Текст книги "Французский поход"

Автор книги: Богдан Сушинский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 30 страниц) [доступный отрывок для чтения: 11 страниц]

29

Уже более часа в приемной советника коронного канцлера Речи Посполитой нервно прохаживался тридцатилетний господин в мундире офицера польской пехоты.

Время от времени он останавливался напротив навечно застывшей в углу древней статуи рыцаря в заметно потускневших доспехах и подолгу рассматривал ее, заложив руку за борт кителя и размеренно покачиваясь на носках до блеска начищенных сапог.

Даже когда дверь распахнулась и наконец-то появился секретарь – полнолицый, с нездоровым румянцем на щеках, пехотный майор продолжал стоять спиной к нему, оценивающе рассматривая рыцаря, словно собирался вызвать на дуэль, но задумался: не унизительно ли связываться с ним?

– Простите, имею честь видеть майора Корецкого? – вежливо осведомился секретарь.

– С вашего позволения, – с вызовом ответил офицер, крайне неохотно поворачиваясь лицом к секретарю.

– Военный советник польского посла в Париже?

– Совершенно верно. И очень тороплюсь. Если меня вызвал к себе, как было сказано ранее, канцлер, господин Оссолинский, тогда почему я теряю время в приемной его советника? Мне пора уезжать в Гданьск. Через три дня уходит мой корабль.

– Все это господину советнику известно, – довольно равнодушно заметил секретарь, хотя и выслушал Корецкого с надлежащим почтением. – Но замечу: произошло недоразумение. Вас вызывал не канцлер, – все с той же лакейской мстительностью ухмыльнулся он.

– Кто же тогда мог вызвать меня?

Тайный советник господин Вуйцеховский. Вы находитесь в его приемной, и он готов выслушать вас.

– И чей же это тайный советник? Его величества? – уже более умиротворенно спросил Корецкий.

– Было ведь сказано: «тайный», – внушающе вознес к небу свой указующий перст секретарь. – Тайные потому и тайные, что являются таковыми даже для королей. Итак, господин советник, готов выслушать вас.

– Выслушать? – повертел головой Корецкий, заливаясь при этом багровой краской гнева. – С какой стати?! Разве я просил его об аудиенции?

– Тем не менее господин тайный советник ждет вас, – властно напомнил майору секретарь, давая понять, что секретарь тайного советника – тоже человек не случайный.

Еще несколько секунд Корецкий горделиво стоял, все так же заложив правую руку за борт кителя, потом оглянулся на статую рыцаря и лишь после этого, воинственно опустив голову, набычившись, четким шагом прошествовал мимо секретаря.

Миновав еще одну приемную, Корецкий попал в довольно просторный кабинет, посреди которого стоял человек предельно маленького, почти карликового роста, одетый во все черное, включая черный шелковый шарф, таинственно окутывающий его шею.

Появление майора не вызвало у него абсолютно никакого интереса. Словно и не заметил его. Опираясь руками о непомерно широкий, хотя и предусмотрительно низкий стол, тайный советник внимательно рассматривал карту, словно пытался разгадать очередной замысел вторгнувшегося в пределы Речи Посполитой коварного врага. Он и рассматривал эту карту с видом полководца, который не сомневается в том, что в конце концов война все же будет выиграна.

Прошла минута, вторая… Майор прокашлялся, покряхтел, переминаясь с ноги на ногу, снова прокашлялся, осторожно напоминая о себе. Конечно, он привык напоминать иначе, но секретарь свое дело сделал. Магия слова «тайный» срабатывала безотказно. Тем более что он знал, как именно следует внушать ее посетителям.

Слушаю вас, господин Корецкий, слушаю, – нетерпеливо подбодрил майора Вуйцеховский басистым, нагловатым голосом, не отрываясь при этом от карты. Он истолковал ситуацию так, словно молчание это нависло из-за робости Корецкого.

