Текст книги "Прощание Зельба"

Автор книги: Бернхард Шлинк

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 14 страниц)

13
Слежка

Нет, мне не пришла в голову мысль переложить купюры в спортивную сумку, прикрыть их рубашками, брюками, свитерами и нижним бельем, захватить зубную щетку с бритвой и мчаться во франкфуртский аэропорт, чтобы улететь в Буэнос-Айрес. На Мальдивы, Азорские острова или Гебриды. Мне ведь и в Мангейме жить достаточно сложно. Стоит ли ожидать, что мне будет проще где-то там, где я даже не буду знать языка?

Я не стал также ломать себе голову над тем, как бы получше припрятать деньги. Под пыткой я все равно моментально признаюсь. Открыв дверцу своего канцелярского шкафчика, я сложил все старые папки, которых было немного, на одну полку и вытащил остальные перегородки, устроив таким образом вместилище для кейса. А потом снова закрыл дверцу.

Деньги пересчитывать я тоже не стал. Их было очень много. Вполне достаточно, чтобы напугать человека до смерти. Вспомнив, каким был Шулер при нашей встрече на улице, вспомнив его походку, жесты, гримасы, его слова, я понял, что тогда он был до смерти напуган.

По телефону голос Нэгельсбаха звучал ничуть не веселее, чем во время моего визита:

– Так что там у вас – несчастный случай или убийство? Как вы сами понимаете, этим занимаются разные отделы.

– Я просто хочу знать, когда будет проводиться судебная экспертиза.

– И тогда вы обратитесь к своему другу из городской больницы, который, в свою очередь, позвонит судебным медикам. А что вы, позвольте поинтересоваться, делаете сами? Что касается меня… Во вторник… моя жена… я… В общем, завтра мой последний рабочий день, а после работы у нас предполагается скромная вечеринка, прощальные посиделки, так что мы будем рады, если придете и вы с подругой. Сможете?

Мне показалось, он боится, что в гости никто не придет. Они с женой всегда представлялись мне людьми, которым друзья не нужны, им вполне хватало друг друга, иногда я даже завидовал. Они сидели в гостиной, он мастерил из спичек здание мюнхенского Дворца юстиции, она вслух читала «Процесс» Кафки, а перед сном они выпивали по стаканчику вина. Интересно, супружеские симбиозы способны существовать только до пенсии?

По дороге в Шветцинген за мной следили. Еще раньше, когда я пешком шел два квартала от конторы до машины, мне показалось, что за мной кто-то идет. Но, оборачиваясь, я никого не замечал, а ощущения могут быть обманчивы, хоть Бригита и уверяет, что они всегда бывают верными, а вот мысли способны лгать. Автобан был почти пуст. У перекрестка в Мангейме я заметил в зеркало бежевую «фиесту», в Пфингстберге я остановился на крайней полосе, «фиеста» ушла вперед и скрылась за ближайшим поворотом. Я поехал дальше, за следующим поворотом обогнал грузовик и опять посмотрел в зеркало: «фиеста» снова оказалась сзади. Я воспользовался тем же приемом за несколько метров до съезда на Шветцинген. Едва она меня обогнала, я сел ей на хвост и не отставал, пока она не свернула в сторону; я поехал дальше и за Брюлем километра два трясся по кочкам проселочной дороги.

Меня не удивило, что у дома Шулера стоит полицейская машина. Перед бывшим складом никого не было. Я позвонил, вошел в дом, но не смог открыть дверь в архив. Когда я отъезжал, в зеркале снова появилась «фиеста».

Я устал. Устал от мира, в котором безобидного, дурно пахнущего старика, любителя копаться в бумагах, ни за что ни про что можно напугать до смерти. Устал от мира, в котором слишком много потрепанных пятидесяти– и стомарковых купюр. В котором некто входит как к себе домой в мою контору и преследует меня на бежевой «фиесте», а я даже не знаю, кто он такой и что ему нужно. В котором порученная работа мне не по душе. Она не интересует меня и, положа руку на сердце, не может интересовать моего клиента. Зато меня весьма интересуют сам клиент, смерть его жены и смерть его архивариуса. Разумеется, мой клиент не заинтересован в том, чтобы я интересовался этими вопросами. Тогда в чем же его интерес? И почему он дал мне заказ, который изначально не может его интересовать?

Прослушав сообщение на автоответчике, я подумал, что Велькер словно прочитал мои мысли. «Добрый день, господин Зельб. Не могли бы вы подъехать завтра? Я давно о вас ничего не слышал и хотел бы узнать, как продвигается наше дело и на каком этапе мы находимся. Сроки уже поджимают, и…» Он прикрыл трубку рукой, в телефоне что-то зашумело, как в ракушках на Тиммендорфском пляже (в детстве мама учила меня слушать, как шумит море), – иногда долетали обрывки слов, смысл которых от меня ускользал. Потом заговорил Самарин: «Мы знаем, что господин Шулер был у вас. Что он оставил у вас деньги. Вы должны нам помочь сделать все возможное, чтобы его доброе имя не пострадало из-за одного-единственного глупого поступка. Деньги нужно вернуть в банк. Так что завтра в три».

Мне надоела игра, в которую играют Велькер с Самариным. Я не стал перезванивать ни тому ни другому. Решил завтра утром связаться с Георгом в Страсбурге и спросить о первых результатах. Наметил также позвонить Нэгельсбаху в полицейское управление в его последний рабочий день. О том, что за мной следил водитель «фиесты», я совсем забыл.

14
Не с пустыми руками

Зато водитель «фиесты» про меня не забыл. На следующее утро в половине девятого он стоял на лестнице и звонил в дверь моей квартиры. Он позвонил много раз. Позже объяснял, что старался проявить тактичность: трезвонил, хотя легко мог открыть сам. Замок у меня ерундовый.

Он топтался на пороге, как уличный торговец: выражение лица одновременно вызывающее и безнадежное, поза напряженная. Ему было лет пятьдесят, не высокий и не маленький, не толстый и не тонкий, на щеках прожилки от лопнувших сосудов, волосы редкие. Черные синтетические брюки, светло-серые туфли, голубая рубашка с синим кантом на карманах и на планке, расстегнутая куртка. Бежевая, как его «фиеста».

– Итак, это были вы.

– Я?

– Вчера вы за мной следили.

Он кивнул:

– У Шветцингена вы меня сделали. Но я же знал, куда вы едете. Вы ведь просто съехали с автобана? Тайными, так сказать, тропами? – В его приветливости проскальзывали покровительственные нотки. – А синий «мерседес»? Он и по тайным тропам тоже за вами ехал?

Я промолчал, что понятия не имею, о чем он говорит.

Но он все понял по моему лицу:

– Ага, вот оно что! Его вы даже не заметили. А меня срисовали только вчера.

– Лучше бы я вас вообще никогда не срисовывал, в том числе и сегодня. Что вам нужно?

Он явно обиделся:

– Почему вы так со мной разговариваете? Я ничего вам не сделал. Хотел только…

– Что «только»?

– Вы… Я…

Я ждал.

– Вы мой отец.

Я, вообще-то, и всегда был медлителен, а с годами скорости не прибавилось. Мои эмоции постоянно запаздывают, я только в обед обнаруживаю, что утром меня оскорбили, и только вечером понимаю, что за обедом мне сказали приятные слова, которые должны были меня обрадовать. Никакого сына у меня нет. Но я не стал смеяться над моим визави, не захлопнул перед его носом дверь – я пригласил его в гостиную, усадил в кресло и сам сел напротив.

– Вы мне не верите? – Он кивнул. – Да, вы мне не верите. Мы для вас не существуем.

– Мы? У меня что, много детей?

– Не вижу ничего смешного! – Он принялся рассказывать, что то ли перед самым объединением, [2]2
  Имеется в виду объединение Германии в 1990 г.


[Закрыть]то ли сразу после к нему в руки попали документы, из которых он узнал, что является приемным ребенком, а его настоящей матерью была Клара Зельб из Берлина.

– Что за документы?

– Мое личное дело.

– Личное дело?..

– Я работал на Министерство государственной безопасности и горжусь этим. Я расследовал серьезные преступления, у нас был такой процент раскрываемости, о каком вы можете только мечтать. Нет, у нас далеко не все было плохо, и я не позволю огульно все очернять, и себя в том числе!

Я протестующе замахал руками:

– Когда вы родились?

– Девятого марта сорок второго года. Как раз в это время вы в составе фашистского вермахта нападали на Советский Союз.

Я принялся считать. Девятого марта сорок второго года я жил в Гейдельберге в гостинице, за плечами у меня были польский поход, ранение и лазарет, я сдал второй экзамен на должность судьи и начал работать в прокуратуре. Снять квартиру я еще не успел, и Клара оставалась у родителей в Берлине. Или же путешествовала по Италии с подружкой Гиги? Или скрывалась где-то, чтобы родить ребенка? Я бы хотел иметь детей. Но не того, который родился девятого марта сорок второго года. С мая по август сорок первого я был в Вартегау [3]3
  Название Западной Польши после ее аннексии Третьим рейхом.


[Закрыть]и не провел с Кларой ни одной ночи.

Я покачал головой:

– Мне очень жаль, но…

– Я так и знал! Знал, что вы начнете качать головой и заладите: мол, очень жаль, но я не имею к вам никакого отношения. Говорить о братьях и сестрах – это вы умели, но по-настоящему признавать братьев и сестер – тут вы качаете головой и от всего отмахиваетесь.

Он покачал головой и поднял руки вверх, изображая, как именно мы это делаем. Он хотел, чтобы его слова звучали язвительно, но они прозвучали жалобно.

Зря я сказал, что мне жаль! Мне нисколько не жаль, что я ему не отец. К тому же мои извинения провоцируют его упреки, на которые я опять рефлекторно реагирую извинениями. Я уже был морально готов попросить у него прощения за все те неприятности, которые Запад причинил Востоку, – и за все те, которые не причинил.

– А ведь я пришел не с пустыми руками! Вы же не заметили синий «мерседес», когда ехали в Шветцинген. Видимо, утром вы его тоже проворонили. – Он увидел интерес на моем лице. – Теперь вам хочется узнать больше. Так ведь и я хочу сказать вам больше. «Мерседес» появился, когда старик передал вам кейс и сел в машину. Он остановился, и когда началась кутерьма, пассажир вышел и рыскал сначала у вас в офисе, а потом у машины старика. Что он искал, не мне вам говорить.

– Вы знаете, кто были эти люди?

– Знаю только, что номера у «мерседеса» берлинские. Но я все выясню. Если мы с вами теперь объединим наши силы, то, учитывая, что мы оба специалисты в этой области, а вы уже… недолго уже…

Он запнулся.

Подумать только! Он нацелился заполучить мой бизнес как сын после отца. Не сразу, а после переходного периода, в течение которого наша фирма будет называться «Частные расследования. Герхард Зельб и сын». Я не стал предлагать ему вариант «Герхард Зельб и сын Клары Зельб». И не стал объяснять, что он, возможно, сын моей покойной жены, но никак не мой.

Я не собирался обсуждать с ним свои личные дела, не хотел говорить о своем браке, не хотел выставлять свою жизнь напоказ и выдавать Клару. В конечном итоге от нашего брака ничего не осталось. Но когда я начинал работать в прокуратуре Гейдельберга и Клара намеревалась перебраться ко мне, брак наш был молод, полон очарования и сулил счастье на долгие годы. Известие о том, что существовал кто-то еще, с кем у Клары были близкие отношения и от кого она родила ребенка, не оставило меня равнодушным. Этот кто-то не настолько ее любил, чтобы настоять на нашем разводе и жениться на ней. А может, он погиб? Мне вспомнился офицер, с которым мы были дружны и о котором сначала Клара говорила ужасно много, а потом вообще ничего, – он погиб под Москвой. Я принялся отыскивать в лице моего гостя его черты, но безуспешно.

– Как вас зовут?

– Карл-Хайнц Ульбрих, с дефисом, но без «т» на конце. [4]4
  Герой намекает на сходство его фамилии с фамилией председателя Государственного совета ГДР Вальтера Ульбрихта.


[Закрыть]

– Где вы остановились?

– В отеле «Колпингхаус»… Адрес у меня – R-7. С ума сойти! Так можно назвать сигареты, но ведь не улицу же! – Он возмущенно покачал головой.

Я не стал объяснять ему принцип планировки Мангейма. И не спросил его, не стыдно ли ему, убежденному коммунисту, ночевать в «Колпингхаусе».

Как будто мало мне было неприятностей, тут еще и Турбо заявился со своей прогулки по окрестным крышам, спрыгнул с подоконника на кресло и, направляясь в кухню, потерся о ноги Карла-Хайнца Ульбриха. Тот произнес «кис-кис», удовлетворенно посмотрел вслед Турбо и бросил на меня торжествующий взгляд, как будто всегда знал, а сейчас получил неопровержимые доказательства того, что на Западе животные гораздо лучше, чем люди. К счастью, он хотя бы не произнес этого вслух.

Потом встал:

– Пожалуй, мне пора идти. Но я еще вернусь.

Не дожидаясь моих прощальных слов, он вышел в коридор, открыл дверь и осторожно прикрыл ее с другой стороны.

15
Без исповеди отпущения грехов не дают

Я позвонил в Страсбург, но Георга не застал, да и навряд ли за такой короткий срок у него могли появиться важные сообщения. Так что пришлось обходиться информацией, полученной от Шулера.

Но юрист из Страсбурга, имя или фамилия которого начинаются то ли на А, то ли на Л, то ли на П, оставил равнодушными и Велькера, и Самарина. Когда я отчитывался перед ними о проделанной работе, Самарин смотрел на меня с откровенно скучающим видом, а Велькер, казалось, отчаянно старался сохранять на лице терпеливое выражение.

Я закончил.

– Я вышел на страсбургский след и могу заниматься им дальше, но могу этого и не делать. Вы утратили интерес к негласному компаньону?

Велькер заверил меня, что его интерес к поискам негласного компаньона остается неизменным.

– Разрешите мне выписать вам еще один чек. Страсбург обойдется недешево.

Он вынул из внутреннего кармана чековую книжку и ручку и начал писать.

– Господин Зельб, похоже, что Шулер имел доступ к банку и взял оттуда деньги. – Самарин наклонился вперед и вперил в меня пронизывающий взгляд. – Он отдал деньги вам на хранение и…

– Он принес мне кейс, и я его храню. Не знаю, кому именно нужно его отдать, наследникам или полиции. Не знаю даже, кто его наследники и как погиб Шулер.

– Была автомобильная катастрофа.

– Кто-то его до смерти напугал.

Самарин покачал головой. Он делал это медленно, неуклюже, и вместе с головой раскачивалось туда-сюда и его туловище.

– Господин Зельб, – сказал он сквозь зубы, – взять то, что тебе не принадлежит, – это до добра не доводит.

– Что вы, что вы… – вклинился Велькер, тревожно переводя взгляд с Грегора на меня и протягивая мне чек. – Вы должны нас понять! Когда-то, много лет назад, господин Шулер был нашим учителем, хорошим учителем, и мы этого никогда не забудем. Его смерть стала для нас тяжелым ударом, а тут еще и подозрение насчет денег. Хотя я никогда не поверю…

Самарин взорвался:

– Ты думаешь, что…

– …что говоришь? – На миг лицо Велькера приняло торжествующее выражение.

Самарин так разозлился, что, вставая, чуть не опрокинул кресло. Но тут же взял себя в руки. С угрозой в голосе он протянул:

– Господин Зельб, вы еще обо мне услышите.

Я шел вдоль Шлосс-парка к дому Шулера. Я так и не понял, почему Велькер посмотрел на нас торжествующе. И почему пропажа денег беспокоила его гораздо меньше, чем Самарина. Что бы ни произошло с потрепанными пятидесяти-и стомарковыми купюрами, взял их Шулер или нет, по логике вещей босса это должно волновать гораздо больше, чем его помощника, даже если обязанности этого надменного и вспыльчивого помощника относятся к «практической сфере». Или же они играли со мной в доброго и злого полицейского? Но тогда Самарин мог ведь показать себя во всей красе, а он хоть и с трудом, но сдержался.

Я обернулся: меня никто не преследовал, ни мой якобы сын, ни «мерседес» синего цвета. Дверь мне открыла племянница Шулера. Глаза у нее были заплаканные, и она снова разрыдалась, как только начата говорить:

– От него ужас как воняло, он все время брюзжал и цеплялся к мелочам. Но он был такой хороший человек, такой хороший! Все об этом знали, ученики его любили, навещали, он им помогал, чем только мог.

Она сама у него училась, и ее муж у него учился, они и познакомились, нечаянно встретившись в доме у Шулера.

Мы сидели в кухне, которую она хоть немного привела в порядок и помыла. Она только что заварила чай и предложила мне чашку.

– Сахара в доме нет. Хоть этого я добилась. А вот насчет алкоголя его невозможно было уговорить. – При этом воспоминании она снова залилась слезами. – Долго бы он все равно не протянул, но от этого же не легче, понимаете? От этого не легче.

– Что говорит полиция?

– Полиция?

Я рассказал ей, что ее дядюшка попал в аварию прямо у моей двери.

– Я сразу поехал в Шветцинген, чтобы рассказать вам, но полиция меня опередила.

– Да, из Мангейма тут же сообщили в местную полицию, и они заехали сюда. Совершенно случайно я оказалась в доме. Я прихожу не каждый день, он хочет… то есть он хотел… – Она снова заплакала.

– А полицейские еще что-нибудь сказали или о чем-нибудь спрашивали?

– Нет.

– Перед самой аварией ваш дядюшка побывал у меня, очень расстроенный, как будто он только что испытал шок! Казалось, его что-то очень сильно напугало.

– Как же вы позволили ему сесть за руль? – В ее покрасневших от слез глазах легко читался упрек.

– Все произошло чересчур быстро. Ваш дядя… он едва появился – и сразу же уехал.

– Вы как-то могли ведь его удержать, я хочу сказать, вам надо было… – Она вытащила из кармана платок и высморкалась. – Извините, я знаю, его было не переупрямить, если он вобьет себе что-то в голову. Я тоже хороша – набросилась на вас с упреками! Я не хотела.

Теперь она смотрела печально, но я и сам ругал себя на чем свет стоит. Вот именно, почему я его не остановил? Почему даже не попытался? На этот раз замедленными оказались не только мои эмоции.

– Я…

Я так и не придумал, что сказать. Смотрел на ее сгорбленную спину, на ее покорно сложенные руки, в которых она зажала скомканный платочек, на доброе, доверчивое лицо. Она не спросила, кто я, приняла просто как дядюшкиного друга, с которым можно разделить горе и радость. Мне казалось, что я подвел не только Шулера, но и ее тоже; на ее лице я искал отпущение своих грехов. Но не нашел.

Без исповеди отпущения грехов не дают.

16
Ниже всякой критики

Когда мы с Бригитой приехали на прощальный вечер в Пфаффенгрунд, подвыпивший Нэгельсбах пребывал в отчаянно-веселом настроении.

– А-а, господин Зельб! Сначала коллеги не хотели отправлять вашего друга на судебную экспертизу. Но я с ними поговорил, и они все сделали. Кстати, по поводу «сделали»: теперь вам придется все делать самому, я вам больше не помощник.

Его жена отвела нас с Бригитой в сторону.

– Его начальник спросил, чем может его порадовать. Боюсь, он приедет сам, без приглашения. Не могли бы вы взять его на себя? Не хочу, чтобы он попался под горячую руку моему мужу.

Сегодня она надела длинное черное платье – то ли в знак траура по поводу расставания ее мужа со служебными обязанностями, то ли потому, что оно было красивое и ей к лицу, или же она задумала кого-то изобразить, Вирджинию Вулф например, или Жюльетт Греко… или Шарлотту Корде на пути к эшафоту. Она любит такие штучки.

В гостиной и столовой, разделенных раздвижной дверью, толпились гости. Я поздоровался со знакомыми представителями полицейского управления Гейдельберга.

Бригита шепотом спросила:

– Судебная экспертиза? Он говорил о судебной экспертизе? Ты имеешь дело с судебной экспертизой?

Фрау Нэгельсбах принесла нам по бокалу абрикосового крюшона.

В квартиру звонили не переставая, приходили все новые и новые гости. Дверь в коридор осталась открытой, и вдруг я услышал знакомый голос:

– Нет, я не приглашен. Я ищу господина Зельба, мне нужно с ним поговорить.

Карл-Хайнц Ульбрих, в бежевой куртке, белой синтетической рубашке и с галстуком в цветочек! Он сразу направился ко мне, схватил меня за руку и потащил по коридору в пустую кухню.

– Это русские. – Он шептал так тихо, как будто эти самые русские стояли рядом и могли нас подслушать.

– Кто?

– Люди в банке и в синем «мерседесе». Русские, или чеченцы, или грузины, или азербайджанцы. – Он многозначительно посмотрел на меня, словно ожидая моей реакции.

– Ну и что?

– Вы действительно отстали от жизни. – Он покачал головой. – С ними не шутят. Русская мафия не безобидная организация, какие бывают на Западе, не такая, как у итальянцев или у турок, – это что-то ужасное!

– Вы говорите так, как будто очень этим гордитесь.

– Вы должны соблюдать осторожность. Когда им что-то надо, они обязательно своего добьются. Что бы ни лежало в кейсе, ради этого не стоит вставать им поперек дороги.

Он что, набивает себе цену? Или он сам один из них, как бы они ни назывались? Мягкий нажим изнутри параллельно грубому наезду извне, чтобы заполучить кейс?

– А что там, в кейсе?

Он опечалился:

– Как прикажете нам работать вместе, если вы мне не доверяете? И как вы собираетесь с ними справиться, если мы не работаем вместе?

В кухню зашла Бригита:

– Пришел главный начальник, и фрау Нэгельсбах…

Но было уже поздно. Мы услышали, как Нэгельсбах преувеличенно вежливо здоровается с начальником: «Не желаете ли бокал крюшона? Или два-три бокальчика?» Некоторые ситуации не выдержишь, не напившись. Некоторых людей тоже.

Мы с Бригитой бросились в гостиную, хотя Ульбрих продолжал что-то бубнить. В качестве прощального подарка начальник принес Нэгельсбаху фотографию Управления полиции Гейдельберга, когда оно еще было Гранд-отелем, он старался быть любезным и не понимал, какие чувства вызывает у хозяина. Я заговорил с ним о полиции отдельных земель и страны в целом и о службе информации, и мне показалось, что он разбирается в том, о чем говорит. Я спросил его про русскую мафию, он пожал плечами:

– Знаете, что мне недавно сказал один человек с канала «RTL»? Частные каналы с ног сбились, выискивая материал для новых фильмов, но одно совершенно ясно: на что публика не клюет, так это на русскую мафию. Не в том дело, что ее не существует. Но она ниже всякой критики. У нее нет ни стиля, ни традиций, ни религии – ничего из того, что так импонирует у итальянцев. Она просто брутальна. – Он с сожалением покачал головой. – Даже здесь коммунизм разрушил всякие понятия о культуре.

Когда мы с Бригитой отправились домой, Ульбриха нигде не было видно. Надеюсь, что огни, которые я всю дорогу наблюдал в зеркало, принадлежали его «фиесте». Если нет, то теперь те люди знают о существовании Бригиты.