странное. Тепло ладошек чуется сильнее, чем через обычные трусы, они даже горячими ощущаются, ладошки, а вот когда отнимешь – и трусы сзади пропадают словно, нужно сделать умственное усилие, чтобы «вернуть» их в ощущения.

Раз я на детсадовском балу играла даму с веером, которой к тому же полагалась маска. Я думала, что она поможет мне ощутить себя настоящей дамой, но на деле захотелось шалить и даже немножко хулиганить – ведь тебя вроде как не узнают и ругать будут, не называя имени. Еле-еле переборола себя, и тут показалось, что маску всё время тянет поправлять. Что такое? А вот что. Вокруг глаз я её, плотно прилегающую, хорошо чувствую, а вот пошла резинка (или это завязки были?) назад – и густые мои волосы давление совсем убирают, сзади ничего не чувствуется. Маска вроде как ничем не закреплена и в любой момент может упасть, вот руки к ней и тянутся. Приходилось вцепляться в веер обеими, а потом одну силком вести вниз и внушать себе, что всё путём, и что даже хорошо, если масочка соскользнёт – даст кавалерам возможность проявить галантность. Очки ещё можно привычным жестком поправлять, но маску... Когда это я к ней привыкнуть успела?

Вот так и тут почти – несколько секунд передок неизвестно на чём держится, сзади ничего нет как бы. Словно горяченькие мои ладошки на несколько мгновений плавят кисею сзади, и она неощутимо растекается по коже, сливаясь с ней. А потом остывает, застывает и снова обнаруживается лёгким, лёгеньким даже прилеганием. Чудеса!

Наверное, на лице моём появилось озадаченное выражение, потому что воспитательница протянула мне ручное зеркальце – большого в комнате не было. Ясно без слов – оглядеть себя сзади. Всё в «кадр» не попадёт, но хотя бы по частям.

Оглядываю, изгибаясь. Ягодички славненько обтянуты той же, что и с боков, кисеёй, выдающей цвет кожи. Но когда завела руку поглубже назад, то чуть не ахнула. Блин! Отчётливо чернеет распопинка, скрывать которую что-то, а трусы должны. А если присмотреться, то видно и красненькую дырочку-какочку. Мне же в голову давно и прочно вбито – никаких дырочек и щёлочек снизу никому не показывать!

Конечно, это всего лишь трусы. Но у меня однажды был разговор с мамой, не помню уже, с чего начался, но она сказала:

– Малыши и малышки обходятся трусиками. Но как только мальчик переходит в «штанишечный» возраст, его трусики скрываются из вида, штанишки их всегда покрывают, носи хоть тоненькое. Не то, дочь, у девочек. Платьица да юбочки у вас коротенькие, нагнёшься или ручки поднимешь – вот трусики и показались. Ничего страшного, но они должны быть приличными, до талии, плотными, лучше – с рисунком, чтобы в одних них не стыдно было, скажем, заниматься физкультурой среди ребят. Тогда тебе в коротком верхнем уверенно будет ходить, поняла?

Я как-то не учла, что невесты в коротком не ходят – не девочки, чай, и «голый зад» меня ошеломил. Появись я в таких трусишках в детсаду – при первом же нагибе меня засмеют, а там и подольчик нарочно приподнимать при любом случае будут. Оттого на лице и ошарашенность сильная.

– А... кх-кх.. других трусов нет? – спросила я каким-то не своим голосом.

Тётя Валя пошарила в коробке и деловито сказала:

– Снимай эти.

Примеряя исподнее, я старалась стоять к ней если не спиной, то боком, стеснительно всё-таки. Хоть воспитательница и сама тётенька (то есть была девочкой, как вот сейчас я), а всё ж-таки стрёмно как-то перед ней без ничего. Вот если б она сама хотя бы до белья разделась, а лучше – как я, вот тогда... Но чего мечтать, ей-то чего сейчас раздеваться. Не она ведь примеряет.

Но из-за этого бокового положения я толком не видела, что у тёти Вали в руках, что она на меня готовится надеть. Это впрочем, и хорошо, приятный холодок в груди такой, когда «махаешься не глядя» и надеешься на маленькое чудо. Что вот сейчас на твоём теле окажется?

Подняла одну за другой ножки, вступая в проймы, трусики скоренько скользнули мне по всей длине ног и тормознули – хоп! Но что это?

Как, где, когда они успели порваться? Ведь порвались же, верно. Какие-то остатки на теле сидят, и сидят «криво» – в смысле, совсем не то ощущение, чем от настоящих трусов. И в трусах ли вообще ты?

Мелькнуло в голове воспоминание... а может, это тело вспомнило, а голова лишь засвидетельствовала. Досталась мне как-то в инсценировке роль девочки-нищенки, Козетты, что ли. Мама говорит: это хорошо, с костюмом меньше возни. Просто взяли курточку и брючки, из которых я только что выросла, кое-где подрезали, порвали, взмахрявили, чем-то испачкали (цвета грязи, но не самой грязью) – и, пожалте, готово.

Предполагалось, что «лохматистость» поможет надеть мне то, что стало мало, да не тут-то было. Оказались узкие места – в прямом и переносном смысле слова, которые мешают, а подрежешь их – всё разлетится. Сую я ручонку в пройму, напрягаюсь, тужусь даже – а не идёт. Мама уже подходит ко мне с ножницами, я пугаюсь, что сейчас будут резать «по живому», дёргаюсь – и дёргаю. Раздаётся треск рвущейся материи, рука, не ожидая лёгкости, мигом ныряет «в свободу», и подмышка аж стукается о пройму, упирается в неё. Надето – но тело не одето! Действие закончено – а рука голая (или полуголая, что тоже печально), рукав порвался и во многом оторвался. И коже как будто холодней стало, она ведь ожидала покрыться и расслабилась, а тут такой облом! Ощущение порванного одетого (или одетого рваного) очень непривычное, раньше до такого не доходило никогда. Я сперва широко раскрыла глаза, а потом почему-то расплакалась.

Рукав мне кое-как пришили, а брючки я уже надевала сверхосторожно. В общем и целом, костюм нищенки вышел неплохой, колоритный, как выразился папа. Особенно мне в нём удавался плач, а зрители аплодировали.

И вот сейчас сверкнуло ощущение того, что трусы беззвучно лопнули и что-то от них оторвалось. Да не просто «что-то», а самая большая их часть, прикрывающая попу – спереди-то вроде ничего, хоть и много ниже талии. Я растерянно ощупываю себя сзади, везде голо, что у той нищенки, не могу нащупать, что же осталось. А воспитательница видит, как растерянно сжимаются-разжимаются ладошки, и смеётся:

– Это же стринги...

Стринги! Непонятное это слово я знала, и запомнилось оно потому, что в связи с ним мама употребила одно детское слово.

Прошлым летом мои родители ходили на какую-то встречу выпускников. У меня это слово ассоциировалось с мальчишками из нашей группы, которых нянечка выпускала погулять через боковую дверь в неурочное, правду говоря, время – очень просили. Но мне объяснили, что выпуск – это когда люди оканчивают школу или институт... Но мне понятнее будет представить, как я через несколько лет «оканчиваю» детский сад и расстаюсь с подругами и друзьями, условившись встретиться, скажем, через десять лет. И вот наступает этот срок, я иду и с трудом узнаю выросших и изменившихся внешне детсадовцев – кроме тех, с кем продолжу общаться. Потом через двадцать лет, тридцать – это мне сейчас и представить трудно. Очень хороший обычай, много смеха и хлопаний по спине.