– Позвольте, господин советник, это я… был приглашен, – вовремя спохватился майор, чтобы не заявить: «…готов выслушать вас». Однако не заявил, как-то мгновенно избавился от своих непомерных и всегда таких же несвоевременных амбиций, которые извечно мешали ему – и в армии, и в светском обществе, и при дворе. Вот именно, мешали – майор и сам признавал это.

– Вы абсолютно правы, господин Корецкий. Это я… вызвал вас, – подтвердил тайный советник, и, скрестив руки на груди, долго осматривал офицера точно таким же взглядом, каким еще несколько минут назад тот осматривал бессловесную статую воина в приемной. – Вам нравится ваша служба, господин Корецкий?

– Служба?

– Не военная, естественно. Ваша служба во Франции. Теплая, денежная служба при после Польши в прекрасном Париже? – унизительно подчеркнул Вуйцеховский. – Без походов, звона клинков, крови, грязи. Без риска погибнуть где-нибудь в болотах Мазовии или в дикой степи между Днестром и Бугом. То есть я хотел спросить, мечтаете ли вы о том, чтобы и впредь время от времени вояжировать из Гданьска в Кале – это, если морем; или из Варшавы, через Прагу и Дрезден, да прямо в Париж?

– Простите, ясновельможный, я не совсем понимаю…

– Чего вы не понимаете? Что здесь так трудно поддается пониманию? – искренне удивлялся карлик-советник. – Что здесь вообще понимать?

– Извините, – пропыхтел Корецкий. – Нравится, естественно. Париж есть Париж.

– И все. И все! – жизнерадостно подбодрил его Вуйцеховский. – Вот видите: «Париж есть Париж». И этим все сказано. Зачем усложнять мой вопрос?

– Простите, я… сначала не понял.

– Ничего, это только вначале, потому что обычно я задаю очень простые вопросы. Я годами, го-да-ми, господин Корецкий, приучал себя задавать предельно простые вопросы, – остановился Вуйцеховский напротив рослого Корецкого, с вызовом заложив руки за спину. – Всем, кого хоть изредка принимаю у себя, – он с большими паузами произносил каждое слово в отдельности, чеканя его по слогам, буквально вдалбливая его, как терпеливый учитель, представший перед основательно недоразвитым учеником, – всегда задаю оч-чень простые вопросы, на которые и отвечать-то нечего. Кивни головой – и все тут.

Офицер смотрел на него, как на невесть откуда явившегося всемогущего гномика и абсолютно ни черта не понимал из того, что здесь происходит. О чем, собственно, идет речь? Чего от него хотят?

Прошло минуты две, прежде чем, вырвавшись из-под его гипнотического взгляда, майор наконец понял, что этим уточнением тайный советник парировал все его довольно смелые возражения. Никаких иных объяснений ждать не приходится. Но именно тогда, когда Корецкий окончательно убедился в этом, тайный советник вдруг добавил:

– Это вы со мной не встречались. Но я-то знаю вас давно. Подойдите к окну.

– Я всего лишь сказал: «Подойдите к окну», – рассмеялся Вуйцеховский, забавляясь изумительной непонятливостью советника посла в Париже. – К окну всего-навсего. Вам и в этом что-то не понятно? – еще более искренне рассмеялся он.

Этим смехом Вуйцеховский как бы задавался вполне естественным вопросом: с какой стати офицер с такой мизерной сообразительностью может оставаться советником посла? Да еще в Париже.

– Вы предложили мне подойти к окну? Я верно вас понял? – Подобный вопрос в этой ситуации мог задать лишь совершенно растерявшийся человек.

– Именно это я и предложил. Вон к тому.

А когда Корецкий приблизился к указанному окну, едва слышно подошел сзади и, дотянувшись до занавески, чуть-чуть отодвинул ее.

30

Граф не провожал королеву. Мария-Людовика ушла в отведенную ей комнату и, полулежа в кресле, дождалась утра. Ложиться в постель она побоялась. Была уверена: если ляжет – никакая сила уже не заставит ее встать и одеться, пока не проспит до полудня.

