355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Богдан Сушинский » Французский поход » Текст книги (страница 1)
Французский поход
  • Текст добавлен: 3 октября 2016, 19:31

Текст книги "Французский поход"


Автор книги: Богдан Сушинский



сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 30 страниц) [доступный отрывок для чтения: 11 страниц]

Богдан Иванович Сушинский
Французский поход

Часть первая
Перст судьбы

В любой стране престолонаследников, как и престолоотступников, всегда в избытке.

Вопрос лишь в том, кто в данную историческую эпоху оказывается более востребованным.

Автор

1

Неожиданный отъезд короля Владислава IV из Варшавы был похож на бегство. Да, и на бегство – тоже.

С тех пор как в королевском дворце появилась новая хозяйка, Мария-Людовика Гонзага, из святого места государства, где должны свершаться богоугодные дела и пророчески, на века, задуманные деяния, обитель эта все больше превращалась то ли в парижский театр перед легкомысленным спектаклем, то ли в загородную виллу куртизанки.

Вот почему Владислава все сильнее тянуло сюда, в Краков, в древнюю столицу Польши, к духам воинственных предков, к легендарной чистоте их помыслов и нравов.

Сочетаясь после смерти королевы Цецилии брачным союзом с Марией-Людовикой Гонзагой из королевской династии Бурбонов, Владислав IV рассчитывал, что это сблизит две могучие европейские державы и Польша наконец-то приобретет надежного союзника в извечной борьбе против Турции, Швеции и Московии. Однако король и его советники не учли одного обстоятельства, которого просто не имели права не учитывать: ко времени их священного брака Франция уже находилась в вихре кровавой круговерти.

После того как много лет назад кардинал Ришелье объявил поход против европейского католического союза, так и по сей день протестантская Франция пребывала в состоянии войны с иезуитской венской коалицией. Причем войны, совершенно не нужной Парижу, изнурительной и бессмысленной в самом своем замысле.

«Так на какие же союзнические обязательства Франции может рассчитывать в такой ситуации король Польши? – спрашивали себя политики, не опьяненные красотой Марии Гонзаги. – Это все равно, что вступать в брак с дочерью погорельцев».

А вот то, что вконец ослабленная почти двадцатипятилетней войной Франция с помощью Марии Гонзаги яростно пытается втянуть Речь Посполитую в борьбу против Испании и всего иезуитского ордена, стало очевидным уже с первых дней.

Причем новая королева-француженка принялась вовлекать Польшу в эту авантюру с такой безоглядной яростью, словно совершенно не понимала, что может погубить этим все королевство. Теперь уже… ее королевство. И что нельзя политику превращать в «танец сумасшедшей на пепелище». Еще немного, и против ее двора могло восстать все иезуитство Речи Посполитой.

Пожалуй, только самой королеве не было ясно, что святые отцы ордена давно стремятся превратить свое братство в Польше чуть ли не в меченосный призрак Тевтонского ордена. А если черная туча иезуитства окрепнет и окончательно окутает польские земли, то кто, какой пророк способен предречь, когда грянет очередная, спасительная Грюнвальдская битва, в которой на сей раз поляки будут истреблять поляков?

Советники не раз призывали короля быть осмотрительнее, не позволяя втягивать себя в авантюры «плутоватого итальяшки» Мазарини, кардинала и первого министра Франции. Но вскоре поняли, что все их предостережения бессмысленны.

– В пантеон королей? – вежливо осведомился маршалок-распорядитель королевского двора, как только король вошел в старинный краковский дворец.

Даже не сняв с себя плащ, Владислав усталой походкой прошел вслед за управителем дворца и своим секретарем в большой полукруглый зал, все окна которого выходили во внутренний дворик-сад. Не проронив ни слова, король дождался, когда секретарь и управитель оставят его, и лишь тогда вышел на середину зала. Массивные, почерневшие от времени дубовые своды, такие же массивные лавки у стен, а в конце зала, на возвышенности, – высокое кресло, которое вполне можно было бы назвать троном.

