Текст книги "Глубокое погружение (СИ)"

Автор книги: Болеслава Кираева

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 5 страниц)

Она затем вставала на скейт и считала вслух "три-четыре!", а тренер, выгнув спину, зависал на миг в воздухе, как лук с натянутой тетивой, и тут же толкал снаряд ногами. Такой мощный длинный толчок, сообщение импульса. Атлетичное тело распрямлялось, ступни срывались с бревна, которое отправлялось в свободное скольжение. Гимнастируй, дорогая, очень тебя просим! Ныне устойчиво всё у тебя, под тобой.

Бесшумность сыграла со всеми нами злую шутку. Толпа вовремя не разбежалась. Правда, Генка говорил потом, что краем глаза девочку он видел, но думал, что она просто бежит по дорожке, выделывая на бегу свою гимнастику – ведь привычного дребезжания слышно не было. Довольно противного, между прочим.

Хотя для нас с Диной этот сигнал опасности звучал бы прекрасной музыкой.

А девочка заупражнялась и не заметила, что ей издали не дают дорогу. Друг на друга все посмотрели, когда между лицами оставался считанный метр. Исказившимися от страха лицами, я себе это представляю. Тоже словно в зеркало глянули, только в куда более опасной ситуации, чем мы с Диной.

Зевакам парализовало ноги, они словно вросли в землю. Гимнастка оказалась более реактивной. Если помните, она очень хорошо умела соскакивать вбок, соскочила и здесь, в сторону, где не было людей. Понять её можно, но при этом ногами она толкнула свой снаряд как раз в сторону этих людей. Законы физики неумолимы.

Сохранение импульса.

Ролики не заклинило, а просто бревно сошло с прямой, повернулось на угол и торпедой попёрло на толпу – за которой, напомню, был аквариум и гондола.

Крикнув хором (их-то мы и услышали), зеваки порскнули во все стороны, уворачиваясь или просто "спасаясь, кто может". Генка взлетел на плечи к Шурику, тот чуть не упал, но это мелочи. Никто и не подумал тормознуть снаряд, несущийся прямо на хрупкий аквариум.

Рыбкам (тут порскай – не порскай) неслыханно повезло – аквариум разошёлся на детский пальчик с бешеным тараном. Но его, этого же пальчика, как раз и не хватило, чтобы прошмыгнуть под дном гондолы, висящим в воздухе. Мощный скользящий удар, скрежет, таран по касательной. Гондола выдержала, металл даже ободрал дерево, но силу удара это не смягчило.

Продравшись под брюхом гондолы, потеряв львиную долю кинетической своей энергии и ввергнув смертельных врагинь во взаимные объятья, таран вынырнул с другой стороны и снова пощадил рыбок, разойдясь со вторым аквариумом на ноготок того самого пальчика. Рыбки словно в рубашке родились. Дальше – в траву, где ролики сразу начали вязнуть, а хорошо смазанные подшипники были бессильны.

Гимнастка отделалась испугом, но не одним, а сразу тремя: лёгким, соскакивая, средним, увидев, что натворил её "конь", и третьим – когда увидела бегущего к ней тренера...

С тех пор ездовую гимнастику у батискафа запретили, дорожки для верности исколдобили, но это уже к слову и нам ничем не помогло.

Слишком долго теряться в догадках, что же произошло, нам с Диной не пришлось: скоро часы сыграли свою весёлую мелодию, погромче, чем в первый, "получасовой" раз, и два вздоха облегчения слились в один, уничтожив остатки кислорода. Шучу.

Но в "глазке" ещё вода, да и капли не перестают лезть в щели одна за другой... Каждая из нас прикидывается перед другой, что хорошо знает порядок всплытия и что при этом делать, сохраняет полнейше спокойствие. Как полезно, оказывается, выпендриваться иногда!

Вдруг раздался резкий скрежещущий звук, очень неприятный, который под конец перешёл на "металл", и всё вокруг завибрировало, даже сиденье под попой. И не вскочишь, не спасёшься – вокруг дрожало всё. Сильно захотелось чесаться – сразу во всех местах.

