Текст книги "Враг Шарпа (ЛП)"
Автор книги: Бернард Корнуэлл
Жанр:
Исторические приключения
сообщить о нарушении
Текущая страница: 21 (всего у книги 22 страниц)
Глава 27
Но у французов еще остались пушки. Артиллеристы пришли в ярость, и весь юг селения затянуло дымом, а по стенам замка стучала металлическим дождем картечь. Гаубицы тоже продолжали стрелять: хотя они больше не могли вести огонь с фланга, прикрывая наступление пехоты, их снаряды, летящие из-за селения, превратили замок в кипящий железом котел.
Прошел час, другой, но пушки не переставали палить. Картечь перебила часовых, брусчатку двора разворотило взрывами, снег стал черной слякотью.
На этот раз перемирия не будет. Артиллерийский полковник мертв, раздавлен упавшей гаубицей; в верхний клуатр монастыря до сих пор опасно заходить: там все еще взрываются гаубичные снаряды, добавляя дыма к погребальному костру для сотни людей. Французский генерал поклялся отомстить и приказал стрелять из всех орудий. Артиллеристы бились за своего погибшего полковника.
Две пушки обстреливали картечью холм у дозорной башни; пули ломали терновник, обрушивали снег с ветвей, осыпали шипами и щепками стрелков, скрючившихся в своих окопах. Кролики знают, где рыть, да и превратить нору в стрелковый окоп гораздо проще, чем копать на голом склоне.
Фредриксон яростно вопил:
– Стреляйте, ублюдки! Мы готовы! – и в этом не было иронии: ожидая атаки с востока или с севера, он собрал в кулак все свои силы и был начеку. Под натиском защитников атакующие вынуждены будут выбраться на очищенный от кустарника северный склон холма, по которому так удобно спустить бочки с порохом, чьи фитили защищены от снега кожаными чехлами. А вслед бочонкам понесутся выпущенные из старой испанской пушки снаряды в четыре дюйма диаметром. – Давайте, ублюдки!
Стрелки ухмылялись, слыша боевой клич Милашки Вильяма. Фузилеры держались на противоположном склоне, подальше от артиллерийского огня: их черед придет только если французам удастся опрокинуть затаившихся стрелков.
Но большая часть орудий стреляла по замку. Им удалось пробить крышу конюшни и поджечь стропила; фургоны Джилайленда пылали, растопив снег на много ярдов вокруг. Французы уничтожили единственную пушку на восточной стене: она взлетела в воздух и рухнула вниз, скатившись по груде обломков, где камни, дерево и медь смешались со снегом. Один гаубичный снаряд приземлился во дворе, ударился о стену цитадели и взорвался, прикончив сразу шесть лошадей. Раненых животных фузилерам пришлось пристрелить, хотя для этого нужно было, поскальзываясь к крови, грязи и конской моче, отгонять обезумевших от ужаса уцелевших лошадей прикладами. А пушки все стреляли.
Замок, затянутый удушливым пороховым дымом, сотрясался от выстрелов: двенадцатифунтовики чередовали картечь с ядрами. Некоторые из них расшатывали и без того не слишком надежную старую кладку; вскрикнул стрелок: камень рухнул ему на ногу.
Не долетавшие до стены гаубичные снаряды разрисовали пространство перед восточной стеной растопыренными черными звездами, раскаленными воронками на белом снегу. Один снаряд попал на верхнюю площадку надвратной башни; дежуривший там стрелок, поседевший за время войны ветеран, тут же подскочил к страшному железному шару с занесенным для удара прикладом. Снаряд бешено крутился, изрыгая клубы дыма; стрелок на секунду замер, потом ударил – всего один раз, по касательной. Фитиль, как отрезанный бритвой, упал на снег, снаряд был обезврежен. Стрелок успокаивающе улыбнулся своим перепуганным товарищам:
– Всегда выпадает, если знать, куда ударить.