Все стены этой суровой рыцарской обители были увешаны портретами королей и оружием. А вдоль них маялся вечностьюдобрый десяток закованных в панцири, кольчуги и шлемы статуй. Похоже было, что тени погибших рыцарей преданно охраняли такие же тени давно забытых королей.

В сущности, это был настоящий музей, в котором часами можно осматривать мечи, сабли, кинжалы и копья, сработанные мастерами чуть ли не всех эпох и стран мира; любоваться мастерством кузнецов-панцирников, восхищаясь красотой украшений, облагораживающих рыцарские и королевские шлемы, рукояти мечей и нагрудные щиты.

В последние месяцы Владислав чувствовал себя все хуже и хуже. Еще в молодости подорванный, истощенный организм его уже почти не сопротивлялся всевозможным хворям, и они атаковали его одна за другой, оставляя на пожелтевшем морщинистом лице все более отчетливую печать.

Конечно, король уже не мог позволить себе участие в военных походах. Даже такие безобидные поездки в карете из Варшавы в Краков с частыми остановками и прогулками становились всё тягостнее для него, и Владислав IV всерьез помышлял о том, чтобы провести последние годы, а возможно, уже только месяцы, в Кракове.

Вероятно, король так и поступил бы, если бы душа его была спокойна за то, что может произойти в это время в Варшаве, где вместо него сразу же начнет править Мария Гонзага. Вернее, будет пытаться править. Ибо на самом деле она всего лишь станет выполнять то, что ей повелят канцлер и коронный гетман.

«А как она рвется к власти! Как рвется! Кто бы мог предположить такое?!» – подумал Владислав, снимая один из самых больших рыцарских мечей.

Острие его сразу же врубилось в пол, и король почти с ужасом ощутил, что ему трудно, очень трудно поднять это оружие, чтобы удерживать его на весу. Владислав даже испуганно оглянулся: не видит ли кто-нибудь? Да нет, кто осмелится? Подданные имеют право быть свидетелями величия королей, а не их бессилия.

Взявшись за меч обеими руками, правитель взмахнул им раз, второй и сразу же почувствовал, как побагровело лицо, «взбунтовались виски», выступили капельки пота на челе…

«На рыцарском поединке я не продержался бы с этим мечом и минуты, – с обреченностью сформулировал он сам себе приговор. – Даже минуты. А ведь еще не стар. Не стар же еще, черт возьми! К тому же ничего не сумел сделать для Польши. Ничего. Равно как и для собственного бессмертия».

Аккуратно водрузив меч на отведенное ему место под преисполненным истинно королевского величия портретом Стефана Батория, государственная мудрость и воинская доблесть которого вызывали у него искреннее уважение, правитель еще некоторое время с почтением всматривался в черты лица своего кумира.

Да, в этом зале все было пронизано духом рыцарства и многовековой истории Польши. Попадая в него, Владислав начинал чувствовать себя окруженным королями-предшественниками, которые – кто с интересом и надеждой, а кто с насмешкой и недоверием – ждали его очередного решения. И он старался быть достойным своих славных предков, в галерее которых, очевидно, скоро займет место и его, Владислава IV, портрет. Да, очень старался. Хотя в последнее время это удавалось все реже, и вряд ли придворные хронисты смогут скрыть сие от потомков. Тем более что слишком уж много развелось бездарных хронистов. Причем всякий норовит как можно быстрее укатить в Париж, чтобы издать там собственную «Историю Польши».

Куда лучше обстояло дело с портретом для «пантеона королей». Он был написан голландским портретистом еще год назад и теперь ждал своего часа. Увы, он уже, действительно, ждал этого рокового часа.

…То важное решение, к которому король пришел после долгих раздумий, он хотел принять именно здесь, в этом рыцарском зале, «пантеоне королей».

Прежде чем приблизиться к «норманнскому трону», чтобы, сидя на нем, еще раз спокойно все обдумать, король медленно обошел всю портретную галерею витязей-правителей Польши.

Сигизмунд III Ваза. Сигизмунд II Август. Владислав Локеток, короновавшийся в 1320 году здесь же, в Кракове, за которым навечно сохранится слава создателя единой польской державы, Великой Польши… В самом деле, разве не он в великих битвах и в не менее великих трудах собирал под свое королевское крыло разрозненные польские земли?

