Текст книги "Новая алмазная сутра"

Автор книги: Бхагаван Шри Раджниш

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 22 страниц)

ГЛАВА ВОСЬМАЯ.
США – ТЮРЬМА

ОКТЯБРЬ, 28, 1985.

"Лиар" только что приземлился в Шарлотте, Северная Каролина, я выглянула в темноту и увидела, что аэропорт был пуст.

Несколько тонких высоких кустов колыхались от ветра, поднятого самолетом, когда он коснулся земли и выключались моторы.

Нирупа увидела Ханью.

Ханья, с которой мы должны были быть вместе в Шарлотте, была невероятно молодая свекровь Нирупы.

Она стояла на взлетном поле вместе со своим другом Прасадом.

Нирупа с энтузиазмом позвала Ханью, и в этот момент почти одновременно с разных сторон раздались громкие крики "руки вверх", которые швырнули меня в другую реальность.

Я была в ужасной яме на мгновение, и потом сознание выплыло оттуда и сказало:

"Нет, это не может быть наяву".

За две секунды самолет был окружен примерно пятнадцатью человеками, с оружием, которые целились в нас.

Это было действительно нечто: темнота, мигающие огни, визжащие тормоза, крики, паника, страх, все это разлито вокруг меня, но я слишком осознавала опасность, чтобы не быть никакой другой, кроме как спокойной.

"Даже не чихай", – говорила я сама себе, – "потому что эти люди будут стрелять".

Не было сомнений, они были испуганы.

Свободному репортеру, который интервьюировал власти три года спустя, сказали и показали доказательства, что в сообщении, которое эти люди получили, говорилось, что должны быть арестованы пассажиры этих двух самолетов. Им сообщили, что мы спасающиеся от правосудия преступники, что мы террористы, вооруженные пулеметами. Эти люди были одеты в куртки лесорубов и джинсы. Я думала, что это орегонские сельские жители, которые приехали, чтобы украсть Ошо.

Нам не сказали, что мы под арестом или что эти люди агенты ФБР. Я смотрела на профессиональных убийц. Они выглядели извращенными и бесчеловечными; у них не было глаз с каким-то выражением, на их лицах просто блестели дырки. Эти люди кричали, чтобы мы вышли из самолета с поднятыми вверх руками. Но несмотря на то, что пилот открыл дверь, мы не могли выйти, потому что кресло Ошо занимало треть самолета и стояло на дороге к двери. Мы старались крикнуть нашим захватчикам, что мы не можем выйти, а они, должно быть, думали, что это какая-то уловка, во время которой мы, может быть, заряжаем свои пулеметы. Они начали нервничать, и свет был направлен прямо мне в лицо через окно. Я повернулась, и в двенадцати дюймах от моего лица был ствол ружья, а в конце ружья было очень напряженное и испуганное лицо. Я поняла, что он больше испуган, чем я, и это было опасно.

После сцены, которая подошла бы Монти Питону, с вооруженными людьми, кричащими нам противоречивые приказы: "Замрите", "Выходите из самолета" и "Не двигайтесь", кресло Ошо было вынуто, люди прыгнули в самолет и чуть не выстрелили Мукти в голову, когда она нагнулась, чтобы надеть свою обувь.

Когда мы вышли на взлетную полосу, мы стояли руки вверх, ноги расставлены в стороны, животы прижаты к самолету, и нас обыскали.

Когда на нас грубо надели наручники, я повернулась к Ханье и сказала: "Все будет в порядке". Потом мы сели в зале ожидания аэропорта, окруженные вооруженными людьми, которые сидели за столами, буфетами и растениями в кадках, а их оружие было направлено к входу, в ожидании посадки самолета Ошо. Был звук тяжелых бегущих ботинок, рук, трущихся о пуленепробиваемые жилеты, шипящие сообщения по воки-токи.

И потом звук одинокого приземляющегося самолета. Следующие пять минут были ужасны. Мы не знали, что они собираются сделать с Ошо. Нирупа попыталась выйти в стеклянные двери, которые выходили на взлетную полосу, надеясь, подать предупреждающий сигнал, но ей приказали вернуться на свое место под дулом автомата. Я чувствовала смертельное спокойствие ожидания, беспомощность, когда вы находитесь в руках жестоких людей.

Напряжение в покинутой комнате, в которой мы ждали, было удушающим, а потом послышались панические крики вооруженных людей. Они не могли понять, почему самолет приземлился, а моторы все же работают. Это было сделано для того, чтобы работали кондиционеры для Ошо, но они не знали этого и сходили с ума. Проходили мгновения, и я чувствовала болезненную пустоту. Затем Ошо вошел через стеклянные двери в наручниках, и по обе стороны от него были люди, которые держали свое оружие наготове. Ошо вошел, как будто он шел в Будда Холл давать утренний дискурс своим ученикам. Он был спокоен, и улыбка появилась на его лице, когда он увидел всех нас, сидящих и ждущих его в цепях. Он вышел на сцену в драме, совсем другой драме, которую он никогда не испытывал раньше, и все же он был тем же самым. То, что случалось с Ошо на периферии, никогда не затрагивало его центра, таким должно быть глубоким и спокойным водоемом он был.

Затем последовало фиаско, когда наши захватчики прочли список имен, из которых я не узнала ни одного. Драма становилась еще более непонятной. "Вы захватили не тех людей", – сказала Вивек. Неправильное кино, неправильные люди – все это было странно для меня. Человек, читавший список имен, посмотрел на меня как альбинос, который покрасил свои волосы в красный цвет. У него были сильные сексуальные вибрации, и я подумала: "Держу пари, что ему нравится причинять людям боль". Мы снова спросили, находимся ли мы под арестом, но не получили ответа. Нас всех вытолкнули наружу, и там было, по крайней мере, двадцать ожидающих полицейских машин с красными и голубыми мигалками.

В этот момент Ошо отделили от нас и посадили в машину одного. Мое сердце ушло в пятки; и когда я сидела в одной из машин, я нагнула голову, положила руки на пустое место, где раньше находилось мое сердце, и мой потрясенный ум затопило сознание, что происходит что-то действительно ужасное. Ни разу полиция действительно хорошо не рассмотрела нас. Если бы они посмотрели, нас бы не заковали в цепи и с нами не обращались бы как с виновниками массовых убийств.

Они бы увидели четверых очень женственных женщин тридцати с лишним лет, таких же опасных, как котята, и двух зрелых интеллигентных мужчин с элегантностью и мягкостью, которых они не видели раньше, а Ошо... что сказать об Ошо... просто посмотрите на его фотографию.

Во время всего эпизода ареста я просто не могла поверить, что американцы смотрят арест Ошо, и не могут увидеть контраст между ним и его захватчиками, между Ошо и другими людьми, которых они когда-либо видели на их экранах телевизоров. Я смотрела телевизор в тюрьме и видела фильм о том, как нас доставляли из тюрьмы в суд и обратно. Телевизионные программы были громкими, вульгарными, полными насилия, и потом неожиданно на экране был древний мудрец, святой человек, улыбающийся миру, его руки и ноги были в цепях. Он поднимал свои скованные руки в намасте миру, который пытался разрушить его. Но никто не мог видеть его.

Нас повезли сломя голову в военную тюрьму, и я думала: эти люди сумасшедшие или что? Улицы были пусты и спокойны, и все же нас везли таким образом, что нас кидало в конец машины, и мы стукались о стены и двери, ушибая колени и плечи.

Ошо был в передней машине, его везли так же, и я думала о нем, о его хрупком теле, и позвоночнике, который был не в порядке. Позже Ошо сказал: "Я сам отчаянный водитель. За всю мою жизнь я совершил только два преступления, и это было превышение скорости. Но это не было превышение скорости, это был совершенно новый вид внезапной остановки, безо всяких причин, просто, чтобы я испытал удар.

Мои руки были скованы, мои ноги были в цепях, и у них были инструкции, куда надеть цепь на моей талии, в точности в то место, где у меня болела спина. И это происходило каждые пять минут: неожиданно быстро, неожиданная остановка просто, чтобы я получил как можно больше боли в спине. И никто не сказал: "Вы причиняете ему боль".

Прибыв в тюрьму, Джаеш, удивленный новым поворотом, который принял его отпуск, воскликнул с наигранным гневом: "Кто заказал этот отель?" Мы провели ночь на стальных скамейках, и нам ничего не давали есть или пить. Туалет был в середине комнаты, так что "электронный глаз" около двери мог следить за каждым нашим движением.

Ошо был в такой же камере, похожей на клетку, один, а рядом с ним Деварадж, Джаеш и три пилота.

Деварадж окликнул Ошо через решетку: "Бхагван?"

"Мм?" – ответ Ошо.

"Все в порядке, Бхагван?"

"Мм – приходит ответ. Потом пауза, и со стороны Бхагвана доносится его голос:

"Деварадж?"

"Да, Бхагван". "Что происходит?"

"Я не знаю, Бхагван".

Потом длинная пауза, затем голос Бхагвана: "Когда мы будем продолжать?"

Деварадж отвечает: "Я не знаю".

Потом снова пауза, и затем голос Бхагвана снова: "Это, должно быть, ошибка. Это нужно прояснить".

В третьем ряду клеток были мы, четверо женщин, и женщина-пилот, которая плакала и кричала. Я смотрела на контраст между нашей центрированностью и женщиной, которая ходила взад и вперед и кричала, и я чувствовала благодарность, что даже в этой ситуации я могла чувствовать качество медитации во мне, которому Ошо учил меня много лет. У меня не было возможности ощутить его до этого так ясно. Однако и у меня были моменты ярости.

Было очевидно, что тюремная система придумана для того, чтобы сломать человека, унизить его, запугать, и затем сделать из человека послушного раба. Во время первых нескольких часов нам сказали, что против правил давать заключенным кофе.

Это сделано потому, что его часто бросают в лицо охране. Я была в шоке, когда услышала это, и не могла понять, как кто-то может выплеснуть горячий кофе в лицо тому самому человеку, который дает его ему. Несколько часов спустя я совершенно поняла это, и я знаю точно, в кого полетел бы мой горячий кофе, если бы у меня была возможность.

Всю ночь и весь день мы оставались в наших клетках, а потом нас доставили в комнату суда для решения о выпуске под залог. "Это займет только двадцать минут", – сказали нам, – "просто обычная процедура".

Для того чтобы доставить нас в комнату суда, на нас должны были быть надеты ножные кандалы, на руки надели наручники, которые соединялись с цепью на поясе.

Двое человек вошли в камеру Ошо, и я наблюдала их через решетку. Они были очень грубы с ним, и один из них ударил Ошо ногой и толкнул его лицом к стене.

Он толчком раздвинул ноги Ошо и потом повернул лицом к себе. Видеть такую жестокость по отношению к только что родившемуся ребенку – что могло быть более отталкивающим. Ошо не оказывал ни малейшего сопротивления. Сорвать цветок – это насилие, когда это касается Ошо. Его хрупкость и мягкость вызывают благоговение.

Я видела человека, который сделал это. Я и сейчас могу видеть его лицо. Я была в таком гневе и такая бессильная сделать что-либо, что когда я видела этого человека, я смотрела на его голову и хотела, чтобы она взорвалась.

Вопрос залога был ложью с самого начала. Я заметила, что судья, выглядевшая по-домашнему женщина, которую звали Барбара де Лейни, ни разу не взглянула на Ошо во время всей процедуры суда. Однажды во время "судебного разбирательства" наш адвокат Бил Дейл сказал: "Хорошо, ваша честь, вы, по-видимому, заранее уже все решили. Мы можем идти домой".

Ошо был обвинен в незаконном полете. Было сказано, что он знал о своем ордере на арест за нарушение эмиграционных законов и старался избежать его. Мы были обвинены в помощи и в пособничестве незаконному полету и сокрытии человека от ареста.

Нам просто становилось плохо, когда мы представляли, что произойдет, если Ошо придется провести еще одну ночь в тюрьме – он может серьезно заболеть. В течение многих лет его диета специально контролировалась в связи с диабетом, и он принимал медикаменты в фиксированное время. Весь его распорядок был очень строго рассчитан и никогда не нарушался. Если он не ел правильную пищу в определенное время, он мог заболеть. У него была астма и аллергия на любые запахи. В течение многих лет за этим наблюдали, и даже запах новых занавесок или чьих-нибудь духов мог вызвать приступ астмы. Его по-прежнему беспокоила спина – выпадение ушибленного позвоночного диска, и это так никогда и не вылечилось. Мы попросили, чтобы Ошо перевели в госпиталь.

"Ваша честь", – начал Ошо. – "Я задаю вам простой вопрос..."

Судья его прервала и высокомерно сказала, чтобы он говорил через защитника.

Ошо продолжал: "Ваша честь, я чувствовал себя очень плохо на этих стальных скамейках, и я постоянно спрашивал этих людей – но не было даже подушки".

"Я не думаю, что у них есть подушка", – сказала судья де Лейни.

"Спать на стальных скамейках, я не могу спать на скамейках", – продолжал Ошо. – "Я не могу есть то, что они дают".

Мы просили, чтобы Ошо, по крайней мере, оставили его одежду, потому что у него могла быть аллергия на ткани из тюрьмы.

"Нет, по соображениям безопасности", – сказала судья.

Слушание должно было продолжиться на следующий день, и нас должны были перевести в Мекленбургскую Окружную тюрьму. Теперь, по крайней мере, мы вышли из военной тюрьмы.

В последние несколько дней жизни Ошо он сказал своему доктору: "Это началось в военной тюрьме".

Нас перевезли в Мекленбургскую Окружную тюрьму, и снова наши руки и ноги были в цепях. Цепи на моих ногах очень сильно врезались в щиколотки, и было трудно идти.

Ошо никогда не терял свою мягкую манеру движения, даже когда на ногах у него были цепи, а когда Ошо первый раз увидел, что меня и Вивек сковали вместе, он засмеялся!

Когда заключенный прибывает или покидает тюрьму, он ждет в камере без окон, примерно восемь футов длиной, в которой есть место только для одиночной стальной койки, и пространство между его коленями и стеной примерно шесть дюймов. Вивек и я сидели рядом на стальной койке, задыхаясь от запаха мочи. Стены были измазаны кровью и калом, а тяжелая дверь была покрыта выбоинами, очевидно от прошлых обитателей, которые сошли с ума и, жалея себя, бросались на нее.

Мы посмотрели друг на друга широко раскрыв глаза, когда услышали разговор двух мужчин по другую сторону двери, которые обсуждали нас, по-южному протяжно выговаривая слова. Они говорили о четырех женщинах, которые были вместе с Раджнишем и о том, что они хотели бы сделать с ними. Они обсуждали, как они выглядят, говорили "у одной сейчас месячные", (откуда они это знали?) Мы ждали два часа, со страхом готовясь к изнасилованию и оскорблениям, не зная, будет ли это нашим постоянным местом или нет.

Но больше всего лишало сил сознание, что с Ошо обращаются так же, как с нами, и мы не можем увидеть его.

Во время заключения в тюрьме самая ужасная вещь было знать, что с Ошо обращаются не лучше, чем с кем-нибудь другим, а если с ним обращаются так!..

Нашу одежду отобрали, также как и одежду Ошо, и нам дали тюремную одежду. Она была старая и, очевидно, много раз стиранная, но подмышки были жесткими от старого пота, и когда одежда согрелась теплом моего тела, я должна была терпеть вонь многих людей, которые носили одежду до меня.

Это было так неприятно, что когда мне предложили через три дня смену одежды, я отказалась, потому что, по крайней мере, я не подцепила вшей или чесотку, а следующий раз кто знает?..

Я слышала от Сестры Картер, которая помогала заботиться об Ошо, что когда Ошо принесли его одежду, он просто сказал шутливым голосом: "Но она не по размеру!"

Постельное белье было гораздо хуже, чем одежда, так что я спала не раздеваясь.

Простыни были порванные, желто-серого цвета; одеяло было полно дыр и было шерстяным.

Шерсть! У Ошо была аллергия на шерсть. Нирен, наш адвокат, привез новые хлопковые одеяла в тюрьму для Ошо, но Ошо никогда не получил их. Тюрьма находилась под покровительством христианской церкви. Священник посещал камеры с библией и говорил об учении Христа. Я чувствовала, как будто я вернулась по времени на пять сотен лет назад, все это казалось таким варварским...

Девяносто девять процентов заключенных были черными. Могло ли быть так, что только черные люди совершали преступления, или только черных наказывали? Я вошла в свою камеру, которую я должна была делить примерно с двенадцатью наркоманками и проститутками. "О, Боже, помоги", – сказала я себе, – "как насчет СПИДа?"

Женщины прекратили делать то, чем они были заняты, и все головы повернулись ко мне, когда я шла к пустой койке, неся мой искусанный блохами матрас. На мгновение я выпала куда-то.

Затем я подошла к столу и скамейкам, где несколько женщин играли в карты, и спросила, могу ли я тоже принять участие. Я также хотела научиться говорить с южным акцентом до того, как я покину тюрьму. Мне нравились заключенные, и я увидела, что они более понимающие, чем люди, которых я встречала вне тюрьмы. Они сказали, что они видели меня по телевизору вместе с моим гуру, и не могут понять, почему мы были арестованы и посажены в тюрьму с таким большим шумом за нарушение эмиграционных законов. Они не могли понять, что происходит, почему с нами обращаются как с закоренелыми преступниками. Я думала, что если это так очевидно для этих женщин, тогда многие американцы придут в ярость в связи с арестом Ошо, и кто-то с пониманием, храбростью и властью выйдет вперед и скажет:

"Эй... подождите минутку... что здесь происходит?" Я была полностью убеждена, что это случится.

Это называется надеждой, и я жила с надеждой пять дней.

Через несколько часов мне сменили камеру, и я не спросила, почему, потому что я испытала облегчение, когда увидела, что я присоединилась к Вивек, Нирупе и Мукте. В нашей камере было еще две заключенных, и она состояла из трех блоков по две койки в ряд, стола, скамьи, душа и телевизора, который выключался, только когда было время спать.

Шериф Кидд был начальником тюрьмы, и я думаю, что он делал все, что мог, для Ошо в тех обстоятельствах. Он сказал Вивек и мне, когда нас фотографировали для картотеки: "Он (Ошо) невинный человек".

Сестра Картер тоже переживала за Ошо, и она приносила нам вести каждый день, например: "Ваш парень сегодня съел всю кашу из грита (южный вариант овсянки)".

Однажды утром через решетку в моей камере я увидела, как Ошо приветствует заместителя начальника Самуэля, это остановило время для меня и превратило тюрьму в храм.

Он взял руки Самуэля в свои, и они стояли, смотря друг на друга несколько мгновений. Ошо смотрел на него с такой любовью и уважением. Встреча, казалось, происходила не в тюрьме, хотя в реальности это было именно так.

Ошо дал пресс-конференцию, и его можно было увидеть по телевизору в тюремной одежде, отвечающего на вопросы прессы. Первый раз, когда я увидела Ошо в тюремной одежде, я была потрясена красотой, которую я никогда не видела раньше.

Когда я уходила вместе с Вивек, мы посмотрели друг на друга и одновременно воскликнули: "Лао-Цзы!" Он выглядел как древний китайский мастер Лао-Цзы.

Тюремщики тепло обращались с нами, и у них было уважение к Ошо; я видела, что здесь были хорошие люди, но система нечеловеческая, и они не понимают этого.

Одна из охранниц, когда мы ехали на лифте по пути в суд, повернулась к нам и сказала: "Пусть Бог благословит вас". Она быстро повернулась от смущения или просто не хотела, чтобы кто-нибудь слышал.

Нам разрешалось посещать спортплощадку во дворе каждый день по пятнадцать минут.

Камера Ошо была на втором этаже с длинным окном, выходящим во двор, и заключенные придумали так, что когда мы выходили во двор, мы бросали вверх ботинок, и Ошо появлялся в окне и махал нам. Видно было, что для него это трудно, но мы могли узнать его, и мы ясно видели его легко махающую руку. Мы танцевали и плакали от радости, иногда под проливным дождем, для нас это был даршан.

Туманная фигура в окне напоминала мне святых на цветных витражах в соборах.

Когда мы возвращались в нашу камеру, надзиратели обычно удивлялись: мы уходили во двор печальные, а возвращались, смеясь – что случилось?

В течение следующих четырех дней в судебной комнате я наблюдала как американское "правосудие" показало себя как фарс. Правительственные агенты лгали на месте присяги, свидетельства против Ошо делались санньясинами, которых шантажировали, чтобы они показывали ложь. Говорили о преступлениях, совершенных Шилой, хотя они не имели никакого отношения к случаю Ошо.

День проходил за днем, и я видела, что в этом мире нет ни здравого смысла, ни понимания, ни справедливости. Мои надежды были тщетными, что кто-то в Америке выйдет вперед и скажет, что то, что происходит, это бесчеловечно и безумно.

Никого не было. Ошо был один. Он сказал, что гений, человек калибра Будды всегда впереди своего времени, и его никогда не поймут его современники.

В этой стране, называемой Америкой, Ошо был в заброшенной, варварской земле, и ни у кого не хватало храбрости услышать, что он говорит, или попытаться понять.

Судебное разбирательство продолжалось пять дней, и в тот день, когда цепи сняли, репортер крикнул, когда мы покидали зал суда: "Как вы чувствуете себя без цепей?" – я помедлила, подняла руки над головой и сказала: "Я чувствую то же самое".

Ошо не разрешено было выйти под залог. Он должен был совершить путешествие в Портленд, Орегон, как заключенный, и там должно было быть вынесено решение.

Полет занимал шесть часов. Я видела в телевизионных новостях, как его эскортировали к ступенькам тюремного самолета.

Даже, несмотря на то, что его руки и ноги были в цепях, он двигался с такой грацией, с какой может двигаться только человек осознавания. То, как он двигался, разбило мое сердце.

Нам разрешили сказать ему "до свидания" через решетку камеры. Мукти, Нирупа и я подошли, протянули руки через решетку и заплакали. Он встал с металлической койки, подошел к нам и, держа наши руки, сказал: "Идите. Не нужно волноваться. Я скоро выйду. Все будет в порядке. Идите счастливыми".

Ожидая в офисе в тюрьме освобождения, я смотрела Ошо по телевизору и слышала, как один полицейский сказал: "Этот человек действительно что-то. Независимо от того, что с ним происходит, он остается расслабленным и полным мира".

Я хотела сказать всему миру, что здесь Мастер, арестованный и обвиненный в фальшивых преступлениях, оскорбленный американской юридической системой, физически страдающий, которого тащат через Штаты под дулом пистолета, и он говорит нам "идите счастливо". Неужели они не могут увидеть из этого маленького предложения, какой он человек?

Моя энергия совершила поворот, я прекратила плакать и посмотрела на него.

Счастье имеет силу, и счастье – это его послание. "Я пойду счастливая, и я буду сильная", – поклялась я себе. Я нашла внутреннюю силу, но мое счастье было поверхностным. Это было как повязка после хирургической операции на сердце.

•••

Мы все вернулись в Раджнишпурам и оставили Ошо в руках людей, которые планировали убить его. Путешествие из Северной Каролины в Портленд, которое должно было занять шесть часов, заняло семь дней, и Ошо был в четырех разных тюрьмах. Во время его заточения его облучили радиацией, и он был отравлен ядом таллием.

[* См. книгу Джулиет Формен "Двенадцать дней, которые потрясли мир" и книгу Макса Бречера "Путь к Америке"]

•••

Мы ждали в Раджнишпураме бесконечно долго. 6 ноября об Ошо ничего не было слышно с вечера 4 ноября, когда было сказано, что он приземлился в Оклахоме.

Путешествие должно было занять только шесть часов, а было уже три дня с тех пор, как он покинул Шарлотту.

Тюремные власти не открывали, где он находится, и потребовалось много крика Вивек, чтобы начать поиски. Билл Дейл, который так заботился о нас в Шарлотте как наш адвокат и который с такой любовью работал с Ошо, вылетел в Оклахому.

Ошо был найден после того, как он дважды переводился в разные тюрьмы, и его принудили подписаться фальшивым именем Давид Вашингтон. Это было сделано совершенно очевидно для того, чтобы в тюремных записях невозможно было обнаружить следы Бхагвана Шри Раджниша, если с ним что-нибудь "случится". Ошо прибыл в Портленд через двенадцать дней после ареста, и ему разрешено было выйти под залог.

