Текст книги "Звезда балета"
Автор книги: Берта Рэк
сообщить о нарушении
Текущая страница: 9 (всего у книги 17 страниц)
На ее часиках была половина двенадцатого.
«О, а я думала, что около часа… Так это тот джентльмен наверху? – размышляла Риппл. – Теперь меня не удивляют слова хозяйки, что я услышу его, когда он вернется. У него там гости; интересно, сколько их? Судя по размерам комнаты, там может поместиться человек двести, и по шуму на то похоже. Что за звуки? Граммофон, саксофон, – перечисляла она, – гребенка… да, я знаю, это гребенка, покрытая папиросной бумагой, на такой играл Рекс. Остальные просто вопят. Дикий концерт! Удивительно, что они в этом находят?».
Риппл снова улеглась и подумала, что это просто возмутительно с их стороны, кто бы они ни были. Однако она продолжала не без интереса прислушиваться к звукам ночного веселья в комнате наверху, где всю предыдущую неделю стояла такая мертвая тишина. Риппл не могла удержаться, чтобы не вторить тихонько голосам, поющим веселые популярные песенки тех лет. Этот странный концерт с участием многих мужчин слушала девушка, о присутствии которой они и не подозревали, слушала возбужденная, с блестящими глазами, отделенная от них перегородкой, с одной стороны которой были доски пола, а с другой – синий, раскрашенный, усеянный звездами потолок.
Риппл невольно улыбнулась, услышав затем радостный гул многих голосов – видимо, молодые люди с воодушевлением беседовали. Из общего шума время от времени вырывалось то особенно громкое восклицание, то раскатистый смех.
«Над чем это они?» – удивлялась Риппл.
Удар послышался над ее головой, упал второй кусок крашеной штукатурки. Среди отдаленного гула раздался звон тарелок и позвякивание о поднос стаканов. Зашипел сифон с газированной водой.
«Ужинают, – подумала Риппл. – Я тоже голодна».
Девушка спрыгнула с постели и побежала в кухню; там она нашла печенье и яблоко. Риппл жевала, сидя в постели, чувствуя, как ее наполняет странная детская радость; казалось, и она почти участвует в пирушке. Окно было широко раскрыто; через него доносился чуждый ей запах табака. Шум над ее головой продолжался – голоса, громкий смех, стук, топанье и звон посуды. Внезапно стало тихо; видимо, двигали стол; зазвучали струны.
«А, концерт еще не кончился, – подумала Риппл, снова ложась на подушки. – Они собираются исполнить довольно красивую песенку».
С волнующими переливами аккомпанемента слился задушевный печальный голос тенора. Он грустно пел песню, которую любит поколение, не знающее Суинберна. Насмехаясь над собственным любовным призывом, он пел:
Но я буду помнить твои поцелуи!
Даже тогда, когда ты забудешь мое имя!
Риппл, позевывая, думала: «Как это смешно. Как будто можно забыть имя того, кто тебя когда-то целовал!»
Засыпая, она снова стала думать о Викторе. Она уснула до того, как кончилась пирушка, и снова проснулась от шума шагов на лестнице, возле ее двери, от крика молодых голосов: – Спокойной ночи, друзья мои. Доброе утро!
Риппл повернулась на другой бок и проспала до завтрака.
VII
Ее хозяйка, видимо, уже переговорила с жильцом верхнего этажа и сказала ему о новой соседке, которую он, должно быть, потревожил; тот выразил свое глубокое сожаление и пообещал, что больше такое не повторится.
– Но чего стоят их обещания, мисс? – покорно сказала хозяйка.
Было воскресенье, и к чаю пришел Виктор. Риппл забыла беспокойную ночь, забыла то странное, веселое возбуждение, с которым слушала невидимых певцов и закусывала, когда они ужинали. Она только рассказала Виктору, что видела очень странный сон.
– О! Не видела ли моя девочка во сне меня?
– Виктор, мне снилось, что ты умер! Мне снилось, что я вижу твои похороны!
– Это к счастью, любимая! Сны всегда расходятся с действительностью, не правда ли?
– Надеюсь, что так, уверена в этом, – сказала Риппл. Она слегка вздрогнула: они сидели рядом, и он одной рукой обнимал ее. Виктор мертвый? Нельзя себе представить это. Она посмотрела на его свежее, цветущее, пышущее здоровьем лицо; он показался ей воплощением жизни. Она подумала, что умрет сама, если он умрет. Подумать только: увидеть во сне похороны Виктора!
– Похороны во сне означают скорую свадьбу, – сказал он через некоторое время. – Например, нашу.
– О, но это еще будет не так скоро, Виктор.
– К несчастью, это правда. – Лицо его омрачилось. – Как бы я хотел, чтобы время не так долго тянулось! Мне тягостно это ожидание, дорогая Риппл, а тебе?
– Нет, – невинно и откровенно сказала Риппл.
– Нет? – нахмурившись сказал он, не веря своим ушам. – Тебя не тяготит это? То, что мы всегда должны расставаться? Все так неопределенно, и я не знаю, когда все устроится. Что я не могу даже обручиться с тобой, и у нас все еще продолжается «сговор»…
– Но ведь это не только из-за того, что у нас пока нет денег, – напомнила Риппл, – но и потому, что, по мнению родителей, я еще слишком молода.
– Слишком молода! – в отчаянии пробормотал капитан Барр. – Многие девушки выходят замуж в восемнадцать лет. Моя мать вышла замуж в таком возрасте. Ей не было девятнадцати, когда я родился. Подумай, как она была счастлива! Клянусь, дорогая, будь у меня деньги, я бы сразу отправился в Уэльс и переговорил бы с ними относительно того, слишком ли ты молода для замужества. Тебе будет девятнадцать в июне. Мучиться столько времени, когда мы – все друг для друга, когда мы могли бы счастливо жить вместе. Это бессмысленно, Риппл, моя дорогая, любимая девочка!
Риппл не была бы женщиной, если бы не просияла от удовольствия, услышав такие слова из уст возлюбленного. Она чувствовала свою значимость, знала, что ее обожают, что ее желают. Это было изумительно! Ей тоже показалось, что ждать приходится слишком долго.
И все-таки жизнь Риппл была в то время полна. Счастливая жизнь, в которой соединялись труд и любовь, балет и Виктор, дружба и поддержка русских артистов и теплое отношение миссис Барр. Жить в Лондоне было увлекательно и интересно. В провинции у Риппл остался любимый родной дом, от которого она теперь была просто в восторге (как все девушки после того, как покинут родное гнездо). Иногда ей казалось, что у нее есть все и она, Риппл, по-настоящему счастлива.
VIII
Однажды, возвращаясь с репетиции, она столкнулась с шумной компанией, спускавшейся со второго этажа. Молодые люди сбегали вниз по лестнице с таким шумом, как будто уголь высыпали в подвал, и Риппл не могла удержаться от смеха. Их было, вероятно, много, они стремительно неслись вниз по ступенькам, смеясь и болтая на ходу, так что не заметили Риппл, которая в своем ржаво-красном пальто спокойно поднималась к себе.
Сначала высокий молодой человек в обычном пальто и серой шляпе, как у Виктора, налетел на нее и чуть не сбил с ног.
– О, простите! – смущенно воскликнул он, снимая шляпу и обнажая гладко причесанную светловолосую голову, и побежал дальше, оглядываясь и восклицая: – Мы должны торопиться, если хотим успеть… скорее, Питер!
Другой, длинноногий юноша, бежал, сильно стуча каблуками, тоже едва не столкнулся с Риппл и тоже пробормотал: – Простите.
Риппл, прижавшись к стене, подумала: «Что будет дальше? Их здесь, кажется, много».
Однако по стуку двери наверху она поняла, что их не так уж много. Знакомый голос весело запел:
Но я не помню твоих поцелуев…
Третий молодой человек летел вниз по ступеням, перескакивая через две-три сразу. Прыгая, держась за перила, он тоже почти налетел на девушку, стоявшую в стороне, прежде чем успел ее заметить. И тут, не так как другие, он не воскликнул «Простите!» и не пробежал мимо. Протянув вперед руки, чтобы не столкнуться с Риппл, этот молодой человек быстро взглянул на нее и обхватил ее руками. Она не успела вымолвить слова, как он сердечно, горячо ее поцеловал. Неужели это правда? Не померещилось ли ей это? Прежде чем она успела вырваться, он восторженно воскликнул:
– Риппл! Это Риппл, не правда ли?
Риппл, побледнев, взглянула ему в лицо. У него была слегка загорелая кожа, на голове – плотно сидящий кожаный шлем, какие носят мотоциклисты и гонщики. Риппл, еще не придя в себя от неожиданности, воскликнула в таком же восторге, как и он:
– Стив!
Стив Хендли-Райсер прокричал весело, быстро, словно стуча палкой по перилам:
– Риппл, это поразительно! Не могу остаться сейчас! Нет ни одной свободной минуты. Увижу вас завтра утром. До скорого свидания, Риппл!
Риппл вошла в комнату, села на диван и засмеялась, едва переводя дух, затем она громко сказала:
– Стив! Стив! Как он изменился!
ГЛАВА IX
СОВРЕМЕННЫЙ МЕРКУРИЙ
I
Она нашла его изменившимся. Однако в нем еще много осталось от бывшего товарища ее игр, партнера по теннису, кавалера в танцах, каким был Стив в течение того семестра, когда ему пришлось временно покинуть Чертерскую школу. Он был таким же живым, робким, как-то по-особому симпатичным, так что женщины и дети обращали на него внимание там, где проходили мимо более красивого мужчины. И странно: выражение его лица время от времени менялось, и тогда он казался то спортсменом, то мечтателем, то самым заурядным энергичным молодым человеком. У Стива сохранилась еще любовь к книгам, влечение к поэзии и романам, которым отличался мальчик, обратившийся к Риппл со словами: «Послушай, ты читала сонеты Шекспира? Они замечательные!»
Все эти черты характера в нем остались, но Риппл поначалу не заметила и не почувствовала их. Она только увидела, что Стив уже не так застенчив, больше и охотнее смеется с друзьями, что у него теперь нет времени для чего-либо, кроме специальных журналов. Вдобавок ко всему, он говорил на каком-то новом, непонятном Риппл языке. Стив болтал с приятелями на жаргоне, в котором она могла уловить только отдельные слова: «заставил ее сделать четыре тысячи оборотов… я во второй раз одолел этот холм, она должна была вполне сделать около пяти…». Это были термины его профессии, точно так же, как «арабеск» или «па-де-де» были балетными терминами в речи Риппл.
Когда квартирная хозяйка Риппл говорила ей, что верхний жилец имеет дело с мотоциклами и рискует свернуть себе шею, она имела в виду, что он работает в фирме, производящей мотоциклы, и испытывает их скорость и надежность. Стив разъезжал повсюду, устанавливая рекорды для различных машин на особых подъемах и на специальных дорогах. Он был профессионалом в своем деле.
Время от времени молодой человек появлялся в промасленной тужурке, согнувшись над рулем; затем несся по лестнице к себе в комнату, чтобы принять горячую ванну, переодеться в вечерний костюм и снова отправиться на какую-нибудь вечеринку со своими товарищами, мотоциклистами или авиаторами. Потом он снова преображался в несущуюся вперед массу, облаченную в хаки и прикрепленную к колесам, превращался в машину, в олицетворение стремительного ветра.
То он поглощал закуску и пиво в каком-нибудь сельском кабачке, в двух часах езды от города, то ужинал в «Савойе». Его несмолкающая речь, быстрая, неясная, как отрывистые удары по перилам, взрывы смеха, сливающиеся с поспешными шагами по лестнице; его полузакрытое шлемом лицо, на котором видны были только розовые улыбающиеся губы, запах масла и бензина, веселая манера здороваться – все это создавало впечатление быстроты и изменчивости, полета птицы. Таким видела Риппл в ближайшие недели своего друга детства Стива Хендли-Райсера.
Только постепенно ей удалось узнать от него, чем он занимается, узнать, что его красивая мать, овдовев, снова вышла замуж и уехала в Испанию, что Стив по собственной прихоти оставил министерство иностранных дел, находя свое теперешнее занятие более интересным. Но он уже самостоятельно кое-что зарабатывал («350 фунтов, точнее говоря»); теперь, когда ему исполнился двадцать один год, он понял, что жизнь сама по себе интересна, только бы иметь побольше времени.
Все это он откровенно рассказал Риппл позже.
II
После первой их встречи на лестнице однажды утром раздался стук в ее дверь. Риппл сидела в это время за завтраком у себя в комнате с желтыми стенами, с черными пантерами по фризу, синим потолком и серебряными созвездиями.
Открыла горничная-француженка. В дверях стоял Стефан Хендли-Райсер, Меркурий двадцатого века, в кожаном шлеме мотоциклиста, который очень ему шел, в когда-то белом свитере обтягивавшем его стройную фигуру, в старых коротких штанах и в столь же поношенных ботинках. Единственной щегольской частью его спортивного костюма были кожаные перчатки. На лице молодого человека сияла широкая улыбка.
– Доброе утро, – поздоровался он с горничной по-французски. – Мадемуазель?.. – Затем, увидев Риппл, обратился к ней: – Риппл, скоро вы будете готовы? Я должен поспеть к старту, к девяти, а теперь семь…
– К старту? – повторила Риппл, поднимая глаза от фруктов и кофе. – К чему готова? Где старт?
– Около тридцати миль отсюда, за Оксфордом. Это испытание мотоцикла с боковой коляской для пассажира. Я ждал одного приятеля, он должен был прийти, но это ничего не значит. Объясню ему потом, – весело кричал Стив Хендли-Райсер. – Я хочу взять вас с собой вместо него, и вам, Риппл, лучше надеть теплое пальто и небольшую шляпу или стянуть волосы вуалью. Мы позавтракаем в…
– Я не могу, не могу, – прервала Риппл этот стремительный поток слов. – Я никак не могу ехать сегодня. В половине десятого мне самой нужно быть на работе.
– На работе? Вы работаете? Вот как! Куда же вы направляетесь? В контору?
– Нет, я танцую. Я в балете, Стив, – с удовольствием поспешно объясняла она.
– Вот как! Танцуете? Конечно, так оно и должно было быть. Я помню, вы всегда хорошо танцевали. И, право же, вы очень похожи на нее, Риппл, на Мадам…
– Я! Похожа на Мадам?!
– Да, у вас такое же оригинальное небольшое личико… Танцуете? Великолепно. Мы как-нибудь потанцуем с вами. Но оставим это пока, а теперь пойдемте, нельзя терять ни минуты…
– Я не могу. Мне очень жаль, но я сегодня абсолютно не могу. У меня репетиция.
– А! Понимаю!
Подсознательно Риппл отметила, что ее немного удивило, когда на слово «репетиция» молодой человек не реагировал восклицаниями: «Проклятая репетиция! Всегда, как только мы хотим пойти куда-нибудь, репетиция, или уроки, или еще какая-нибудь несносная вещь!» – сколько раз Виктор твердил ей это! Как приятно встретить молодого человека, который так не говорит! Все это пронеслось в ее голове почти так же быстро, как говорил Стив, и тут же она подумала: «Да, но, конечно, это совсем другое – Стиву дела нет до меня, он только друг, и то едва ли; он просто мальчик, которого я знала дома, до Лондона…»
А Стив в это время говорил: – Понимаю! У вас репетиция? Отлично, я тоже занят целый день. Во всяком случае, теперь пора отправляться. Мы поедем в другой раз. До скорого свидания… – И он исчез. Снаружи, со стороны площади, до нее донеслось пыхтение его машины, затем шум, треск, отдаленный гул – и все стихло.
III
Риппл написала домой об этом необычайном происшествии, о встрече со Стивом Хендли-Райсером (тем мальчиком, который жил у тетушки Бэтлшип в 1918 году) и о том, что у него оказалась квартира в доме № 39.
«Дома он бывает редко, – писала Риппл, – он как сумасшедший носится по всей стране на мотоциклах, и у него множество странных приятелей, которые развлекаются тем, что бьют в барабан, дудят, свистят и тому подобное. В четверг утром он ворвался ко мне и хотел повезти меня на мотоцикле. Конечно, я не смогла поехать, и он сказал, что возьмет меня в следующий раз. С тех пор я его не видела; вероятно, он теперь в Финляндии или на Шпицбергене…»
Она не имела оснований скрывать свою встречу с другом детства от Виктора Барра, но того в это время не было в Лондоне. По делам своей фирмы Виктор находился тогда на севере, в Ланкашире. Риппл очень сильно ощущала его отсутствие, хотя он каждый день ей писал.
Виктор вернулся в тот самый день, когда Стив Хендли-Райсер приехал из Шпицбергена, или из Сицилии, или из другого места, куда он ездил. Они встретились у входа в дом, где жила Риппл. Виктор довел ее до двери, собираясь попрощаться на лестнице. У него было правило, отчасти усвоенное им самим, отчасти внушенное родителями Риппл: никогда не входить к ней после девяти вечера.
– Алло! – закричал Стив, взбегая по лестнице и подходя к ним. Свое промасленное пальто он держал на руке и в дешевом сером костюме выглядел очень стройным.
– А, Стив! Добрый вечер, – сказала Риппл, подскочив от неожиданности. – Виктор, это мистер Хендли-Райсер, старинный друг нашей семьи. Капитан Барр…
– Здравствуйте, – сказал Виктор Барр, уже не с таким вежливым безразличием, как при знакомстве с Мадам. – Спокойной ночи, Риппл. Вам по дороге со мной? – обратился он к юноше, которого Риппл только что ему представила.
– Нет, дело в том, что я здесь живу. Мне по дороге с Риппл. – После ухода Виктора, когда они остановились на первом этаже, у двери в квартиру Риппл, и она вставляла ключ в замок, Стив спросил самым веселым тоном, небрежно тряхнув головой: – Кто этот мрачный чванный господин?
– Он вовсе не такой, и я выхожу за него замуж, – сказала Риппл, входя к себе.
ЧАСТЬ ВТОРАЯ
СИЯНИЕ ЗВЕЗДЫ
ГЛАВА I
ВСТРЕЧНЫЕ ТЕЧЕНИЯ
I
Прошло несколько месяцев. Наступил май, когда Мадам собиралась открыть балетный сезон в собственном театре. Это были напряженные дни для Риппл Мередит, дни, занятые не только работой. Она многое передумала за последнее время. В сущности, может быть, первый раз в жизни, Риппл о чем-то серьезно думала. Всего несколько недель до девятнадцати лет – едва ли такая пора в жизни, когда посвящают значительную часть досуга мыслям о будущем. Но Риппл задумывалась над своим будущим.
Прежде всего, она думала о том, добьется ли успеха на сцене. Попасть на сцену – еще не значит иметь успех. Многие девушки, казавшиеся более талантливыми, чем Риппл, начинали с таким же воодушевлением, однако из них ничего не вышло, и никто их не знает, кроме узкого круга артистов балета.
Были балерины, которых, казалось, преследовало несчастье. Либо в день их выступления был сильный мороз, либо театр переходил в другие руки, либо случалось еще что-нибудь непредвиденное в сложной, таинственной жизни театра, и им приходилось начинать все с нуля или уезжать в провинцию, даже в колонии, так что их имена потом забывались. Не произойдет ли то же самое с Риппл? Иногда, быстро идя по Шефтсбери-авеню к театру, она об этом думала.
Да, тогда она порой причисляла себя к числу неудачниц, которые никогда не добьются успеха. Ей казалось, что она слышит, как сама, постаревшая и разочарованная, мелочно и злобно критикует других балерин. К тому времени Риппл уже познала зависть – змею, которая скрывается под прекраснейшими цветами сценической жизни. Ее часто смущали озлобленные отзывы артисток друг о друге: «Она девушка? Надеюсь, что и меня тогда будут называть девушкой, ведь я вдвое моложе ее!» Или: «На что она похожа? Что может быть прекраснее свежего, бело-розового, цветущего лица, и как отвратительно, когда лицо увядает!» Либо: «Это неважно, что у нее такие огромные ноги, лишь бы она хоть изредка ставила их правильно, когда танцует!» – и так далее. Ужасающие подробности из жизни балерин, скверные анекдоты, шепотом передаваемые из одной уборной в другую, поражали Риппл.
«Даже если бы это было правдой, – думала она, – то не следовало бы такие вещи повторять! Конечно, люди одной профессии должны лояльно относиться друг к другу! Но, кажется, это бывает нечасто!»
Она видела такую порядочность в Мадам – эта маленькая женщина и великая артистка никогда не говорила о своих товарищах по сцене или даже о соперницах ничего, кроме хорошего. Риппл, которая теперь значительно ближе с ней познакомилась, ежедневно встречаясь в театре, считала душевное благородство одной из главных черт характера Мадам. Вспоминая о ней, Риппл приободрялась.
Но иногда девушка думала: «Мадам благородна потому, что может себе это позволить. Ведь она находится на верху лестницы; на нижних ступенях люди озлобленно борются между собой и готовы сбросить друг друга вниз. Может быть, и я стану такой через несколько лет».
Все эти порой посещавшие Риппл мысли были проникнуты пессимизмом. Может быть, потому, что часто она очень уставала после долгих часов работы, которой предавалась телом и душой. Но если так, то, казалось бы, ей следовало бы отдыхать душой и отвлекаться от грустных мыслей в обществе мужчины, который ее любил и был ей дорог. Разве не всегда был с ней Виктор?
II
Однако что-то тревожное появилось последнее время в ее отношениях с женихом. Встречи с Виктором уже не были для Риппл отдохновением, а нередко вызывали в ней душевное напряжение. Часто, когда она выходила на улицу вместе с ним, ей приходилось успокаивать его, скрывая свою усталость.
– О, дорогой, не целуй меня сейчас, – почти жалобно сказала она ему однажды днем, когда он пригласил ее посмотреть на цветущие нарциссы в Кью. – Сядем здесь, под деревьями. Посмотри, какие красивые желтые цветы, как выделяются на их фоне эти буки!
– Почему? – недовольно спросил Виктор. – Почему моя девочка не хочет меня поцеловать? Что я такого сделал?
– Сделал? Ты ничего не сделал, – успокоила его Риппл. Усталость внезапно охватила ее и как туча заволокла радостный весенний пейзаж. Она была бы очень счастлива, если бы могла на минуту прислониться к крепкому плечу своего возлюбленного и прошептать ему неувядаемые строки:
И тогда сердце мое охватывает восторг,
И вместе с нарциссами танцует оно.
Но Виктор не желал говорить о нарциссах. В тот момент он не хотел и смотреть на них. Молодой человек с упреком заметил: – Ты опять очень устала (Как будто это было преступление!)…
– О, не особенно, – заверила его Риппл. Она знала, что последует дальше. Красивые глаза капитана Барра смотрели угрюмо.
– Это все из-за проклятых репетиций, ты опять выбилась из сил.
– О нет, я не думаю…
– Нет, это так. Ты слишком отдаешься работе. Репетиции отнимают у тебя полдня. Даже то короткое время, когда я могу освободиться и повидаться с тобой! А если между репетициями мы отправляемся куда-нибудь и я хочу тебя обнять, ты вот какая… Слишком утомлена, чтобы говорить со мной. Дело в том, что ты не создана для такой жизни.
– О нет, я именно для этого и создана. Я не настолько устала, я только…
– Ты не хочешь даже поцеловать меня! Оставь все это, дорогая, ведь я не видел тебя с последнего понедельника! И то видел только на секунду. А теперь ты не хочешь даже поцеловать меня…
– О, я поцелую, Виктор. Я поцелую, если ты хочешь, – согласилась Риппл. Странное чувство отчаяния охватило ее, когда она повернулась и покорно подставила свое нежное белое личико Виктору, который покрыл его страстными поцелуями.
Она подавила мысли, готовые возникнуть в ее голове:
«Почему мужчины не в состоянии понять, что мы не всегда можем быть расположены к таким вещам? Или это потому, что я устала после репетиции? Если и устала, то почему он не может оставить меня в покое и не надоедать мне? Как раз в эти полчаса, на солнце, среди нарциссов? Разве не мог бы Виктор просто держать мою руку и не мешать мне спокойно сидеть и вместе с ним наслаждаться окружающим? Почему он не может думать ни о чем другом, кроме того, сколько дней назад целовал меня в последний раз? И что общего между последней пятницей или другим днем, когда мы виделись, и тем, как я чувствую себя теперь?»
Виктор Барр, немного успокоенный, прошептал: – Женщины не созданы для такой жизни.
Риппл удивленно подумала, не начнет ли он снова разговор о ее чувствах, настроениях, о ее привязанности к нему? Но нет, он заговорил о другом: – Женщины не созданы для того, чтобы так работать и уставать. Во всяком случае, не создана для этого ты. Ты чувствовала бы себя гораздо счастливее, если бы была только моей женушкой, жила у себя дома и не имела ничего общего с этой ужасной сценой! О, если бы я мог теперь же увезти тебя отсюда, подальше от всего!
Тогда Риппл нерешительно спросила его:
– Не знаю, вполне ли ты отдаешь себе отчет в том, что говоришь? Буду ли я счастлива? Смогу ли дать тебе счастье, если ты оторвешь меня от моей профессии?
– Дорогая моя, ты знаешь, иногда я ненавижу даже мысль о твоей профессии!
– Я догадывалась об этом, Виктор, но…
– И я ненавижу всех, кто отнимает тебя от меня.
– Я знаю. Я не хочу, чтобы ты испытывал такое чувство… Мадам просто удивительная! Все они необыкновенно интересные люди. Если бы ты постарался понять их и их жизнь…
– Я не хочу ничего о них знать. Я зол на них всех. Тебе бы следовало только радоваться моему отношению к ним. Не доказывает ли оно, как страстно я люблю тебя? Это настоящее обожание!
У Риппл возникло желание ответить словами, которые Виктор произнес в тот вечер, когда она впервые с ним танцевала: «Это фанатизм». К счастью, она вовремя подавила такое желание. Девушка любовалась зелено-золотым убором Кью, этого рая для лондонских влюбленных, когда Виктор сказал ей: – Ты знаешь, что за тебя я готов в огонь и в воду!
Риппл молчала и про себя насмешливо критиковала его слова, так же, как она обычно критиковала наставления тетушки Бэтлшип: «В огонь и в воду? Но я не хочу этого! Не хочу, чтобы кто бы то ни было шел ради меня в огонь. А что касается воды, то я очень просто могу войти в нее сама. Я умею плавать».
Виктор продолжал: – Я готов отдать тебе все свои силы!
Риппл в это время думала: «Что хорошего, если он это сделает? Кому нужны обессиленные люди? И, кроме того, не так уж это тяжело – разъезжать и собирать заказы для кондитерской фирмы. Не похоже, чтобы он очень уставал. Я гораздо больше устаю, танцуя. Часто я чувствую смертельную усталость». К счастью, она не высказала все эти мысли вслух.
Виктор говорил: – Если бы я мог теперь же жениться на тебе и снять подходящий дом где-нибудь в провинции! Ты ведь не хотела бы, чтобы моя мать покинула «Вишневый сад»…
– О, Виктор, конечно! Ты знаешь, что я очень не хотела бы, чтобы твоя мать покинула «Вишневый сад». Конечно, она всегда должна жить там!
– Я знал, что ты так скажешь, любимая! – радостно воскликнул Виктор. – Конечно, я это знал. – Он был теперь в гораздо лучшем настроении и стал нашептывать Риппл, как хорошо было бы, если бы у них был дом в провинции с небольшой лужайкой, на которой могли бы играть дети, с красивым садом и площадкой для тенниса.
– Неужели это не привлекает тебя? И мы были бы всем друг для друга. Риппл, ты не знаешь, сколько счастья я мог бы тебе дать!
– Великолепные летние дни, – продолжал Виктор Барр задушевным тоном, – когда можно ничего не делать и только наслаждаться ими. Зимние вечера, когда в камине ярко горят дрова, и ты удобно сидишь в большом кресле, и не нужно уходить после обеда. Отблески огня дрожат на дубовом потолке, как в «Вишневом саду». Ты сидишь, спокойно читаешь, тихо сидишь со своим мужем, который тебя обожает. Разве это не соблазнительно?
– Да, – сказала растроганная Риппл, – конечно, это кажется соблазнительным.
– Я бы так хотел, – горячо проговорил Виктор, – чтобы это могло осуществиться уже завтра! Если бы только не моя мать… но я знаю, дорогая Риппл, ты понимаешь, что я прежде всего должен заботиться о ее благополучии.
– Конечно, ты прав.
Даже самой себе Риппл не признавалась, насколько благодарна она была миссис Барр за то, что та жила в поместье и ее стройная фигура в элегантном лиловом платье преграждала ей доступ в «Вишневый сад». Благодаря миссис Барр эта картина – дом в провинции, где отблески огня будут дрожать на дубовом потолке – могла остаться, как того хотела Риппл, только мечтой. Всего лишь мечтой, и ей, усталой и озабоченной, не нужно делать над собой никаких усилий. Это мечта, а не реальность, какой была, например, сильная и здоровая влюбленность Виктора.
Он снова обнял ее и горячо зашептал ей на ухо, которое порозовело под его лаской: – Одного только ты не можешь отрицать, дорогая, даже если ты и слишком устала, чтобы целовать меня, как ты говоришь. Есть одно, Риппл, чего ты не можешь отрицать… – Что именно?
III
Тут случилось нечто, чего никто из них не предвидел. Со стороны это показалось бы пустяком, банальным поводом для обычной размолвки влюбленных.
Виктор Барр сказал ей: – Ты не можешь отрицать, что я был первым мужчиной, который тебя поцеловал, Риппл (твои отец и братья не в счет). Ты никому никогда не позволяла себя целовать до меня. – Он уверенно засмеялся. – Я был первый. Единственный. Не правда ли?
– Да, – подтвердила Риппл, пассивно отдаваясь его объятиям. – О да… – Однако тотчас же после этого «да» она быстро поправилась: – Нет! – Живо и неожиданно; как взмах птичьих крыльев над тенистым прудом, перед нею пронеслось воспоминание.
День ее рождения. Ей пятнадцать лет. Сад, солнечные часы и нераспустившиеся розы. Аромат цветов и музыка вдалеке («Колокольчики звенят для меня и моей возлюбленной»). Высокий юноша в фланелевом костюме, который что-то краснея бормотал, вдруг привлек к себе и обнял свою подругу. Он поцеловал ее. Это случилось неожиданно. Прошло несколько лет, и она совершенно забыла о нем. Однако это было. Не Виктор, а Стив Хендли-Райсер первый ее поцеловал.
Была ли это только врожденная правдивость? Какое смутное побуждение заставило Риппл не размышляя сказать: – Нет! Нет, Виктор! Я забыла. Меня еще целовали. Я хочу сказать, до тебя…
В тот день птицы в Кью особенно неистовствовали. Они пели так громко, что среди наступившего молчания пение их показалось криком. Риппл взглянула в лицо своему возлюбленному и увидела на нем выражение такой жгучей боли, какой никогда в жизни не видела ни у кого.
– Виктор…
Он ответил спокойно, с горечью: – Ты не считала нужным сказать мне об этом раньше?
– Нет, ведь я совершенно забыла об этом. Виктор! Я забыла…
– Что мужчина поцеловал тебя? Такие вещи ты забываешь так легко? А я думал…
Девушка, смущенно смеясь, воскликнула: – Мужчина! Но это был…
– Это, наверное, твой проклятый иностранец-танцовщик. Я мог бы догадаться. Я мог догадаться! Мне всегда казалось, что он как-то особенно на тебя смотрит.
– Как ты мог такое подумать, Виктор! Как ты мог это сказать? Я как раз собиралась тебе рассказать, что это был совсем не мужчина, – ведь не назовешь же ты мужчиной семнадцатилетнего мальчика? Всего лишь мальчик. Он еще учился в школе и жил у моей тети, а мне тогда было только пятнадцать лет, и я никогда не думала, не представляла себе ничего подобного. Мы танцевали, и он поцеловал меня, а я сказала ему, чтобы он никогда больше так не делал, вот и все. О! Почему ты все еще сердишься?
Молчание. Угрюмое молчание среди цветов, под яркими солнечными лучами. Размолвка и гнев в прекрасный весенний день… Она мысленно перенеслась в дождливый зимний день, когда оба они были так счастливы.
– Виктор! Ты не должен огорчаться тем, что я тебе сказала. Я тогда еще носила косы. Я была еще девочкой. В тот день мне исполнилось пятнадцать лет. Меня считали маленькой девочкой.
