Текст книги "Обретение"
Автор книги: Бетти Лаймен-Рисивер
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 11 страниц)
4
Весна пришла с такой стремительностью, которая показалась всем просто ошеломляющей после тяжких лишений необычайно суровой зимы. Когда солнце своим теплом соблазнило землю, побуждая ее вернуться к рождению новой жизни, когда снова зазеленели деревья, когда в лесах зашевелились ослабевшие за зиму дикие звери и зверьки, Роман с Сарой начали подготовку к переезду в Хэрродтаун.
– Я действительно не хочу туда ехать! – плача, признавалась Сара Китти. – Но Роману обязательно нужно быть там…
– Может, тебе там понравится… – тихо сказала Китти, стараясь приободрить ее, хотя у самой сердце было не на месте. Она вообще не знала, что будет делать без Сары, которая была ей дороже любой сестры. – И у Романа будет больше шансов достичь того, чего он хочет.
– Я знаю, знаю! Но Китти… Я буду так скучать по тебе! – Сара снова задрожала всем телом, а подкативший к горлу комок, казалось, вот-вот задушит ее.
– Я тоже буду скучать по тебе! – выкрикнула Китти.
Подруги обнялись и заплакали: Майкл, глядя на них, тоже завыл, хватаясь за их юбки, требуя, чтобы его взяли на руки. Так они и обнимались втроем, смеясь и плача одновременно, а он стучал по их щекам своими пухлыми ручонками.
– Ты к нам приедешь? – спросила Сара.
– Конечно, приеду! Каллен обещал.
– И привезете Майкла, да?
Китти кивнула.
Отпустив учеников по домам, Китти решила навестить Толливера Скэггса: мальчик, который всегда аккуратно ходил в класс, не появлялся уже более десяти дней.
Впервые было по-настоящему жарко – не так, как прежде. Китти вышла из открытых ворот и отправилась вдоль выстроившихся в ряд на поляне хижин. До нее доносился запах мыла, булькающего в чане на крыльце.
Она миновала хижину Лэнгфордов – теперь в ней все, до последнего метра, было занято многочисленной семьей, прибывшей с востока: Джосая Лэнгфорд решил вернуться, и Салли с дочкой уехали так неожиданно, что никто даже не успел узнать, куда именно… Теперь Китти, проходя мимо этой хижины, всегда испытывала чувство облегчения и раскаяния в том, что посмела сомневаться в честности Каллена, но, однако же, была довольна, что спросила его обо всем напрямик: иначе бы до сих пор подозревала мужа…
Через несколько шагов она увидела Толливера: он рубил дрова за своей хижиной и был настолько поглощен работой, что даже не заметил ее, ловко опуская топор на деревянный кругляш. Вокруг лежала уже куча поленьев.
Солнце жарко палило, и он закатал рукава. Когда он нагнулся за упавшим поленом, чтобы бросить его в общую кучу, она увидела у него на руке возле плеча багровые синяки… Похожие на отметины от кожаного ремня.
– Толливер… – тихо позвала она, и у повернувшегося к ней мальчика от удивления распахнулись глаза.
– Госпожа Китти…
– Я скучаю без тебя на уроках, Толливер. Думала, что ты заболел.
– Нет, мэм. – Он опустил голову. – Просто у меня сейчас много работы.
– Ну, тогда, если ты сможешь прийти ко мне как-нибудь вечерком после ужина, я позанимаюсь с тобой отдельно. Выкрою для этого время.
– Не знаю… – Он посмотрел в сторону леса, и на лице его появилось паническое выражение. Обернувшись, Китти увидела Хоупа Скэггса с сыновьями: они несли на плечах большое бревно. – Вам лучше уйти, госпожа Китти, – сказал мальчик, и в голосе его прозвучало нетерпение.
– Почему, Толливер? Разве мать не говорила с отцом по поводу твоего посещения школы?
– Нет, мэм. – Толливер кусал губы, постукивая носком башмака по чурбану. – Уходите, прошу вас, госпожа Китти! – бормотал он с таким несчастным видом, что Китти могла не выдержать и расплакаться.