Звук умолк. Пауза, в которой было слышно тяжёлое дыхание в два носа – мы с напарницей напряглись, а расслабиться не успели. Потом снова началось жужжание, дребезжание и зудение, пуще прежнего, дошло до апогея, когда мы и уши уже начали зажимать, и резко стихло, словно что-то лопнуло. Дзынькнуло, и гондола качнулась аж.

Мы с Диной глянули друг на дружку, и опять – словно в зеркало посмотрелись. Поняли одновременно, что что-то нехорошее случилось. Не должно же быть таких пугалок в штатной ситуации.

Ждём, мало что понимая. А сколько времени ждём, и сами не знаем – часы вдруг перестали ходить. Стрелки застыли. Сыграли часики отбой и самоустранились. Так сказать, мавр сделал своё дело, мавр может не ходить.

Недвижность стрелок навевала ощущение: мы тут заживо похоронены. Приятнее было бы, чтобы часики всё-таки шли – пусть даже за овертайм дополнительно платить придётся. И я могла указать в рассказе: это случилось через столько-то минут, то – через полчаса, скажем. Придётся поэтому приблизительно.

Через некоторое время раздалось постукивание по корпусу гондолы. Спокойное, размеренное. Нам сразу представилось, что гаечным ключом. Стучат разнообразно – то коротко стукнут, то вроде как проведут по металлу, чтоб попротяжнее выходило, чтоб мы от однообразия не уставали.

Мне непроизвольно вспомнилось, как мы ходили с мамой в баню, когда жили в частном доме без удобств. Брали номер отдельный, купались там и плескались, а потом вдруг в дверь начинал стучать банщик, и голос грубый подавать.

Я всегда пугалась, и сильно. Дяденька ведь, не тетенька. То мне казалось, что он вот-вот войдёт, то бишь вломится, коли запоздаем с откликом, то – что нас выманивают, чтоб открыли ему, позабыв, что неодетые ещё. Причём казалось, что мне будет гораздо стыдливее перед ним оказаться, чем маме, хотя у мамы тело гораздо более затейливое, и на него даже в одетом виде некоторые дяденьки оглядываются и пялятся.

Ну, сейчас-то выкуривать нас стуком смыслу нет, чего это, мол, вы там засиделись. А вот стучат же, стучат так и сяк и до того размеренно, что...

Что в голову врывается мысль: это же азбука Морзе! Морзянка. Что с нами снаружи пытаются связаться, чтобы что-то сообщить! Сообщить единственно остающимся способом, потому что телефонной связи с гондолой нет, мобильников мы не взяли, да они и не работали бы в полном окружении толстого металла. Когда всё путём, отсутствие связи даже благо. А вот когда не всё, когда тут в догадках теряешься, почему это тебя не выпускают... Правильно – очень большой недостаток. Гигантский прямо.

Но тогда эту азбуку на билетах должны печатать, чтоб люди, ежели чего, могли бы... Но у нас даже и билетов нет. Налегке сюда спустились.

– Ты знаешь азбуку Морзе? – чуть было не спросила я – инстинктивно, машинально. Хорошо, что вовремя сдержалась, и даже голову не успела хорошенько повернуть.

Вот он, закон подлости! Когда мы с Митькой ещё водились, он предлагал обучить меня морзянке. Мол, чтобы разнообразить наше с ним общение. Я посмеялась – какой век-то на дворе! Он: поэтому азбуку Морзе мало кто знает, мы будем в числе этих немногих. Другим кажется, что мы просто обнимаемся, а мы перемарзиваемся, пожимая ладонями обнимаемое. А то может случиться, что это будет единственным каналом связи. В тюрьме, что ли? Почему в тюрьме – мало ли где... Нет уж, не можешь словами для ушей – лучше вообще никак не общайся.

И вот выходит, что Митька был прав! А я, дура, профукала вторую азбуку и сейчас вот сижу, словно неграмотная.

Интересно, Дину он научил, когда к ней перекинулся? Судя по её виду глуповатому – не похоже, она тоже не имеет понятия, о чём это нам выстукивают "с того света".

М-да, ситуация редкая: мне хочется, чтобы парень обошёлся с моей соперницей лучше, чем со мной, научил её морзянке. Чтоб не куковали двое неграмотных в одном шарике.

