Текст книги "Рота Шарпа"

Глава 12

Если бы кто-то поднялся в воздух над Бадахосом на новомодном воздушном шаре, он увидел бы нечто похожее на четверть зубчатого колеса, где старинный каменный замок на скале был бы гигантской ступицей, северная и восточная стена – спицами, встречающимися под прямым углом, а южная и западная стены смыкались в длинную кривую с семью башнями-зубьями.

Атаковать с севера невозможно: город построен на берегу Гвадианы, которая у Бадахоса шире, чем Темза у Вестминстера, а перейти ее можно только по древнему каменному мосту. Каждый ярд его простреливается пушками с северной стены, а за рекой, охраняя вход на мост, стоят три внешних форта, крупнейший из которых, Сан-Кристобель, может вместить больше двух полков. Французы уверены: с севера атаки не будет.

Восточная стена, другая спица, более уязвима. На ее северном краю возвышается массивный замок, веками доминировавший над ландшафтом, но к югу от него стена спускается вниз и упирается в холм. Французы, понимая исходящую отсюда опасность, перегородили течение Ривильи в том месте, где замковый холм обрывается в долину. Теперь уязвимая восточная стена защищена водяной преградой, столь же широкой, как и река на севере, и уходящей далеко на юг от города. Как и сказал Шарпу Хоган, атаковать через получившееся озеро можно только с помощью флота – если, конечно, не взорвать дамбу и не осушить озеро.

Остаются южная и западная стены, создающие кривую в милю длиной, не защищенную рекой или другой водной преградой. Но в этом месте на ободе колеса расположены зубья, семь больших бастионов, выступающих далеко наружу, каждый размером с небольшой замок. Сан-Винсенте – северный, у самой реки, где сходятся северная и западная стены, и дальше, на юг и восток, пока не окунешься в Ривилью: Сан-Хосе, Сантьяго, Сан-Хуан, Сан-Рок, Санта-Мария и Тринидад. Богоматерь, Святая Троица и Святые рангом поменьше, по паре десятков пушек на каждого, защищают город.

Бастионы – не единственная защита большой кривой. Сперва идет гласис, земляной вал, мешающий пушкам бить по стенам прямой наводкой – он вздымается высоко над защитными укреплениями. Затем огромный ров – от края гласиса до его дна не меньше двадцати футов, и только внизу начинаются настоящие проблемы. Бастионы накрывают любую атаку перекрестным огнем, а в глубине широкого сухого рва возведены равелины – огромные треугольники фальшивых стен, разбивающие атакующий строй; в темноте их легко принять за настоящие и решить, что достиг крепости. Кто бы ни попытался взобраться на равелин, он будет тут же сметен огнем тщательно нацеленных пушек. Над рвом стены поднимаются на полсотни футов, а на их широких парапетах через каждые пять ярдов установлены пушки.

Бадахос – не средневековый замок, наскоро переделанный для современной войны: это гордость Испании, великолепно сконструированная и построенная смертельная ловушка, внутри которой находятся сейчас лучшие французские части на Пиренеях. Британцы дважды неудачно пытались взять город, и сейчас, год спустя, поводов для удачного завершения третьей попытки не прибавилось.

Единственное слабое место крепости – на юго-востоке, где напротив бастиона Тринидад, за полотном воды, поднимается низкий холм Сан-Мигель. С его плоской вершины осаждающие могут стрелять вниз, поражая юго-восточный угол города – но это единственная слабина в его обороне. Французы о ней знают – и позаботились о том, чтобы ее ликвидировать. Два форта построены к югу и востоку: первый, Пикурина, за новым озером, на низких склонах холма Сан-Мигель; второй, Пардалера, к югу, защищая подходы к любой бреши, которую можно пробить с холма при помощи пушек. Не такая уж и слабина, но других нет, и в день Св. Патрика британцы маршируют к холму Сан-Мигель. Они знают, как знают и французы, что попытка атаки будет предпринята против юго-восточного угла, против бастионов Санта-Мария и Тринидад, и тот факт, что абсолютно такой же план уже дважды провалился, ничего не значит.