Знамена сняли и унесли в тыл, к фузилерам, скрючившимся за низкой баррикадой, прикрывавшей вход в цитадель. В этой последней схватке они будут сражаться так, как умеют только они, – но пока неизвестно, сколько еще придется терпеть грохот взрывов, дикое ржание лошадей и гром пушек, несущийся над долиной, как будто одновременно ударили палочки целого полка французских барабанщиков.
Шарп присел на корточки на крыше цитадели, рядом с капитаном Джилайлендом. Чтобы перекрыть канонаду, ему приходилось кричать.
– Знаете, что делать?
– Да, сэр, – Джилайленд выглядел опечаленным: остаток ракет придется использовать не самым приятным для него способом. – Сколько еще?
– Не знаю! Час, может, два.
Все хотели, чтобы уже наконец появились французы, чтобы кончился этот металлический ливень и начался настоящий бой.
Фредриксон надсаживался, требуя, чтобы французы пошли в атаку. Он обзывал их бабами, боящимися взобраться на небольшой холмик или зацепиться за пару колючек, – пехота не появлялась. Один из стрелков вскрикнул было от боли, когда картечная пуля попала ему в плечо, но Фредриксон заорал, чтобы тот заткнулся.
Пушкари склонились над своими орудиями, непрестанно вычищая их, поправляя наводку; они кормили своих ненасытных зверей железом, чтобы те отомстили за погибшего полковника.
Шарп неотрывно наблюдал за селением с восточного края крыши цитадели, дернувшись лишь раз, когда после случайного попадания картечи в амбразуру, через которую он смотрел, мимо его лица пролетел бритвенно острый осколок камня. Где-то закричал и тут же смолк раненый, раскаты канонады раз за разом проносились над долиной, над перевалом тянулся пороховой дым, но металл все так же бил в стены, а во дворе по-прежнему взрывались снаряды.
– Сэр? – встрепенулся вдруг Харпер.
Французы наступали.
Они шли несколькими колоннами, но не теми огромными колоннами, которыми так гордилась Франция, а узкими, по четыре человека в шеренге, вившимися от селения подобно змеям. Три батальона быстро двигались по дороге, а пушки все продолжали грохотать. Люди Шарпа гибли по одному или по два, но снаряды все сыпались.
Пятнадцать сотен человек с примкнутыми байонетами остановились в центре долины, вне досягаемости для орудий.
Шарп внимательно наблюдал за ними. Он удерживал это место уже целый день, но понимал, что напрасно надеялся продержаться два. Не получится. У него осталась всего одна карта, и когда она сыграет, все кончится. Он будет отступать на юг через холмы, надеясь, что у французской кавалерии найдутся цели получше, чем его измученный отряд. Раненых придется оставить на милость французов. По приказу Шарпа гарнизон уже сложил свои ранцы и шинели у южного выхода из цитадели, точнее, пролома, уже использованного однажды людьми Пот-о-Фе: сейчас его охраняли два десятка фузилеров, чтобы не дать малодушным сбежать раньше времени. Майор улыбнулся Харперу:
– Неплохая была драчка, Патрик.
– Она еще не кончилась, сэр.
Но Шарп понимал, что это не так. Проклятье висело на нем тяжким грузом, и он сознавал, что именно оно принесет ему поражение, позволив французам пройти через перевал. Интересно, будет ли у него время спуститься в подземелье и убить желтолицего урода прежде, чем охваченные паникой люди ринутся на юг? Тогда проклятье будет снято.
А Хэйксвилл прислушивался к доносившимся в подземелье звукам. Он легко читал развитие боя по его шуму и понимал, что момент еще не настал. Неплохо было бы удрать еще ночью, но большую часть ее с часовыми просидел фузилерский лейтенант, и Хэйксвилл ничего не смог с этим поделать. Скоро, пообещал он сам себе, уже скоро.
Шарп повернулся к стрелку, заменившему горниста.
– Готов?
– Конечно, сэр.
– Еще минута. Жди.
Французы были уже близко: батальоны повернули к замку и сейчас как раз проходили место, где еще вчера колонну резали на куски ракеты. Но сейчас со стороны замка не раздалось ни выстрела.
Пушки вдруг прекратили палить. Над долиной повисла тишина.
Левофланговый батальон французов перешел на бег, отклоняясь еще левее, к юго-востоку. Они неслись к холму у дозорной башни: атака пойдет там, где, как правильно угадал Дюбретон, линия обороны слабее всего.
Два других батальона издали победный клич, опустили байонеты и побежали к руинам восточной стены. Защитники не стреляли ни из мушкетов, ни из винтовок; разбитая пушка, которая могла бы угрожать атакующим с фланга, валялась на камнях, а два артиллериста из ее расчета безжизненно распластались по брусчатке.
Стрелок на крыше цитадели громко закричал, призывая Шарпа, но тот так и не узнал, зачем. Французы были уже в замковом дворе.
Глава 28
Эти новости, как и большинство других новостей, пришли из Саламанки, поскольку преподобный доктор Патрик Кертис был профессором астрономии и естественной истории именно в университете Саламанки. Честно говоря, дон Патрисио Кортес, как его называли испанцы, все еще оставался профессором и ректором Ирландского колледжа, но сейчас он временно переехал в Лиссабон, ведь французы узнали, что семидесятидвухлетнего ирландского священника интересуют не только Бог, звезды и история Испании. Дон Патрисио Кортес был также главным британским шпионом в Европе.
Новости дошли до доктора Кертиса вечером, за пару дней до Рождества. Помогая местному священнику, он принимал исповеди в небольшой церкви, когда один из кающихся вместо описания своих грехов передал через решетку исповедальни важное известие. Доктор Кертис, извинившись перед прихожанами, спешно покинул церковь и, быстро перекрестившись, развернул бумаги, присланные ему из-за границы. Доставивший письмо торговец лошадьми, бывший поставщиком французов и потому передвигавшийся повсюду беспрепятственно, смущенно пожал плечами:
– Простите за задержку, отче: нигде не мог вас найти.
– Ты все сделал правильно, сын мой. Пойдем со мной.
Времени оставалось катастрофически мало. Кертис направился прямиком в штаб-квартиру, где оторвал майора Хогана от ужина. Майор, невысокий ирландец, отвечавший за то, что Веллингтон предпочитал именовать «исследовательской службой», вознаградил посланца и срочно передал перехваченную французскую депешу генералу.
– Черт побери, – холодный взгляд генерала устремился на Хогана. – Есть сомнения?
– Никаких, сэр. Это личный шифр императора.
– Черт побери, – Веллингтон полуулыбнулся, извиняясь перед пожилым священником, и снова выругался. – Черт побери.
Еще было время, чтобы послать приказы в Сьюдад-Родриго и Альмейду, увести штаб Нэрна из Френады и поднять на марш легкую дивизию, но не это беспокоило Пэра. Его занимала обманная атака французов, которые собираются перевалить через горы и захватить долину Дуэро. Черт побери! Весной Веллингтон планировал начать кампанию, равной которой еще не видел Пиренейский полуостров. Вместо того, чтобы двигаться по главным дорогам, идущим на восток от Сьюдад-Родриго и Бадахоса, он собирался послать войска туда, откуда враг их не ждет: сделав большой крюк, они пойдут на северо-восток, в горы Северной Португалии, перережут французам пути снабжения и дадут бой ошеломленному, взятому в клещи противнику. Чтобы сделать это, нужны понтоны, большие неповоротливые баржи, с помощью которых можно перебираться через реки, поскольку маршрут вторжения пересекает эти реки. Понтоны в данный момент строились именно там, куда собирались нагрянуть французские силы: на реке Дуэро, в районе, обычно не имеющем никакого военного значения. Если не считать этой зимы. Черт побери и снова черт побери!
– Простите, Кертис.
– Ничего, милорд.
Той ночью на север поскакали гонцы, менявшие лошадей каждую дюжину миль, гонцы, которые предупредят британцев о наступлении французов. Сам Веллингтон тоже отправился в путь, начав со Сьюдад-Родриго: он очень боялся потерять главные ворота в Испанию. Если повезет, думал он, Нэрн удержит французов у Барка-де-Альва.
Генерал-майор Нэрн быстро проглядел приказ, на секунду задумался и решил проигнорировать его. Пэр забыл или не связал название Адрадос с Господними Вратами, где уже находились британские силы, способные остановить французов. Ничтожно малые силы, единственный батальон в сопровождении разношерстного сборища стрелков и ракетчиков, но уж двенадцать часов, пока он, Нэрн, не приведет подмогу, они продержатся. Простуда генерал-майора исчезла, как по волшебству.
Но он опоздал. Снегопад задержал его, и он боялся, что опоздание окажется фатальным. Встретив спустившуюся с перевала Терезу и выслушав ее, он включил ее в состав своих сил, отчаянно боровшихся со снегом. Затем появился сэр Огастес Фартингдейл, замерзший и разгневанный; он утверждал, что собирается подавать жалобу, серьезную официальную жалобу на поведение майора Ричарда Шарпа. Но Нэрн сперва вежливо отказался его слушать, потом был вынужден грубо прервать, и, наконец, попросту приказал сэру Огастесу и леди Фартингдейл продолжать свой путь. Вечером 26 декабря ветер принес еще больше снега и отдаленный грохот пушек.
Они выступили до рассвета. Всю ночь Нэрн слышал отзвуки мощной канонады, а с первыми лучами солнца все вокруг затянуло дымом. Пушки по-прежнему палили, и оставалось лишь идти на звук, все время на звук. Нэрн послал лучшие свои части вперед, приказав двигаться как можно быстрее. Тереза поскакала с испанским легким батальоном: они переберутся через горы в стороне от перевала и ударят по французам с фланга, а она укажет им путь. Борясь с холодом и снегом, солдаты шли, прислушиваясь к грому пушек, говорившему о том, что бой еще идет, что их помощь еще нужна.
Потом пушки смолкли. Кажущаяся тишина повисла в горах: пушки отдыхали.
Французы были уже во дворе замка. Победно крича, они перебирались через руины восточной стены и бежали по направлению к цитадели. Но врага нигде не было.
Сабли французских офицеров были обнажены. Они оглядывали башни и стены в поисках целей для своих людей, но замок казался тихим, вымершим. Потом раздался крик одного из французов: он заметил фузилеров, спрятавшихся за низкой баррикадой в арке.
– В атаку!
– Огонь! – залп фузилеров пробил в рядах французов широкий проход.
– Огонь! – поддержала первую шеренгу вторая.
– Огонь! – вперед вышла третья, а сзади подпирали две другие: те, кто уже успел выстрелить, перезаряжали и вставали в очередь.
– Огонь! – перед аркой не осталось никого.
– К дверям! – крикнул французский офицер, указывая на надвратную и северо-западную башни, но двери были заложены камнями, как и ступени, ведущие на северную стену. Тем не менее, французская пехота, сгрудившись посреди двора, еще верила в победу.
– Пора! – прорычал Шарп горнисту. – Давай!
Дюбретон предвидел это. Он знал, что если сразу не пробиться в цитадель, замковый двор может стать ловушкой, тупиком.
Французские офицеры кричали:
– Стреляйте! Стреляйте туда, в арку!
Но тут прозвучал горн, восходящая октава: раз, другой, третий. «Открыть огонь».
К неудовольствию Джилайленда ракеты отсоединили от шестов-балансиров. Ракетчики поджигали запалы, убеждались, что те занялись, и бросали начиненные порохом цилиндры сквозь бойницы и через край стены вниз, во двор, заполненный французами.
Ракеты падали, изрыгая клубы дыма, чихали, ревели: лететь без балансиров они не могли, поэтому лишь бессильно выписывали круги по брусчатке.
– Давайте, кидайте!
На французов сыпалось все больше ракет, они начали взрываться, но ракетчики бросали все новые и новые, и те рассекали толпу французов огнем, вскрывая брусчатку, ломая колени, впиваясь в тела, пылая; а Шарп требовал кидать еще и еще. Некоторые ракеты ползли в сторону горящих конюшен, добавляя в пожарище огня и дыма, но большая часть прорубалась сквозь сгрудившихся дезорганизованных французов и разлеталась на тысячи металлических обломков, сеющих вокруг себя смерть. Цилиндры с литыми наконечниками обращали весь свой немалый вес на ноги своих жертв и на упавших раненых; в общей неразберихе то тут, то там слышались крики французов. А ракеты все падали.
– Вниз! – Шарп, сопровождаемый Харпером и горнистом, ринулся по лестнице туда, где ждали фузилеры. Их было две сотни под развернутыми знаменами. Шарп оглядел фузилеров, не принимавших участия в схватке под аркой, и вытолкнул горниста вперед. – Играй «Прекратить огонь»! Примкнуть байонеты!
Горн снова и снова трубил команду для ракетчиков, но Шарп его не слышал: в ушах стояли скрежет и лязг семнадцатидюймовых байонетов, закрепляемых на мушкетах. Он выхватил палаш, ярко сверкнувший в полумраке, и убедился, что ракеты больше не падают.
– Идем до руин, не дальше!
Он очистит двор, перебьет врагов: даже в этот час близкого поражения он все еще может изрядно проредить французские силы и надеяться, что они не смогут выполнить свою дальнейшую задачу, в чем бы она ни заключалась.
– В атаку!
Вот и конец. Клинок в руки – и вперед: пусть битва уже проиграна, он заставит французов пожалеть о том, что они явились в этот день к Господним Вратам. Он сможет вселить в них страх перед следующим боем, он сделает так, чтобы это место стало для них местом скорби.
– Покажем им!
Палаш дернулся в его руке, скользнув по кости, но противник все равно упал. Сзади раздался рев семиствольного ружья. Шарп бросил взгляд на фузилеров: те, оскалив зубы и сверкая белыми перевязями поверх красных мундиров, уже обратили сталь на противника. Двор был полон дыма от догорающих ракетных остовов, а французы бежали под натиском возникших из темноты шеренг. Шарп бросился к офицеру, пытавшемуся собрать вокруг себя еще не потерявших голову, и сделал выпад. Он услышал, как тщетно скрежещет сабля француза по лезвию палаша, и, прыгнув вперед, добил того рубящим ударом клинка. Руины стены были всего в нескольких шагах.
– Бей!
Он поднял палаш и огляделся в поисках нового противника, но французы отступили, оставив двор, и он крикнул Брукеру построить фузилеров у стены. Два знамени, разодранные и почерневшие, гордо реяли над красномундирной шеренгой; он встал перед ними, сжимая в руке окровавленный клинок и борясь с безумным желанием ринуться в атаку, как будто две сотни фузилеров могли очистить холмы от французов.
Это был его последний козырь, последний сюрприз, последняя попытка накрутить французам хвост. Теперь не осталось ничего, кроме мушкетов, винтовок и байонетов. Перед следующей атакой противника ему придется отступить, и внутренний голос подсказывал, что разумно сделать это прямо сейчас, пока французы ошеломлены и не смогут его преследовать, пока еще можно без потерь увести Фредриксона с холма. Но Шарп никогда бы не ушел, не взглянув врагу в лицо. И он не уйдет.
Он услышал, как слева раздались выстрелы и удивился: неужели французы решили атаковать ворота?
– Присмотрите за воротами, мистер Брукер!
– Хорошо, сэр!
Где же эти ублюдки? Почему не идут? Пришла пора их победы, момент, когда Шарпу нечем было с ним сразиться. Скоро снова заговорят пушки, и картечь окрасит брусчатку кровью фузилеров, разметав их по неровным камням, но Шарп все вглядывался сквозь дым, гадая, почему противник не наступает.
Дым потихоньку рассеялся, уносимый ветром, и Шарп наконец увидел, почему не стреляют пушки.
Людской поток захлестнул долину: батальон, атаковавший дозорную башню, беспорядочно отступал. Шарп ухмыльнулся: должно быть, это Милашка Вильям пустил им кровь.
А Милашка Вильям был в ярости.
– Ублюдки! Ублюдки! – орал он, грозя кулаком людям в небесно-голубых мундирах, появившихся из-за замка и взявших в байонеты батальон, наступавший на Фредриксона. – Ублюдки! – испанцы украли у него драку.
– Сэр! – торжествующе завопил Харпер, ткнув пальцем влево. – Сэр!
Стрелки. Сотни стрелков! Зеленые куртки! Откуда они здесь, удивился Шарп, и почувствовал, как предчувствие поражения покидает его. Он смотрел, не веря своим глазам, как французы бегут от монастыря, как выстраивается на его собственном фланге стрелковая цепь. Потом он взглянул направо и увидел на холме испанские мундиры. Они победили!
– Фузилеры! Вперед!
И тогда Хэйксвилл нанес свой удар.
Глава 29
Была найдена лишь часть того золота, которое с таким трудом доставили к Господним Вратам Шарп и Дюбретон. Кое-что, отобранное у пленных, навеки осело в ранцах французских и британских солдат, но большая часть все еще оставалась в замке. Она была спрятана: золото вообще весьма полезно спрятать, а потом достать, когда враг уйдет, поэтому Хэйксвилл спрятал его надежно. Оно было в подземелье, за одним из камней забрызганной кровью стены, возле которой он пытал и убивал мужчин и женщин, осмелившихся доставить ему неудовольствие. Теперь это золото понадобилось.
Конечно, он не стал опустошать тайник, забрав достаточно, чтобы выбраться наружу и продержаться несколько недель. Когда шум битвы подсказал ему, что в замке почти никого не осталось, Хэйксвилл сделал свой ход.
Он бросил монету. Та звякнула, скатилась на пару ступенек ниже и замерла. Часовой, с тревогой вслушивавшийся в звуки боя, неверяще уставился на золото.
Из темноты, блеснув в свете факела и задребезжав на камнях нижней ступеньки, появилась еще одна монета.
Часовой, ухмыльнувшись, спустился по лестнице. Его товарищ, ревнуя к такой удаче, мрачно пробурчал предостережение, но тут на ступени пролился настоящий дождь сверкающего золота, и часовые, радостно улюлюкая, закивали друг на друга, решая, кто приглядит за пленными, пока остальные набьют монетами подсумки.
А золото продолжало прибывать. Его уже было больше, чем фузилер может получить за пять лет; оно блестело в темноте, звенело по ступеням. Хэйксвилл наблюдал, как часовые ползают на четвереньках, желая стать богачами.
– Пора!
Один из часовых успел дернуться и даже спустил курок, заставив дезертира рухнуть за край баррикады с пулей в голове, но и его накрыла волна полуголых людей, вонявших так, что невозможно было дышать, месивших его кулаками и наконец выбивших из часового остатки жизни прикладом его собственного мушкета.
– Хватит! – Хэйксвилл, согнувшись в три погибели, был уже на середине лестницы, рядом с окровавленным телом единственного оказавшего сопротивление. – Погодите, парни, погодите.
Сжимая в руках тяжелую сумку, набитую золотом, он вполз по лестнице и увидел, что коридор впереди пуст. В конце его виднелись сложенные в штабеля ранцы и шинели, но еще отраднее было видеть прислоненные к стене мушкеты, приготовленные Шарпом для последних защитников замка; сперва они были отняты у людей Пот-о-Фе, а теперь вернулись к ним.
Хэйксвилл не стал медлить. Метнувшись налево, он заглянул во внутренний двор цитадели и беззвучно выругался, увидев пост у южного выхода. Пройдя в противоположную сторону и подхватив по дороге шинель, он осмотрел замковый двор, практически пустой, не считая мертвых французов и странного вида дымящихся цилиндров, усыпавших брусчатку. Решив, что видел достаточно, он вернулся в подземелье.
– Здесь есть шинели и мушкеты, парни. Разбирайте и за мной, – ведомые Хэйксвиллом, они прорвутся через двор и руины стены, а потом растворятся в терновнике. Сам Хэйксвилл разминал ноги, готовясь к изматывающему бегу, и, улыбаясь товарищам-дезертирам, обдумывал путь на юг. Дождавшись, пока лицо перестанет дергаться, он проговорил: – Они не могут меня убить, парни. И вас не смогут, пока вы со мной.
Привыкнув к дневному свету, он еще раз оглядел двор, дымящиеся цилиндры, мертвецов, но думал он сейчас только о своей будущей жизни. У него есть шанс начать все заново. Усмехнувшись про себя, он откинул с глаз прядь редких волос. Обадию Хэйксвилла убить нельзя.
– Давайте!
Они побежали, скользя босыми пятками по мокрым камням. Отчаяние гнало их вперед. Если двинуться на запад, их ждет только расстрельная команда. Лучше бежать на юг, в засыпанные снегом зимние горы, чем поглядеть в дула мушкетов где-нибудь в португальском поле. Они перебрались через руины стены, кое-кто пролез через орудийное гнездо, где раньше стояла испанская пушка, и очутились на открытом пространстве. Хэйксвилл свернул направо – и тут его заметил испанский солдат. Громадный желтолицый человек, совершенно голый под расстегнутой шинелью, напугал его, и испанец вскинул к плечу незаряженный мушкет.
Это движение спасло ему жизнь. Хэйксвилл уже представлял летящую ему в лицо пулю, а в терновнике за спиной у испанца виднелись небесно-голубые мундиры, и он рванулся влево, устремившись во главе своей оборванной банды прямо в долину. Холодный чистый воздух обжег ему горло.
– Бегите!
Так крысы, бегущие от вспыхнувшего пламени, вдруг обнаруживают себя в огненном кольце: слева были фузилеры и стрелки, справа наступающие сквозь колючие кусты испанцы, а впереди – французы. Испанцы, уже отрезавшие дезертирам путь, кричали, требуя сдаваться: хотя они и не знали, что это враги, им было ясно, что такая отвратительная компания к друзьям относиться не может.
Хэйксвилл, тяжело дыша, бежал прямо в открывшуюся перед ним долину: в ушах у него стучало, ноги окоченели от снега. Бросив взгляд налево, он понял, что далеко обогнал фузилеров. Ему показалось, что он заметил Шарпа, но сейчас это было не важно. Потом он увидел сопровождавших Шарпа стрелков. Их винтовки пугали его, поэтому Хэйксвилл свернул правее, из последних сил прибавив ходу. Золото звенело в кармане его шинели, тяжелый мушкет оттягивал руку. Французы! А больше некуда бежать, некуда! Он предложит свои услуги французам, станет перебежчиком: выбор невелик, но это лучше, чем быть зарезанным, как собака, в заснеженном поле. Хэйксвилл помчался к ближайшему батальону французской пехоты, отступавшему к селению, – и тут услышал за спиной конский топот.
Стук копыт был приглушен снегом, и Хэйксвилл в отчаянии понял, что всадник уже слишком близко. Он обернулся, в ужасе ощерив беззубый рот, и увидел занесенный над его головой окованный медью тяжелый приклад, готовый проломить ему череп. Хэйксвилл перехватил мушкет, вскинул его и, уклонившись от удара, спустил курок.
Потом он неистово расхохотался. Смерть, его хозяин, не покинула своего слугу: именно об этом он молился! Все случилось, возможно, не совсем так, как он себе представлял, но из груди Хэйксвилла вырвался смех: пуля, прошедшая через горло, подбросила всадника и ушла в небо. Смерть оказалась быстрой – такой и должна быть смерть. Лошадь дернулась в сторону, и тело, раскинув руки, рухнуло на снег. Незаряженная винтовка, только что угрожавшая ему прикладом, упала рядом.
Хэйксвилл остановился. Это был момент сладчайшей победы, момент, который он будет помнить всю жизнь; и, обратив лицо к низким облакам, он затараторил свой победный клич, а полуобнаженное тело само пустилось в пляс! Он выжил! Смерть по-прежнему любит его! Потом он повернулся и побежал к французским шеренгам.
– Не стреляйте! Не стреляйте!
Хэйксвилл будет жить! Пошатываясь и задыхаясь от боли в легких, он догнал французский батальон. Улыбка не сходила с постоянно подергивающегося лица. Он смог сбежать.
