355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Бхагаван Шри Раджниш » Книга Мирдада » Текст книги (страница 1)
Книга Мирдада
  • Текст добавлен: 26 сентября 2016, 01:29

Текст книги "Книга Мирдада"


Автор книги: Бхагаван Шри Раджниш


Жанры:

   

Религия

,

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 11 страниц)

МИХАИЛ НАИМИ

КНИГА МИРДАДА

МАЯК И УБЕЖИЩЕ

Об авторе

Михаил Наими родился в 1889 году в ливанской деревушке Бишкинта, которая расположена высоко на склоне горы Саннин, откуда просматривается все Восточное Средиземноморье. Многие черты обстановки и символы для своих художественных и медитативных произведений М. Наими позаимствовал у восхитительно прекрасной природы этих величественных мест. В особенности это относится к “Книге Мирдада”.

В поисках образования Наими покинул свою деревню, где он обучался в школе при греческой православной церкви. Он поступил в Педагогический Институт в Назарете, в Палестине. Затем учился в Семинарии в Полтаве, в России. Закончил он свое образование в университете города Вашингтона, США, где в 1916 году получил степень доктора философии и свободных искусств.

Перебравшись в Нью-Йорк, он вместе с Халилом Джебраном и еще с восемью молодыми литераторами основывает энергичное движение, которое производит настоящую революцию в арабской литературе. В 1932 году, после смерти Халила Джебрана, он возвращается в свои любимые места, в деревню Бишкинта, где он все время, вплоть до самой смерти в 1988 году, посвящает литературному труду. Им написана тридцать одна книга, каждая из которых в арабоязычных странах признается классической. Сюда входят драмы, поэзия, критические статьи, короткие рассказы, биографии, автобиография и эссе, посвященные глубоким вопросам человеческого бытия.

Наряду с “Книгой Мирдада”, которая была переведена на множество языков мира, на западе М. Наими известен еще и как автор ряда произведений, таких, как “Памяти Бродяжей Души”, “Пока Мы не Встретимся”, а также биографии Халила Джебрана.

Содержание:

Привязанный Аббат

Кремневый Откос

Хранитель Книги

I – Мирдад раскрывает себя и говорит о Завесах и Печатях

II – О Творящем Слове. Я – Источник и Центр всех вещей

III – Святое Триединство и Совершенное Равновесие

IV – Человек – это Спеленутый Бог

V – Сито и Плавильный Котел. Слово Бога и Человека

VI – О Хозяине и Слуге. Спутники высказывают мнения о Мирдаде

VII – Мекайон и Наронда ведут ночной разговор с Мирдадом, который намекает о Грядущем Потопе и приказывает им быть готовыми

VIII – Семерка отыскивает Мирдада в Орлином Гнезде, где он предостерегает их от действий во тьме

IX – Путь к Жизни без Боли. Спутники хотели бы знать, не таился ли Мирдад в Ковчеге

X – Суд и Судный День

XI – Закон Божий – Любовь. Мирдад провидит размолвку между двумя Спутниками, посылает за арфой и поет гимн Нового Ковчега

XII – О Творящем Безмолвии. Речь в лучшем случае – искренняя ложь

XIII – О Молитве

XIV – Беседа двух Архангелов и беседа двух Архидемонов при вневременном рождении Человека

XV – Шамадам пытается изгнать Мирдада из Ковчега. Учитель говорит об Оскорблении и о том, что значит быть оскорбленным, а также о том, из чего состоит Мир Святого Понимания

XVI – О Кредиторах и Должниках. Что такое Деньги? Рустидион освобождается от долга Ковчегу

XVII – Шамадам в борьбе с Мирдадом прибегает к Взятке

XVIII – Мирдад провидит смерть отца Химбала и какие события этому сопутствовали. Он говорит о Смерти. Время – величайший Фокусник. Колесо Времени, его Обод и его Ось.

XIX – Логика и Вера. Самоотрицание и Самоутверждение. Как ухватить Колесо Времени. Стоны и Смех

XX – Куда мы попадаем после Смерти? О Раскаянии

XXI – Святая Всемогущая Воля. Почему все происходит так, как происходит и тогда, когда происходит

XXII – Мирдад освобождает Земору от его тайны и говорит о Мужчине и Женщине в Браке, о Целомудрии и о Преодолевшем

XXIII – Мирдад исцеляет Сим-Симу и говорит о Глубокой Старости

XXIV – Законно ли убивать для Еды?