С макушки холма, откуда любопытные могли оглядеть город, была отчетливо видна брешь между двумя бастионами, пробитая во время последней осады. Ее заделали чуть более светлым камнем, и новая кладка, казалось, смеется над предстоящими попытками британцев.

Шарп встал рядом с Патриком Харпером. Впервые взглянув на стены, он воскликнул:

– Боже, и здоровы же!

Сержант не ответил. Тогда Шарп вытащил из-под шинели бутылку и протянул ирландцу:

– Вот, держи. Подарок на день Св. Патрика.

Широкое лицо Харпера озарилось радостью:

– Вы замечательный человек, сэр, для англичанина, конечно. Прикажете сохранить половину для дня Св. Георгия[32]32
  Св. Георгий считается покровителем Англии, как Св. Патрик – покровителем Ирландии.


[Закрыть]?

Шарп постучал ногой об ногу, спасаясь от холода:

– Думаю, я возьму свою половину прямо сейчас.

– Я знал, что вы захотите, – Харпер был рад видеть Шарпа, о котором в последний месяц почти не слышал, но также был смущен. Ирландец понимал, что Шарпу нужно подтверждение: легкая рота помнит о нем и скучает – но он считал, что только дураку этого не видно. Конечно, они скучали по нему. Легкая рота не отличалась от прочей армии: здесь были игроки, чьи проигрыши привели их в суд, а потом и в тюрьму, были воры, пьяницы, несостоятельные должники и убийцы – в общем, люди, которых Британия предпочитала не видеть и о которых предпочитала не думать. Гораздо проще опустошить городскую тюрьму, отдав ее обитателей в рекруты, чем тягостно расследовать, осуждать и наказывать.

Преступниками были не все. Кого-то одурачил сержант-вербовщик, предложив выход из скуки и ограниченности деревенского быта. У кого-то случилась неудачная любовь, и он вступил в армию от разочарования, поклявшись, что лучше умрет в бою, чем увидит любимую замужем за другим. Многие были пьяницами, опасавшимися замерзнуть как-нибудь зимой в канаве – а армия давала им одежду, обувь и треть пинты рома ежедневно. Немногие, очень немногие, вступали в армию из патриотизма. Кто-то, как Харпер, – потому, что дома их ждал голод, а армия кормила. Почти все были неудачниками, отбросами общества, и для них вся армия была одной большой «Отчаянной надеждой».

Но при этом они были лучшей пехотой в мире. Конечно, так было не всегда, а без должного руководства и не будет. Харпер инстинктивно понимал, что армия, стоящая перед Бадахосом, великолепна, лучше всего, что может собрать великий Наполеон, и Харпер знал, почему: потому что многие офицеры, как и Шарп, верили в неудачников. Это шло, разумеется, сверху, от самого Веллингтона, и доходило до младших офицеров и сержантов – а фокус был прост: возьми человека, потерявшего все, дай ему последний шанс, покажи, что веришь в него, дай ему хоть раз победить – и уверенность поведет его вперед, к новым победам. Скоро они поверят, что непобедимы – и станут непобедимыми, но для этого нужны офицеры вроде Шарпа, которые будут им верить. Конечно, легкая рота была в восторге от него! Он ждал от них подвигов и верил, что они победят. Может, новый человек со временем и выучил бы этот фокус, но пока он не преуспел, поэтому рота скучала по Шарпу и ждала его. Черт, думал Харпер, они даже любили его, а он, дурак, и не видел. Харпер кивнул самому себе и предложил Шарпу бутылку:

– Вот, за Ирландию, сэр, и пуст сдохнет Хэйксвилл!

– За это стоит выпить. Как этот ублюдок?

– Я его однажды прикончу.

Шарп рассмеялся:

– Не ты, а я.

– Так какого черта он еще жив?

Шарп пожал плечами:

– Говорит, его нельзя убить. – На холме было холодно, и Шарп поежился под шинелью: – А еще он никогда не поворачивается к тебе спиной. Кстати, следи за своей.

– С этим мерзавцем приходится отращивать глаза на заднице.

– А что о нем думает капитан Раймер?