А рядом – Владислав II Ягайло. Победитель, или, как его еще называли, «святитель» Грюнвальдской битвы, вознесший Польшу на вершину европейской воинской славы. Разгромив тевтонцев, а вместе с ними и цвет почти всего европейского рыцарства, Ягайло на многие годы облегчил судьбы исконно польских земель – Мазовии, Добжынии, Куявлии, Хелмщины.

Именно Ягайло, ставший, уже в качестве Великого князя Литвы, мужем королевы Ядвиги, основал, укоренил и тут же возвеличил новую королевскую династию – Ягеллонов, к которой принадлежит и он, король Речи Посполитой Владислав IV.

Да, это решение он должен принять сейчас и именно здесь. Все достойное величия предков должно исходить из этого зала, освящаясь при этом все еще могучим духом Ягеллонов.

2

«…Впрочем, вся эта полуромантическая история уже принадлежит воспоминаниям, которым не время предаваться в двадцати шагах от поля боя, – решил д’Артаньян, впадая в уже привычную и всегда такую спасительную солдатскую дрему. Но едва он предался неге, как кто-то принялся тормошить его.

– Кто здесь?! Что случилось? – нервно подхватился мушкетер, которому как раз то ли снилась, то ли просто чудилась дуэль, на которую он якобы вызвал турка Гафиза.

– Тише, господин граф, тише. Это я, Серж. Я принес ключ.

– Какой еще ключ?

– Оказывается, в здании пансиона есть черный ход, со стороны глухой стены, за которой начинаются скалы. По моей просьбе ключ от него передала служанка Иллирия. Кстати, потрясающая женщина.

– Ты что, с ума сошел? Мы же приехали сюда не для того, чтобы выкрадывать баронессу Лили фон Вайнцгардт.

– Если понадобится, выкрадем, – спокойно заверил Серж. – А пока что попытаемся спасти.

– Даже так, спасти?! От кого именно, позволь узнать?

– Какая разница: от турка, от рыжего шотландца, от самой маркизы… Там узнаем. Главное – не терять времени, если только не хотим опоздать.

Сержант говорил все это столь решительно, что д'Артаньян не отважился ни подвергнуть его слова сомнению, ни терзать расспросами.

Как выяснилось, слуга все продумал. Преодолев ограду, они незаметно выбрались из усадьбы и подошли к стене, опоясывающей пансион. Там, в одном месте, к самой стене подступал большой валун. Серж быстро положил на камень и стену валявшийся неподалеку сухой ствол дерева, и через несколько минут они уже были на территории пансиона «Мария Магдалина» со стороны? черного входа.

– Основной вход охраняет шотландец, – вполголоса объяснял Серж. – Если Гафиза служанке Иллирии навязывают, то в этого варвара-северянина она сама немножко влюблена. Вот и сейчас эллинка усиленно отвлекает его.

Замок поддался с трудом, видно было, что им давно никто не пользовался. Войдя в здание, Серж вновь закрыл дверь, а ключ положил в карман.

– Оставь дверь открытой, – посоветовал д'Артаньян.

– Пусть ее откроет тот, кто пожелает войти сюда.

– Не закричала бы Лили.

– Она предупреждена. А кроме того, она – саксонка.

– Разве что, – усомнился во всех этих предосторожностях д'Артаньян. Он твердо знал, что никакие предупреждения не помешают девицам поднять шум и даже впасть в истерику, поскольку это у них в крови.

Как и было условлено, Серж остался внизу, спрятавшись под лестницей, а д’Артаньян медленно, стараясь ступать так, чтобы не скрипнула ни одна ступенька, поднялся наверх.

«Пансионесс», как обычно называла воспитанниц сама владелица пансиона, еще не спали. Из нескольких комнат доносились приглушенные голоса. В комнатке, соседствующей с той, в которую нужно было проникнуть, две девушки негромко напевали песенку о рыцаре в красном плаще, который постучит в их окно, чтобы похитить и увезти в далекое королевство.

«Он уже здесь, этот рыцарь, – ухмыльнулся в усы д'Артаньян. – Не заржала бы только лошадь под окном».

