Текст книги "Страна Дяди Сэма : Привет, Америка!"

Автор книги: Билл Брайсон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 24 страниц)

Веселье в снегу

По причинам, которые я никогда не смогу понять, когда мне было восемь лет, мои родители подарили мне на Рождество пару лыж. Я вышел на улицу, пристегнул их и встал в позу лыжника, но ничего не произошло. А все потому, что в Айове нет гор.

В поисках хоть какого-нибудь склона я решил съехать с крыльца нашей задней двери. Там было всего пять ступенек, но для лыж угол наклона оказался удивительно крутым. Я съехал со ступенек со скоростью, мне кажется, 110 миль в час и приземлился с такой силой, что лыжи накрепко сцепились друг с другом, между тем как я продолжил полет через двор по изящной и высокой дуге. Приблизительно в 12 футах впереди показалась задняя стена гаража. Инстинктивно приняв наиболее удобную позу, с раскинутыми в стороны руками и ногами для максимального соприкосновения, я звонко врезался в нее под крышей и сполз вниз по вертикальному отвесу, как брошенный в стенку помидор.

Именно тогда я решил, что зимние виды спорта не для меня. Я убрал лыжи подальше и следующие тридцать пять лет больше о них не вспоминал. Затем мы переехали в Новую Англию, где люди с искренним нетерпением ждут зимы. После первого выпавшего снега они издают радостные крики и лезут в шкафы за санками и лыжными палками. Энергичные, румяные, они нетерпеливо ждут, когда придет пора выбираться на эти белые кручи и кататься со склонов, чем быстрее, тем лучше.

В таком окружении, включая членов моей собственной семьи, я начал чувствовать себя отшельником. Поэтому несколько недель назад в попытках придумать развлечение на зиму я взял напрокат коньки и вышел с двумя младшими детьми на пруд Оккам, популярное место для катания на коньках.

– Ты уверен, что умеешь кататься? – обеспокоенно спросила меня дочка.

– Конечно, моя радость, – заверил я. – Меня много раз принимали за Джейн Торвилл на катке и вне оного.

Я вправду умею кататься на коньках. Просто мои ноги, после многих лет бездействия, слишком перевозбудились, чтобы противостоять скользкой поверхности. Не успел я ступить на лед, как они решили, что хотят посетить все берега пруда Оккам одновременно, по множеству направлений. Они разъезжались и так и эдак, перекрещивались и выворачивались, иногда растягиваясь на 12 футов вперед; но я постоянно выбирал момент, когда они наконец вылетали из-под меня, и приземлялся на зад в такой позе, что ударялся копчиком о собственную челюсть, а после приходилось вручную возвращать на место пищевод.

– Ух ты ж! – говорил мой зад, когда я в очередной раз с трудом поднимался на ноги. – Этот лед твердый.

– Эй, дайте посмотреть! – кричала моя голова, и я тут же снова падал.

И так продолжалось последующие тридцать минут, причем все части моего тела – плечи, подбородок, нос, а также внутренние органы авантюрного склада – желали принять участие в научном исследовании ледяной поверхности. Издалека, думается, я выглядел так, будто невидимый гладиатор устроил мне хорошую взбучку. В конце концов, когда на мне уже не осталось живого места, я выполз на берег и попросил, чтобы меня накрыли одеялом. Так закончилась моя попытка заняться фигурным катанием.

Затем я попробовал санки, о чем я даже не хочу рассказывать, разве что упомяну, что тот тип больше сочувствовал своей собаке и что леди через дорогу спасла бы нас от многих бед, если бы просто оставила дверь гаража открытой.

Тут, пожалуй, можно вставить историю о моем друге, профессоре Дэнни Блэнчфлауэре. Его полное имя Дэвид, но он англичанин, так что, когда он был маленьким, естественно, все звали его Дэнни, и это имя так к нему и приклеилось – профессор экономики в Дартмутском университете и очень мозговитый парень. Он пишет книги с предложениями вроде «Если одновременно рассмотреть все особенности пункта 5.7, доход на одну рабочую силу имеет коэффициент 0,00 022 относительно статистики пункта 2.3», причем не шутит. Насколько я знаю, это даже может что-то означать. Как я сказал, он действительно умный парень во всем, кроме одного. Он с ума сходит от снегоходов.

Снегоходы. Возможно, следует объяснить, что это реактивная повозка, спроектированная сатаной, чтобы ездить по снегу. Она передвигается со скоростью до 70 миль в час, что – назовите меня трусом, мне все равно, – по моему мнению, чересчур быстро для узких и извилистых тропинок в лесу, где на каждом повороте разбросаны каменные валуны.

Несколько недель Дэнни докучал мне уговорами присоединиться к нему в безумии на свежем воздухе. Я пытался объяснить, что у меня определенные проблемы с уличными развлечениями в зимний период, и что, так или иначе, я не думаю, что эта мощная и опасная машина сможет их решить.

– Ерунда! – воскликнул он.

Что ж… Следующее, что я помню: я очутился на краю леса в Нью-Гэмпшире с тяжелым шлемом на голове, который избавил меня от всех чувств, кроме ужаса, и, нервничая, сижу на блестящей сатанинской повозке, с заведенным мотором, поглядывая на деревья напротив, которые, похоже, готовы на меня наброситься. Дэнни вкратце рассказал, как работает эта машина (насколько я понял, это была цитата из одной из его книг), и запрыгнул в свой снегоход.

– Готов? – прокричал он сквозь рев мотора.

– Нет.

– Отлично! – ответил он и рванул с места.

Через пару секунд он превратился в далекое черное пятнышко.

Вздохнув, я мягко надавил на газ и с отчаянным воплем, на одних задних колесах, рванул с места со скоростью, которую можно увидеть только в мультиках о Дорожном бегуне. Истерически визжа и сбрасывая вес через мочевой пузырь при каждом столкновении с деревом, я пролетел сквозь лес, будто на ракете «Экзосет». Ветки колотили по моему шлему. Лоси всхрапывали и спасались бегством. Пейзаж менялся со скоростью наркотического бреда.

В конце концов Дэнни остановился на перекрестке, радостно ухмыляясь.

– Ну, что думаешь?

Я зашевелил губами, но ни слова выдавить не сумел. Дэнни принял мои попытки за согласие.

– Что ж, теперь, когда ты набил руку, может, немного прибавим газу?

Я пытался произнести: «Пожалуйста, Дэнни, я хочу домой. Я хочу к маме», но снова ничего не получилось.

И он сорвался с места. Несколько часов мы гоняли с космической скоростью по бескрайнему лесу, перепрыгивая через ручьи, объезжая валуны, заходя на взлет над упавшими бревнами. Когда наконец этот кошмар закончился, я слез с машины с ватными ногами.

Позже, чтобы отметить наше чудесное воскрешение, мы отправились к «Мэрфиз» за пинтой пива. Когда барменша поставила перед нами кружки, мне пришло в голову – это было что-то вроде просветления, – что по крайней мере одно зимой я умею делать точно: пить пиво.

Я нашел свое призвание. Я не достиг тех высот, каких надеялся достичь – мои ноги все еще стремятся уйти приблизительно через три часа посиделок, но я много тренируюсь и потому с надеждой смотрю в будущее.

Ужас на крыльях ночи

Мой отец был спортивным комментатором, который часто летал на работу на самолете еще до того, как это стало обычным делом, и в некоторые из таких поездок брал меня с собой. Конечно же, просто уехать с отцом на выходные уже было здорово, но наибольшее волнение вызывал сам процесс посадки в самолет и полет в неизвестном направлении.

В таких поездках все казалось чем-то особенным, словно для избранных. На регистрацию вы заходили с небольшой группой хорошо одетых людей (потому что в те дни люди, чтобы сесть в самолет, действительно одевались изысканно). Когда объявляли рейс, вы проходили по широкому летному полю к сверкающему серебристому самолету и поднимались по трапу на борт. Войти в самолет словно означало быть принятым в какой-то особенный клуб. Вступив на борт, вы становились чуть более стильным и современным человеком. Кресла были удобными и, для ребенка, просторными. Подходила стюардесса и с улыбкой вручала бейдж с крылышками, на котором было написано «Помощник пилота» или какая-нибудь не менее ответственная должность.

С тех пор романтика растворилась. Сегодня в Америке пассажирские самолеты немногим отличаются от автобусов с крыльями, а авиалинии, без видимых исключений, относятся к пассажирам как к навалочному грузу, который они когда-то давным-давно согласились принять на борт, чтобы перевезти из одного места в другое, и теперь жалеют об этом.

Мне не хватит места описать все изматывающие душу особенности воздушных путешествий в современной Америке – бронь, постоянно превышающую число мест в самолете, бесконечные очереди, отмены рейсов, выяснение, что «прямой рейс» до Майами на самом деле совершает посадку в Питтсбурге и задерживается там на лишние девяносто минут, а потом просто меняют самолет, факт, что практически невозможно найти дружелюбного человека среди работников аэропорта, а обращаются с вами как с идиотом и ничтожеством…

При этом, удивительным образом, авиалинии продолжают работать так же, будто на улице все еще 1955 год. Взять, к примеру, предполетную демонстрацию экстренных мер. Зачем, в конце концов, в наше время стюардессы до сих пор надевают через голову спасательный жилет и показывают вам, как дергать короткий шнурок, который его надувает? За всю историю гражданской авиации спасательный жилет не спас ни одной жизни. Особенно меня восхищает, что к каждому жилету они прилагают маленький пластиковый свисток. Я всегда представляю, как пикирую вертикально в океан со скоростью 1200 миль в час и думаю: «Слава богу, у меня есть свисток».

И смысла спрашивать, о чем они думают, нет, потому что, в принципе, ни о чем они и не думают. Недавно я садился на рейс из Бостона в Денвер. Когда я открыл верхнее отделение для багажа в салоне, то обнаружил надувшуюся спасательную шлюпку, которая заняла все свободное пространство.

– Здесь лодка, – выдохнул я в изумлении, подозвав проходившего мимо стюарда.

– Да, сэр, – вежливо ответил стюард. – Этот самолет отвечает всем требованиям Федерального управления гражданской авиации относительно межконтинентальных полетов.

Я уставился на него с легким удивлением.

– И сколько континентов мы пересекаем по пути из Бостона в Денвер?

– Этот самолет отвечает всем требованиям Федерального управления гражданской авиации к межконтинентальным полетам, вне зависимости от того, включены в расписание межконтинентальные полеты или нет, – бодро отчеканил стюард.

– Вы хотите сказать, что, если мы упадем в океан, сто пятьдесят пассажиров поместятся в двухместной шлюпке?

– Нет, сэр, на борту есть еще один плот, – он указал на багажный отсек с противоположной стороны.

– Значит две шлюпки для ста пятидесяти человек? Вам это не кажется немножечко абсурдным?

– Сэр, правила составляю не я, а вы загораживаете проход.

Он заговорил со мной тоном, каким все работники авиалиний в конце концов заговаривают с вами, если на них слегка надавить – а иногда даже если и не давить. Я согласен, что во всех Соединенных Штатах нет такой сферы услуг, где бы уровню сервиса и желаниям клиентов уделялось меньше внимания. Слишком часто самый безобидный шаг – когда вы подходите к стойке регистрации, чтобы спросить, почему задерживается рейс, до того, как служащий готов вами заняться, или когда вам некуда убрать пальто, потому что верхнее отделение для багажа занято надутой лодкой – может закончиться руганью и упреками.

Имейте в виду, за заметным исключением меня и еще нескольких смиренных душ, которые верят в порядок, большинство пассажиров в Америке в наши дни заслуживают то, что имеют. Это потому, что они тащат на борт слоновьи чемоданы и багаж на колесах, который по меньшей мере вдвое превышает официально разрешенные размеры, так что багажные отсеки переполняются задолго до того, как все заняли свои места. Чтобы непременно получить отсек в свое распоряжение, они садятся на борт до того, как приглашают их ряд. На любом рейсе в Америке сейчас по меньшей мере 20 % всех мест заняты людьми, чьи ряды еще не приглашались на посадку. Я наблюдал эту процедуру с утомленным раздражением в течение нескольких лет и могу сказать, что в Америке посадка в самолет и период до взлета занимает ровно в два раза больше времени, чем где-либо еще.

В итоге между работниками авиалиний и пассажирами разгорается своего рода война, которая слишком часто затрагивает невинных и бьет так жестоко, что заставляет молить о справедливости.

В частности, помню один случай, произошедший несколько лет назад с моей женой, детьми и мной, когда мы садились на борт в Миннеаполисе, чтобы отправиться в Лондон, и обнаружили, что нас посадили на шесть разных мест в разных концах самолета (нас разделяли двадцать рядов). Моя ошеломленная жена сказала об этом стюардессе.

– И что вы хотите, чтобы я сделала? – ответила стюардесса таким тоном, который наводил на мысль о необходимости отправить ее на курсы повышения квалификации в общении с клиентами.

– Ну, вообще-то мы бы хотели, чтобы наши места были рядом, если возможно.

Стюардесса издала глухой смешок.

– Сейчас я не могу ничем вам помочь. Мы принимаем пассажиров. Разве вы не проверяли свои посадочные талоны?

– Только верхний. Администратор (которая, позвольте заметить, оказалась пренеприятной особой) не известила о том, что разбрасывает нас по всему самолету.

– Что ж, сейчас ничем не могу вам помочь.

– Но у нас маленькие дети.

– Сожалею.

– Вы хотите сказать, что мы должны отсадить двухлетнего и четырехлетнего ребенка в другой конец самолета на весь восьмичасовой перелет через Атлантику? – спросила жена. (Идея показалась мне не столь уж плохой, но из солидарности я состроил суровую мину.)

Стюардесса глубоко вздохнула и с явным недовольством попросила приятную и скромную пожилую пару пересесть, после чего моя жена и двое младших детей смогли устроиться рядом. Остальные члены нашей семьи остались на своих местах.

– В следующий раз смотрите на свои посадочные талоны до того, как проходить на посадку! – рявкнула стюардесса на прощание.

– Нет, в следующий раз мы полетим какой-нибудь другой компанией, – ответила моя жена, и с тех пор мы так и делали.

– И когда-нибудь, когда я буду вести колонку в какой-нибудь газете, я напишу о вас, – важно заявил я в спину стюардессе.

Конечно, я не произнес ничего подобного и я бы сильно злоупотребил своим положением, если бы сказал вам, что так мерзко с нами обошлись «Нортвест эйрлайнз», – так что – тсс!

Затерянные в виртуальном мире

Когда мы переехали в Америку, другая энергосистема означала, что надо заменить все оборудование – компьютер, факс, автоответчик и так далее. Я не дока в шопинге и расставании с крупными суммами денег, а перспектива тащиться в магазины и выслушивать торговых консультантов, расхваливающих разные офисные чудеса, наполняла меня дурными предчувствиями.

Так что представьте мой восторг, когда в первом же компьютерном магазине, Б который я зашел, я нашел компьютер, в котором было все – факс, автоответчик, электронный адресный справочник, интернет-связь и еще куча всего. Рекламируемый под названием «полное решение для домашнего офиса», этот компьютер только что кофе не варил.

Так что я приобрел его, привез домой, установил, скрестил пальцы и набросал дерзкий факс приятелю в Лондон. Я набрал номер на соответствующей панели, как указывалось в инструкции, и нажал «Отправить». Почти в то же мгновение из встроенных в компьютер динамиков послышались звуки набора номера. Затем последовал гудок, и в конце концов незнакомый голос произнес:

– Алло? Алло?

– Алло, – сказал я в ответ и понял, что поговорить с этим человеком, кем бы он ни был, у меня нет ни малейшей возможности.

Мой компьютер начал издавать волнительные звуки отправки факса.

– Алло? Алло? – снова произнес голос с оттенком озадаченности.

Через секунду человек повесил трубку. Мой компьютер тут же набрал номер снова.

И так продолжалось почти все утро, компьютер настойчиво донимал какого-то незнакомца в неизвестном месте, пока я судорожно искал в инструкции, как его остановить. Наконец в отчаянии я просто выключил компьютер, который заткнулся после серии криков «Большая ошибка!» и «Кризис жесткого диска!».

Через три недели – это чистая правда – мы получили телефонный счет на 68 долларов за звонки в Алжир. Дальнейшие изыскания показали, что люди, написавшие программу для работы факса, не учли возможность межконтинентальных звонков. Программа распознавала только американские телефонные номера. При столкновении с иными у нее случался нервный срыв.

Также я выяснил, что электронный адресный справочник испытывает ту же самую раздражительную неприязнь к адресам неамериканского происхождения, считая их бесполезными, а режим автоответчика имел привычку начинать запись с середины разговора.

Долгое время меня удивляло, как такая дорогая, такая революционная вещь может быть столь недееспособной, но потом я понял, что компьютер – глупая машина со способностью делать что-то невероятно умное, а программисты – умные люди со способностью делать невероятно глупые вещи. В общем, они идеально дополняют друг друга.

Я уверен, вы слышали о массовом информационном сбое на рубеже тысячелетия. Дескать, под полуночный звон 1 января 2000 года все компьютеры в мире по ведомым им одним причинам пройдут через процедуру следующего толка: «Что ж, наступил новый год, который оканчивается на 00. Ставлю на то, что это 1900. Но если это 1900 год, компьютеры еще не изобрели. Значит, я не существую. Думаю, мне лучше заткнуться и начисто стереть память». Приведение всего парка ПК в порядок обойдется в среднем в 200 триллионов сиксиллиардов долларов, ну, или в какую-то не менее дикую сумму. Видите ли, компьютер может вычислить число «пи» до двадцати тысяч разрядов после запятой, но не способен учесть, что время всегда движется вперед. Программисты тем временем могут написать восемьдесят тысяч строчек сложного кода, но не способны заметить тот факт, что каждые сто лет мы входим в новый век. Ужасающая комбинация.

Когда я впервые прочел о том, что IT-сфера породила столь глобальную, необъятную и глупую проблему, я тут же понял, почему мой факс и другие цифровые игрушки не стоят ни цента. Но все же это не совсем объясняет удивительную – невероятную – бесполезность программы проверки орфографии в моем компьютере.

Как почти все, связанное с компьютером, программа проверки орфографии – изумительная штука. Вы написали кусок текста, включаете эту программу, и она проверяет текст, отмечая те слова, которые написаны неправильно. На самом деле, потому что компьютер не понимает, что такое слова, он ищет знакомые буквенные сочетания, и здесь-то и начинаются проблемы.

Во-первых, он не узнает никакие имена собственные – имена людей, названия мест, корпораций и так далее – или слова неамериканского происхождения, такие как «пюпитр» или «мольберт». Не узнает он также и многие слова во множественном числе или их производные («шаги», «шагающий»), аббревиатуры и акронимы. А также, видимо, и слова, придуманные после того, как президентом был Эйзенхауэр. Так что программа узнает слова «спутник» и «битник», но не «Интернет», «факс», «виртуальный» или «неуч» среди множества других.

Самая же выдающаяся способность моей проверяющей орфографию программы – и это черта, которая для любого, кто живет в нереальном мире, станет поводом для многих часов веселья, – та, что эта программа придумана так, чтобы предлагать варианты слов. Она и предлагает, да такие, что вряд ли забудешь. К примеру, для сегодняшней статьи предложила вместо «Интернет» поставить «интернит» (этого слова я не нашел ни в одном словаре, ни в британском, ни в американском), «интернат», «интернод» и «интерактив». Для «факса» предложила не менее тридцати трех вариантов замены, таких как «фарс», «фукс», «фокс», «ферзь», «фальшь», «фикус», и как минимум два, неизвестные науке лексикографии: «фраке» и «фомз». «Виртуальный мир» компьютер просто подчеркнул, а вот для слова «виртуальный» придумал варианты «перораль-ный» и «нахальный».

Я безуспешно пытался найти логику, по которой компьютер и программа, работая сообща, решали, что тот, кто набрал слово «факс», на самом деле хотел набрать «фарс», или почему «виртуальный» можно заменить «перораль-ным» и «нахальным», а не, скажем, «картошкой» или «бензозаправочной станцией самообслуживания», если подбирать столь же нелепые альтернативы. Не могу я объяснить и того, как несуществующие слова, такие как «фраке» и «фомз», попали в программу. Назовите меня слишком придирчивым, но я считаю, что компьютерную программу, которая хочет заменить реальное слово на несуществующее, рано предлагать для повсеместного использования.

Эта система не только предлагает глупые варианты замены, она определенно стремится их вставить. Вам приходится делать все, только бы программа не вставляла самостоятельно неверный вариант. Если вы случайно выберете вариант по умолчанию, она автоматически изменит все слова в тексте. Так, к моему полному отчаянию, в последние месяцы я писал статьи, в которых «шерсть» менялась по всему тексту на «жесть», «Миннеаполис» на «мегаполис» и – мой самый любимый вариант – «Ренуар» на «пеньюар». Если и существует быстрый способ вернуть трансформированный текст к первоначальному виду, то я его не нашел.

Сейчас я читаю в «Ю Эс ньюс энд уорлд рипорт», что та же компьютерная промышленность, которая не заметила приход нового тысячелетия, также не обратила внимание на то, что носители информации – магнитные ленты и тому подобное – уже много лет как серьезно устарели. Ученые из НАСА, которые недавно пытались получить доступ к материалам по миссии полета на Марс станции «Викинг» в 1976 году, обнаружили, что 20 % информации просто исчезло, и остальные готовы последовать их примеру.

Так что, похоже, программисты проведут в ближайшие пару лет несколько бессонных ночей. На что, если честно, я скажу «ура». Или «мура», «гора» и «икра», как сказал бы мой компьютер.