XXV – День Вина и подготовка к нему. Накануне Мирдад исчезает

XXVI – Мирдад обращается к прибывшим на День Вина и освобождает Ковчег от мертвого груза

XXVII – Следует ли возвещать Истину всем, или только Избранным. Мирдад объясняет свое исчезновение накануне Дня Вина и говорит о Ложной Власти

XXVIII – Князь Бетара появляется в Гнезде Орла вместе с Шамадамом. Беседа Князя с Мирдадом о Войне и Мире. Шамадам заманивает Мирдада в ловушку

XXIX – Шамадам тщетно пытается подчинить себе Спутников. Мирдад чудесным образом возвращается и дарит всем Спутникам, кроме Шамадама, Поцелуй Веры

XXX – Сон Мекайона, угаданный Учителем

XXXI – Великая Ностальгия

XXXII – О Грехе и о потере Фигового Листа

XXXIII – Ночь – Несравненный Певец

XXXIV – О Материнском Яйце

XXXV – Проблески на Пути к Богу

XXXVI – День Ковчега и его Ритуалы. Послание князя Бетара о Живом Светильнике

XXXVII – Учитель предупреждает толпы о потоках Огня и Крови, указывает Путь Спасения и снаряжает свой Ковчег

ИСТОРИЯ КНИГИ

Привязанный Аббат

В Молочных горах, на высочайшей их вершине, называемой Алтарным Пиком, находятся мрачные и величественные руины монастыря, когда-то известного под именем Ковчега. Предания связывают его с седой древностью времен Потопа.

О Ковчеге было сложено множество легенд, и я расскажу вам о той из них, которая популярна в среде местных горцев, среди которых мне случилось провести несколько летних месяцев в тени Алтарного Пика.

Через много лет после Великого Наводнения Ной и все его разросшееся семейство пришли к Молочным горам, где они обнаружили плодородные долины, полноводные реки и благоприятный климат. Здесь и было решено обосноваться окончательно.

Когда Ной почувствовал, что дни его сочтены и подходят к концу, призвал он к себе сына своего Сима, который был таким же провидцем, как и он сам, и обратился к нему, сказав:

“О, сын мой. Жизнь твоего отца дала богатый урожай лет. Теперь под серп готовится пойти последний сноп. Ты и твои братья, твои дети и дети твоих детей вновь заселите опустошенную Землю. Семя твое будет многочисленно, как песок на морском берегу. Так обетовал мне Бог.

И все же, мои угасающие дни омрачены страхом. Я опасаюсь, как бы со временем люди не забыли о Потопе и о том, что он был вызван их злодеяниями и вожделением. Как бы они не забыли о Ковчеге и о Вере, что несла его к победе на протяжении пятидесяти и еще ста дней над бешенными глубинами возмездия. И о Новой Жизни, родившейся из той Веры, чьими плодами сами они стали.

Дабы они не забыли, я повелеваю тебе, сын мой, воздвигнуть на самой высокой вершине этих гор алтарь, и чтобы впредь эта вершина называлась Алтарным Пиком. Далее, я повелеваю, чтобы вокруг того алтаря было построено здание, во всем напоминающее ковчег, но в сильно уменьшенном виде. И пусть здание то называется Ковчегом.

На алтаре том я хочу принести свою последнюю благодарственную жертву. И повелеваю тебе, чтобы от того пламени, что я зажгу там, ты поддерживал вечный огонь. В святилище том ты построишь жилище для малой общины избранных. Число их никогда не должно ни превышать девяти, ни быть меньше девяти. Они будут называться Спутниками Ковчега. Когда один из них умрет, на его место Бог немедленно пришлет другого. Они никогда не должны покидать святилища, но проводить в монашестве все дни свои, неукоснительно служа Ковчегу, поддерживая огонь веры и взывая к Всевышнему, дабы наставил Он их самих и их близких. Нужды же свои пусть они удовлетворяют милостыней”.