Да, а как он пытался научить меня? Брал мою руку, точнее – предплечье, и... это... касался. Удар подушечкой пальца – точка, проводка всей длиной пальца – тире. Прямо как этот, кто с гаечным ключом, стучит. Постойте-постойте, так может, это Митька и есть?

Прямо слёзы на глаза наворачиваются, и вдобавок пукнуть хочется не знай как. Никак ведь не ответишь, что тёмные мы, мол, не разбираем ничего, ищите другие пути. Они-то, снаружи, думают небось, что мы всё просекли и успокоились. А мы ой какие неспокойные, нет!

И вдруг Динка хватает карандаш, которым полагается зарисовывать рыбок (он при сотрясении упал на самое дно), и отстукивает по стенке весёлую музыкальную мелодию, вернее, ритм. Гениально дала понять, что только такой ритм и доступен нам. Я её обнять прямо была готова, вот честно! И ещё обниму, вот заключим только перемирие. Правда, меня тут же отравила шальная мысль: а что, если снаружи поймут её буквально и в ответ начнут выстукивать ритм торжественного реквиема?

Но нет, стук прекратился и в музыкальный переходить не захотел. Все всё поняли – и что-то теперь будут делать? Лучше выпустили б, там бы и поговорили, на воле – вслух, не морзянясь.

Почему не выпускают-то?

Сидим, паримся, догадки строим – про себя. Вдруг по помещеньицу нашему как побегут тени! Что это? Ага, в аквариуме одном вода заколыхалась, рыбки вон заметались. Делают что-то с резервуаром их (лучше бы с нашим сделали), наверное, отодвинуть хотят, а там открутят гайки, снимут стекло и выпустят нас наконец. На свежий воздух.

Особенно радуется Динка, рыбки психуют с её стороны. Улыбки вон не скрывает. Раз такое тебе облегчение выходит, то позволила бы газы выпустить, живот недуром уже распирает, хуже мочевого пузыря. Первой же свежим воздухом надышишься! Нет, молчит, ни о чём не догадывается. А я ещё перемирие хотела с ней заключить!

Но радость преждевременна. Аквариум отодвигается лишь ненамного, чтобы в щель можно было просунуть картонку с надписью. Я чуть было не пришатываюсь к соседке, чтоб вместе почитать, но вовремя себя торможу. И дело не только в перемирии, вернее, отсутствии оного. Там, на картонке этой, что-то не особо воодушевляющее начертано, вот пусть кому суют под нос, та и читает. А читать можно про себя или вслух. Если про себя, то я не буду плохого знать, если вслух – то это повод к перемирию. Ну, как? Твоё решение!

И вот в гондоле начинает звучать девичий голос. Надо отдать Динке должное – таким мертвенным голосом читает "скрижали", настолько без интонации, что это как будто чтение для себя и про себя, невесть почему зазвучавшее вслух. На завязывание разговора такая "магнитная запись" не тянет. Хотя бы проинформируемся, раз так.

"От удара заклинило выпускной кран. Не можем слить воду. Автоматика пасует. Будем добираться вручную. В крайнем случае, будем резать. Не паникуйте и не пытайтесь открыть люк. Терпеливо ждите, помощь обязательно будет. Штаб"

Дослушав это безрадостное послание, я вдруг заметила, что иллюминаторы тут не на винтах и гайках, а на толстых, впечатляющего вида, заклёпках. С такими не договоришься! Похоже, аварийного выхода тут нет в принципе. Гондола-то не смастерена нарочно для аттракциона, как объяснял, теперь вспоминаю, Шурик, а самая настоящая "боевая", морская. А куда выходить на дне морском? Печально, печально...

Потекло томительное ожидание. Не могу сказать "потекли часы", потому что часы стояли сами по себе, а люк подтекал сам по себе. Не только счастливые часов не наблюдают, но и несчастные, оказывается, тоже. Я пробовала считать капли, выползающие в щель люка, но больно уж муторное это занятие. И всё время в голове мысль, что нас затопляет, причём неумолимо.

Но нет худа без добра. Словно поняв, что свобода будет не скоро, живот мой как-то ёкнул, словно сглотнут от попы, и мне полегчало с распором. Пускать ветры уже не хотелось, неприятное, типа рези, ощущение поднялось повыше. Ладно, хоть так. А то совсем обессилела в этой борьбе.