Харпер помолчал, потом забрал у Шарпа бутылку, глотнул и отдал обратно:

– Бог знает. Мне кажется, он его боится, но так со всеми. Капитан – неплохой парень, но ему недостает уверенности. Молод он еще, – сержант вдруг почувствовал себя неуютно: критиковать одного офицера в присутствии другого!

– Никто из нас еще не стар. А как новый прапорщик?

– Мэттьюз? Отличный мальчуган, сэр. Прилип к лейтенанту Прайсу, как меньшой братишка.

– А сам Прайс?

Харпер рассмеялся:

– Не устает нас радовать, сэр. Вечно пьян, как косоглазый горностай, но живехонек.

Пошел дождь, мелкие капли больно били в лицо. За их спиной, на дороге в Севилью, свистки созывали батальон на вечернее построение. Шарп поднял воротник и глянул на далекие фигурки в синих мундирах, расположившиеся на парапете стены в трех четвертях мили от них:

– Нам был лучше вернуться. Эти-то гады сегодня в тепле ночуют.

Он вдруг подумал о Терезе и Антонии, которые там, в городе, за крепостной стеной, и перевел взгляд на огромный куб кафедрального собора, вздымавшего к небу свои зубцы. Странно, как она близко. Дождь припустил сильнее, и он повернулся к раскинувшимся внизу британским палаткам.

– Сэр?

– Да?

Сержант был смущен:

– На днях заезжал майор Хоган.

– И?

– Рассказывал о мисс Терезе, сэр.

Шарп нахмурился:

– Что с ней?

– Только то, сэр, что она просила вас приглядеть за ней. Там, в городе. Ну, если ребята войдут в раж.

– И?

– Ребята будут рады помочь, да, сэр.

– В смысле, они считают, я не справлюсь?

Харпер хотел было сказать Шарпу, чтобы тот не был дураком, но решил, что это слегка вышло бы за рамки чинов и дружбы. Он вздохнул:

– Нет, сэр. Просто они были бы рады помочь. Она им нравится, да, сэр, – и вы тоже, хотелось ему добавить.

Шарп отрицательно покачал головой. Тереза и Антония были его личным делом, не роты, и ему не хотелось, чтобы толпа ухмыляющихся солдат видела его эмоции при первом взгляде на ребенка.

– Скажи, не надо.

Харпер пожал плечами:

– Они могут все равно попробовать, без разрешения.

– Они ее не найдут.

Сержант ухмыльнулся:

– Не так-то это и сложно: дом с двумя апельсиновыми деревьями, сразу за собором.

– Иди к черту, сержант.

– За вами – хоть в ад, сэр.

А уже через пару часов в аду оказалась вся армия – вернее, в его водной версии. Гром грохотал в сизых тучах, как несколько орудийных батарей разом. Сверкали молнии, пронзительно-голубые, земля дрожала от могучих косых залпов дождя. Все звуки скрыл шум льющейся воды, непрерывно бьющий водопад в темноте, прорезаемой резкими вспышками. Восемнадцать сотен людей на вершине холма рыли первую параллель, траншею длиной в шесть сотен ярдов, которая будет защищать осаждающих и откуда поднимутся первые орудийные батареи. Землекопы промокли и продрогли до костей, устали от тяжести падающей воды и мокрой одежды, они с ненавистью глядели сквозь потоп на темную цитадель, изредка освещаемую вспышками молний.

Ветер закручивал дождь огромными арканами, зависавшими в воздухе и тяжело бившимися оземь. Шинели превращались в крылья фантастических летучих мышей, с них текли бесконечные ручейки, наводнявшие траншею, хлюпавшие в башмаках и топившие остатки бодрости духа в холодной рыхлой земле, так неохотно отдававшей каждую горсть себя.

Они копали всю ночь, а дождь все лил, он лил и все холодное утро, и лишь потом французские артиллеристы, повыползав из теплых постелей, заметили шрам свежей земли, тянувшийся через низкий холм. Артиллеристы немедленно открыли огонь, швыряя ядра через широкий ров, гласис и водную гладь в мокрую землю возле бруствера. Работа застопорилась. Первая параллель была слишком неглубокой, чтобы дать укрытие, ливший весь день дождь размыл ее, а пушки довершили дело: все выкопанные траншеи за ночь заполнились липкой грязью, которую придется вычерпывать с наступлением темноты.

Следующей ночью снова копали. Дождь все лил, как будто дело шло к Всемирному потопу. Мундиры, набрав воды, стали весить вдвое больше, башмаки скользили в клейкой жиже, плечи зудели и кровоточили от постоянных падений в траншею. Всю ночь французы вели назойливый беспорядочный огонь, местами красивший грязь красным, пока бесконечный дождь не смыл кровь, но медленно, очень медленно лопаты вгрызались глубже, и бруствер рос.

Ленивый рассвет показал, что траншея уже достаточно глубока, чтобы работать при свете дня. Измученные батальоны отступили под ее зигзагообразным прикрытием в тыл, новые заняли их место. Полк Южного Эссекса, оставив ранцы и оружие, двинулся по извилистому пути навстречу грязи, канонаде и лопатам.

Шарп остался позади с дюжиной людей, охранявших багаж. Из сложенных ранцев они построили грубые укрытия, где и скорчились, зажав мушкеты коленями и оглядывая мокрый серый пейзаж. Шарп слышал французские пушки, приглушенные дождем и расстоянием, и злился, что не видит того, что слышит. Оставив пожилого сержанта за старшего, он двинулся по траншее к гребню холма.

Бадахос казался темной скалой в море воды и грязи. Стены затянуло пушечным дымом, который прорубали вспышки выстрелов. Французы сконцентрировали огонь слева от Шарпа, где окапывались две первые британские батареи. В орудийных гнездах работал целый батальон. Ядра сыпались на парапет, прорывая заполненные землей гамбионы и изредка прокладывая кровавые дорожки через людскую массу. Французские артиллеристы даже попробовали применить гаубицы, чьи короткие толстые стволы плевали высоко в небо, так что горящие снаряды, оставляя дымный след, исчезали в низких облаках, чтобы затем рухнуть на мокрый склон. По большей части, такие снаряды просто падали и тухли, залитые грязью или дождем, но парочка взорвалась, оставив облако черного дыма и мелкие кусочки металла. Вреда они не нанесли: слишком велико было расстояние, и через некоторое время французы отказались от снарядов и оставили гаубицы для второй параллели, которая должна была пройти ниже по холму и гораздо ближе к стенам.

Шарп прошел весь гребень холма в поисках полка Южного Эссекса и нашел его на северном конце параллели, где холм ниспадал в промокшую равнину возле набухшей серой реки. Любая батарея, поставленная здесь, стреляла бы вверх, в сторону замка, не нанося никакого ущерба скалистым склонам. Шарп также видел форт Сан-Рок, небольшую крепость, которую упоминал Хоган – она защищала дамбу, перегородившую Ривилью. Если британцам удастся взорвать дамбу, вода озера хлынет на север, к реке, и добраться до бреши будет куда проще. Но взорвать дамбу было трудно: она располагалась всего в пятидесяти ярдах от стены, прямо под Сан-Педро, единственным бастионом с восточной стороны.

Кто-то выскочил из траншеи навстречу Шарпу. Это оказался сержант Хэйксвилл, слонявшийся вдоль бруствера и посылавший проклятия на головы работавших: «Копайте, ублюдки! Копайте, свиньи вы сифилитичные!» Пробежав несколько шагов, он резко обернулся посмотреть, не бросили ли работу у него за спиной, и увидел Шарпа. Вскинувшись в приветствии, он бешено задергался:

– Сэр! Лейтенант, сэр! Пришли помочь, сэр?, – и, издав свой смешок, снова повернулся к легкой роте: – Пошевеливайтесь, беременные свиноматки! Копайте!

Он бегал вдоль траншеи, крики и брызги слюны летели из рта во все стороны. Это был момент, который нельзя упускать. Шарп понимал, что не должен так поступать, что это несовместимо с так называемым достоинством офицера, но Хэйксвилл так сильно наклонялся, выкрикивая свои оскорбления, а Шарп был так близко... Недолго думая, Шарп двинулся вперед и подтолкнул сержанта. Руки Хэйксвилла ухватили воздух, он дернулся, взревел и свалился в липкую грязь на дне траншеи. Легкая рота разразилась победными криками. Сержант в ярости повернулся к Шарпу.

Шарп взмахнул рукой: «Мои извинения, сержант. Я поскользнулся». Он знал, что это ребячество и глупость, но этим жестом он дал людям понять, что все еще на их стороне. Он прошел дальше, оставив Хэйксвилла дергаться, и увидел, как навстречу ему поднимается из траншеи капитан Раймер. Если он и видел инцидент, то ничего не сказал, только вежливо кивнул:

– Ну и денек!

Шарп почувствовал привычную скованность: он никогда не знал, что на это сказать.

– Когда копаешь, греешься, – махнул он в сторону людей в траншее и вдруг осознал, что его слова прозвучали как предложение Раймеру самому взять лопату, и стал ломать голову, как бы исправить впечатление. – У рядовых свои преимущества, а? – он не мог себя заставить назвать Раймера «сэр», но тот вроде бы не обращал внимания:

– Они ненавидят лопаты.

– А вы бы их любили?

Капитан Раймер никогда об этом не думал: жизнь, проведенная в родовом поместье близ Уолтэм-Кросса[33]33
  Город в графстве Хертсфордшир, севернее Лондона.


[Закрыть], не вдохновляет на мысли о ручном труде. Он был тщательно причесанным красавчиком лет двадцати пяти и отчетливо нервничал при Шарпе. Ситуация была не из приятных, причем не по вине Раймера, и он страшился дня, когда Шарп, как пердрекал полковник Уиндхэм, вернется в роту в чине лейтенанта. Полковник уговаривал Раймера не беспокоиться: «Пока этого не будет. Дам вам время осесть и разобраться с делами. Но в бою он вам может очень пригодиться, а?» Но Раймер пока не думал о бое. Он поглядел снизу вверх на высокого стрелка со шрамом на лице, глубоко вздохнул и обреченно произнес:

– Шарп?

– Сэр? – это слово должно было рано или поздно вылететь, но все равно было болезненным.

– Я хотел сказать, что... – что бы там ни хотел сказать Раймер, ему придется подождать: рядом, взметнув фонтан грязи, плюхнулось французское ядро, затем второе и третье. Раймер застыл с открытым ртом, и Шарпу пришлось схватить его за локоть и подтолкнуть в траншею. Сам он прыгнул следом, пролетев полдесятка футов и поскользнувшись на глинистом дне.

Воздух наполнился гулом ядер, и люди бросили копать, вопросительно переглядываясь, как будто кто-то из них мог объяснить эту внезапную канонаду. Шарп заглянул за бруствер и увидел, что армейские пикеты тоже бегут к укрытию. Каждая пушка с западной стены Бадахоса, от замка через Сан-Педро и до Тринидада на юго-востоке стреляли по квадрату в сотню ярдов на северном конце параллели. Раймер встал рядом с ним; через них, чертыхаясь, перепрыгнули пикетчики.

– Что там происходит?

Шарп жестко поглядел на Раймера:

– Оружие здесь есть?

– Нет! Был приказ все оставить в тылу.

– Тогда должна быть вооруженная рота.

Раймер кивнул, указав направо:

– Там гренадеры, они должны быть вооружены. Но зачем?

Шарп ткнул пальцем сквозь тьму и дождь в сторону крепости: от форта, защищавшего дамбу на Ривилье, двигались люди, стройные шеренги в синих мундирах, почти невидимых в тени. Раймер вздрогнул:

– Что это?

– Чертовы французы!

Они шли, чтобы напасть на землекопов и разрушить параллель – и внезапно их увидели все, потому что байонеты были примкнуты, и сталь блеснула сквозь потоки воды. Французские канониры, боясь попасть в своих, перестали палить. Раздался свисток, и сотни штыков опустились для атаки, а французы победно закричали и двинулись вперед.