Сим, жадно внимая каждому звуку слова своего отца, спросил, желая узнать, почему девять – не больше и не меньше. И отягощенный многими столетиями старец объяснил, сказав:

“Таково, сын мой, число тех, кто плыл в Ковчеге”.

Но Сим никак не мог насчитать больше, чем восемь: его отец и его мать, он сам со своей женой, а еще его два брата с их женами. Поэтому-то его и сбили с толку слова отца. А Ной, заметив смущение сына, продолжил объяснение:

“Слушай же, сын мой, я поведаю тебе великую тайну. Девятый человек скрывался от всех, о нем знал только я один. Он был моим спутником и моим кормчим. Не спрашивай меня более о нем, но не забудь построить для него комнату в своем святилище. Таково мое желание, Сим, сын мой. А теперь иди”.

И сделал Сим все так, как велел отец его.

Когда Ной был призван к праотцам, дети похоронили его тело под тем алтарем в Ковчеге, который на века, и по делу и по духу, стал самым почитаемым местом благоговейного поклонения победителю Потопа.

Однако череда веков привела к тому, что Ковчег постепенно, шаг за шагом, стал принимать от верующих подношения, намного превышающие его нужды. В результате, с каждым годом он становился все богаче и богаче. Множились его земли, и серебро, и золото, и драгоценные камни.

Несколько поколений назад, когда один из Девяти только что умер, к воротам явился странник и попросил, чтобы его приняли в общину. По древней, никогда не нарушавшейся, традиции Ковчега, этот странник должен был быть принят немедленно, так как он оказался первым, кто попросил об этом сразу же после смерти одного из спутников. Но случилось так, что в те времена Хозяин, как называли аббата Ковчега, оказался своенравным, жестокосердным и много думающим о мирском человеком. Ему не понравился этот странник. Ведь тот был гол, истощен и покрыт ранами. Поэтому он сказал ему, что тот не достоин быть принятым в общину.

Странник настаивал на том, чтобы его приняли. Это так рассердило Хозяина, что он приказал страннику немедленно убираться прочь. Но тот оказался настойчивым и не желал уходить. В конце концов, ему удалось убедить Хозяина взять его в качестве слуги.

Долго пришлось Хозяину ждать после этого, когда же Провидение пришлет нового спутника на место умершего. Так никто и не явился. Таким образом, впервые за всю историю, в Ковчеге обитали всего восемь спутников и один слуга.

Прошло еще семь лет, богатства монастыря возросли настолько, что уже никто не мог их сосчитать. Он владел всеми долинами и селениями на много миль вокруг. Хозяин был очень счастлив, он даже стал благоволить страннику, поверив, что именно тот “принес удачу” Ковчегу.

Однако к концу восьмого года все стало понемногу меняться. В мирной доселе общине началось брожение. Хозяину хватило ума вскоре догадаться, что причиной тому был странник, и решил он от него избавиться. Но увы, оказалось слишком поздно. Под предводительством слуги монахи потеряли чувство всякой ответственности, они перестали следовать правилам и внимать доводам рассудка. За два года они самовольно роздали людям все имущество монастыря. Бесчисленных монастырских арендаторов они превратили в свободных землевладельцев. К третьему году они просто опустошили весь монастырь. И что самое ужасное, странник наложил на Хозяина проклятье, из-за которого тот оказался привязанным к территории монастыря и лишился дара речи, вплоть до сего дня.

Так гласит легенда.

Нет числа очевидцам, что уверяли меня, будто они много раз видели – когда днем, а когда и ночью – как Хозяин скитается по опустошенным землям, ныне превратившегося в развалины монастыря. Но никто не смог заставить его произнести хотя бы одно слово. Более того, каждый раз, как только он чувствует присутствие мужчины или женщины, немедленно исчезает, неизвестно куда.

Признаюсь, эта история взбудоражила меня. Было просто невозможно избавиться от образа онемевшего монаха, а, может быть, его тени, что на протяжении многих лет скитается по двору древнего святилища на вершине покинутой горы, на Алтарном Пике. Он все время маячил перед глазами; встревал в мысли; горячил кровь и просто зудел в мышцах и костях.

Наконец, я заявил, что хотел бы взобраться на эту гору.

Кремневый Откос

Обращенный к морю на западе, вздымающийся на многие тысячи футов, резко очерченный, крутой и скалистый, Алтарный Пик выглядел устрашающим и неприступным. Все же мне указали два хоть сколько-нибудь безопасных подхода к нему. Оба представляли собой узкие тропинки, вьющиеся над пропастями, одна шла с севера, а другая с юга. Но я решил не придерживаться ни одной из них. Дело в том, что я разглядел между ними узкий откос, спускающийся прямо с вершины и достигающий почти подошвы горы. Он показался мне гладким и царственным путем, ведущим наверх. Он влек меня с безрассудной силой, и я решил проложить свой путь по нему.

Когда я поведал о своем выборе одному из местных горцев, тот устремил на меня свой пылающий взор, всплеснул руками и воскликнул в ужасе:

“Кремневый откос? Не будь дураком и не отдавай свою жизнь задешево. До тебя многие пытались, но никто не смог вернуться, чтобы хотя бы рассказать, о том, что с ними случилось. Кремневый откос? Это же надо!”

Он стал настойчиво предлагать провести меня на гору. Но я вежливо уклонился от его помощи; не понятно почему, но его ужас оказал на меня совершенно обратное действие. Вместо того чтобы сдержать, он пришпорил меня и еще сильнее направил на избранную цель.

Как-то утром, едва только забрезжил первый свет, я стряхнул сон со своих очей, собрал вещи, прихватил семь лепешек хлеба, и направился к Кремневому откосу. Кажется, что легкое дыхание уходящей ночи, нарождающийся пульс нового дня, гложущее меня стремление разгадать тайну привязанного монаха, а еще больше, стремление сбросить ярмо самого себя, хотя бы на самое короткое время, все это буквально окрылило мои ноги и вселило летучесть в кровь.

Я вступил на тропу с песней в сердце и с твердым намерением в душе. Но, когда, проделав длительный и радостный переход, я оказался у нижнего конца Откоса и попробовал оценить его на взгляд, то песнь моя затихла на устах. То, что издали казалось прямой, гладкой, похожей на ленту дорогой, теперь предстало предо мной во всей своей крутизне и недоступности. Сколько мог охватить мой взор, и вверх, и по сторонам, я не мог разглядеть ничего, кроме расколотых кусков кремня, самого разного размера и формы, от мелких игл до острых пластинок. Повсюду никаких следов жизни. Все вокруг было, как бы окутано мрачным саваном безнадежности, в то время как сама гора скрылась из виду. И все же, я не остановился.

Перед моим взором все еще стоял пылающий взгляд доброго человека, который предупреждал меня против откоса. Но я призвал всю свою решимость и начал восхождение. Однако вскоре я понял, что, просто переставляя ноги, я не смогу одолеть заметной дистанции, ибо кремень осыпался подо мной, рождая звуки, напоминающие предсмертные хрипы, несущиеся из миллиона глоток. Чтобы продвинуться хоть немного, мне пришлось воспользоваться руками, коленями, а также пальцами ног, стараясь поглубже погрузить их в щебень. Как мне хотелось в тот миг стать прыгучим, как коза!

Я продвигался зигзагами, все выше и выше, не давая себе отдыха. Ибо опасался, что ночь может наступить раньше, чем я достигну своей цели. Мысль об отступлении ко мне даже не приходила.

День уже был в разгаре, когда я вдруг почувствовал сильный голод. До этого момента я не вспоминал ни о пище, ни о питье. Лепешки, которые я завязал в мешке вокруг пояса, обрели в этот миг большую ценность, я им был очень рад. Я развязал их и был готов отломить первый кусок, как вдруг раздался звук колокольчика и еще того, что показалось мне всхлипываниями тростниковой дудочки. Ничто не могло бы испугать меня больше в этом пустынном, безлюдном месте, покрытом одним кремневым щебнем.

Но теперь, на гребне скалы справа от себя, я смог заметить большого черного козла. Не успел я перевести дух, как меня со всех сторон окружили козы. Под их копытами щебень тоже осыпался, как и под моими ногами, но производил при этом не столь ужасающий шум. Как по команде, все козы под предводительством вожака, бросились к моему хлебу и съели бы его целиком прямо в моих руках, если бы не раздался голос пастуха, который, уж не знаю, как и когда, появился вдруг совсем рядом. Это был юноша с поразительной внешностью – тонкий, сильный и как бы светящийся. Единственным его одеянием была набедренная повязка, а единственным оружием – тростниковая дудочка.

“Мой козел так избалован” – сказал он очень мягко и улыбнулся. “Я всегда угощаю его хлебом, когда он у меня есть. Но уже много, много лун здесь не проходило ни одно существо, питающееся хлебом”. Потом он обратился к предводителю стада: ”Ты видишь, как добра Фортуна, мой верный вожак? Никогда не теряй надежды на Фортуну”. Потом он наклонился и взял одну лепешку. Думая, что он голоден, я со всей искренностью и мягкостью сказал ему:

“Давай поделим эту простую пищу. Здесь достаточно хлеба для нас обоих, да еще для вожака”.

Но я был почти парализован от удивления, когда первую лепешку он отдал козам. Потом вторую, потом третью. И так до седьмой, отламывая для себя лишь по маленькому кусочку. Меня словно громом поразило. В груди начал нарастать гнев. Но, осознавая свою беспомощность, я в какой-то мере утихомирил его, и обратив к пастуху удивленный взор, сказал, наполовину просительно, наполовину укоризненно:

“Теперь, когда ты утолил голод своих коз человеческим хлебом, не угостишь ли ты меня козьим молоком?”

“Молоко моих коз ядовито для простаков. И я не посчитал бы своих коз виновными, даже если бы оно отняло у простака жизнь”.

“Но почему я простак?”

“Потому, что ты взял семь хлебов для путешествия длиной в семь жизней”.

“Мне что, надо было взять их семь тысяч?”

“Нет, ни одного”.

“Ты советуешь отправляться в такое долгое путешествие вообще без провизии?”

“По пути, который сам не питает путника, далеко не пройдешь”.

“Уж не хочешь ли ты, чтобы я ел кремень вместо хлеба и пил свой пот вместо воды?”

“Твоя плоть достаточно напиталась, твоя кровь достаточно напилась. Путь – прямо перед тобой”.

“Ты уж очень сильно надо мной издеваешься, пастух. И все же я не стану отвечать тебе тем же. Кто бы ни поел моего хлеба, хотя бы он и оставил меня голодным, становится мне братом. День уже готовится ко сну на горах, и мне пора в путь. Не скажешь ли мне, далеко ли еще до вершины?”

“Ты очень близок к Забвению”.

На том он поднес дудочку к губам и удалился, издавая зловещие звуки, напоминающие заунывные вопли нижних миров. Вожак последовал за ним, а потом и остальные козы. Долго еще я мог слышать шорох щебня и блеяние коз в сопровождении завываний дудочки.

Совершенно забыв о голоде, я начал потихоньку приходить в себя, восстанавливать то, что нарушил пастух, то есть свою энергию и решимость. Если ночь застигнет меня на этой мрачной осыпи, мне следует найти такое место, где я мог бы дать отдых своим усталым костям без страха скатиться вниз по Откосу. Я смог оценить свое восхождение. Глядя вниз с горы, я едва мог поверить, что забрался так высоко. Нижний конец Откоса был уже не виден, в то время как верхний казался вполне достижимым.

На закате я подошел к нагромождению скал, образующему что-то вроде грота. Хотя грот и нависал над пропастью, чьи глубины скрывались в густой тьме, я решил превратить его на эту ночь в свой приют.

Обувь моя была вся разбита и забрызгана кровью. Когда я попытался ее снять, то обнаружил, что кожа на ступнях присохла к подметкам, как приклеенная. Пальцы на руках были покрыты кровоточащими ссадинами. Ногти напоминали куски коры, содранные с засохшего дерева. Если в моей одежде и было что-то целое раньше, то теперь все оно рассеялось по острым камням. Голова просто валилась с плеч от усталости. Казалось, что в ней не осталось ни одной мысли, кроме желания спать.

Я не знаю, долго ли спал, мгновение, час или вечность. Но вдруг проснулся, почувствовав, как кто-то дергает меня за рукав. Ошеломленно вскочив, дрожа со сна, я уставился на юную девушку, стоящую передо мной. В руках она держала тусклый фонарь. Она была совершенно обнаженной. Лицо ее было необычайно красиво, формы тела утонченно прекрасны. Но за рукав меня тянула какая-то старуха, причем она была настолько безобразной, насколько прекрасна была девушка. При взгляде на нее меня пробрал озноб с головы до ног.

“Ты видишь, как добра Фортуна, мое дорогое дитя?” – проскрипела карга, наполовину стянув куртку с моих плеч. “Никогда не теряй надежды на Фортуну”.

Я буквально онемел и даже не пытался что-либо сказать, а не то чтобы оказать хоть какое-то сопротивление. Напрасно я взывал к своей воле. Казалось, что она меня просто покинула. В руках старухи я оказался совершенно бессильным, хотя мог бы одним махом выставить из грота и ее саму, и ее дочь. Но у меня не было возможности даже пожелать этого, а не то чтобы двинуться.

Не удовлетворившись одной курткой, карга продолжала меня раздевать, пока я не оказался совершенно голым. Стягивая с меня каждую очередную вещь, она передавала ее девушке, которая тут же надевала ее на себя. По стенам грота металась тень от моего обнаженного тела и еще тени двух женщин, облаченных в лохмотья. Они наполнили меня смешанным чувством страха и отвращения. Не в силах что-нибудь понять, я безмолвно взирал на происходящее, забыв, что слово оставалось единственным оружием, доступным мне в такой незавидной ситуации. Наконец, мой язык оттаял, и я прохрипел:

“Если ты, старуха, и потеряла всякий стыд, то я – нет. Меня смущает моя нагота, даже в присутствии такой бесстыдницы, как ты. Но бесконечно больший позор я переживаю, оказавшись в таком виде перед девичьей невинностью”.

“Как она переживет твой стыд, так и ты переживи ее невинность”.

“Но что за нужда может быть у девушки в лохмотьях, принадлежащих усталому человеку, который вдобавок затерялся в горах и оказался в таком месте в такую ночь?”

“Может быть, это облегчит ее бремя. Может быть, это согреет ее. Ведь у бедной детки буквально зуб на зуб не попадает от холода”.

“Но когда от холода начнут стучать мои зубы, как от этого избавлюсь я? Неужели в твоем сердце нет ни капли жалости? Ведь одежда – это все, что у меня есть в этом мире”.

“Меньше вещей – меньше забот.

Больше вещей – больше забот.

Больше забот – меньше потерь.

Меньше забот – больше потерь.

Пошли отсюда, деточка”.

Когда она взяла девушку за руку и уже собиралась уйти, в уме у меня вдруг возникли тысячи вопросов, которые мне захотелось ей задать, но на языке оказался только один из них:

“Прежде, чем ты уйдешь, старуха, не будешь ли ты так добра, чтобы сказать мне, далеко ли мне еще до вершины?”

“Ты на краю Черной Бездны”.

Пока они удалялись, фонарь продолжал отбрасывать на меня их причудливые тени. Но вот они растворились в ночи, черной, как сажа. По телу прокатилась волна мрачного озноба. Я не знал, откуда она пришла. За ней последовали следующие волны, еще более мрачные и холодные. Казалось, что морозом дышат стены самого грота. Зубы начали стучать. То же стало происходить и с путанными мыслями в моей голове: Козы, пасущиеся на щебне; издевки пастуха; старуха и девушка; я – такой голый, израненный, весь в порезах, голодный, замерзший, ошеломленный, нахожусь в каком-то гроте, на краю какой-то пропасти. Далеко ли я от цели? Достигну ли я ее? И наступит ли конец этой ночи?

Только-только я стал приходить в себя, как услышал собачий лай, а потом увидел вновь приближающийся свет, ближе, ближе, и вот, он уже в гроте.

“Ты видишь, как добра Фортуна, моя любимая? Никогда не теряй надежды на Фортуну”.

Похоже, голос принадлежал очень, очень старому мужчине. Он был сгорблен, бородат, колени у него дрожали. Обращался он к женщине, такой же старой, как и сам. Она была беззуба, горбата, ноги также дрожали. Демонстративно не обращая на меня никакого внимания, он продолжал вещать все тем же пискливым голосом, который, как казалось, с трудом вырывался из его гортани:

“Великолепный брачный чертог даст приют нашей любви, и посмотри, какой замечательный посох вместо того, что ты потеряла. С ним ты не будешь больше спотыкаться, моя любовь”.

Произнеся это, он схватил мою палку и отдал ее женщине, которая склонилась над ней, любовно и ласково поглаживая иссохшими пальцами. Затем, как бы заметив меня, но продолжая говорить со спутницей, он заявил:

“Путник сейчас удалится, любимая, и мы предадимся нашим ночным грезам наедине”.

Это прозвучало как команда, которой я был не в силах ослушаться. Тем более что ко мне, явно выполняя приказ своего хозяина, приблизилась собака и начала угрожающе рычать. Происходящее наполнило меня ужасом, я смотрел на все как бы в трансе. Так как никакого другого выхода не оставалось, я поднялся и направился из грота наружу, одновременно изо всех сил пытаясь заговорить, чтобы защитить себя и отстоять свои права.

“Мой посох – вы отняли его. Вы будете так жестоки, что отнимите у меня и этот грот? А ведь это мой приют на ночь”.

“Разве здоровому нужен костыль?

Символ свободы – дорожная пыль.

Мы лишь, калеки, с палкой бредем.

Только у узника должен быть дом”.

Распевая это хором, они стали готовить себе ложе, взрывая пальцами гравий и выравнивая его. На меня они при этом не обращали ни малейшего внимания. В отчаянии я вскричал:

“Взгляните на мои руки. Взгляните на мои ноги. Я путник, заблудившийся на этом безлюдном склоне. Мой путь сюда помечен кровью. Я не в силах рассмотреть ни дюйма дальнейшего пути по этой ужасной горе. А вам она, как кажется, хорошо знакома. Вы не боитесь возмездия? Дайте мне, по крайней мере, фонарь, если вы не позволяете мне остаться в гроте на ночь”.

“Нет любви напоказ, светом не поделишься.

Сам люби и свети, если не поленишься.

И природа во тьме мертвою покажется,

А бродить в темноте, кто ж на то отважится?”

Разгневанный до крайности, я решил прибегнуть к мольбе, хотя одновременно и чувствовал, что все окажется бесполезным. Ибо неукротимая сила влекла меня наружу.

“Добрый дедушка, милая бабушка! Хоть я и окоченел от холода, хоть я и онемел от усталости, но не буду я таким уж лишним. Я не ложка дегтя в бочке меда. И я когда-то любил. Я оставлю вам свой посох и свое скромное жилище, которое вы избрали в качестве брачного чертога. Но взамен я хочу попросить вас об одной вещи: Если уж вы отказались дать мне фонарь, не будете ли вы так любезны, указать мне направление отсюда к вершине горы? Ведь я совершенно сбился с пути, меня совершенно выбило из равновесия. Я не знаю, ни как высоко уже поднялся, ни сколько мне еще предстоит подниматься”.

Не обратив на мои мольбы никакого внимания, они продолжали распевать:

“К вершинам кто стремится, заглядывает вниз.

Чтоб к правде приобщиться, бежать не торопись.

Кто чувствует глубоко, совсем окоченел.

А мастер красноречья – словно онемел.

Приливы и отливы – только лишь течения.

Чтоб тайну обрести – иди без направления.

Самое великое – воистину мало.

Раздай все без остатка, богатство чтоб пришло”.

Из последних сил я стал умолять их сказать хотя бы, в какую сторону от грота мне следует идти. Ведь смерть меня может поджидать на первом же шагу, который я только успею сделать. А мне так не хочется умирать. Затаив дыхание, я ждал ответа. И он явился в форме очередного странного куплета, который только еще больше меня запутал и разозлил:

“Скалистые обрывы круты и высоки.

Объятья этой бездны нежны и глубоки.

Все жители земные в одной норе сидят,

Приманку заглотили, ввысь больше не глядят.

Им – смерть одна награда: ”Живи, чтоб умереть,

Или уйдя – будь в жизни” – так следует всем петь!”

Как только я на ощупь выбрался из грота, свет фонаря угас. Собака тоже вышла со мной, как будто для того, чтобы убедиться, что я действительно ушел. Тьма была так тяжела, что я буквально ощутил ее черное давление на своих веках. Но у меня не было ни секунды, чтобы осмотреться. Собака очень убедительно мне это продемонстрировала.

Один нерешительный шаг. Другой. А на третьем шагу я вдруг ощутил, что гора подо мной поехала. Я почувствовал, что на меня набросились как бы бурлящие морские волны тьмы, которые сбили мое дыхание и с силой повлекли меня все ниже, ниже и ниже.

Последнее, что мелькнуло в моей голове, когда вихрь увлек меня в пустоту Черной Бездны, это образ чертова жениха и невесты. Последние слова, что я бормотал, когда дыхание замирало на моих устах, были те, что произнесли они:

”Живи, чтоб умереть, или, уйдя – будь в жизни”.

Хранитель Книги

“Восстань, счастливый странник. Ты достиг своей цели”.

Мучимый жаждой, скорчившийся под палящими лучами солнца, я приоткрыл глаза и обнаружил, что лежу, распростершись на земле, а надо мной склонился темный силуэт мужчины. Он аккуратно смочил мои пересохшие губы и бережно протер мои многочисленные кровавые раны. Его прикосновения были сильны, сам он был внушителен, груб, космат, лицо его заросло бородой, острый взгляд был пристален и глубок, возраст определить было невозможно. Вместе с тем, его прикосновения были нежны и ободряющи. С его помощью я смог сесть и мне даже хватило сил, чтобы задать несколько вопросов. Причем голос мой едва достигал моих собственных ушей.

“Где я?”

“На Алтарном Пике”.

“А где грот?”

“Позади”.

“А Черная Бездна?”

“Перед тобой”.

Велико же было мое удивление, когда я огляделся по сторонам и действительно обнаружил грот за своей спиной, а мрачную зияющую пропасть впереди. Я находился на самом ее краю. Тогда я попросил человека перебраться со мной в грот, что он с готовностью и сделал.

“Кто вытащил меня из Бездны?”

“Кто направлял тебя к вершине, должен был вынести тебя и из Бездны”.

“Кто же он?”

“О, это тот, кто запечатал мои уста и привязал меня к этому Пику на сто и еще на пятьдесят лет”.

“Так значит, ты и есть привязанный аббат?”

“Да, я – он”.

“Но ты говоришь, а он – нём”.

“Ты развязал мой язык”.

“Но он избегает общества людей. Ты же, как кажется, вовсе меня не боишься”.

“Я избегаю всех, кроме тебя”.

“Но ты же никогда прежде не видел моего лица. Как ты смог избегая всех, узнать меня?”

“Ибо я ждал твоего появления сто и еще пятьдесят лет. А прождать сто и пятьдесят лет – это не один день провести. Во всякое время года, при любой погоде мой грешный взор обшаривал все камни на Откосе, в надежде, не обнаружится ли вдруг человек, пытающийся взобраться по нему на гору, человек, который появится здесь так, как появился ты, голый, израненный, даже без посоха, даже без всяких припасов. По Откосу пытались подняться многие, но взойти не смог никто. Многие приходили с других направлений, но не было среди них такого – голого, без посоха и без припасов. Вчера я весь день следил за твоим продвижением. Я позволил тебе устроиться на ночь в гроте. Но когда я пришел сюда на рассвете, то обнаружил тебя бездыханным. Но я был уверен, что ты вернешься к жизни. И вот, ты уже более жив, чем я. Ведь ты умер, чтобы жить, а я живу, чтобы умереть. Да будет преславно его имя! Все случилось именно так, как он предсказал. Все случилось так, как и должно было случиться. У меня не осталось никаких сомнений, что ты и есть тот самый, избранный, человек”.

“Кто? Я?”

“Ты – тот благословенный, в чьи руки я должен передать тайную книгу, дабы ты сообщил о ней миру”.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю