Текст книги "Звезда балета"
Автор книги: Берта Рэк
сообщить о нарушении
Текущая страница: 14 (всего у книги 17 страниц)
ГЛАВА VII
ПЕРВЫЙ ТРИУМФ
I
Тем временем зрительный зал заполнялся. Премьера отличается от всех других спектаклей. Многие критики находят, что это наихудшее из представлений. Не все еще достаточно отшлифовано, есть длинноты и ненужные паузы. Но разве это имеет значение для той восторженной публики, которая стремится попасть на премьеру либо готова совсем отказаться от театра! Им нужна особая, трепетная, возбуждающая и напряженная атмосфера первого представления.
Им приятно сознавать, что они сами вынесут собственное заключение до того, как прочтут на следующее утро в газетах мнение профессиональных критиков. Независимо от спектакля им доставляют удовольствие оживленные разговоры среди зрителей и шепот, раздающийся тут и там, когда узнают какую-нибудь знаменитость среди блестящей публики премьеры, неизменно публику в таких случаях в газетных отчетах называют блестящей.
В тот вечер столь избитое определение было вполне уместно. Прежде всего изысканную публику всегда привлекал русский балет. Затем это был разгар сезона. Женщины соперничали между собой красотой туалетов; они носили изящные шарфы, спускавшиеся с плеч, прикрывавшие руки, когда дамы усаживались в кресла. Партер был расцвечен яркими, кричащими красками: пурпурные, огненные, оранжевые, изумрудные, темно-розовые тона переливались при ослепительном освещении заново отделанного театра. Блестели головные уборы дам; выделялись модные высокие блестящие гребни; непрерывно колыхались бесчисленные веера из перьев. Голоса, тихие и надменные, разговоры, понятные только посвященным… Обсуждение предстоящего спектакля, предположения, какие изумительные новые костюмы покажут русские.
– Вам понравилось ее пурпурное платье «ампир» с высокой талией, в котором она танцевала «Польку»? О, мне очень понравилось…
Впервые попавшие на русский балет зрительницы с раскрасневшимися лицами возбужденно щебетали: – Знаете, я никогда еще ее не видела. Предвкушаю это удовольствие! О, я надеюсь, что не буду разочарована! О знаменитостях всегда так много разного говорят…
Среди светской публики можно было увидеть и людей творческих профессий. На премьеру собралось много признанных авторитетов: «известные» артисты, «выдающиеся» писатели, хмурые «маститые» драматурги. Их имена уже были записаны репортерами после слов: «среди присутствующих были…»
Тут и там сидели знатоки балета. В слегка приподнятом тоне они рассуждали о том, «как хороша она будет в этой роли. Но все-таки как предусмотрительно с их стороны поставить на всякий случай испытанный, старый, любимый танец «Дух огня», если вдруг «Русалочка» не понравится. Такая рискованная новинка, дорогой мой! Совершенно необычная… Никогда нельзя знать, будет ли та или иная новинка иметь успех. Особенно в Лондоне. У нас нет никакой надежды! Абсолютно никакой! Однако… ее выступления всегда привлекали массу народа. Честное слово! Театр уже полон! Нет ни одного свободного места…»
Ибо с того момента, как открыли двери, в театр, как вода после снятия плотины, хлынула толпа поклонников красоты, которые расплатились за свои места долгими часами ожидания на складных стульях и в Давке, в очереди. Многие из них могли видеть (но не обратили на это особого внимания), как быстро и смело промчался сквозь толпу прямо к театральному подъезду тот мотоцикл…
Снаружи, – там, где томительный лондонский вечер облекался в свои туманные одежды, в гирлянды уличных огней и где большие афиши с именем Мадам, напечатанным ярко-красными буквами, висели под большими витринами с портретами примы-балерины и ее коллег, – вдоль прохода под арками быстро шагал театральный служащий в форме. Он стал расклеивать плакаты: «Билеты на галерею проданы». «Билеты в партер все проданы». «Билеты в верхний ярус все проданы». Затем вывесил объявление: «Билеты в средние ярусы все проданы».
После короткого перерыва появился другой человек с аншлагом: «Кресла все проданы», «Ложи все проданы».
– Это все, Билл, не так ли?
– Все, приятель. – Служащий прикрепил к столбу последний аншлаг (козырной туз для каждого директора театра!): «Все билеты проданы».
II
В фойе, украшенном пальмами, папоротником и розами, среди публики прогуливалась группа цветущих молодых людей, среди которых один выделялся необыкновенной красотой. Это был Джеральд Мередит в сопровождении своих товарищей-студентов, которые несколько недель назад сложились, чтобы купить ложу, и приехали на спектакль из Оксфорда.
Они пригласили присоединиться к ним капитана Виктора Барра. Однако жених Риппл в последний момент отказался от места, которое ему предложил ее брат. – Едва ли удобно, – сказал он, – так скоро после смерти бедного дяди появляться на самом видном месте на таком парадном зрелище, как премьера. – Джеральд возразил, что дело не в парадности, а в том, что это первое выступление Риппл в отдельном номере; кроме того, Виктор едва ли близко знал своего дядю, не так ли?
– Я ему очень многим обязан, – сдержанно пояснил капитан Барр. – Пойти в театр сразу же после его смерти было бы дурным тоном и означало бы недостаточное уважение к его памяти.
– Не думаю, чтобы кто-нибудь так сказал, – настаивал Джеральд, молодой человек современных взглядов. Его интересовало, как отнесется Риппл к тому, что человек, за которого она собирается выйти замуж, не появится в театре на таком особенно важном для нее спектакле. Надо все это отбросить!
Лично Джеральд считал, что Виктор придерживается устаревших взглядов. Непоследовательно, но откровенно он добавил: – Вам лучше прийти, Виктор! Ведь многие ходят на балы вскоре после смерти тех, к кому они были очень привязаны. Мне это кажется чрезмерной чувствительностью. Если бы те, кого вы только что похоронили, действительно хоть немного любили вас, они бы не пожелали, чтобы вы подвергали себя таким лишениям, отгородились от всего мира и горевали о них. И если я завтра умру, – продолжал молодой человек, это живое воплощение жизненной силы и красоты, – то надеюсь, что не найдется такого глупца, который надел бы траурную повязку или пропустил бы ради меня хоть один танцевальный вечер. Я думаю, что при данных обстоятельствах Риппл могла бы рассчитывать… Она много поработала ради спектакля, и для нее очень важно выступление в этом старинном театре. Ей было бы приятно, если бы вы… это ее… Я хочу сказать, это ее первое выступление.
– Я полагаю, что это просто сентиментальность, – ответил капитан Барр.
Молодой Джеральд, возмущенный и оскорбленный его тоном, удивлялся, каким образом этот человек так внезапно поглупел.
– Мы увидимся, конечно, с Риппл дома, – сделал уступку жених. – Я подойду к артистическому подъезду после представления.
– Вам, вероятно, придется долго ждать сегодня, после премьеры, пока удастся увидеть кого-нибудь из артистов. Впрочем, как вам угодно. Жаль, что будет пустовать хорошее место, вот и все.
В конце концов, однако, место не пустовало. В толпе, направлявшейся к двери, Джеральд Мередит увидел худощавого молодого человека лет двадцати с небольшим, у которого был особенно щеголеватый вид. На лице молодого человека внезапно появилась широкая довольная улыбка: он узнал Джеральда.
– Послушайте, вы Джеральд?
– Да, – ответил тот. – Здравствуйте! Кто вы?
– Хендли-Райсер, друг вашей сестры.
– Ну, конечно, мы с вами встречались, не правда ли? Вы зашли к Риппл, когда я однажды пил у нее чай. Великолепно. Пойдемте в нашу ложу – у нас есть свободное место. Пойдемте, хотите?
– С удовольствием, – сказал Хендли-Райсер, – но дело в том, что у меня хорошее место в креслах…
– О, пойдемте лучше к нам. Вы можете помочь нам шуметь, когда будет танцевать моя сестра. Кажется, она танцует отдельную небольшую партию в «Греческой вазе», так что вы сможете помочь нам аплодировать.
– Отлично. Очень вам признателен, Мередит. Послушайте, много людей ушли ни с чем, билетов нет. Не попытаться ли мне сдать свой билет в кассу?
В кассе с удовольствием взяли билет. Вот как случилось, что кресло, предназначенное для мистера Хендли-Райсера, было занято весьма подвижной дамой со стрижеными, гладко зачесанными волосами, с моноклем, в мужском пиджаке и строгого покроя черной юбке. Тем временем сам Стив занял место в ближайшей к сцене ложе.
III
В зрительном зале погас свет, и словно вуаль набросили на многоцветный партер. Потускнели мелькавшие на черном фоне яркие пятна – пурпурные, желтые, оранжевые, огненные, розовые шарфы и пышные манто. Все стало одноцветным.
Послышался сдержанный шум аплодисментов, когда дирижер занял свое место. Оркестр начал играть музыку к «Греческой вазе», и занавес поднялся. Все профессиональные критики находят, что «Греческая ваза» не столь значительна, как «Вероломная поселянка», что в ней нет тонкости, присущей «Маскам», но что все же танец очарователен, несомненно, очарователен.
Возможно, именно поэтому живой узор из белых фарфоровых силуэтов, сплетенных на нежнейшем терракотовом фоне, был поставлен первым. Три гибкие танцовщицы в белых повязках на головах и в светлых хитонах сплели свои руки и тела, образовав одну движущуюся фигуру.
– Вот Риппл, – прошептал ее брат, направив бинокль не на ту, кого он думал увидеть, – она танцует в середине. Теперь она выходит вперед. Смотрите! – Его друзья наклонились вперед, готовые восторгаться, даже если бы средняя балерина и не была такой грациозной. Она вышла вперед, прекрасно исполняя свой танец; едва ли кто-нибудь, кроме ее двух подруг, неподвижно застывших у терракотового занавеса, мог догадаться, что у девушки от страха кружилась голова в течение всего танца, который она исполняла впервые. Однако, против обыкновения, в программке не была отмечена замена главной исполнительницы в этом балете.
Маленькая греческая статуэтка, каждое движение которой было полно очарования, приблизилась к рампе и, положив руки на плечи подруг, образовала вместе с ними некое подобие белой гирлянды.
Благосклонно настроенный, восхищенный, зал зааплодировал. Особенно громкий гул одобрения доносился из ложи, где сидел брат Риппл со своими приятелями.
– Она необыкновенно хороша, – уверяли Джеральда студенты, – это было очень красивое зрелище.
Только Хендли-Райсер быстро обернулся назад:
– Но послушайте, Мередит…
Стиву хотелось крикнуть: «Это не Риппл была в центре! Это какая-то другая балерина танцевала соло. Риппл совсем не было на сцене!» – Он вовремя остановился, охваченный смущением. Несомненно, Риппл, которую он сам довез до артистического подъезда больше часа назад, вернулась в театр достаточно рано, чтобы переодеться и загримироваться к первому номеру. Конечно же, у нее было для этого время. Подделка грима и костюма ввела в заблуждение родного брата Риппл, но не Стива. Растерянный, он задавался вопросом, почему вместо Риппл выпустили другую балерину.
IV
Риппл в манто, накинутом поверх костюма Русалочки, ждала за кулисами. Занавес снова опустился, и скрытая от зрителей сцена наполнилась топотом ног и гулом голосов театральных рабочих, которые готовили декорации к следующему балету, уносили и меняли декорации. Скатанные цветные полотнища медленно поднимались вверх и в стороны, ускользали с магической быстротой, и на смену им появлялись новые. Это красочное зрелище всегда напоминало Риппл, как пурпурные облака, гряда за грядой, сменяли друг друга и уносились вдаль над горами у нее на родине. Теперь она снова подумала о том же. Настроение у нее было бодрое, напряженное и уверенное. Она покачала головой, когда Пандора, танцевавшая соло в «Греческой вазе», подошла к ней, плача от облегчения.
– Публика сегодня такая добрая! О, Риппл, не надо нервничать.
– Я не нервничаю, – ответила Риппл, выпрямляясь. Она улыбнулась русалкам, сгруппировавшимся для выхода; ее поразил контраст между хрупкими девушками и сильными, крупными рабочими сцены в полосатых куртках и полотняных шапках. Девушка чувствовала себя сейчас странно далекой от всех этих людей и их мира. Бессознательно напрягала она все силы души и тела. В ней воскресало все то, чему она научилась за годы непрерывных упражнений и заучивания азов балетного искусства в школе месье Н.; потом ей вспомнились годы детства и отрочества – годы, проведенные на свежем воздухе, в горах, когда она питалась простой пищей, купалась в реке, играла в теннис и тем самым готовила свое тело к будущей профессии; пришли на ум и любимые книги: Шекспир, Китс, Андерсен, которые духовно ее формировали…
Для настоящей балерины культура ума и души так же важна, как упругость мускулов. Этому научила Риппл Мадам, но девушка и сама пришла бы к тому же… Все, что было в прошлом, должно ей помочь сегодня. Прислушиваясь к закулисному шуму, она вспоминала голос матери, когда та говорила: «Думаешь, я не хочу, чтобы ты попытала счастья? Я, которая вскормила тебя?»
Совершенно спокойная, готовая к выходу, Риппл стояла за кулисами. К ней подошел истинный друг балетной труппы, для публики – один из тех великанов в красных куртках и шелковых штанах, которые придерживают занавес, давая возможность артистам выходить на вызовы. Для Риппл и ее коллег это был Джим, бывший драгун, добродушный, услужливый, всегда готовый подбодрить новичков.
– Вы с этим справитесь, мисс Риппл, – сказал он ей, весело кивнув в сторону зала. – У вас получится. Это будет ваш спектакль. Хорошую музыку для вас подобрали. Вот место, которое я обожаю, – и он очень верно просвистел музыкальную фразу из Дворжака. – Теперь, надеюсь, они не заставят долго ждать. Это убийственно, мисс. Репетируют освещение во время антракта, а зрительный зал возмущается!
Риппл рассеянно улыбнулась. Она думала про себя: «Ряды, ряды и ряды светлых пятен – вот что такое зрительный зал. Я не должна позволить себе его бояться!»
Девушка слышала, как помощник балетмейстера говорил одной из русалок, чтобы она поменьше разговаривала на сцене. Риппл подумала о том, что только некоторые зрители догадываются, как много разговоров бывает во время спектакля, когда балерины знают, что музыка заглушает слова и они не доносятся до зрительного зала. Потом она услышала, как Анджела по-французски крикнула о чем-то «сейчас!», а великан в красной куртке, Джим, смеясь перевел кому-то ее слова, как «никогда». Затем прозвучало предупреждение: «Начинается!»
Заиграл оркестр, и снова взвился занавес.
V
Зрители увидели второй, внутренний, прозрачный, багряно-синий занавес, который вместо того, чтобы подниматься, медленно опускался. За ним открылась причудливая картина, которую можно увидеть разве что в иллюминаторы глубоко сидящего в воде судна.
Художник-декоратор изобразил фантастическое дно океана, освещенное фосфорическим зеленым светом. Раскачивались, поднимаясь вверх, огромные ветви морских растений. В глубине сцены таинственно мерцали гигантские белые коралловые веера. Из-за этого прикрытия почти незаметно появлялись русалки, оживлявшие картину. Они двигались медленно, плавно, покачиваясь, словно колеблемые течением.
Когда появились вереницы томно скользящих русалок, всем показалось, что это тянутся прозрачные водоросли, еле заметные в быстро несущейся воде, ускользающие, как блеск серебряной монеты, брошенной в зеленую морскую глубь и зигзагами мелькающей в глазах, погружаясь все глубже и глубже…
Затем музыка резко изменилась. На океанском дне внезапно пронеслось что-то сверкающее; какая-то масса, похожая на чудовищную рыбу с двумя хвостами, с распластанными плавниками, показалась над головами русалок, столь же призрачная, как и они. Чарующая музыка передавала неустанное движение волн – приливы и отливы…
В молчании изумленно смотрел на это зрелище зрительный зал. Лондонская публика не знала, как отнестись к новаторскому спектаклю. Все было необычно. Освещение, движения балерин – многое постановщик заимствовал из кинематографа с его быстро меняющимися кадрами. Позднее балет «Русалочка» стал очень популярным, его полюбили в Англии больше, чем «Спящую красавицу». Балет часто ставили в Лондоне, вызывая неизменный энтузиазм публики, показывали во всем мире – от Китая до Перу.
Однако на премьере открывающая спектакль фантастическая сцена была непонята критиками. Они нерешительно ерзали в креслах и растерянно смотрели на сцену, не зная, как отнестись к увиденному. Была ли эта интерпретация красивой старинной сказки интересным достижением театра или его поражением? Критики растерялись. Этот зеленый светящийся аквариум с реалистическими рыбами и растениями вкупе с декоративными кораллами и модернистскими танцами, с музыкой Шопена и Дворжака и даже со старинными морскими напевами – что это такое?
Критики терпеливо ждали появления исполнительницы главной роли – самой Мадам.
Ах! Призывный аккорд, певучая мелодия – и вот она сама. Наконец они увидели ее. Сначала смутное мерцание бледных красок, затем все ближе и ближе, словно на поверхность воды выплывала какая-то серебристая рыба. Русалочка появлялась из тины, а в это время группы ее сестер были по-прежнему едва заметны. Вода светлела, и показалось ее тонкое тело в бледном трико, блестящие, похожие на хвост ноги, сверкающая чешуя, ее маленькая головка – конечно, это была она! Голова Русалки была повязана водорослями, такими же зелеными, как ее гладкие волосы, которые, струясь, падали по обе стороны лица, доходя до колен. Маленькое бледное лицо казалось в тот вечер прозрачной маской, озаренной огнем юных грез.
– А, вот она! Она изумительна, она всегда изумительна, – произнес самый консервативный из критиков. Остальные только и ждали этого. Все оглушительно зааплодировали, громко выкрикивая фамилию Мадам. Театр восторженно приветствовал балерину, которую все принимали за нее. А Мадам улыбалась за кулисами, куда ее осторожно перенесли и уложили на подушках, чтобы она могла наблюдать за ходом спектакля.
На сцене маленькая Русалочка склонилась всем своим тонким телом, поклоном отвечая на приветствия. Затем она мечтательно начала тот танец, который Мадам и ее дублерша изучали столь тщательно, каждая вкладывая в него присущее ей искусство и воображение; никогда не исполнялся он лучше, чем в вечер премьеры.
Теперь балет «Русалочка» всем известен. За два года он стал таким же классическим и популярным, как сказка, сюжет которой положен в его основу. Скоро исчезнет память о первых постановках балета, и все будут думать, что он существовал всегда, как «Лебедь» Павловой и «Карнавал» Лопуховой.
Многим, вероятно, одна из мелодий будет всегда напоминать испуганный жест Русалочки, когда она подходит к той, что так безжалостно отрежет ей волосы и лишит голоса. Риппл вложила в это движение робкую попытку отпрянуть назад, весь ужас трепетной юности. Это было так же волнующе, как «Танец кинжалов» во второй сцене (во дворце принца), где получившая от колдуньи взамен рыбьего хвоста ноги Русалочка танцует перед принцем, и каждый шаг ее нежных босых ног по мраморной террасе причиняет ей такую боль, как если бы она ступала по острым лезвиям кинжалов. Какая кисть может передать это страдальческое девичье лицо, озаряющееся улыбкой при Приближении принца, эту мягкую, бессильно клонящуюся гибкую фигуру с простертыми руками?
На протяжении всего спектакля громкие несмолкающие аплодисменты оглашали театр. Люди общества, интеллигенция, скромные труженики, преданные поклонники искусства, часами ожидавшие в очереди, – все они восторженно и неутомимо без конца выкрикивали фамилию той, кого им так приятно было чествовать.
Снова и снова поднимался занавес над последней сценой во дворце принца – над мраморными ступенями, где стояли артисты: Риппл, постановщик балета в костюме принца, колдунья, русалки. Снова и снова они раскланивались, а театр все шумел; без конца вызывали русскую приму-балерину, саму Мадам.
– Идите, идите вперед, – проворчал принц, обращаясь к дублерше Мадам. – Идите! Чего вы ждете?
Джим и его приятель в красной куртке раздвинули в стороны тяжелый занавес. Риппл старалась держаться спокойно; словами ее ощущения можно было бы выразить так: «Успокойся. Это не ты. Это совершенно к тебе не относится. Это все еще часть твоей роли. Ты продолжаешь изображать Мадам».
В сопровождении балетного принца она прошла между раздвинутыми половинками занавеса к рампе и устремила взор на бушующий театр. В тот момент Риппл ни о чем не думала. Машинально она тщательно подражала жестам Мадам. Балерина поклонилась креслам. Подняла свое маленькое бледное лицо к верхним ярусам театра. Галерее она послала воздушный поцелуй. А театр все кричал и аплодировал, и никто не знал…
VI
Гордая собой, чувствуя некоторое презрение к этой обманутой толпе, балерина Риппл стояла и принимала аплодисменты, предназначенные для другой. Внезапно она повернулась к ложе, где как ей было известно, сидел ее родной брат. Да, Джеральд сидел там. Он тоже ее не узнал. Юноша восторженно аплодировал, громко вместе с публикой вызывал Мадам. Рядом с ним, у самой сцены, сидел Стив Хендли-Райсер. Поверх большой золоченой корзины с цветами Риппл взглянула в лицо своему другу детства. Загримированная, чувствуя себя в безопасности, она тихо засмеялась прямо ему в глаза.
И тогда среди грома аплодисментов и криков «Браво! Браво!» произошло нечто, не имевшее никакого значения для остальной публики, но поразившее Риппл. Она увидела, как лицо Стива, такое близкое от нее, внезапно изменилось. Его брови удивленно поднялись, рот приоткрылся. Он пристально, упорно смотрел на нее, как бы желая схватить ее за руки. Она видела, как губы его произносят слово, которое она не могла расслышать среди общего шума. Но девушка знала, что Стив называет ее имя:
– Риппл!
Он, единственный в театре, разгадал этот маскарад. Он узнал ее. Риппл увидела, как Стив быстро схватил за руку ее брата, как раз в тот момент, когда она, кланяясь, уходила за занавес.
То, что Стив узнал ее, оказалось сюрпризом для Риппл в тот вечер. Впереди был сюрприз для Лондона.
VII
Из-за кулис ясный женский голос повелительно крикнул: – Поднимите меня! Поднимите меня! Поддержите меня! – Это была Мадам; она приподнялась на своих подушках. – Отнесите меня на сцену, к рампе!
Закулисный люд в самых разнообразных костюмах – театральные рабочие, русалки, парикмахер, помощник режиссера – нерешительно и изумленно уставились на нее. Постановщик, он же принц, подвижное лицо которого выражало смешанное чувство легкого смущения, удовлетворенности и удивления, бросился к ней и наклонился над этой маленькой властной женщиной.
– Чего вы хотите?
– Поднимите меня, – приказала ему Мадам. – Поддержите меня, вот так. Теперь, Риппл, станьте рядом со мной. Вы слышите? Публика вызывает меня! Она хочет, чтобы я что-нибудь сказала. Я поговорю с публикой.
Когда занавес вновь поднялся, на сцене стояла необычная группа. Балетмейстер, все еще в костюме сказочного принца, в черном парике и ярко-красном трико, поддерживал Мадам – несомненно, это она! На ее маленькой изящной головке была темно-синяя повязка, пряди светлых волос спускались на щеки, небольшое тело с головы до ног было закутано в горностаевый плащ. Сама Мадам, которой так аплодировали в роли Русалочки!
Но что за чудо? Рядом с ней, выпрямившись, ростом повыше Мадам, но лицом и жестами ее двойник, стояла Русалочка! Да, там стояла стройная танцовщица; тело ее было белым, как коралл, маленькая зеленая головка повязана серо-зелеными водорослями, личико казалось маской, озаренной огнем юношеских грез… Что это значит? Второй раз за этот вечер критики изумились и не знали, как им быть.
Общее замешательство продолжалось мгновение. Сама Мадам, настоящая Мадам, тяжело опираясь на плечо принца, подняла свою маленькую руку. Тотчас же гул аплодисментов и смущенных возгласов замер. В наступившей тишине прозвучал ясный голос с иностранным акцентом:
– Лорды, леди и джентльмены… – она тихо, мелодично засмеялась, и, казалось, весь театр, переполненный самыми разными людьми, принадлежащими ко всем классам общества, поддался ее очарованию, когда она добавила: – Друзья мои!.. Я обращаюсь к любезной английской публике, которая меня всегда так баловала, и должна сознаться перед вами в ужасном поступке. Вы оказали мне прекрасный прием, а я его не заслужила.
Долгий протестующий шепот пронесся по театру, вновь грянули аплодисменты. Снова умоляющий жест маленькой руки, и опять наступила тишина.
– Нет, я не заслужила этого. Это не я танцевала Русалочку. Нельзя танцевать с поврежденной ногой.
Она шепнула что-то на ухо Риппл, и та, быстро нагнувшись, отвернула край горностаевого плаща и показала выглядывавшую из-под платья Мадам забинтованную щиколотку.
Все возрастающий гул соболезнующих голосов послышался в театре. Головы вытянулись в направлении сцены, раздались замечания и возгласы, которые тут же прекратились.
– Танцевала моя дублерша. Вы все думали, что это я. Я хотела этого. Вот как я обманула вас, ибо сама загримировала ее, чтобы ввести вас в заблуждение. Простите меня!
Послышался смех, затем оживленный говор. Аплодировали так восторженно, что артистке снова пришлось некоторое время выждать.
Мадам повернулась к своей дублерше: – Вот мой друг и моя ученица, она будет заменять меня в балете, пока я снова не смогу танцевать. Позвольте мне представить ее вам.
Ясный, красивый голос зазвучал громче: – У нее красивое имя, которое вы отныне будете так же хорошо знать, как мое. Лорды, леди и джентльмены, позвольте мне представить вам новую молодую балерину Риппл. Риппл – струя, та самая струя, которая несется вверх и вниз – вот так! – по воде. – Она сделала плавный жест своей очаровательной гибкой рукой. – Вы найдете это имя в программке.
По залу пронесся шелест, как будто ветер пробежал по опавшим листьям; все стали просматривать программки.
– Сегодня оно напечатано маленькими буквами, но отныне будет печататься такими большими буквами, какие только допустимы для примы-балерины, – Риппл!
VIII
Последовавшая затем сцена послужила пищей для многочисленных лондонских газет и журналов. Она захватила весь театр – от самодовольного зрителя в креслах до последнего прибывшего, которому досталось только «стоячее» место в глубине галереи. В ближайшие дни ей предстояло стать главной темой разговоров во всех столичных гостиных.
Все танцоры на предстоящих балах в Лондоне будут начинать свою беседу так: «Вы были, конечно, на русском балете? На этом замечательном спектакле с двойником Мадам, новой балериной Риппл? Вы видели это? Как интересно! Замечательно, не правда ли?»
В лондонских предместьях люди, весьма далекие от светских раутов, говорили: «Ни за что не хотел бы пропустить такое зрелище! Что за драматический спектакль! Лучшей пьесы я никогда не видел. Они обе стояли там. Поразительно! Едва можно было различить их, даже в бинокль. Это, должно быть, сестры. – Мне говорили, что более высокая, Риппл, англичанка. – Разве? Мне передавали как достоверный факт, что она русская; Риппл – это только театральный псевдоним. «Миррор» уверяет, что она англичанка и ее имя действительно Риппл. – Да, мне говорил один человек, будто его знакомые точно знают, что она шотландка. Право, не знаешь, какому слуху верить…»
Не доказывают ли все эти разговоры, что Риппл уже достигла того, что называют славой?
Высказывалось еще мнение, что речь Мадам была «одной из искуснейших реклам, какие только можно себе представить», и что руководителю театра удалось найти блестящий выход из положения, грозившего неминуемой катастрофой.
– «Превосходный трюк», – авторитетно заявляли некоторые. Но таких было меньшинство. Почти весь Лондон признал, что в вечер премьеры произошло то, что и было в действительности, что это не трюк, не реклама, а необычный и великодушный поступок великой благородной артистки, которая, сама выбыв из строя, хотела дать возможность попытать счастья своей юной ученице.
Среди многочисленной публики находились скептики, насмешливо относившиеся к неистовым аплодисментам; были и такие, которые не могли удержаться от слез. Словно сквозь туман смотрели они на сцену, и все плыло у них перед глазами, как в искусно поставленной картине океана. Огромный потолок из театральных полотен возвышался над головами трех людей, которые из зала казались крошечными куклами, жестикулирующими на сцене жизни. Кукла-мужчина в ярко-красном трико и две женские фигуры, по-разному одетые, но такие похожие, и все они раскланивались, как бы покачиваясь на волнах аплодисментов.
– Браво, Мадам! Браво, Риппл! Риппл, ваше слово! Слово!
– Скажите им что-нибудь, Риппл, – сказала Мадам дрожащими губами. – Я сейчас ухожу. Больше не могу.
Одиноко стояла тонкая фигурка Риппл, как скульптура из белого коралла на фоне малиново-золотых декораций. Новый взрыв аплодисментов, подобно ливню, обрушился на эту хрупкую фигурку. Они предназначались уже не для Мадам. Зрители приветствовали Риппл, и ей предстояло впервые встретиться с ними лицом к лицу. Она не могла больше воспринимать происходящее как продолжение своей роли.
От этой мысли мужество покинуло Риппл. Ее охватил знакомый артистам страх сцены. Вокруг было множество цветов, поднесенных Мадам, которая от них отказалась, и они остались у ног Риппл – большие букеты роз, лавровые венки, дорогие нарядные корзины, роскошные орхидеи… Головка Риппл с только что остриженными, покрытыми зеленой пудрой волосами склонялась над ними, как надломленный вянущий бутон.
– Слово, Риппл! Слово! – приветливо и добродушно кричали зрители, но Риппл воспринимала их крики иначе. Все эти люди уже не казались ей друзьями. Риппл почудилось, что она видит фантастическую оранжерею, ряды за рядами бесчисленных чудовищных цветов, кричащие рты раскрываются и закрываются, человеческие глаза впиваются в нее, тянутся к ней, наполняя смятением ее душу.
«Я не могу этого выдержать, – оцепенев подумала она, – колени у меня подгибаются. Мадам покинула меня. Я упаду в обморок, или свалюсь в яму для оркестра, или не выдержу и наделаю глупостей и все испорчу. Не думала, что мне предстоит такое; говорить сейчас с ними – выше моих сил. Я, кажется, не в состоянии сделать ни шагу, не смогу уйти за занавес… Что делать?»
Риппл растерянно смотрела во все стороны. Ей так хотелось бы увидеть свою мать! Она стиснула руки и почувствовала, что держит букет цветов. Машинально девушка подняла его и безотчетно подумала: «Все они пахнут цветочным магазином…»
Внезапно какая-то перемена произошла в ней, до нее донесся свежий запах. Дыхание настоящих сельских цветов… Жадно вдохнула она их аромат. Чудодейственный запах перенес ее домой, в детство, напомнил нежный голос матери, песнь реки, смех братьев на холме…
Риппл забыла шумный театр и свой страх перед бесчисленными лицами зрителей, она чувствовала только в руках этот букет цветов, простой и незатейливый. Наскоро собранный букет, из тех, что деревенские жители готовят для городских гостей. Полураспустившиеся старомодные алые розы; белые лесные гвоздики с вишневым ободком; цветы и обычный папоротник… О, как напомнило ей это родной дом! Мгновенно припомнила она сегодняшнее утро, которое, казалось, было бесконечно давно… – «Я послал вам букет. Забыл сказать, чтобы вложили мою визитную карточку, но вы узнаете, что он от меня, он такой оригинальный».