Кивнув, она повернулась, чтобы уйти, но сделав всего несколько шагов, остановилась. Она чувствовала, как ее охватывает сильнейший гнев: как смеет Хоуп Скэггс лишать такого способного мальчишку возможности учиться?! Она вернулась и твердо сказала:
– Нет! Я не уйду, пока не поговорю с ним.
– Нет… не надо! Он вам только нагрубит.
Но она решительно подошла к Хоупу Скэггсу, помахивая мешочком с книгами, и остановилась перед ним.
Большой неуклюжий мужчина был ужасно удивлен ее приходом. По его приказу мальчики опустили на землю бревно, он вытер пот рукавом своей засаленной рубашки, и брови его сошлись в одну линию, отчего он приобрел мрачный вид.
– Госпожа Клеборн… – Он слегка поклонился.
– Мистер Скэггс, я пришла узнать, почему ваш сын Толливер перестал ходить в школу.
– В школу?.. – Он уставился на нее, потом на Толливера. – В школу?! – заревел он. – Да хотя бы потому, что никто не разрешал ему туда идти! А я не потерплю, чтобы мои сыновья делали что-то за моей спиной!
– Нет, мне разрешили! Мама сказала, что я могу идти! – вспыхнул Толливер – и у него перехватило дыхание от страха, от того, что проговорился. Его братья переглядывались, засунув руки в карманы. Увидев, как наливается краской лицо отца, они потупили взор.
– Да будь я проклят! – заорал Хоуп Скэггс. – Если она это сделала, то была дурой, а я этого больше не позволю! У нас здесь полно работы и нет времени на чепуху!
– Неужели Толливер перестал выполнять свою работу по дому? – спросила Китти.
Лицо Скэггса стало теперь багровым, он весь кипел от гнева:
– Слушайте… выполняет он свою работу или нет – решать мне, госпожа Клеборн, и будьте любезны поскорее уйти, чтобы нам с вами не портить отношения!
– Я готова пойти на это, мистер Скэггс. И я хочу получить ответ на свой вопрос, потому что если он справляется со своей работой, то вы не имеете права лишать такого способного мальчика возможности учиться!
– Он со всем справляется, Хоуп.
Китти чуть не подскочила на месте. Повернувшись к хижине, она увидела Лавинию Скэггс, которая с решительным видом шла к ним. Она встала рядом с сыном.
– Жена, отправляйся-ка ты в хижину и дай мне самому во всем разобраться! – раздраженно прищурившись, сказал Скэггс.
Мать Толливера была худенькой как тростинка женщиной, высохшей от рождения детей, выкидышей и тяжелой работы, и муж явно не привык к такому ее неповиновению.
– Никуда я не пойду! – резко возразила она. – Я знаю, что ты его отец, хоть ты и крут с ними. И я знаю также, что ты их всех любишь… Но ты не понимаешь, Хоуп, что им нужно, чего они хотят, – особенно в отношении Толливера. Он хочет проявить себя.
– В чем? – рявкнул Скэггс.
– Я хочу стать адвокатом! – выпалил Толливер. – Как Роман.
– Тьфу… – Скэггс с отвращением сплюнул.
– Это ему вполне по плечу, – поспешила вмешаться Китти. – Вот… погодите… – Он принялась рыться в мешочке и наконец вытащила оттуда книжку в потертом переплете – «Странствия пилигрима». – Вы только послушайте, как он читает! И научился этому всего за несколько месяцев.
Она протянула книгу Толливеру; мальчик, поколебавшись с минуту, взял ее, раскрыл где-то на середине и начал уверенно читать.
Лавиния Скэггс была поражена, а ее муж не скрывал подозрения.
– Не удивлюсь, если сначала ты выучил этот отрывок наизусть, – сказал он. Взяв книгу, он отметил страницу в самом конце: – Прочти-ка мне вот здесь.
Толливер прочел указанный отцом отрывок так же уверенно, как и первый. Братья его, подталкивая друг друга, с интересом разглядывали картинку, на которой был изображен щеголь елизаветинской эпохи со шпагой в руках.
– Да будь я проклят! – воскликнул пораженный Скэггс, сузив глаза и уставившись на своего сына. Потом он перевел взгляд с жены на Китти и обратно, словно эти две женщины загнали его в угол. Лицо его по-прежнему было искажено презрительной гримасой, но в глазах появились первые признаки капитуляции.
– Да разрази меня Господь! Если этот вопрос решать будешь ты, Лавиния, то скоро у меня в семье станет четверо ученых пацанов и ни одного, кто пошевелит пальцем помочь отцу в работе… А в наших суровых краях мужчине требуются только сильный хребет и желание работать! – Он выбросил вперед свои натруженные, узловатые в суставах руки. – Можешь идти, – сказал он Толливеру, – но если я замечу, что ты не выполняешь свою работу по дому или ленишься, имей в виду! – Повернувшись, он зашагал прочь, не дав сыну вымолвить ни слова.
Толливер радостно улыбался, а мать на глазах у всех тискала его в объятиях.
– А мне можно будет пойти в школу? – пискнул самый младший из братьев.
– Может быть! – обнадежила его Лавиния, – но вначале нам нужно дать папе немножко времени как следует подумать об этом. – Улыбнувшись Китти, она сказала: – До свидания, госпожа Клеборн, желаю вам всего хорошего!
– Взаимно, госпожа Скэггс. И спасибо вам.
Она повернулась и зашагала к хижине, услышав, как Толливер крикнул:
– Я скоро вернусь, мам! Только немного провожу госпожу Китти… можно?
Мать махнула рукой, и он довольный пошел рядом с Китти, взяв у нее мешок с книжками.
Толливер проводил ее до ворот форта, а дальше она пошла по дорожке одна.
Впереди она увидела свою соседку Эстер Уортингтон, которая вскапывала цветочную клумбу возле хижины. Оставленный на ее попечение Майкл ползал рядом. Она хотела было позвать сына, как вдруг услышала за спиной выстрелы. Оглянувшись, Китти увидела у ворот группу мужчин. Толливер судорожно махал ей рукой.
Она пошла назад и рассмотрела Фландерса с ружьем, Израила Буна – он приехал в форт всего на один день – навестить знакомых и Джона Холдера, прокладывавшего дорогу среди толпы.
– Госпожа Китти! – кричал ей Толливер, – это Большой Джордж! Он говорит…
Голос его затих, и она, пробежав несколько шагов, увидела крупного негра с рассеченной правой щекой и большой шишкой на лбу, который был в центре внимания поселенцев. Из раны его лилась кровь.
У нее на миг остановилось сердце… Большой Джордж был одним из немногих негров-рабов в Бунсборо, и она знала от Каллена, что полковник Кэллоувэй нанял его у владельца раскорчевывать деревья на месте постройки паромной переправы. Она придвинулась поближе – послушать, что он говорит.
– Я бросился в кусты, – он еле переводил дыхание, – и долго полз, пока не понял, что я в безопасности, а потом встал и побежал не разбирая дороги… но я чувствовал, что там, у меня за спиной, происходит что-то страшное…
– Сколько их было? – спросил Джон Холдер.
Китти почувствовала, как кто-то взял ее за руку. Обернувшись, она увидела Элизабет Кэллоувэй – побледневшую, со стиснутыми зубами.
– Что случилось? – с трудом спросила Китти, хватая ртом воздух.
– На них напали индейцы… На том месте, где будет паром.
– Что с Калленом? – Китти почувствовала, как у нее одеревенели губы. – С другими?
– Мы ничего не знаем.
К ним подбежала Джемина. Младенец, которого она прижимала к себе, визжал от тряски на бегу. Фландерс Кэллоувэй наклонился, что-то шепнул на ухо жене и, торопливо погладив по головке ребенка, вскочил в седло. Положив впереди себя ружье, он сделал круг и поехал вслед за другими всадниками к воротам.
Выполняя приказ капитана отряда полиции Джона Холдера, Толливер и другие мальчики помчались предупредить о грозящей опасности поселенцев, живущих за пределами форта на поляне. Через несколько минут к главным воротам потянулись разрозненные группы жителей – одни из них не верили собственным ушам, другие если и верили, то все равно отказывались воспринимать такую весть. Многим из них никогда еще не приходилось сталкиваться с угрозой нападения индейцев, и в глазах женщин сквозил откровенный страх.
Китти сразу же пошла за Майклом, и лишь ощущение того, что она держит его в своих объятиях, успокоило ее.
Несколько стрелков поднялись на стену. Все это было так знакомо, что Китти вдруг почувствовала приступ злости… и еще заползающий в душу страх оттого, что на этот раз может и не повезти. Сколько раз приходилось сражаться с индейцами, а вот Каллен, Майкл, да и она сама пока живы… Крепко прижимая Майкла к себе, она переступила порог блокгауза.
Почти все в нем что-то делали: мужчины занимали места у бойниц, проверяя ружья, мальчишки с женщинами отмеряли порох и отсчитывали пули. Элизабет Кэллоувэй и другие нарезали из полотна лоскуты для пуль и пропитывали их жиром. Несмотря на шум и всеобщее оживление, Майкл заснул у нее на руках, и Джемина, расстелив стеганое одеяло для своего ребенка, поманила ее рукой.
Оставив Майкла на попечение Джемины, Китти присоединилась к группе женщин, режущих лоскуты для пуль.
Время тянулось так медленно, что Китти хотелось завыть, но она, сделав над собой усилие, приняла участие в общей беседе.
Она даже не представляла себе, как напряженно ждала первого сигнала о появлении колониальной полиции, и лишь когда Изекиэл Тернер, повернувшись, что-то крикнул, Китти вышла из оцепенения: вздрогнула и закричала. Женщины сделали вид, что не заметили ее состояния.
Наконец – когда ей уже казалось, что прошла целая вечность, когда она уже не могла больше вдыхать этот противный запах жира, – Хоуп Скэггс громко возгласил: «Едут!»
Китти бросилась к ближайшей амбразуре в надежде получше рассмотреть, но впереди нее толпились возбужденные люди, и она не смогла даже близко подойти к ней.
Вылетев из двери, Китти помчалась к воротам. Заметив возле них Уинфреда Бурдетта, она сразу ощутила прилив сил.
– Они едут! – орал он ей, и она уже слышала мерный бег лошадей, поскрипывание кожаной упряжи… На сей раз они скакали довольно медленно – значит, за ними не гналась орда индейцев. От этой мысли она сразу почувствовала облегчение, ноги ее расслабились.
Первыми через ворота проехали Джон Холдер с Фландерсом с такими мрачными лицами в ярком солнечном свете, что надежда ее рухнула. Фландерс, соскочив с седла, обнял ее за плечи.
– Что с Калленом? – вырвалось у нее.
– Он… жив, Китти.
Все в ней оборвалось, на несколько секунд она утратила дар речи… Если Каллен жив, то почему тогда у Фландерса такое ужасное лицо?
Он сузил глаза до щелок и на мгновение закрыл их. Потом, тяжело сглотнув, подошел к Элизабет Кэллоувэй.
Лицо у той странно задергалось, когда она устремила глаза на лошадь, которую вели под уздцы через ворота. Поперек седла лежало чье-то тело.
Китти едва не стошнило, когда попона, прикрывавшая обнаженный труп Ричарда Кэллоувэя, соскользнула на землю, а лошадь, почувствовав запах крови, остановилась, замотала головой и громко заржала. Кто-то, натянув поводья, осадил ее, изуродованное тело вновь прикрыли, но Китти успела заметить его – это окровавленное, дурно пахнущее месиво с оскальпированной головой, – и ей захотелось завопить во все горло…
Пробираясь к воротам, Китти услышала сдержанные рыдания дочерей старого полковника Фанни и Бетси. Споткнувшись, она оперлась рукой о теплый бок другой лошади, пахнущей кожей, шерстью и прокисшей мочой…
– Осторожнее, госпожа Китти… – предостерег ее чей-то мужской голос. Но ей необходимо было увидеть Каллена!
И она увидела его – он лежал поперек седла, ноги его в бриджах из оленьей кожи покачивались прямо у нее перед глазами.
– Каллен! – крикнула она.
Стоявший впереди человек протянул руку остановить лошадь, а она юркнула под уздечкой на ту сторону, чтобы заглянуть в лицо мужа.
– Каллен… Каллен… – звала она, и из ее сдавленного горла вылетали почти неразличимые слова. Его широко раскрытые глаза смотрели на нее, но, кажется, ничего не видели. Он тяжело дышал, даже хрипел. Из-за движения лошади голова Каллена медленно повернулась, и она увидела пучок черных волос, слипшихся от крови, проступающую белую кость… Боже… нет, нет!… Боже… Все внутри ее протестовало, все громко кричало…
Каллена принесли в хижину – через три часа он умер.
Заперев на задвижку дверь, она осталась с ним наедине… Он весь бурлил жизнью, он был сама жизнь, и в этом с ним никто не мог сравниться. Каллен просто не мог умереть!
Она сидела неподвижно, словно окаменев, – ушла в себя, пытаясь противостоять острой агонии, не дававшей дышать. Потом заставила себя выйти из оцепенения, достать чистое белье, чтобы обмыть тело и насухо его вытереть; взяла из корзины новый кусок мыла, разбавила горячую воду холодной – она не хотела его обжечь. Поставила ведро с водой возле кровати.
Откинув одеяло, она долго смотрела на него – на это вытянувшееся во весь рост прекрасное мускулистое тело. На груди его зияли две раны, их рваные багровые края контрастировали с островком черных мягких волос, переходивших в узкую полоску на животе. Но, насколько она понимала, жизни его лишил сокрушительный удар по голове. Не отрывая глаз от этого тела, которое так ее любило, она благодарила Бога, что дикари не сотворили с ним того же, что со старым полковником…
Она обмывала его медленно, осторожно, а горючие слезы текли потоком.
– Каллен… Каллен… – шептала она.
Роман, замерев словно статуя, прислушивался, скрываясь в гуще сливовых деревьев. До него донесся стук копыт одинокой лошади, идущей по тропинке к берегу ручья, и самодовольное ворчание седока, который был ужасно рад, что до отказа набил живот и что ему ничто не угрожает вблизи лагеря шоуни. «Может, это он…» – подумал Роман. Тот, кого он выслеживает почти две недели.
Слегка пригнувшись, чтобы лучше видеть и слышать, Роман попятился в густой подлесок. Вскоре показался индеец: он медленно ехал к воде с беспечностью человека, уверенного в полной безопасности. Роман видел и других – за последние два дня они приезжали сюда напоить лошадей или, раздевшись догола, искупаться. Обычно их было пять-шесть человек, но среди них не попадался тот, кого он искал.
Воин, ехавший верхом на каурой лошади с белой звездой во лбу, оказался крупным, крепко сбитым индейцем. Ковыряя в зубах, он снова что-то замурлыкал или забормотал, направляя лошадь к берегу ручья всего в нескольких метрах от укрытия Романа.
Роман осторожно пополз, тесно прижимаясь к земле и стараясь не шелестеть толстыми ветками, чтобы разглядеть оставленные в мягкой земле следы от копыт. Кровь застучала у него в висках, когда он увидел то, что искал, – ту же отметину в виде звездочки на внешней поверхности копыта правой задней ноги, которую он засек на месте будущей паромной переправы: следы эти вели в самую сердцевину территории шоуни. Это была всего лишь небольшая щербина, но сомнений у него уже не оставалось.
Воин, соскочив с лошади, отошел от воды в кусты – облегчиться. Не упуская такой счастливой возможности, Роман тихо выскользнул из своего укрытия в зарослях, крепко сжимая рукоятку ножа на поясе.
Поглощенный своим занятием индеец не обращал внимания на нервные взбрыкивания каурой лошади: громко рыгая, он созерцал струю, изливавшуюся из его члена. Он снова что-то довольно пробурчал, но в это мгновение нож Романа глубоко, до самого сердца, проник в его грудную клетку. При этом Роман вогнал свой длинный крепкий палец ему в глотку, чтобы индеец не издал ни единого звука.
Шоуни весь затрясся и задергался, но Роман не выпускал его, пока большое тело не осело безжизненно. Убедившись, что индеец мертв, Роман взвалил его на плечи и отнес в чащу: тащить тело волоком, оставляя на земле следы, было нельзя. А следы от его мокасин наверняка затеряются во множестве других, оставленных на дорожке и на берегу ручья.
Он бросил короткий взгляд на лицо мертвеца: рот у того перекосился, а в глазах замерло легкое удивление ни в чем не повинного человека.
Впервые в жизни ему пришлось побороть в себе ужасное желание резануть острым ножом вокруг черепа шоуни и снять с него скальп. Почувствовав приступ тошноты, он быстро отвернулся, вытер кровь с лезвия ножа о траву и вложил его в ножны. Эта смерть, конечно, не воскресит ни Каллена, ни старого полковника…
Аккуратно забросав тело валежником, он вернулся к индейской лошади. Выкатив глаза, она сделала несколько резких шагов в сторону, но Роман, замедлив ход, осторожно протянул к ней руку. Она ни в коем случае не должна вернуться в лагерь шоуни без седока!
– Хоа, мальчик… – тихо говорил он, надеясь, что сейчас на Тропе никого нет и никто его не слышит. Успокоив животное, он подошел поближе и схватил его за поводья.
Лошадь, изогнув шею, нервно попятилась, но Роман твердо ее держал. Он всегда любил красивых лошадей, и они обычно платили ему тем же, ну а это был настоящий красавец не больше двух лет от роду.
Его собственный гнедой был надежно укрыт среди густых деревьев с милю отсюда к северу: в случае поспешного отхода он всегда мог положиться на него.
Вскоре он нашел надежное, как ему показалось, место вдали от тропинок, ведущих в лагерь индейцев и из лагеря. Стреножив коня, Роман отпустил его пастись, и тот стал срывать нежные листочки с ближайших кустов.
Солнце стремительно клонилось к горизонту, тени под деревьями удлинялись. Роман приближался к лагерю. Он уже различал неясные звуки… смех индеанок, крики играющих детей; время от времени чувствовал запах горящего костра и жареного мяса. Он еще не подъехал вплотную – это казалось ему неоправданным риском. Теперь, когда возмездие свершилось, когда он взял то, что ему было нужно, сохранив собственную жизнь, его неумолимо, против воли, тянуло к индейскому лагерю.
С наступлением темной ночи он осторожно, ползком преодолел последние несколько метров и забрался на небольшой пригорок, с которого весь лагерь был как на ладони, освещенный горящими кострами. Приподняв голову, он увидел прямоугольники вигвамов, которые казались лишь большими темными тенями за языками пламени. Справа от него отдыхала после ужина группа индейцев.
Через мгновение ритмично забил барабан, потом замолк, и запел индеец. Надрывный и ломкий голос старого воина то возвышался, то пропадал – он пел о лучших временах, оплакивая судьбу племени шоуни, – некоторые кланы его уже снялись и ушли на запад от кровавых расправ белых людей. Роман увидел певца: он сидел возле самого большого вигвама, набросив на спину теплое одеяло, – видно, его старые кости постоянно мерзли.
Роман чувствовал, как через шерстяную рубашку впиваются в тело колючки ползучих растений, но лежал не шевелясь. Вдруг им овладела глубокая печаль… Совсем недавно ему пришлось преодолеть соблазн, что не снять скальп с того индейца. Каллен и старый полковник погибли. Черная Акула тоже. И старейшины пели о начале конца гордого народа…
Его внимание привлекли улыбающиеся индеанки с бронзоватой кожей, нянчившие детей. Теперь, когда мужчины поели, они хватали оставшиеся куски, вытаскивали еду из горшков, набивая ею жадные рты… пережевывая пищу для младенцев. Роман заметил стройную молодую индеанку, которая склонилась на своим ребенком и щекотала его толстый животик, звонко смеясь. Как приятен был этот звук в ночном воздухе! И он вдруг подумал о Китти… Мальчик был того же возраста, что и Майкл.
Китти… Боже мой, несчастная Китти! Он не мог забыть ее лица, когда въезжал в Бунсборо, ведя за собой в поводу лошадь Каллена.
…В тот день он выехал из Хэрродтауна в прекрасном настроении: к ним наконец-то приехала сестра Сары с мужем, привезя с собой вещи, которые до сих пор считались большой роскошью на западе, и Сара настояла, чтобы он взял немного шоколада и большой кусок сахара для Китти.
Прибытие родственников, казалось, заставило Сару смириться с переездом в Хэрродтаун, и этим объяснялось его отличное настроение. И еще ему понравилось предложение Джима Хэррода баллотироваться этой осенью кандидатом в легислатуру…
Но в четырех милях от Бунсборо он увидел кобылу Каллена. Ее великолепные черные бока были заляпаны грязью, поводья свободно болтались… и ужас сковал Романа.
Пустив лошадь Каллена вперед, он следовал за ней, осторожно оглядываясь по сторонам, отыскивая взглядом неподкованных индейских пони. Но лишь у будущей паромной переправы он кое-что понял, и если он прав, то двоих здесь убили или тяжело ранили и двоих взяли в плен. Некоторые следы были затоптаны лошадьми из форта, но ему все время попадался на глаза след с примечательной отметиной в форме звездочки на копыте одного из индейских пони.
Роман во весь опор поскакал в Бунсборо, проклиная себя за то, что как и все другие слишком полагался на обманчивую безопасность форта. Он содрогался от мысли, что могло его там ожидать.
Когда он подъехал к воротам, ему показалось, что все хижины на поляне покинуты обитателями. В одном открытом окне сиротливо хлопала на ветру линялая занавеска, а чуть подальше горевший когда-то огонь под чаном с водой давно превратился в холодную золу. В корыте мокло чье-то невыстиранное белье. Вдруг из одной хижины выбежал лохматый мальчишка со стопкой лоскутных одеял и кастрюль. Он пристроился к Роману.
– Мистер Джентри… По-моему, это лошадь Каллена Клеборна, да?
Роман кивнул:
– Что здесь случилось, парень? Беда?
– Погиб Каллен Клеборн. И старый полковник. Их вчера убили индейцы.
Роман натянул поводья. Несмотря на тяжелые предчувствия, он не был готов к такой вести. С минуту он сидел неподвижно, пытаясь осмыслить услышанное. И вдруг его ножом пронзила острая боль понесенных утрат.
– Лучше вам укрыться за стенами, – посоветовал мальчик. – Люди еще опасаются выходить сюда. Мы пока спим на полу в блокгаузе…
А Китти… В ее фиалковых глазах огнем полыхало горе, а бледное молодое лицо светилось новой внутренней силой. Ее не сломить – как плакучую иву, подумал он.
Они всегда слишком хорошо понимали друг друга без слов. Он просто обнял ее, а она ему прошептала:
– Проводи меня до хижины, Роман. Я не хочу расплакаться здесь… на глазах у всех…
Он и сейчас чувствовал полынную горечь этой минуты, и такой она была острой, такой непреодолимой, что он нескоро пришел в себя. Вдруг Роман понял, что в лагере индейцев происходит что-то необычное. Жалобный плач старика вновь сменила дробь барабанов. Они непрерывно гудели, и наконец несколько воинов начали медленный танец. Женщины наблюдали за ними со своих мест.
Танец вел массивный краснокожий, в его ирокезе торчало орлиное перо, до самого пупа свешивалось ожерелье из медвежьих когтей. Он ритмично топтал мокасинами голую утрамбованную землю и высоким голосом выводил жизнеутверждающее песнопение – полную противоположность печальной песне старика. Роман понимал большинство слов.
– Мы прогоним белого человека назад за горный кряж, братья! – пел он. – Мы падем на них как падает мой тотем Орел на свою жертву и раздирает ее клювом и когтями… как мы пали на Кэл-э-вэя и Черную Шляпу…
Роман непроизвольно вскинул голову, сердце его учащенно застучало. Кэл-э-вэй – так они называли старого полковника, а Черная Шляпа, выходит, это Каллен…
Воин, закинув голову, напряженно воздел руки к небу, мышцы на его груди и спине, казалось, вот-вот лопнут, и свирепый вопль вырвался из его глотки. Лицо шоуни исказилось, он бросился к закрытому длинному тенями шесту и, сорвав с него что-то, прыжками вернулся в круг танцоров, яростно размахивая этим предметом над головой. Когда Роман увидел знакомые серебристые локоны – скальп, растянутый на обруче для сушки, – все в нем перевернулось…
Пение становилось все громче, в него вступало все больше голосов, все больше индейцев входило в ритуальный круг… И Роман, отбросив раскаяние из-за охватившего его прежде чувства кровавой мести, поднял ружье и прицелился. Он видел, как голова шоуни дергается в ритме танца, он ждал того единственного момента, когда на мушку попадет точно центр этого блестящего от сала лба… дождавшись, спустил курок.
Роман не видел, как краснокожий упал, – он знал об этом, едва прогремел выстрел. Вскочив на ноги, он понесся прочь, удивляясь минутной полной тишине. Но вот ее разорвали гортанные крики индейцев, пронзительные вопли индеанок, подхватывающих на руки детей…
Роман стремительно мчался, не обращая внимания на хлеставшие ветви, до него доносились громкие причитания по убитому вперемешку с гневными криками, громкий топот сотен мокасин, который становился все ближе и ближе, и от этого ему было не по себе. Он шумно втягивал в легкие воздух, пытаясь на ходу определить свое местонахождение в темноте. Пуля просвистела возле уха… потом вторая, и радостный вопль индейца возвестил, что его засекли.
Метнувшись в сторону, Роман вдруг понял, что скатывается с крутого склона, опасно скатывается на самое дно, задевая на пути острые камни и узловатые корни, больно впивавшиеся в тело. Резкое приземление чуть не вышибло из него дух, но он, превозмогая боль, поднялся на ноги, хватая ртом воздух. Он обрадовался, когда понял, что при падении не выпустил из рук ружье, но даже не успел перезарядить его, как из темноты на него с улюлюканьем набросился индеец, снова сбив с ног.
Они сцепились. Роман, полуоглушенный падением, защищался чисто инстинктивно, пока острая боль от удара ножом в руку возле плеча не привела его в чувство; дернувшись в сторону, он попытался схватить лежавшее на земле ружье. Он уже чувствовал его ногами… дотянулся до него и, описав им полукруг, со страшной силой обрушил приклад на голову индейца над самым его ухом. Тот упал как подрубленное дерево.
А Роман уже несся дальше. Все его чувства были напряжены до предела из-за терпкого вкуса опасности, которую он познал с детства, он даже ликовал внутри. Они, конечно, могут его убить, но он заставит их как следует потрудиться!
Наконец Роман понял, где находится: во многом он должен быть благодарным за это своему падению. Теперь он знал, что возвращается к ручью – на гладкую тропинку, что вела в лагерь. Бегущие вместе с ним по небу облака позволяли ему легче растворяться в тенях. Индейцы уже скакали за ним на лошадях – он слышал их ржание и топот копыт. Если он станет убегать от них на открытом пространстве – ему конец!
Роман, замедляя бег, нырнул в густые заросли. Он знал, что у него остается только один шанс – спрятаться. Разведчик слышал их, слышал, как они прочесывали заросли, как звали друг друга. Однажды его могли настичь, его могло коснуться копыто лошади, когда один особенно храбрый воин проскакал через густые кусты с длинным шестом в руках. Роман неподвижно лежал на земле, не обращая внимания на колючки черной смородины, царапавшие щеки.
Шест дважды прошелся рядом, не задев его, и индеец поскакал дальше.
Роман осторожно полз вперед. Через ветви он видел перед собой ручей. Тело убитого им индейца должно лежать где-то рядом… Он отчетливо слышал преследователей. Если ему удастся добраться до спрятанной лошади – у него появится шанс!
Рана на руке начинала ныть, и он чувствовал, как пропитывается кровью рукав. Роман пошарил вокруг себя, пока не наткнулся на то, что искал, – комок прохладного, сырого словно губка мха. Он крепко прижал его к ране, поморщившись от боли; пот крупными каплями выступил на лбу. Он всегда носил на поясе один-два кожаных ремешка. Отвязав один, он при помощи зубов обвязал его вокруг рукава, чтобы не ерзала эта целебная мшистая масса.
Роман ждал, когда из облаков выйдет луна и когда ее снова закроют тучи, чтобы, выскочив из своего укрытия в густых кустах, перебраться через ручей на другой берег. Но он не успел и пальцем пошевелить: по тропинке со стороны лагеря шоуни вприпрыжку, высунув язык, мчалась гончая сука. Несколько псов бежали за ней.