Дверь легко поддалась, но тут же предательски заскрипела. Хорошо еще, что д'Артаньян сумел проскользнуть внутрь, прежде чем какая-либо дверь успела приотвориться.

– Вы, граф?! Все-таки вы пришли, решились? Это мужественно. – Лили стояла посреди комнаты. Рядом, на столе, горели две свечи. Девушка была вся в белом: платье, туфли, белая прозрачная накидка на голове. Она казалась совершенно спокойной и улыбалась безмятежно, как ребенок, увидевший сказочного принца.

– Я ждала вас с самого утра. Даже потребовала у маман Эжен, чтобы она позволила увидеться с вами. Но она, конечно, не позволила.

– Вы похожи на невесту, Лили.

– Мне и хотелось быть похожей на нее.

«Что это ты нафантазировала себе, милая моя?!» – изумился про себя д'Артаньян. Он ожидал чего угодно, только не безмятежной улыбки этой девушки, очевидно, всерьез уверовавшей, что он явился, чтобы похитить ее.

– Как там мой брат? – Граф поднял одну из свечей и, прежде чем погасить ее, осветил лицо девушки. Хотя и так видно было, что оно озарено какой-то необычной, холодной красотой. Словно освещенный полярным солнцем айсберг.

– Свечи нам придется погасить.

– Да, конечно, – почти прошептала Лили, все еще не сводя с мушкетера восхищенных глаз.

– Но из этого ничего не следует, – предупредил граф, погасив сначала одну, затем другую свечу.

– Естественно, – так же невозмутимо согласилась Лили.

Несколько минут они стояли рядом. Д'Артаньяну чудилось, что он ощущает, как то поднимается, то опускается прекрасная, четко очерченная грудь девушки.

Идя сюда, лейтенант поклялся, что не притронется к девушке, во всяком случае, этой ночью. Он перестал бы уважать себя, если бы воспользовался сложным положением, в котором оказалась Лили.

Другое дело, что мушкетер совершенно по-иному представлял себе саму их встречу. Он ожидал увидеть испуганную, затравленную девчушку, ждущее спасения существо, к которому и притронуться-то грешно. Увидел же… Вот именно, увидел…

– Вам придется лечь в постель, баронесса.

– Да, конечно.

– Но из этого ничего не следует.

– Естественно.

– Так ложитесь же. Я отвернусь.

– Да, конечно.

– И буду стараться не смотреть на вас, лежащую.

– Естественно, – продолжала баронесса поражать мушкетера своим спокойствием и лаконизмом.

Д'Артаньян не мог разглядеть ее лица, но ему казалось, что девушка все еще продолжает так же мило, невинно улыбаться, как улыбалась, впервые увидев его в комнате.

Лили сняла туфли и, не раздеваясь, легла, набросив на себя легкое покрывало.

– Что бы ни случилось, вы не должны пугаться, Лили. И помните: я с вами.

– Да, конечно. Вы так и не сказали, как там мой брат, барон фон Вайнцгардт.

– Сражается, как истинный саксонец.

– Естественно, – тем же ровным, невозмутимым голосом согласилась Лили. – Он настоящий саксонец. Надеюсь, когда-нибудь станет королем Саксонии. Или же ее маршалом.

– Тогда уж позвольте и мне задать еще один вопрос, баронесса, после чего нам придется молчать до тех пор, пока здесь кто-нибудь не появится.

– Вопрос касается Амелии?

– Вы проницательны.

– Ее убили, – и вновь д'Артаньян был поражен тем, с каким спокойствием – не безразличием, а именно спокойствием – сообщила об этом Лили. Каким мужеством нужно было обладать, чтобы говорить так о гибели подруги, которая еще недавно спала на соседней кровати.

– И вы знаете, кто это сделал?

– Естественно. Турок Гафиз. Думаю, он придет и этой ночью. Если только вообще кто-нибудь придет.

– Тогда, возможно, вы знаете, почему ее убили? И сможете назвать причину?

– Естественно. Маркиза Дельпомас-заядлая лесбиянка. Вы знаете, что это такое?

От неожиданности д'Артаньян поперхнулся.