Следующие несколько дней Ошо отдыхал и спал двадцать часов в сутки. Во вторник 12 ноября должно было состояться слушание дела в суде. Предыдущей ночью мне сказали, что после слушания дела в суде Ошо уедет из Америки в Индию.

Лакшми, которая теперь снова была на сцене, не была в коммуне четыре года, и я присутствовала на встрече Ошо с ней, когда она говорила ему о месте, которое она нашла в Гималаях, где может быть начата новая коммуна. Она рассказывала ему о потрясающей реке с островом посередине. "Там, – сказал Ошо, – мы построим новый Будда Холл". Она сказала, что там много маленьких бунгало и большой дом для Ошо и добавила, что она не видит трудностей в получении разрешения на большое строительство.

Ошо был готов начать все сначала. Несмотря на то, что его предали некоторые из его санньясинов, и несмотря на плохое здоровье, его работа должна была продолжаться. Я была изумлена тотальным энтузиазмом, с которым он обсуждал детали нашей новой коммуны.

Я упаковала, по крайней мере, двадцать больших сундуков, так как мне казалось, что если мы будем на высоте нескольких миль в Гималаях, то откуда мы будем получать теплую одежду, туалетные принадлежности, еду и так далее, и поэтому я хотела взять как можно больше одежды Ошо. Комната для шитья может быть, не будет работать долгое время.

На следующий день Вивек и Деварадж уехали раньше Ошо, оставив меня сопровождать его в Портленд. Я чувствовала боль расставания с коммуной, даже, несмотря на то, что, если верить Лакшми, мы скоро будем все вместе. Но все равно боль была.

Когда мы упаковывали вещи в комнате Ошо, он достал статую Шивы, о которой он говорил много раз в дискурсах, и сказал: "Отдайте это в коммуну, они могут продать ее". Затем подошел через комнату к своей статуе Будды, которую он так любил, и сказал то же самое. Я, заикаясь, сказала: "О, нет! Пожалуйста, только не ее, ты любишь ее так сильно", – но он настаивал. Потом он сказал, что когда его часы вернутся от федеральных агентов, их нужно положить на подиум в медитационном зале, чтобы каждый мог видеть их. И он просил сказать его людям:

"Эти часы будут вашей платой за билет на самолет в Индию".

Мы не знали и даже не могли представить, что правительство украдет все его часы.

Когда мы были арестованы в Шарлотте, все наше имущество было конфисковано.

Некоторые вещи были возвращены после легальной битвы год спустя, но они оставили у себя часы Ошо. Это чистое пиратство.

Я сказала "до свидания" моим друзьям, вышла наружу и пошла и поклонилась "моей" горе, под которой я спала, на которую я забиралась и просто сидела и смотрела последние четыре года. Затем я позвала Авеша в гараж, чтобы он вывел машину, так же, как я это делала много раз раньше. Авеш вел, а я сидела сзади вместе с Ошо.

От Пруда Басе через Раджниш Мандир и дальше вниз к Раджнишпураму и до аэропорта стояли люди. Люди, одетые в красное, играющие на музыкальных инструментах, поющие, танцующие, махающие "до свидания" своему Мастеру. Лица! Лица! Музыканты следовали за машиной всю дорогу в аэропорт, некоторые бежали весь путь, неся свои бразильские барабаны. Я видела лица людей, которые годы назад были скучными, а сейчас трансформированными сияющими живыми лицами.

Ошо сидел и приветствовал намасте своих людей в последний раз в Раджнишпураме. Я окостенела от боли, но не позволяла себе распускаться. Было не время для эмоционального выброса. Я должна была заботиться об Ошо, и я сказала себе: "Позже я поплачу, но не сейчас".

Мы доехали до маленького самолета на посадочной полосе, и Ошо повернулся на ступеньках, чтобы помахать всем. Взлетная полоса была полна людей: оптимистические, сияющие лица, играющие музыку, устроившие своему Мастеру действительно хорошее прощание. Я кинула один последний взгляд из маленького окна, когда самолет отрывался от земли, и посмотрела на Ошо, который сидел молча, оставляя позади своих людей, свою мечту.