Я знала за собой такое. Иной раз сгустятся в животике грозовые тучи, вот-вот громыхнёт гром. Но если имею возможность остаться наедине, скажем, отойти от компании по придуманной причине, то стараюсь снять напряг, потише, пусть и с шипением. Словно сапёр мину разряжает, чтоб не рванула. И тогда всё путём, разве что несколько раз приходится искать предлог отлучиться, и это немножко подозрительно.

Но бывает, что и не вырвешься. Тогда ягодицы работают на все сто, благо у нас, девушек, они мощные. Знаете, как позорно девчонке пустить ветры, да хоть ветерок лёгкий, на людях? На месте провалиться и с глаз сгинуть! Парню ещё простят, да чего там, девушки даже сами найдут за него оправдание, помогут обратить всё в неудачную шутку. Особенно если он один на несколько штук. А у женщины коли может в животе ребёночек поместиться, то и газы давай, копи, до беременного раздутия, но ни в коем случае не "рожай". Ты же можешь, значит, обязана.

Я думаю, что это от того, что девушки, в общем, недружные и не могут раз сойтись и договориться не считать позором лёгкое шипение с быстро проходящим запахом. Или попукивание. Позором должны быть лишь умышленные ветры, когда нарочно напрягаешь живот и выталкиваешь. Правда, их трудно отличить от "честных", когда терпишь-терпишь и сдаёшься, изнемогая. Тогда тоже громко выходит, чего там.

Но если удаётся стерпеть, то газы загоняются поглубже в живот, и весьма скоро начинает зверски хотеться по-большому. Нет, лучше об этом не думать. Лучше прислушаемся.

Снаружи прослушиваются звуки какой-то деятельности. О нас не забыли, и на том спасибо. Правда, возятся долго что-то (когда нас вынули наконец из этой "братской могилы-колыбели" и сказали, сколько времени прошло, я не поверила сперва, да закатное солнце подтвердило), и приходит неприятная догадка: не хотят необратимо курочить ценный аттракцион, хозяин не велит. Лучше пускай неудачливые аттракционирующие задохнутся или умрут с тоски, чем материальный ущерб будет.

Сидим по своим стульчикам, проявляем, как приказано, терпение. Но терпеть скорченность никаких сил уже нет. Начинаем раскачиваться торсом, наклоняться назад и заходить в чужое, друг дружки, пространство – по факту. Никто не протестует, все понимают. Один шаг к перемирию сделан.

А вскоре моя напарница по заточению делает второй. Она перестаёт контролировать дыхание. До этого мы с ней старались дышать ровно и по возможности бесшумно, чтобы не выдавать нетерпение, и вообще, подчеркнуть, что телесно всё в порядке, всё "хоккейно". Небольшой обман в американском духе – или же контробман, стремление избежать подвоха со стороны соперницы. Доверию взаимному не способствует, как и дежурная американская улыбка.

Теперь же Дина дышит открыто, шумно, с сопением порой. А то задерживает дыхание и потом оно у неё прорывается. Немножко похоже на дыхание тех, кто делает тяжёлую физическую работу... Ага, вот и мышцы у неё кое-какие работают, под таким купальником не утаишь, "бессмысленным". Впрочем, и под обычным вряд ли. Некомфортно ей, ну что тут поделаешь!

Дальше – больше. Вот уже и шумный выдох начал напоминать стон под кляпом, и пространство моё она занарушала раз за разом, без взаимности, пытаясь выпрямиться и не сдавливать скорченностью пузырь... Я стоически делала вид, что ничего не замечаю. Чем дольше то, что в нас, останется внутри нас, тем лучше. Неизвестно же, сколько нам тут ещё париться и дышать спёртым воздухом.

Вдруг что-то произошло ужасное. Сперва я ощутила именно ужас, а уже затем – конкретное его проявление. Остро запахло аммиаком. То есть запах был, наверное, слабый, но в нашей "малометражке" он шибанул в нос резко. А-ах!

Я открыто (повод-то дан!) посмотрела на Динку. Она сидела в жалкой, скрюченной позе с закаменевшими мышцами и вся чуть подрагивая. Затишье перед бурей, то бишь, бунтом всего тела, интуитивно поняла я. Её плечи и кожа в заднем вырезе были усеяны мелкими капельками пота, а шёлк купальника изменил блеск – ещё не намок, но уже впитал и прилип к коже. Раньше я такую красоту лишь на высыхающих купальниках видела. Но соседке не до эстетики, ей плохо.

Я догадалась: ей пробило почки. О таком несчастье я слышала в детстве от бабушки, когда она уговаривала меня не терпеть долго, а ходить по-маленькому где придётся, лишь слегка отойдя, потому что у маленьких девочек и смотреть-то не на что, как, скажем, при рвоте. "А то моча в голову вступит", – говорила старенькая моя бабушка, ходившая в туалет более чем регулярно. Пример подавала.

Я не понимала: голова – там, пузырь – здесь. Пути-то нет между. Но бабушка разъяснила всё в своих словах, что в переводе на взрослый язык звучит примерно так: в крови есть нехорошее вещество мочевина, которую почки фильтруют и направляют в одноимённый пузырь. Оттуда надо регулярно сливать, а если зажмёшься, то тем самым закупоришь снизу, со стоны пузыря, почки. Мочевине некуда станет отводиться, она будет прорываться в кровяное русло, а почки – стараться сдержать. Если переусердствовать, мочевина их пробьёт и разольётся по крови во всём организме, тебе дурно станет, и ты не сможешь больше терпеть, воля сникнет. А ещё через пот будет вылезать, организм выталкивать будет вредное, и от тебя запахнет, как из туалета. А то и ещё хуже – тем кольнёт нос, что у нас в аптечке и чем людей обморочных в чувство приводят – нашатырный спирт называется. Не доводилось нюхать? Это совсем плохо, свалиться можешь. И от позора ведь не уйдёшь, так что уж лучше сама, пока в силе.

Вообще, советовала мне бабушка, не дотягивай до того, как возникшие в тебе слепые силы победят тебя, не упускай контроль над ситуацией, предпринимай что-нибудь в упреждение, пусть и с потерями какими-то. Нет большей потери, учила она, чем потеря контроля над собой.

Бедняжка слабо простонала, обвела всё вокруг взглядом в поисках соломинки, за которую можно ухватиться, нашла взглядом моё лицо и...

Я мгновенно поняла: промолчать и позволить ей жалобно заговорить первой – значит, "бить лежачую". И опередила:

– Что, совсем не можешь? – стараясь изо всех сил, чтобы это звучало заботливо, а не злорадно.

– Не могу, – выдавила она с трудом, мелко трясясь.

– Перемирие? – откликнулась я.

– Да... мир, – говорить и даже дышать ей было трудно. А мне чем короче, тем лучше. Мир лучше перемирия.

– Лягай сюда!

Деления на квартирки не существовало более. Я с некоторым трудом отогнула тело бедняжки на себя, расправила, положила на колени, мельком полюбовалась чудовищной вспухлостью над лонной косточкой и принялась раздевать. Освобождать от одежды. Купальника. Отлеплять, отдирать и продвигать к ногам.

Давалось это непросто. Шёлк и вправду влип в кожу, а заодно грозил порваться, мол, брось отлеплять. Но я на провокации не поддавалась и упорно продолжала оголение. Мне куда приятнее иметь столь близкую соседку в сухом купальнике, чем ставшем жертвой канализационной аварии.

Я тогда не знала, что купальник этот имеет одну коварную особенность. Он столь плотно влипает в промежность, что, купаясь, не сольёшь в воду, как это обычно делают. Если просто расслабиться, из тебя не пойдёт, если напряжёшься – тоже, а если пересилишь, отлепишь шёлк от губ и выдавишь "маленькое", то оно оттянет материю с живота и там расположится, наружу не просочится. Вылезаешь – а живот испохаблен, и всем ясно, чем.

Поэтому одетые в такие купальники в воде не расслабляются и не напрягаются, а в туалет ходят на общих основаниях, по-сухопутному. Но у Дины не было на это времени, когда она, обманутая, полетела к батискафу опережать меня и готовить засаду Митьке. Да не очень-то и хотелось тогда. Никто не думал, что сидеть придётся столь долго.

На мне купальник был обычный, тем более – бикини, и проблемы не возникало. Скажу по секрету: когда выдавался случай, я под водой пыталась спускать трусики, чтобы писить без помех (если, конечно, не считать помехой воду с её давлением). Немного получалось. Пробовала раз так сходить и по-большому, но не хватило дыхания. Или терпения – накопить такое давление в животе, что стоит снять зажим, и "торпеда" отстреливается сама, сразу. Легко ведь просчитаться, и если не спустишь вовремя трусы, то...

Горшка в гондоле, естественно, не было. Зато на круглом донышке скопилась уже лужица подтекающей воды, словно на тарелочке унитаза. Сюда и спустим, главное, потом не вляпаться, а пользоваться скобками, лазить аки обезьяны.

Наконец тело вылуплено, купальник стащен, кое-как сложен и повешен на скобку. Дина уже плохо соображает, что происходит, кукла ватная, приходится быть нянькой. Раскорячиваю её ноги по обоим сиденьицам, попа на весу, поддерживаю торс, сама приняв причудливую сгибчивость, опираясь невесть на что. И надо ещё раскупорить, а то сочится уже, тело сочит, а должно литься.

– Писай! – командую негромко. Кто там знает, насколько слышно снаружи. – Расслабьсь! Напрягись! Распусти живот. – Злиться начинаю: – Да ослабь же зажим, можно уже! Не понимаешь? Я тебе обезьяна тут висеть, пока ты так комфортно раскорячилась?! – И, уже от безысходности, как маленькой: – Пись-пись-пись...

И тут произошло маленькое чудо. Дина облегчённо вздохнула, на лице её появилось умиротворённое выражение, по телу пробежала волна размякания, и из одного места ливануло. Выпуклость на животе на глазах спала, а то я уже нажать хотела, коли детское "пись-пись" не поможет.

Удушливый, тяжёлый запах безбожно передержанной мочи ударил в нос, чуть не сбросил со скобок. Надо же, а я думала, что так только старухи могут. Наверное, они просто редко выходят в туалет... А натекло-то, господи, на дно, как в горшок! Сантиметров пять глубины, главное, ногой в это дело не попасть. И запах не уходит, стоит. Да куда же он уйдёт-то?!

Вспомнила "Незнайку на Луне", тамошние вонючие ночлежки, и попробовала дышать ртом. Но нос никуда не делся, он торчал тут, рядом, и напоминал, какую гадость я в себя вбираю.

Зато у нас теперь перемирие (по Дининой версии – целый мир), а это дорогого стоит.

Дина отошла, как говорит моя бабушка – "отудбила", протянула руки и стала сама держаться, перебралась на свою скамеечку и первым делом промассировалась вся, пока нагая. Видно, очень уж закаменели её мускулы, причём по всему телу. Дружные какие, помогали все, даже удалённые, хозяйке целое море мочи сдерживать. Ныне под ногами разливанное.

Дина не стала возвращать на тело купальник. Тут даже и обычный, не слишком обтягивающий, надеть трудно, а уж облипающий... Просить помочь меня неудобно, да мне теперь и свободы меньше – в лужу внизу ногой бы не ступить. Пока просто прикрылась, набросила. Натянет как следует потом, когда я из гондолы полезу и ей место освобожу. Выпустят же нас когда-нибудь!

Дина оглядывается на меня, а я нос рукой зажимаю. Быстро сообразила, отняла руку и так нарочито беспечно говорю:

– И не пахнет ничуть, правда? – словно сама это надула.

А у самой голос гнусавый, словно только ртом и дышу. И не успела договорить, как – пук! – словно само собой из меня выскочило, не успела тормознуть. Чёрт! Надо же так!

Обычные трусы плохо прилегают к заднему проходу, их задок ягодицы натягивают между собой, и через "овраг" образуется какой-никакой высоты "мост". Вот джинсы – те вминают на славу. Но, как назло, когда иду в джинсах – там не очень-то и надо, а на ответственные встречи идёшь в платье или юбке... Вы будете смеяться, но я в таких случаях на обычные исподние трусы натягиваю тугие стринги, чтоб прижать материю к проходу и помочь ему стать непроходимым – пока не сыму.

Ягодицы мои при этом заметно округлялись – и на зеркало оборачивалась, и ладошками щупала. Это хорошо, и даже вдвойне – если что, скажу что стринги у меня именно для этого, ягодичного эффекту, а с газами я и незнакома вовсе.

А как-то по телику увидела гимнасток на шесте-пилоне (они иначе назывались), так вот они в персиковых сплошных трико, а поверх – стринги и мини-лифчики, все золочёные и переливающиеся, очень красиво. У одной стринги украшены изображением золотой цепи, так вот, полная иллюзия, что цепь входит в вагину и выходит из заднего прохода. Ничего себе пирсинг, а?

Но на бикини стринги не натянешь, да и зачем? Вот и оплошала я.

Соседка озадаченно на меня посмотрела и ответила дипломатично:

– И вправду, жить можно.

Повеселела – не знай как! Как же – "отстрелялась". И где-то уже начинают пилить по металлу. Часто срывается лезвие, то ли место неудобное, то ли пильщик неопытный, но надежду вселяет.

А у меня настроение другое совсем. И не только из-за чужой вонищи. Резь в животе усиливается, перед глазами дурной пример. В смысле – пример облегчения прямо под себя, в "жилом помещении". Если бы обе терпели, а то тут как костяшки домино.

Я где-то (то есть – в Интернете) читала, что если девушка терпит нужду среди обычных людей, то она, в крайнем случае, просто описится. Если же терпёж идёт общий, в рамках "кто дольше", когда каждая знает, что любая другая то же самое испытывает и уже на пределе, то, выгадывая по минутке или по секундочке, девчонки срывают себе пузыри и пускают воспаление в почки. Чужой пример заразителен, в прямом и переносном смысле. Терпят другие – терпимо и мне, вплоть до катастрофы, сдалась одна – начинают валиться и другие, не удержишь.

А поскольку бикини у меня белое, и сама я девушка чистоплотная, то терпеть до риска не стала. Просто регулярно спрашивала себя, что вот если сейчас сольют воду и откроют люк, то смогу ли я с полным кишечником выкарабкаться по трубе, спуститься, да ещё и отбежать в безлюдное место. И когда призналась сама себе, что меня на это вряд ли с таким надутием хватит, проще говоря – дошла до ручки, то решилась и сказала Дине:

– А теперь мой черёд просить пардону, а твой – нос зажимать. Лучше отвернись.

И я... сделала самое важное на сей момент дело.

Очень советую не читать следующую страницу. Она для немногих любителей вони и пикантных деталей. Я вас предупредила? В обход!

Дома я, осёдлывая "по-большому" унитаз, всегда себя сдерживала, особенно когда животик пучила, а за стенкой, где ванная у соседей, слышались признаки жизни. Неприлично же шуметь, неуважительно. Даже если не видишь "слушателей". Давно знаю.

Как-то раз я вернулась с прогулки, вся сгорая от нетерпения, ремень джинсов ещё на лестнице начала ослаблять, у двери даже расстегнула, игнорируя неприличие. И с порога – в туалет, еле успела. Разрядилась (или – меня разрядило) мощным залпом с брызгами, громким громом и раскатистым попёрдыванием. А что делать, если сил уже больше терпеть не осталось? Не надо было так далеко на прогулке заходить, если в животике, чую, сгущалось, назад почти бежать пришлось. Но какое сразу облегчение!

Выхожу с донельзя довольным лицом, а тут бабушка:

– Ну ты прям как извозчик! Погромче не могла? Уж на что я глухая, а и то... донеслось. А мне ехать никуда не надо. За собой-то убрала?

– Спустила... А почему извозчик, бабушка?

– Терпят они долго, копят в себе. Седоки не велят останавливаться, всем быстрее надо. Вот по окончании дня извозчик и того... рвёт себе попу. В царские времена, сказывают, многие горохом да капустой питались.

– Теперь же таксисты у нас.

– Таксисту ещё хуже, внученька. Извозчик на козлах может и попукать немножко под цокот-то копыт, а таксист внутри сидит, в замкнутом пространстве. Хорошо ещё, что к багажнику выходить приходится, а то совсем бы хана. Раз, когда я ягоды в лесочке у дороги собирала, один таксист чуть не на моих глазах посрал. Громче извозчика!

– Я больше не буду, бабушка!

И "не было", тихонько с тех пор свои дела обделывала. Если сильно уж пучило, выходила на балкон и там попукивала, пускала по ветру. Всё же воздух открытый и шум машин. А в замужестве, если мне получится играть роль принцессы, вообще в туалет ходить надо незаметно от супруга – как можно незаметнее. Принцессы, они далеки от грубого быта.

Но сейчас не до вежливой сдержанности. Вот если бы я могла, сдерживаясь, выпустить из себя меньше вонючего, тогда что ж... Но всё равно ведь выйдет-вылезет всё, а если замедлять, только по ободку попы размажется, а рулончика-то не видно тут. Нет, вежливым тут будет выкакаться побыстрее, ибо Динке чуть не под потолком приходится висеть, напрягаясь всем нагим своим телом, чтобы я кое-как могла раскорячится внизу по-туалетному. Если она не выдержит и сорвётся... не хочу думать, что тогда будет. Посему надо "накрыть цель с первого залпа", как говорят военные.

И я накрыла! Гондола, казалось, вздрогнула от моего, чего там говорить, "залпа". На открытом воздухе это прозвучало бы раскатисто, но тут, в считанных кубометрах... Упругое вздрагивание воздуха, лёгкая контузия барабанных перепонок. С опозданием осознала, что, может, и снаружи это... ну, заметно было. Как назло, пила визжать перестала. Ладно, они там, снаружи, больше виноваты в наших "внутренних" неурядицах. Дважды внутренних – в животах и в гондоле.

Потом, отдыхая животом от напряга и успокаивая резь в попке, поняла, что он у меня молодец, животик мой. Пока казалось, что мы через короткое время освободимся, он тихо улаживал себя сам, не требуя внимания от хозяйки, и лишь время от времени слегка утекали газы. Я достойно выглядела в немом противоборстве с соперницей. Но когда стало ясно, что ничего не ясно, когда трусики спустить удастся, героизм и самопожертвование чрева потеряли смысл, рассчитанные на определённое время силы иссякли, и тут ещё пример извне подан. Ну, что скопилось, то и выпалило, как из пушки.

Отсюда уже могут читать пошедшие в обход. Рыбки, чьи зарисовки я вырвала и смяла, меня извинят. Сейчас гораздо насущнее сохранить белизну трусов, а заодно и прикрыть плавающее в луже, чтоб и глаз не резало, и воняло поумереннее. Будут новые акванавты – появятся и новые зарисовки, ещё лучше прежних. И тоже, в случае чего, могут послужить... ну... ресурсом относительной чистоты.

Всё, теперь мы обе легки, словно не знай кто. Словно на помине, легки. И сможем прождать столько, сколько нужно. Перемирие перемирием, а сидим по своим углам, потому что помочь друг дружке больше ничем не можем. Надеюсь, Дина поняла, что я терпеть больше не могла, как и она сама? Не за компанию, и уж тем более не по принципу "око за око, зуб за зуб". Не паритета ради, а избежанья лопанья для. Ведь дальше из меня всё равно бы стали выходить громкие газы, а потом и осрамиться всё равно пришлось бы.

Сидим на своих "жёрдочках", смотрим угрюмо на рыбок, плавающих радостно и вольготно в ухоженных своих аквариумах и ничего такого и близко не нюхающих. Носы в отключке. И вдруг что-то начинает давить, распирать изнутри лёгкие...

Не знаю, как соседка, а я делала однажды опыт. Натягивала резиновую шапочку (она женская, объёмистая, под многая волосы) не на голову, а на лицо, и дышала одним и тем же воздухом. Как-то увидела, что мальчишки на пляже такое друг с дружкой насильно проделывают: несколько идут на одного загорающего, садятся на руки-ноги, обездвиживают, а кто-то – шапочку на лицо и держит голову, кусаться не даёт. Резина сперва ходуном ходит, потом отчаянно вздувается и спадает, иной раз её удаётся напором выдоха сорвать и глотнуть свежего воздуху, но в итоге обессиливаешь и лежишь замертво. Одному даже дыхание искусственное потом делали, я видела.