– Да, для мужского понимания это сложно.

– И все же посвящать меня в тонкости этого занятия прямо сейчас – не стоит, – попытался упредить ее мушкетер.

– Естественно. Так вот, однажды маркиза решила заниматься этим с Амелией. Но та учинила скандал, выскочила из спальни и даже попыталась поднять пансионесс на бунт. Из этого, правда, ничего не вышло, тем не менее такого поведения маркиза ей не простила. С моей помощью она выманила Амелию за калитку, ведущую к реке, как бы организовывая ее побег. Но я-то ничего не подозревала, естественно.

– И все? Причина убийства только в этом?

– Из нас готовят придворных дам-заговорщиц, как я понимаю. А значит, мы должны уметь молчать. При любых обстоятельствах. Амелия не умела. Разве этого недостаточно?

– Чтобы говорить как можно тише, д'Артаньян осторожно придвинул свой стул к кровати Лили, после чего оперся локтем на подушку. Теперь уже ничто не мешало ему обнять девушку, даже попытаться поцеловать, настолько она казалась предельно расслабленной и доступной.

– Действительно, не мешало ничто, кроме разве что… данной барону фон Вайнцгардту клятвы. Слова чести дворянина.

– Простите, Лили, а вы, лично вы… тоже побывали в постели маман Эжен?

– Нет. Пока еще… нет.

– Однако намерены оказаться в ней?

– Здесь никто не интересуется нашими намерениями. Конечно, вряд ли маркиза решится пригласить меня. Но, если все же пригласит, пойду, естественно.

– И даже не попытаетесь возражать, сопротивляться?

– Я хочу многое познать, чтобы стать настоящей придворной дамой. А возможно, и королевой. Значит, и это тоже нужно познать. Сначала я, конечно, поддерживала Амелию, но теперь склонна считать, что она была неправа.

– А нравственная сторона этого познания вас не пугает?

– Иногда мне хочется махнуть рукой на все условности и стать уличной девкой, чтобы все познать, всем насладиться. Но потом я вспоминаю, что я – баронесса фон Вайнцгардт, и все тут же становится на свои места. Вы еще хотите спросить о чем-то, граф д'Артаньян?

– Нет, спасибо. Мое любопытство удовлетворено. Замечу, что вы кажетесь мне взрослее, чем есть на самом деле.

– Естественно. И, пожалуйста, отодвиньтесь от кровати, в противном случае я могу подумать, что вы пытаетесь соблазнять меня.

– Конечно, – постарался он произнести это слово со свое-образным саксонским акцентом, свойственным Лили.

Д'Артаньян отодвинулся, склонился на стол и долго сидел молча, не шелохнувшись. Затихли голоса в соседней комнате. Отзвенел смех в комнате напротив. Еще через полчаса тишину пансиона прорезал визг девушки в другом конце этажа, а затем, в сопровождении шотландца, по коридору важно прошествовала леди Стеймен. С их появлением на этаже все замерло.

– Если я услышу до утра хотя бы один возглас, все вы будете наказаны! – грозно объявила англичанка.

В полном молчании прошел час, тягостно потянулся другой…

– Вы спите, баронесса?

– Нет. Но вы не должны разговаривать со мной.

– Еще через час он услышал ее ровное дыхание. Девушка безмятежно спала.

– Д'Артаньян тут же склонился над ней, убедился, что она уснула, и едва слышно прикоснулся губами к щеке. Только этот, почти отцовский поцелуй он и мог себе позволить.

– Это нечестно, граф, – так же ровно, бесстрастно заметила баронесса, повергнув д'Артаньяна в изумление. – Могу подумать, что вы не рыцарь, не человек слова. Это было бы ужасно.

– Естественно.

3

Неспешной, величественно-усталой походкой полководца, который только что вернулся из-под Грюнвальда, король Владислав подошел к похожему на трон креслу, сел в него и, ухватившись руками за подлокотники, несколько минут охватывал зал взглядом. Он всматривался в него с выражением исключительной важности принятого им решения, которое предстояло огласить перед множеством знатных людей страны, цветом ее воинства.

– И все же я должен начать эту войну! – бросил он в пустоту зала. – Начать и победить в ней!

Король прислушался к собственному голосу. Именно так, спокойно и грозно, будет звучать этот голос, когда он сообщит о своем решении сейму. Спокойно, величественно и грозно…

Поводом для объявления войны послужит, конечно же, договор Польши с Венецией. Но это скорее повод для правителей самой Венеции. Королевская дань вежливости – и не более того. На самом деле он, Владислав IV, давно вынашивал мысль об этой войне. О великой священной войне против Османской империи. Войне, которую Европа должна с благодарностью воспринять и с такой же благодарностью поддержать.

Польские рыцари, наследники славы Грюнвальда, – король наклонился и поискал глазами портрет Ягайла, – выступят против могущественной Порты, и, во славу свою, пойдут на смерть, как и подобает воинам Христа, защитникам христианства во всем мире. Они предстанут, должны предстать, перед Европой и перед Историей как избавители от «османской чумы», которая постоянно нависает над всем югом и востоком Европы, проникая все дальше и дальше в глубь ее, по Днепру, Бугу, Днестру, Дунаю, чтобы рано или поздно подступить к Варшаве, Вене, Праге, Парижу… А возможно, и к Риму.

При мысленном упоминании о Риме король весь напрягся, словно ждал, что вот-вот последует грозное возражение. Но возражать было некому. Да и кто мог бы возразить ему по этому поводу?

Он прикажет коронному и польному гетманам [1]1
  «Гетман» происходит от германского «гауптман». «Коронными гетманами» в Речи Посполитой именовались главнокомандующие войсками, а «польными гетманами» – заместители главнокомандующих. В Украине гетман был командующим казачьими или казацко-повстанческими войсками, а начиная с Богдана Хмельницкого гетман был еще и главой (военным правителем, обладающим всей полнотой военной, административной и судебной власти) украинского государства.


[Закрыть]
прекратить всякие стычки с казаками, увеличить количество реестровых казачьих полков. Своим королевским указом поручит…

Кстати, кому он сможет поручить это? Тут еще, конечно, следует подумать… Тем не менее он поручит, прикажет одному из казачьих полковников-атаманов поднять на войну все казачество, которое только и мечтает о том, чтобы снова «обкурить пороховым дымом» стены турецких крепостей и ворота самого Стамбула. Ведь «обкуривали» же они их во времена гетмана Сагайдачного.

Объявив священную войну, невиданный доселе крестовый поход против Турции, он только в Украине сможет получить пятьдесят, да что там – сто, двести тысяч хорошо обученных воинов. А если присоединит к ним коронные и наемные войска, да объявит по всей Польше, Литве, Украине набор ополченцев, призовет на помощь Московию и Персию…

А ведь и в самом деле: нужно собрать войска и, выждав, когда в запорожских степях опять появится крымская орда, гнать, гнать ее до самого Бахчисарая. Весь мир оповещая при этом через своих послов, что Польша больше не желает терпеть бесконечные набеги на свои земли этих азиатских варваров. И не брать во время этого похода пленных, не соблазняться откупами, не уходить за Перекоп, за пределы ханства, пока оно не прекратит своего существования.

– Мы не должны уходить их Крыма до тех пор, пока все в нем не будет истреблено! – неожиданно для самого себя взорвался король, приподнимаясь с трона и хватаясь за легкий парадный меч. – Пока все способное взяться за оружие, все живое в нем не будет истреблено!

Ему по-прежнему никто не возражал. Однако его величество давно привык к этому. Снова усевшись в свое тронное кресло, он несколько минут мрачно смотрел перед собой.

Как только удастся покончить с Крымом – разыгралась его фантазия, – он ударит по Тягине, Очакову, Белгороду [2]2
  Тягиня – современный молдавский город Бендеры; Белгород – современный украинский город Белгород-Днестровский Одесской области.


[Закрыть]
. Он поднимет на войну молдаван, валахов, угров, австрийцев, болгар, хорватов; призовет на помощь полки французов, сербов и чехов…

В конце концов, каждый должен совершить то, что ему предначертано. Владислав II Ягайло в союзе с литовским князем Витовтом и русичами, словно от кары Господней, избавил Европу от орд тевтонцев и меченосцев. Он, Владислав IV, потомок Ягайла, король славной и вечной династии Ягеллонов, точно так же избавит Польшу, Украину, Молдавию, многие другие земли, веры и народы от проклятия, которое уже несколько веков дамокловым мечом висит над ними, – от орд Османской империи.

Закрыв глаза, Владислав IV несколько минут напряженно обдумывал, кого бы ему поставить во главе украинского казачества. Ясно, что командовать объединенным войском будет он сам. А во главе казаков должен оказаться полковник [3]3
  В украинском казачестве чин полковника был самым высоким. Отсутствие генеральских чинов сбивало иностранцев-европейцев (как и многих современных читателей) с толку относительно тех казачьих полководцев, которые командовали корпусами и большими соединениями полков. Как их следует воспринимать? Как генералов? Выше был только гетман, но это уже не столько чин, сколько должность. Еще больше сбивало с толку то, что кроме армейских полковников в Украине существовали также административные полковники, которые, говоря современным языком, являлись военными губернаторами отдельных краев (областей, регионов).


[Закрыть]
, которого он назначит, но которого в то же время приняло бы и поддержало украинское казачество. Военная мудрость и преданность Речи Посполитой – вот что требуется от этого человека.

Прошло несколько минут, прежде чем в сонме лиц и имен перед глазами короля всплыло смугловатое, аристократическое лицо Богдана Хмельницкого – удачливого казачьего старшины [4]4
  Все представители офицерского корпуса украинского казачества именовались «казачьими старшинами».


[Закрыть]
, которого он только недавно возвысил до генерального писаря войска реестрового казачества [5]5
  Должность генерального писаря сопоставима с современной должностью начальника штаба армии. То есть Хмельницкий был начальником генштаба реестровых казачьих войск, находившихся на службе (на содержании) у польского короля.


[Закрыть]
, осчастливив при этом чином полковника. Хотя никогда раньше ни один генеральный писарь полковничьего чина не имел.

«А что, может, действительно, Хмельницкого? Храбр, хитер, образован. Да и нравы турок знает – успел побывать у них в плену и даже изучить язык».

Было еще одно важное обстоятельство, заставлявшее короля остановить свой выбор именно на Хмельницком. Он – единственный из полковников казачьего войска, получивший воспитание в иезуитском коллегиуме. А значит, его назначение должно вызвать благосклонность даже в самых черствых душах предводителей иезуитского ордена в Польше, что тоже немаловажно. Ну и казаки, насколько ему известно, относятся к полковнику с должным уважением, многие видели его в боях.

«Так что, действительно, Хмельницкого? – развеивал последние сомнения король. – Сначала наделить его булавой наказного атамана, затем – польного гетмана, а там, даст Бог, и гетмана Украины. Если, конечно, он окажется человеком благодарным. А пока что главное – чтобы уже сейчас казачьи полки повернули свои копья в сторону Бахчисарая и Стамбула. Тогда и в польских землях дворянство будет чувствовать себя спокойнее».

«Значит, все-таки война?» – в последний раз, еще довольно нерешительно спросил себя Владислав, а, немного поколебавшись, уже более твердо прошептал:

– Да, теперь уже – только война.

Хватит бесконечно сражаться с казаками. Кем он войдет в историю Польши? Душителем восстаний своих собственных подданных? Именно такой славы ему и не хватало! Нет, в истории Польши он должен остаться Владиславом Храбрым, победителем осман. Чтобы все последующие короли Речи Посполитой вспоминали о нем как о полководце, сумевшем разгромить Османскую империю, навсегда прекратив при этом братоубийственные войны между поляками и русичами-украинцами, объединив их славой общих побед.

– Война! – крикнул он, и крик этот был похож на рычание раненого, но все еще сопротивляющегося сопернику и своей смерти, могучего тура. – Я так решил – и так будет: война! – прокричал Владислав IV. – И в этот раз своды зала зазвенели стоголосой медью набата, призывающего ко всеобщему народному ополчению. – Теперь уже только война! На главную битву ее мы пойдем под знаменами наших грюнвальдских полков!


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю