Текст книги "Плененные страстью"

Автор книги: Бертрис Смолл

Соавторы: Робин Шоун,Сьюзен Джонсон,Тия Дивайн
сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 24 страниц)

– Ты нашел меня…

– А ты воображала, что не найду?

Княгиня пожала плечами, и цветастые шелковые оборки едва слышно зашелестели.

– Прошло почти три года, – заметила она, не упоминая о его репутации донжуана, всегда готового обольстить и тут же забыть женщину.

– Ты хорошо спряталась, – бесстрастно обронил он.

– Это было необходимо.

Только сверхъестественное самообладание давало ей силы говорить с ним как с чужим, незнакомым человеком. Но как трудно держаться, когда он заполнил комнату своим присутствием, а глаза горят такой яростью, что словно сжигают ее. Когда она способна помнить лишь о сладости его объятий…

– Ты посчитала, мне безразлично то, что сын не знает своего отца?

– Конечно, нет!

– Разумеется, нет, – мягко сказал он, думая о том, что рассказал ему британский консул в Рагузе. – Я слышал, твой муж мертв.

– Да, – выдавила она, с трудом выдерживая беспощадное презрение его взгляда.

– И ты его убила.

Мариана немного помолчала, прежде чем ответить.

– Да, каким‑то образом… можно сказать и так, – призналась она, слегка вздернув подбородок, чтобы выстоять против его обвинений. – А ты проделал этот путь, чтобы обличить меня?

Она не позволит делать из себя злодейку и убийцу, что бы он там ни утверждал.

– Если это так, желаю тебе благополучно вернуться в Англию.

– Какой цвет настоящий? – осведомился он, показывая на ее светлые волосы.

– Это так важно? – раздраженно процедила она.

– Просто я помню тебя другой, – тихо пояснил он внезапно изменившимся голосом, в котором снова прозвенели доброта и тепло, голосом, который она помнила со времени, проведенного в Вудхилле. – Так ты надела мое ожерелье в тот парижский вечер?

Мариана вынуждала себя держаться отчужденно, хотя хрипловатый тембр пробуждал поток воспоминаний, казалось, навеки умерших.

– Я часто ношу его, – пояснила она.

Каждый день. Каждый Божий день, хотя этого она ему не скажет. Но его подарок стал единственным талисманом, надежной опорой в ее одиноком мире.

– Тебе следовало написать. По крайней мере когда родился наш сын.

– Я хотела. И не только написать, – вздохнула княгиня, – но обстоятельства не позволили. У меня нет личной жизни, Хью. Ты должен это понять.

– Как и у меня. С тех пор как ты исчезла, я тосковал по тебе, – прошептал маркиз. Он стоял неподвижно: высокий, смуглый, греховно‑красивый, совсем такой, каким она его помнила. А его слова… мечта, воплощенная в жизнь…

– А я не смела тосковать по тебе. Мне не позволяли, – слегка улыбнулась она, начиная надеяться, что Господь, может, все‑таки ответил на ее молитвы.

– Григорий…

Ее улыбка стала чуть шире.

– Он не дает угаснуть моему чувству долга.

– А я в это время был вдали от сына и не видел его первых шагов.

– Прости меня за это. Но моя жизнь должна быть принесена в жертву этому…

Мариана показала на широкие окна, за которыми раскинулся город.

– Кроме того, я думала, что ты довольно скоро утешишься и найдешь себе другие развлечения.

– А ты? – внезапно взорвался он. – Ты сумела найти себе другие развлечения?

– Если хочешь знать, я жила строже монашки, но считала, что ты, как всегда, ищешь свои обычные удовольствия… привычка – вторая натура…

При мысли о его бесчисленных похождениях уже привычная ревность опалила душу.

– Интересно, сколько детей у тебя появилось за последний год? – вызывающе добавила она.

Слово «монашка» проникло в сознание, мгновенно уничтожив досаду и горечь.

– Что ты скажешь, если я останусь?

– Сначала ответь мне!

– Ни одного. Ни одного ребенка, – подчеркнул маркиз, сознавая, что она имеет право подозревать его во всех грехах. – С тех пор как ты сбежала, я не спал с женщиной.

– А до меня доходили совсем иные слухи.

– Видимо, Григорий нагло лжет, – с вкрадчивой злобой заверил маркиз.

– Это не Григорий.

– Значит, другой советчик, который теперь вертит тобой и вмешивается в твою жизнь!

– Я сама решила вернуться. И мной никто не управляет.

– В таком случае ты – хозяйка своей судьбы, – деловито отметил маркиз. – Ты меня любишь? – Он тут же понял, что не стоило спрашивать об этом таким ледяным тоном, и, немного смягчившись, умоляюще повторил: – Ты меня любишь?

Мариана зачарованно смотрела в прекрасные темные глаза, прежде чем тяжесть долга и ответственности вновь легла на плечи свинцовым грузом. Она поспешно отвернулась.

– Я не спрашиваю, позволено ли тебе меня любить, – мягко пояснил он. – Только любишь ли ты?

Она снова подняла на него взгляд, в котором сияли тепло и нежность.

– Ты знаешь ответ.

– Годы и беды сбили с меня спесь, – с улыбкой сожаления признался маркиз. – Я хочу слышать…

– Я люблю тебя, – прошептала она, вдруг показавшись ему совсем юной и беззащитной. – Люблю тебя сейчас, любила вчера и буду любить через тысячу лет. Всегда и навеки.

– Три года – бесконечно долгий срок для разлуки с тобой, – тихо обронил он, потягивая ей руку. – Временами я почти терял рассудок.

Видя, что она все еще колеблется, Хью двумя широкими шагами перекрыл расстояние между ними и сжал ее в объятиях, словно ни этих лет, ни политических интриг, ни бесчисленных стран попросту не существовало. Словно они опять оказались в Вудхилле и солнце с небес сияло только для двоих.

– Я отчаянно люблю тебя! Так, как только мужчина способен любить женщину, и готов разделить с тобой все невзгоды и радости, – бормотал он, прижимая ее к себе.

– Жить здесь – все равно что на вулкане. Это опасные места, – предупредила она.

– Значит, моему сыну не помешает лишний опекун и защитник.

– Так ты решил остаться? – ахнула она.

– Ради тебя я готов на все. Тебе следовало бы спросить меня об этом три года назад.

– Я боялась. Прости меня… за все… то есть почти за все.

Невероятно счастливая улыбка озарила ее прекрасное лицо.

– Сава похож на тебя как две капли воды… даже если бы ты захотел, не смог бы отрицать свое отцовство. И он всегда старается настоять на своем, совсем как ты. Хочешь его увидеть?

– Даже Григорий со всем своим воинством не смог бы меня удержать, – усмехнулся маркиз. – Странная штука – любовь.

– И временами бывает хуже всякой пытки.

– Была. Отныне все изменилось! – жизнерадостно объявил он, подхватывая ее на руки. – И теперь счастливее нас нет никого на свете.

Едва завидев отца, Сава заулыбался, протянул ему пухлые ручонки и повторил слово «папа», которому научила его мать.

Не стыдясь заблестевших слезами глаз, Хью повернулся к княгине и, прошептав «спасибо», прижал к себе малыша. Тот доверчиво прильнул к его груди. Хью принялся тихо рассказывать ему о своем путешествии, о поездах и кораблях, и не прошло и получаса, как отец с сыном были полностью поглощены механизмом забавной игрушки – заводного автомобиля. Сосредоточенные лица были настолько одинаковыми, что княгиня не сводила с них потрясенного взгляда. Неужели кровь рода Кру действительно так чиста?

Две темноволосые взъерошенные головы склонились над машиной. Две пары черных глаз рассматривали каждую деталь, и когда игрушка с шумом промчалась по полу, оба самозабвенно расхохотались В этот день Хью Долсени и князь Сава стали друзьями навеки, и маркиз Кру согласился на роль законного опекуна ребенка: наставлял, заботился и безмерно любил.

Когда князю исполнилось пять, Мариана и Хью обвенчались. От этого счастливого союза родилось еще трое детей. Семейство продолжало жить в горном княжестве, вдали от потрясений, происходивших в соседних странах, и только когда Версальский договор вновь перекроил карту Европы, последние балканские карликовые государства исчезли с лица земли. Тогда маркиз, унаследовавший от отца титул герцога, увез семью домой, в Англию, в одно из родовых поместий. Герцог и герцогиня Тимерли вместе со своими детьми вели спокойное, уединенное существование.

Полное любви.

И жизнь в провинции, на которую когда‑то решился Хью от скуки и досады, превратилась в благословенное, добровольное уединение.

Тия Дивайн
Тайные желания

Глава 1

– Если меня вынудят выйти за этого человека, я никогда, ни за что не позволю ему прикоснуться ко мне…

Ну вот, она все сказала. И любой ценой настоит на своем. И теперь она стояла перед Кортлендом Саммервилом, хрупкая, неподвижная, словно скала, окутанная вуалью, собственной гордостью и стальной решимостью не поддаваться чужой силе.

Он не тот, чьей женой она должна стать. Настоящее чудовище… и ее отец принес дочь в жертву, хотя она не могла видеть так называемого жениха и не желала обращать внимания ни на забитую людьми церковь, ни на терпеливо ожидавшего священника. Ее не оставляло странное ощущение, что она никак не может очнуться от дурного сна.

Она ненавидела его. И ненавидела Жерара Ленуа, человека, которого любила. Того, кто спокойно стоял рядом и не препятствовал отцу отдать ее Корту. Невероятная, непростительная подлость. Он даже не пытался бороться за нее, и она никак не могла понять почему.

И чувствовала себя так, словно находится одна в этой церкви и рядом нет никого, а человек, который шел вместе с ней по проходу и вручал жениху, – всего лишь посторонний. Незнакомец.

Она слышала слова службы, слышала сильный жесткий голос Корта, повторявшего обеты любить, почитать и заботиться, и сердце ее болезненно забилось.

Неужели она действительно надеялась, что он откажется? Откажется взять ее.

О Господи, забери меня к себе…

Или что Жерар в последнюю минуту придет на помощь и спасет ее?

Жерар… не кто иной, как жалкий трус, готовый пресмыкаться перед богатством и влиянием семьи Корта и волей ее отца, так страстно желавшего этого брака, готового ради этого идти по трупам.

– Дрю Каледон, берешь ли ты Кортленда Саммервила… Она слегка покачнулась. Все так нереально… будто она смотрит пьесу… со стороны… и кто‑то другой отвечает священнику…

Этот кто‑то выдохнул:

– Беру…

Оживившийся священник громко провозгласил их мужем и женой.

Кто‑то повернулся, и святой отец представил новобрачных собравшимся гостям.

Кто‑то другой. Кто эта девушка?

Нужно отдать должное Корту, он не сделал попытки поцеловать ее и лишь слегка нахмурился. Хотя выражение его лица оставалось бесстрастным, застывшим, как на картине. Представить невозможно, что он дотронется до нее, хотя по условиям брачного контракта, подписанного отцом и Кортом, он имел полное право овладеть ею. А она была обязана подчиняться.

Высечено на камне. Он может делать с ее жизнью все, что пожелает.

Господи Боже!

Невозможно представить…

Она положила ледяную руку на сгиб его локтя и позволила увести себя из церкви, под палящее солнце, в невыносимую луизианскую жару. Жару, ударившую в лицо, удушливую, непробиваемую, обволакивающую. А еще предстояло выдержать свадебный прием; как бы ни приходилось тяжело, приличия необходимо соблюдать.

Новобрачные терпеливо ждали, стоя на нижней ступеньке паперти, пока подбежавшие соседские девочки усыпали их путь розовыми лепестками.

Ее отец и Корт… тщательно следуют этикету… все, только чтобы заткнуть рты сплетникам и сделать убедительный вид, что свадьба настоящая.

Она медленно шагала вслед за детьми, не поднимая глаз, машинально пересчитывая порхающие лепестки. Гости валом валили за новобрачными.

Жерар, любовь моя…

Любовь, недостаточно мужественная и сильная, чтобы спасти меня от этого кошмара.

Позади церкви слуги из Уайлдвуда под руководством жены священника воздвигли в саду настоящий свадебный павильон.

Я не хочу этого, не хочу…

Люди, которых она знала с детства, подходили с поздравлениями, радуясь за нее, желая счастья и благоденствия, завидуя чужим страстям. Все обожают любовные истории, но самое главное – благословляют идеальный династический брак.

Разумеется, это одна из причин, почему Корт согласился на предложение отца.

Я этого не забуду. Я всего лишь товар, имеющий определенную цену. Такой же, как мешок риса или хлопковая кипа. Я стою ровно столько, сколько ушло у Корта на то, чтобы заплатить отцовские долги и приобрести половинную долю в Оук‑Блаффс, а заодно получить бесплатную экономку, управляющего и любовницу в одном лице, а со временем и наследника.

Но какая от этого прибыль мне?

Необходимость терпеть ласки человека, которого я презираю. Брак, положение и потеря истинной любви.

Неужели я когда‑нибудь найду в себе силы простить его? Как он мог использовать подобным образом моего отца?

Корт искоса наблюдал за ней; курсируя между гостями, принимая поздравления, она физически ощущала непроницаемый взгляд этих темных бездонных глаз.

Она взяла себя в руки. Нужно держаться. Ей не хочется ни есть, ни пить, хотя на столах достаточно еды, чтобы кормить весь приход в течение месяца. Что ж, Корт обо всем позаботился. Таковы обычаи. Ожидания каждого должны быть оправданы.

Все, кроме моих.

Она машинально приняла стакан кофе с молоком.

Он потребовал, чтобы свадьба была рано утром. Потом, после приема и завтрака, новобрачным предстояло отправиться в Уайлдвуд, где они проведут две недели в одиночестве, с самым минимальным штатом слуг.

Он распланировал все.

Она наблюдала за ним так же настороженно, как и он за ней. Невозможно отрицать, что Кортленд Саммервил обладает почти военной осанкой, внушительной внешностью и элегантностью манер, способными привлечь любую женщину. Все незамужние особы в приходе готовы были броситься ему на шею и страдали втихомолку, как влюбленные школьницы. Даже сейчас они поглядывали в его сторону, словно еще не осознали, что он уже сделал выбор, и до сих пор питали напрасные надежды на то, что все изменится.

Запретные мысли…

О Боже… Жерар…

Острая боль пронзила сердце. Навсегда разлучиться с Жераром, мягким, милым, добрым Жераром, с его нежными поцелуями и неутомимыми руками. Он знал, как уговаривать, обольщать, когда настаивать, когда ожидать, когда молить…

Не бандит вроде Корта. Настоящий джентльмен, пусть и сделавший себя сам.

И может, именно за это она полюбила Жерара. Он сумел подняться над обстоятельствами, тяжелым трудом заработать богатство, репутацию и славу.

И ничего не воспринимал как должное. Даже ее. Он собирался жениться на ней. Все было решено.

Не надо! Не думай об этом!

– Дрю?

Рядом стоял Корт. Когда он успел подойти?

Она вымучила слабую улыбку.

– Да, Корт?

– Надеюсь, ты всем довольна?

– Прекрасный прием, – похвалила она, стараясь вкладывать в слова как можно больше искренности. Да, в общем, и не было нужды лгать. Все просто идеально.

– Ну? Почему бы тебе не притвориться, что и остальное тоже прекрасно? – резко бросил он. – Выглядишь так, словно заблудилась в лесу, и чужая на собственной свадьбе. А это мне не слишком приятно.

Вот и началась жизнь во лжи.

Она гордо выпрямилась. Ну нет, она никому не позволит топтать себя ногами, хотя он и пугает ее до смерти.

– Надеюсь, ты не ожидаешь, чтобы я разыгрывала роль влюбленной женушки? – прошипела она.

– Думаю, ждать этого осталось недолго. Не волнуйся, ты меня обязательно полюбишь.

Спесивый, надменный осел!

– Я исполню свой долг, ни больше ни меньше. Это брак по расчету, и я постараюсь выполнить условия контракта, но лезть из кожи не собираюсь.

Ее трясло от гнева. До сих пор она ничем не показала, как оскорблена и унижена сговором отца и Корта.

– Как интересно! У лани прорезались зубки?

– Ты еще не знаешь, как лань может кусаться! – с бешенством прошипела она.

– Надеюсь, – весело кивнул он.

– Не смей!

– Нет! – Он грубо стиснул ее руку. – Это ты не смей! Теперь ты принадлежишь мне, маленькая лань, и, как сама сказала, выполнишь все до одного пункты контракта.

Предчувствие неминуемой беды вновь охватило ее. Близится час, когда они должны уехать, и она не знала, как его оттянуть.

– Я для тебя – только дорогая игрушка, собственность, сосуд, в который можно излить свое семя и ждать наследника!

– Не только. Еще и самый верный способ расширить границы моей империи, не забывай этого, – ядовито напомнил он. – Половинная доля в Оук‑Блаффс. Твоему отцу больше пальцем о палец ударить не придется. Разве не в этом смысл нашего союза?

– Весь смысл – в уплате его игорных долгов! И ты прекрасно знал, что делаешь, когда дал ему денег взаймы, а потом потребовал возврата долга. Что еще ему оставалось делать?

– Но он первый предложил мне жениться, – спокойно возразил Корт. – И настойчиво добивался согласия.

– Ты воспользовался его положением.

– Мы просто поговорили по душам, Дрю. Ничем я не пользовался. Всего лишь спас жизнь и репутацию твоего отца.

– Чтобы взамен наполнить сундуки, согреть постель и заселить детскую.

– Я считаю это вполне справедливой сделкой, Дрю. Тебе следовало бы гордиться таким предусмотрительным мужем.

Знакомая ярость захлестнула ее. Какой смысл спорить с ним? Он воображает себя ее спасителем, хотя отец по уши у него в долгу. Ни она сама, ни отец не способны на подобную «предусмотрительность». Значит, все это придумал Корт.

– Я никогда не прощу тебя! Его глаза опасно блеснули.

– Мне все равно, – жестко бросил Корт и, помня, что кругом люди, улыбнулся так ослепительно, словно Дрю только что призналась ему в любви. Потом безжалостно впился губами в ее губы, пожал плечами и отошел.

– Моя дорогая!

Ее отец, с его мягким, убеждающим тоном и неопровержимыми аргументами. Такой счастливый, словно дочь вышла замуж по страстной любви и сама выбрала Корта.

– Ты делаешь все, как нужно.

– Ради кого? – с горечью обронила она. Ах, разве не ясно, что она готова на все для отца! Даже стать собственностью Корта, с тем чтобы жизнь папочки могла вновь войти в прежнее русло. Если не считать одного условия: никогда больше не играть.

А что, если он нарушит обещание? Что, если ее беспринципный, бесшабашный отец отправится в Новый Орлеан и вновь поставит на какую‑нибудь лошадь? И проиграет. Что тогда будет?

Но стоит ли гадать? Корт предъявил отцу ультиматум, записанный к тому же в контракте. На первый раз он заплатит… из чувства долга, на второй – из жалости, а на третий – заберет всю плантацию, оставив Виктора ни с чем.

А Виктор не тот человек, который привык к нищете. Угроза напугала его. И даже тот факт, что у него есть еще две возможности выиграть целое состояние, – не более чем пустые мечты. И те несколько месяцев после заключения контракта, когда Дрю и половина Оук‑Блаффс перешли к Корту, отец вел себя безупречно: занимался делами, разливался соловьем, расписывая, сколько денег положил Корт в его банк, хотя знал, что он потребует отчета за каждый цент.

Именно Корт утверждал, что так сотрудничают все партнеры. Все должно записываться, никто не обязан доверять честному слову компаньона. Тогда не будет никаких недоразумений.

Только как вышло, что она попала в смертельную ловушку?

«Цена была слишком высока», – в отчаянии подумала она, когда отец прикоснулся губами к ее щеке. Ее тело. Ее верность. Ее жизнь.

Но отец оказался в безвыходном положении. Ростовщики жаждали его крови. Он потерял прибыль от трех сезонов, и деньги было необходимо выплатить. А какой выход может быть легче и лучше, чем союз двух самых влиятельных и богатых в приходе семейств?

А она…

О, для нее все сложится идеально, так сказал отец. Она будет обеспечена, и ему никогда больше не придется беспокоиться о дочери.

Дрю вспомнила, как оцепенела от ужаса и негодования, услышав, что будет обеспечена. Кортлендом Саммервилом. Кредитором отца. Другом отца.

– Ты сегодня неотразима, – заметил Виктор, гладя ее затянутую в шелк руку.

Он повторяется… несколькими часами раньше, когда вел ее в пене подвенечного платья к алтарю, где стоял Корт, все твердил то же самое.

– Спасибо.

Что можно сказать отцу, считавшему, что принесенная ею жертва не что иное, как истинное благословение?

– Скоро ты окажешься в своем новом доме, в уюте и безопасности, – продолжал отец. – Не могу сказать, как я счастлив!

Бьюсь об заклад, так оно и есть.

Эта мысль потрясла ее. Она никогда, никогда в жизни не осуждала отца.

Но это было до того, как она обещала любить, почитать и слушаться его злейшего врага.

– Значит, ты счастлив, отец? – негромко спросила она.

– А ты нет? – удивился он, словно с самого начала считал ее своей союзницей.

Дрю отвела глаза. Лгать с каждой секундой становилось все легче. Корт мог забрать все в уплату долга, но потребовал лишь половину Оук‑Блаффс – и ее.Она сменила одну золотую клетку на другую. Правда, эту другую уже занимает коварный тигр.

– Я… я довольна. Это наилучшее решение.

– Позволь ему позаботиться о тебе, Дрю. Он в самом деле неплохой человек.

Он чудовище.

– Уверена, что мы прекрасно поладим.

– Если бы ты только захотела, вы могли бы полюбить… он страстный человек, ты это поймешь.

Дрю вздрогнула. Ничего не скажешь, отца романтиком не назовешь. Он вовсю наслаждался жизнью, когда была жива мать. Именно она управляла плантацией и держала при себе все свои эмоции, чувства, добрые и недобрые.

Страсть никогда не посещала супругов, если не считать несчастного тяготения отца к игре. Да, это влечение было истинным, стоившим самого бурного любовного романа. Оно затягивало его, соблазняло, держало в своих путах. Роман всей его жизни, возможно, еще не закончившийся.

Кто способен добровольно поддаться столь неуправляемым чувствам?

Тебя затянет пучина, выбросит на берег, обессиленного, с переломанными костями или мертвого.

Но не меня. Не меня.

И тут нахлынула мысль, непрошеная, нежеланная, неожиданная.

Есть только один способ выдержать это.

…Как мать. Совсем как мать. Отстраненная. Сдержанная. Решительная. Респектабельная.

…теперь она поняла…

Только на это и может надеяться женщина. За целое тысячелетие ничего не изменилось.

Дрю вызывающе вздернула подбородок.

– Весь приход Сент‑Фобонна знает, какой энергичныйчеловек Кортленд Саммервил.

– Какой стыд, Дрю! Порядочная дама никогда не слушает сплетен. Отныне ты обязана всеми силами защищать мужа. Никогда этого не забывай, дорогая. Независимо оттого, прав или не прав твой муж.

Отец обернулся в ту сторону, где Корт толковал о делах с соседними плантаторами.

Мой муж… о Боже, мой муж!

Ужасно…

Ей хотелось бежать. Господи, ей больше всего на свете хотелось бросить все, и бежать, и предоставить отцу самому отвечать за свои слабости и глупость.

Но от Корта не скроешься. Он так же неизменен, как солнце и луна, и осведомлен о каждом ее движении… и, кажется, умеет читать мысли.

«Не двигайся, – словно предупреждал его бесстрастный взгляд. – Не смей шевельнуться без меня. Теперь ты моя. И я могу делать с тобой все, что захочу».

Отец направился к Корту, стоявшему среди самых влиятельных в приходе людей, и она почувствовала, как лишилась последнего якоря. Он уплыл от нее, притянутый мужскими делами и самым мощным магнитом – Кортом.

Он тверд, как железо, и так же бесчувствен. В значении его взгляда трудно ошибиться. Едва отец присоединился к толпе, Корт отошел и направился к ней.

А она… она словно приросла к месту, ожидая, пока он соизволит приблизиться.

Ее муж…

Ноги отказывались ее держать. Она сознавала, что бледна как смерть, а пальцы трясутся.

– Ты так прекрасна, любимая, – пробормотал Корт, протягивая руку.

Дрю ничего не оставалось, кроме как взять ее. Он в одно мгновение мог лишить ее отца крова и дома. Самое малое, что могла сделать Дрю, – сжать руку мужа.

Вместе они зашагали к людям, и розовые лепестки снова посыпались дождем. Сигнал, что пора уезжать.

Иисусе… так скоро…

Экипаж остановился перед церковью. На козлах сидел Айзек, одетый так же строго, как Корт. Ноги Дрю снова подкосились.

Пора выполнять обещания. Время истекло. Время – мой враг.

Корт подсадил ее в коляску, сел сам. Айзек взмахнул поводьями, и колеса застучали по дорожке, ведущей к далеким садам.

Она повернулась, чтобы взглянуть на поредевшую толпу гостей, увлеченно махавших вслед. И тут заметила человека, метнувшогося в тень деревьев.

Жерар все‑таки пришел, о Господи, Жерар пришел. Он все время был неподалеку, страдал с ней, за нее, столь же беспомощный и несчастный, как она.

О, Жерар… любовь моя… спасибо, любовь моя…

Он пришел. Он все видел. Он мучился. Но не позволил ей пройти через это в одиночку.