Граф не провожал ее, потому что после того, как королева уходила к себе, он уже не должен показываться ей на глаза. Так было всегда. Уставшая от ласк, она не могла видеть его. Два часа, как минимум два, ей нужно было для того, чтобы последними, самыми гадкими, какие только могла когда-либо слышать, словами – отругать себя за уличную несдержанность, за бабью похотливость, за то, что давным-давно должна презирать себя, но до сих пор по-настоящему не презирает.

Однако это были ее муки, ее терзания, ее покаянные тернии, к которым граф де Брежи, «греховный мужчина королевы», никакого отношения уже не имел. Мария-Людовика не могла презирать или ненавидеть его. Она даже не смела в чем-либо упрекнуть своего Брежи. Граф по-прежнему оставался для нее мудро-чистым и ангельски непогрешимым. На что бы она ни решалась, на какие бы авантюры ни толкала своего Брежи, он оставался в ее сознании только таким: ангельски чистым и мудро-непогрешимым. В этом Мария-Людовика Гонзага предпочитала быть верной себе.

… И все же она проспала. Старинные часы работы какого-то венского мастера, стоявшие на камине, показывали уже девять утра. Она же собиралась выйти в семь, чтобы к половине восьмого оказаться в особняке своей подруги, мадам Оранж. Там она обязана была еще немножко отдохнуть, привести себя в порядок и к десяти явиться в королевский дворец. Но теперь все ее временные расчеты рушились. Впрочем, рушилось в ее жизни не только это.

Когда-то Марии-Людовике казалось, что, как только она станет королевой, все земные страсти и страхи окажутся как бы вне ее жизни. Место у королевского трона представлялось ей подобным месту на Олимпе. Ей и в голову не приходило, что годы ее «королевства» станут годами постоянного страха перед заговорами и покушениями; что они будут протекать в удушающем ожидании собственной смерти или гибели мужа; в постоянном предчувствии того, что в этой проклятой полуазиатской стране вот-вот вспыхнет очередное восстание и ее просто-напросто изгонят или, что еще страшнее, под страхом иезуитской казни заставят постричься в монахини.

Кто бы ей мог объяснить, почему тысячи женщин в этой распроклятой столице ляхов так завидуют ей? Кому и чему они завидуют?

Поручик терпеливо ждал ее у входа. На нем был толстый, из грубой шерсти, плащ с капюшоном, какие обычно берут с собой в дорогу кучера. Но даже в нем он умудрился озябнуть, ибо взошедшее, но не разгоревшееся солнце казалось лишь жалким подобием того, настоящего солнца, которое должно было озарить это весеннее утро. Тем не менее поручик оставался терпеливым и мужественным.

Для Марии Гонзаги не было секретом, что этот офицер безумно влюблен в нее. Понимала также, что рано или поздно между ними произойдет то же самое, что время от времени происходит между ней и Брежи. Но пока что беспощадно, с королевской жестокостью эксплуатируя любовь и преданность поручика Кржижевского, она с такой же королевской снисходительностью оставалась недосягаемой для него: «тело королевы создано только для короля». Единственное, что позволяла ему – влюбленно, подобострастно смотреть на себя да при поцелуе задерживать руку чуть-чуть дольше, чем того требует этикет.

– Надеюсь, кучер на месте, пан поручик? – уставшим голосом спросила королева, пряча свои коричневатые мешочки под глазами – она всегда помнила о них – за густой вуалью.

– Он здесь, в саду. Сейчас позовем его.

– В саду? – резко переспросила Мария-Людовика. – Что он здесь делает? Значит, он знает, что я была в этом доме?

– Конечно, знает, – невозмутимо признал Кржижевский.

– Почему?! – изумилась королева. – Он ведь не должен был знать этого. Никто не должен знать этого, поручик. Кто его впустил сюда? Это ведь закрытый дворик.

– Да никто его и не впускал, сам вошел, – с поразившей королеву невозмутимостью объяснил Кржижевский.

– То есть как это – «сам»?

– А он никогда не спрашивает разрешения на право войти в этот двор. Позволю себе заметить, ваше величество, что он обладает почти недосягаемой для всех нас, говорящих, привилегией: ни у кого не спрашивать никакого разрешения и делать все, за что не бьют. Иногда, правда, и за то, за что готовы убить, но тут уж как сложится.

– Хватит мудрить, поручик, – устало отреагировала королева. – Это вовсе не обязательно, даже отвечая на вопросы королевы.

…И вообще, он позволяет себе никого ни о чем не спрашивать, – упрямо продолжил свою мысль Кржижевский. – А в большинстве случаев – и не выслушивать.

– Я сказала: прекратите, поручик! – властно потребовала королева. Она уже перестала быть Марией-Людовикой Гонзагой графа де Брежи и снова становилась ее величеством.

– Простите, но я вынужден был сказать это.

– Вы злоупотребляете своей близостью к королеве, драгун, гусар или кто вы там… Вас к этому тоже кто-либо принуждает? – Высокомерно-ироничный взгляд, которым она окатила растерявшегося поручика, должен был восприниматься им как истинно королевская плата за все его труды и страхи. Впрочем, за несдержанность – тоже.

Минуты молчания королевы он пережил, как минуты перед казнью. И даже вздрогнул от неожиданности, когда Мария-Людовика вдруг ровным, спокойным голосом спросила:

– Так где же он теперь этот ваш немой злодей?

32

В нескольких шагах от окна, у одной из статуй, украшающих фонтан внутреннего дворика, Корецкий увидел грузного приземистого человека, с непомерно широкой и такой же непомерно сутулой, согбенной спиной, навечно поглотившей не только шею, но и половину затылка этого крепыша. Тот стоял спиной к ним, всей своей согбенностью прикрываясь от оценивающих взглядов советников. Но как только Вуйцеховский постучал пальцем по стеклу, по-медвежьи неторопливо повернулся, снял шляпу, до того почти закрывавшую лицо, и поднял голову так, чтобы те, в кабинете, могли разглядеть его.

– А, каков молодец? – залюбовался им Вуйцеховский. – Вездесущ и незаметен, потому что всегда и везде – незаметен и вездесущ.

Боясь снова попасть впросак, Корецкий промолчал.

Постояв несколько минут с «открытым забралом», «вездесущий» вновь надвинул шляпу на нос, и тяжело, неуклюже переваливаясь с ноги на ногу, как ходят только очень неповоротливые, сильные крестьяне, направился к воротам.

– Запомнили его, господин Корецкий?

– Такую рожу трудно не запомнить.

– Рожу? Когда этот человек понадобится вам, она покажется личиком херувима. А он понадобится, господин Корецкий, не сомневайтесь: понадобится.

– Мне? Зачем? Я все же… попросил бы яснее.

– К тому же – не обращал внимания на его просьбу Вуйцеховский, – лицо его должно казаться тем более приятным, что вашего, – тайный советник внимательно осмотрел внешность Корецкого, заставив того еще раз побагроветь, – извиняюсь, лица, этот человек видеть не мог. Не мог, не мог, я проверял! Оттуда, сквозь стекло, разглядеть вас невозможно.

– Но тогда… зачем же вы показали мне этого человека?

– Ради вас, господин майор. В ваших интересах.

– Он отправится со мной в Париж?

– Как только этот красавец понадобится вам, – снова проигнорировал его вопрос Вуйцеховский, – он отзовется на кличку «Архангел». Запомните ее: «Архангел».

– Грабитель, что ли? Очень уж кличка у него какая-то бандитская. Вуйцеховский вновь изумленно посмотрел на Корецкого. Нет, он был просто потрясен невежественным непониманием советника посла самой роли тайного советника и всего того, что им задумано.

– Побойтесь Бога, Корецкий. Неужели я стал бы связываться с разбойниками? Это же Архангел. Обычный государственный служащий.

– Он?! Этот?! – не поверил майор. – На государственной службе? Да в Париже его не решились бы назначить даже смотрителем городских туалетов.

– В Варшаве, заметьте, тоже, – невозмутимо ответил тайный советник. – Обычно человека такого типа нельзя упускать из виду, отпускать на волю или позволять ему опускаться на городское дно, потому что горя потом не оберешься. Этот же одиннадцать лет честно и праведно проработал палачом.

– Ах, палачом…

– По особым, так сказать, поручениям. По особым, подчеркиваю, поручениям.

– Палач по особым поручениям? – снова выглянул в окно Корецкий. Только теперь у него проявился истинный интерес к типу, лицо которого он должен был запомнить. И очень пожалел, что Архангела во внутреннем дворике уже не оказалось. – А что это означает: «палач по особым поручениям»?…

– В государстве, господин Корецкий, никакая профессия, никакая должность не кажется лишней, – поучительно произнес Вуйцеховский. – Был бы мастер стоящий. А уж Архангел дело свое знает, можете мне поверить. Кроме того, он владеет французским, турецким и украинским языками. Вырос в такой семье, со слугами…

– Однако цените вы его не за знание языков.

– Я же сказал вам: у Архангела редкая профессия. Правда, мы решили дать ему несколько месяцев отпуска. Человек такой профессии обязан время от времени развеиваться, смотреть на мир, любоваться красотами жизни. Никто так не нуждается в познании красот жизни, как палачи.

– «…по особым поручениям», – добавил Корецкий. И впервые уловил на себе уважительный взгляд Вуйцеховского. Но тотчас же все испортил. – Однако позвольте узнать, при чем здесь я, военный советник посла?

На какое-то время Вуйцеховский буквально онемел от наглости майора. Он изумленно взглянул на Корецкого; так, не отрывая взгляда, отступил к застеленному картой столу, словно там, на карте Европы, в двух верстах от Парижа, лежал его пистолет – единственное спасение от ниспосланного ему дьяволом майора.

– Послушайте, Корецкий, – умышленно избежал он обращения «господин». – Кличку этого палача я вам назвал. Однако не заставляйте меня называть вашу кличку. И просить кого-либо из людей, ревностно заботящихся о безопасности государства, напоминать ваши обязательства перед короной.

– Мою кличку? О чем вы?!

– Вашу, Корецкий, вашу. Государственного служащего господина Ко-рец-ко-го.

– Но откуда вы можете знать ее? – несколько подавленно поинтересовался Корецкий, поверив, что Вуйцеховский действительно не блефует.

– Вам так и хочется обидеть меня. Так и хочется опять все усложнить. В свое время именно я и наградил вас этой кличкой. Правда, вы об этом не догадывались, потому что предложил, огласил ее другой человек.

Несколько мгновений они молча смотрели друг другу в глаза.

– Но тогда зачем я понадобился? – окончательно сдался Корецкий. – Если в вашем распоряжении имеется сам королевский палач по особым поручениям?

– Вот об этом, именно об этом, господин Корецкий, – доверительно объяснил советник, – а не о красотах Парижа, как бы вам этого хотелось, мы с вами сейчас и поговорим. Причем кратко и предельно понятливо. Только так, Корецкий: предельно понятливо. Но все равно присядьте.

Майор оглянулся и увидел, что единственное кресло для посетителей стоит не у стола тайного советника, а у двери. Корецкий подошел к нему, хотел перенести поближе к расстеленной на столе карте, однако не решился. Если уж хозяин определил место креслу здесь, значит, в этом тоже кроется какой-то замысел. Похоже, что этот королевский гном просто так, необдуманно, по прихоти, ничего не делает. Ничего!

31

Выждав, пока Корецкий усядется, Вуйцеховский приблизился к нему, наклонился и внимательно всмотрелся в лицо, глаза, в саму душу.

– Я не на допросе у вас, господин Вуйцеховский, – попытался возмутиться майор, но горло ему перехватили спазмы страха.

– Пока что нет. – Советник отошел к окну, оперся бедром на угол его и, сложив руки на груди, еще раз внимательно осмотрел Корецкого. – Вы правы: пока что нет. Но, знаете, привычка. Что ни говори, а почти те же двенадцать лет, что и Архангел, я проработал королевским следователем при тюрьме. По особым поручениям, как вы уже догадались. Поставляя клиентов палачу Архангелу.

Корецкий непроизвольно поднялся со своего места, но тотчас же снова сел. Однако Вуйцеховский великодушно предпочел не заметить его растерянности.

– То, что канцлер согласился на наем французами нескольких тысяч казаков – это хорошо. Это мудро, – тайный советник перешел к этой теме с такой же логичной легкостью, словно именно она была оговорена в условиях их встречи. – С одной стороны, мы помогаем своей давней союзнице. Но, заметьте, чужой кровью. С другой – высылаем за пределы Речи Посполитой почти два полка отборных воинов, ослабляя, таким образом, силы казачьего атамана Хмельницкого и других полковников, которые, по нашим сведениям, замышляют новое восстание против короля и католической веры.

– Только так я и воспринимаю сие решение.

– Какая прозорливость, господин Корецкий! Король должен будет узнать, что он со своей государственной мудростью как и канцлер слегка припоздал, – совершенно серьезно, без тени иронии заметил Вуйцеховский.

– Мне не хотелось бы, чтобы вы истолковывали мои слова именно так…

– Впрочем, мы опять отвлеклись, – не обращал на него внимания Вуйцеховский. – Пусть эти степные вампиры упиваются кровью испанцев – да-да, кровью испанцев, Корецкий; испанцев, а не поляков. Пусть помогают нам освящать дружбу с Францией и ослаблять владычицу морей Испанию. Пусть они покрывают поля этой страны – поля Франции, как вы правильно поняли, – своими телами и славой. Так или иначе, а слава все равно достанется Польше. Что же касается тленных тел, то мы великодушно дарим их Франции.

– Справедливо. Тела должны оставаться там, где они полегли.

– Вот видите: оказывается, мы умеем понимать друг друга. Но как только Сирко, в первом же большом бою, в сражении, добудет себе славу, нужно сделать все возможное, чтобы он вместе со своей славой остался во Франции. Навеки. Польше не нужен полководец, который бы вернулся в Украину, на Сечь, со славой героя Франции. Да к тому же мог рассчитывать потом на помощь французских генералов, ведь французы – люди сентиментальные…

– Атаман Сирко? Речь именно о Сирко, а не о полковнике Хмельницком? – Этого вопроса Корецкий не стеснялся. Он обязан был уточнить.

– Все идет к тому, что Хмельницкому придется остаться в Речи Посполитой, – небрежно заметил тайный советник. – Разве король Польши мало заботился о нем, разве скупо одаривал его чинами и должностями? Зачем же Хмельницкому понадобились еще и щедрости французского короля? Генеральный писарь реестровых казаков должен помнить и ценить щедрость только одного правителя – своего короля.

– Для меня очень важно было знать это.

– Но знать должны только вы, и никто больше. Да, так мы, кажется, говорили о Сирко. Предупреждаю: никаких политических интриг против него и князя Гяура.

– Кто такой князь Гяур?

– Вам объяснят. Потом, со временем. Повторяю: никаких интриг. Пусть добывают себе славу и купаются в ее лучах. Польша может быть перед ними только чистой и честной. Ваша миссия – сделать так, чтобы эти полковники остались героями Дюнкерка, Кале, Ла-Рошели или чего угодно, не превращаясь при этом в героев Польши, а тем более – Украины. Ни в коем случае не превращаясь в наших героев, майор Корецкий.

– Проясняется, господин советник, проясняется.

– Господин тайный советник, – вежливо поправил его Вуйцеховский. – Тайный, пан майор, тайный. – Вуйцеховский обладал удивительной способностью оттенять значение слов, придавать им особый смысл, высказывать с их помощью значительно больше того, чем это казалось возможным простому смертному. Он обладал особым талантом играть словами.

– Извините.

– Однако вернемся к личности Архангела, – мягко, вкрадчиво говорил Коронный Карлик. – Что такое Архангел? Архангел – всего лишь ваш возносящий (именно возносящий, заметьте, а не карающий) меч. Вы же, господин советник посла, являетесь рукой, этот меч несущей. Выбирайте политическую ситуацию, выбирайте момент, выбирайте головы. И возносите их, господин Корецкий, возносите! Да помогут вам при этом Господь, вера в короля и ваши деньги. Да, что касается денег… Вы получите их в Гданьске. С Архангелом рассчитаетесь на месте. Щедро и честно. Мастер, знаете ли, во всем, что касается злотых, болезненно точен. И с этим нужно считаться.

– Непременно буду считаться, господин тайный советник.

– И еще… О главном. Никто в королевстве не будет удивлен, если, потеряв всех своих полковников и лучших сотников, остатки казачьего отряда вернутся на родину под доблестным командованием полковника Корецкого. Гданьск, а затем Варшава и Краков, встретят его, как подобает встречать победителя.

– Но…

– Не важно, кто добывал победу. Важно, кто вернулся с ней. Так было всегда. Чествовали тех, кто приносил победу под стены своих столиц, а не тех, кто ложился за нее костьми под стенами чужих, – вдумчиво, словно нагорную проповедь, произносил Вуйцеховский. – Слава всегда освещала только мундиры живых. И грела только их. К мертвым слава безразлична, как женщина к евнухам. Вы поняли меня?

– Значит, я получаю законное право объявить себя полковником и возглавить отряд казаков вновь, – теперь уже по-настоящему, оживился майор.

– Право?! Пан Корецкий, – взмолился тайный советник, – вы меня опять убиваете. Право на лавры победителя не получают, его берут. Нагло, кроваво берут, господин Корецкий! – громогласно провозгласил тайный советник, прохаживаясь по огромному кабинету мелкими карликовыми шажками. – Причем берут вместе с жизнями многих тысяч врагов, друзей и союзников.

– Значит, сами берут? – натужил морщинистый лоб советник посла. – … Вместе с жизнями множества друзей и союзников. И все же, на всякий случай, вот вам грамота, подписанная, будем так считать, – многозначительно уточнил тайный советник, – самим канцлером. В ней говорится, – заглянул он в свиток, – что именем короля господин полковник Корецкий… Вы слышите меня, майор: «Господин полковник… – выдержал тайный советник надлежащую паузу, – назначается командующим казачьими полками наемников из верноподданных его величества короля Владислава IV. Ему надлежит командовать указанными полками в боях на территории Франции, а после окончания срока найма вернуться вместе с ними в пределы Речи Посполитой». Само собой разумеется, я зачитал кратко. Писарь изложил все это в более изысканных выражениях.

Корецкий поднялся со своего подследственного кресла и потянулся к грамоте. В душу его вдруг закралось подозрение, что дело не только в том, что Вуйцеховский решил изложить проще, чем королевский писарь. А в том, что там вообще ничего подобного не написано. Или написано совершенно иное.

Однако тайный советник вовсе не собирался удовлетворять его любопытства. Он почти перед носом Корецкого свернул свиток и демонстративно положил на стол между собой и советником посла, твердо зная, что прикоснуться к нему Корецкий не решится.

– Что вас мучает, что угнетает, майор? – насмешливо спросил он. – Пока еще… майор?

– Видите ли, – нервно потер вспотевшие ладони о полы камзола Корецкий. – Мне нужна уверенность. Хоть какая-то уверенность.

– За этим дело не станет, – охотно заверил его Вуйцеховский. Но советник посла так и не понял, что он имеет в виду, что стоит за этим заверением.

– …Уверенность в том, что в этом свитке все так и написано.

Вуйцеховский мягко, снисходительно улыбнулся и посмотрел на него, как на вывалившегося из петли приговоренного, которого теперь – поскольку палач не сумел снарядить его в вечный путь, а Господь Бог не удосужился принять – придется помиловать.

– …То есть я не то сказал… Совершенно не то.

– Еще бы.

– Просто мне хотелось быть уверенным, что король или канцлер… или хотя бы подканцлер, действительно знают о существовании этой грамоты.