Текст книги "Песнь небесного меча"

Автор книги: Бернард Корнуэлл

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 22 страниц)

Глава 11

Тьма. Последний дневной свет угас, и теперь нас окутывала тьма.

Лунного света тоже не было, но луна пряталась где-то за облаками, поэтому края их серебрились. И под этим громадным серебряным небом, черным и звездным, «Морской Орел» скользил вниз по Темезу.

За рулевым веслом стоял Ралла. Мне было нечего и мечтать стать когда-нибудь таким же хорошим мореходом, как он, и я надеялся, что Ралла сумеет провести нас в кромешной тьме по широким изгибам реки.

По большей части невозможно было сказать, где кончается вода и где начинаются болотистые берега, но Раллу это как будто не беспокоило. Он стоял, широко расставив ноги, время от времени топая – знак замедлить движения весел. Он мало говорил, но временами слегка выправлял курс длинной рукоятью рулевого весла; и перо руля ни разу не коснулось отлогого илистого берега реки.

Порой луна выскальзывала из-за облаков, и вода перед нами начинала мерцать ярким серебром. На берегах то появлялись, то исчезали красные искры – маленькие огни в хижинах на болотах.

Мы пользовались последними часами отлива, который нес нас вниз по реке. Недолгое мерцание луны на воде показывало, что берега все дальше отходят друг от друга – река едва ощутимо расширялась, вливаясь в море.

Я все время поглядывал на север, ожидая увидеть сияние в небе – отблеск костров в высоком лагере Бемфлеота и вокруг него.

– Сколько языческих кораблей в Бемфлеоте? – внезапно спросил Ралла.

– Неделю назад было шестьдесят четыре, – ответил я. – А сейчас, вероятно, около восьмидесяти. Может, даже сотня или больше.

– И мы одни против них, а? – забавляясь, спросил он.

– Одни, – согласился я.

– А вверх по берегу будут еще корабли. Я слышал, что у Скеобирига тоже сооружают лагерь.

– Они там уже месяц, – сказал я. – И там по крайней мере пятнадцать команд. А сейчас, может, и все тридцать.

Скеобириг был пустынной илистой косой в нескольких милях к востоку от Бемфлеота, и команды причаливших там пятнадцати датских кораблей соорудили форт с земляными стенами и деревянным палисадом. Я подозревал, что они выбрали Скеобириг потому, что в ручье у Бемфлеота уже не осталось места, и потому, что близость флота Зигфрида давала им защиту. Без сомнения, они заплатили норвежцу серебром и, без сомнения, надеялись последовать за ним в Уэссекс, чтобы урвать часть добычи, какую смогут.

На берегах каждого моря, по лагерям, стоящим вверх по рекам, по всему миру норманнов уже распространились вести о том, что королевство Уэссекс беззащитно – поэтому здесь и собирались воины.

– Но мы не собираемся сегодня драться? – спросил Ралла.

– Надеюсь, нет, – ответил я. – Потому что сражения очень опасны.

Ралла захихикал, но ничего не сказал.

После паузы я заявил:

– Боя быть не должно.

– А то на случай боя у нас на борту нет ни одного священника, – заметил Ралла.

– У нас их никогда и не было, – в свою защиту сказал я.

– А нам следовало бы иметь священника, господин, – возразил Ралла.

– Зачем? – воинственно спросил я.

– Потому что ты хочешь умереть с мечом в руке, – с упреком проговорил Ралла, – а нам нравится умирать причащенными.

Эти слова заставили меня устыдиться. Моим долгом было заботиться о своих людях, и если те умирали без священника, какая бы польза ни была от него умирающим, значит, я их подводил. На мгновение я не знал, что ответить, потом мне в голову пришла одна идея.

– Брат Осферт мог бы стать нашим священником на сегодня, – сказал я.

– Хорошо, – отозвался Осферт с гребцовой скамьи.

Мне понравился этот ответ, потому что юнец наконец-то с охотой вызвался сделать то, чего явно не желал делать. Позже я выяснил, что неудавшийся послушник не имел права свершать христианские обряды. Но мои люди верили, что Осферт ближе к их богу, чем они сами, и, как оказалось, этого им было достаточно.

– Но я не ожидаю сражения, – твердо проговорил я.

К нашей беседе прислушивалась дюжина человек, те, что были ближе всего к рулевой площадке. Финан, конечно, плыл со мной, как и Сердик, Ситрик, Райпер и Клапа. То были мои личные войска, моя гвардия, мои домашние карлы, мои товарищи, мои кровные братья, люди, давшие мне клятву верности, и они последовали за мной этой ночью в море. Они доверяли мне, хотя и не знали, куда мы плывем и что мы натворили.

– Итак, что мы собираемся делать? – спросил Ралла.

Я помедлил, зная, что ответ его взволнует.

– Мы собираемся спасти госпожу Этельфлэд, – в конце концов ответил я.

Я услышал, как задохнулись слушающие меня люди, потом – бормотание голосов, когда весть передавалась по скамьям к носу «Морского Орла». Мои люди знали, что от этого путешествия жди беды, и были заинтригованы моим свирепым требованием держать все в тайне. Должно быть, они догадывались, что наше плавание связано с пленом Этельфлэд, но теперь я это подтвердил.

Рулевое весло скрипнуло, когда Ралла слегка изменил курс.

– Как мы ее спасем? – спросил он.

– В любой день, – ответил я, не обратив внимания на вопрос и говоря достаточно громко, чтобы меня слышали все люди на судне, – король начнет собирать выкуп за дочь. Если у тебя есть десять браслетов, он захочет получить четыре из них. Если у тебя припрятано серебро, люди короля найдут его и заберут свою долю! Но то, что мы сегодня сделаем, предотвратит это.

Люди снова начали тихо переговариваться. Уэссекс уже хандрил при мысли о деньгах, которые будут отобраны у землевладельцев и торговцев. Альфред поручился, что отдаст собственные богатства, но ему нужно было больше денег, гораздо больше, и единственная причина, почему сбор еще не начался, – это споры, кипевшие среди королевских советников. Некоторые хотели, чтобы и церковь внесла свой вклад, ведь несмотря на настойчивые заверения клира, что у них нет денег, все до единого знали, что монастыри ломятся от богатств. Ответом церкви на такие требования была угроза отлучить от церкви любого, кто осмелится прикоснуться хоть к одному серебряному пенни, принадлежащему Богу – а точнее, божьим епископам и аббатам. Хотя я втайне надеялся, что в выкупе не будет необходимости, я рекомендовал собрать всю сумму с церкви, но этот совет, конечно, был отвергнут.

– Ведь если выкуп будет заплачен, – продолжал я, – наши враги станут достаточно богаты, чтобы нанять десять тысяч мечей. Война охватит весь Уэссекс! Ваши дома сожгут, ваших женщин изнасилуют, ваших детей продадут в рабство, а ваши богатства отберут. Но то, что мы сегодня сделаем, должно будет этому помешать!

Если я слегка преувеличивал, то не намного. Выкуп наверняка мог помочь собрать пять тысяч копий, топоров и мечей – вот почему викинги собирались в устье Темеза. Они чуяли слабость, а слабость означала кровь, а кровь означала богатство. Длинные корабли шли на юг, их кили вспарывали море, когда они двигались к Бемфлеоту. А потом викинги собирались двинуться в Уэссекс.

– Но норманны жадны, – продолжал я. – Они знают, что в лице Этельфлэд имеют настоящее сокровище, и огрызаются друг на друга, как голодные псы. Что ж, один из них готов предать остальных. Сегодня на рассвете он выведет Этельфлэд из лагеря. Он отдаст ее нам за куда меньший выкуп. Доле из большого выкупа он предпочитает выкуп поменьше, который целиком достанется ему. Но он недостаточно богат, чтобы нанять войска.

Я решил рассказать такую историю. Я не мог вернуться в Лунден и сказать, что помог Этельфлэд убежать с любовником, потому притворился, что Эрик предложил предать своего брата, а я плыл, чтобы помочь этому предательству. Потом я притворюсь, будто Эрик предал меня, нарушив наше соглашение. Вместо того чтобы отдать мне Этельфлэд, заявлю я, тот просто уплыл с ней.

Альфред все равно придет в ярость, но не сможет обвинить меня в том, что я предал Уэссекс. Я принес на борт большой деревянный сундук, полный песка, замкнутый на два огромных запора, закрепленных железными штырями, скованными в круг, так что крышку нельзя было поднять. Все люди видели, как сундук принесли на «Морского Орла» и поместили под рулевой площадкой, и все наверняка подумали, что в этом сундуке находятся деньги для Эрика.

– Еще до рассвета, – продолжал я, – госпожу Этельфлэд приведут на корабль. А когда солнце коснется края мира, это судно унесет ее прочь. Но на пути стоит сторожевой корабль, прикованный поперек устья реки от одного берега до другого. Наша работа состоит в том, чтобы убрать его с дороги. Вот и все! Мы просто должны передвинуть одно судно – и госпожа Этельфлэд будет свободна, мы заберем ее обратно в Лунден, и нас будут чествовать, как героев! Король будет благодарен нам!

Им это понравилось. Понравилась сама мысль о том, что король их вознаградит, а я почувствовал укоры совести, потому что знал – мы только разгневаем Альфреда, хотя и спасем его от необходимости собирать выкуп.

– Я не рассказал вам об этом раньше, как и Альфреду, потому что если бы я это сделал, один из вас или кто-либо из людей короля мог бы напиться и выболтать все в таверне. А шпионы Зигфрида доложили бы все норвежцу, и едва добравшись до Бемфлеота, мы обнаружили бы целую армию, желающую поприветствовать нас, вместо того чтобы мирно спать. Итак, мы спасем Этельфлэд!

Воины разразились одобряющими криками. Только Ралла молчал и, когда шум стих, задал тихий вопрос:

– И как мы передвинем тот корабль? Он больше нашего, его борта надстроены, на нем боевая команда, и команда эта спать не будет.

– «Мы» не будем его передвигать, – ответил я. – Я его передвину. Клапа! Райпер! Вы двое поможете мне. Втроем мы передвинем корабль.

И Этельфлэд будет свободна, и любовь победит, и всегда будет дуть теплый ветер, и всю зиму будет еда, и ни один из нас никогда не состарится, и на деревьях будет расти серебро, и золото будет появляться, как роса, на траве, и яркие звезды влюбленных будут блистать вечно.

Все было так просто.

Пока мы шли под веслами на восток.

Прежде чем покинуть Лунден, мы сняли мачту «Морского Орла», и теперь она лежала на подпорках вдоль центральной линии корабля. Я не укрепил на форштевне и ахтерштевне головы чудовищ, потому что не хотел, чтобы наш корабль бросался в глаза. Я хотел, чтобы тот казался лишь черным силуэтом на фоне тьмы, без орлиной головы и высокой мачты, что виднелись бы над горизонтом. Мы тайком явимся перед рассветом. Мы были Движущимися Тенями в море.

Я коснулся рукояти Вздоха Змея – и не почувствовал в ней дрожи, не услышал пения, не ощутил голодной жажды крови. Это утешило меня. Я подумал, что мы откроем выход из реки и будем наблюдать, как Этельфлэд плывет навстречу свободе, а Вздох Змея будет молча спать в выстланных овчиной ножнах.

Потом я наконец-то увидел сияние высоко в небе, тускло-красное зарево там, где горели костры на укреплениях Зигфрида на вершине холма. Зарево становилось все ярче, пока мы гребли по спокойной воде прилива. А за ней на холмах, постепенно понижающихся к востоку, на изнанке облаков виднелись отсветы и других костров. Эти красные зарева отмечали места от Бемфлеота до низинной земли Скеобирига, где протянулись новые укрепления.

– Даже не получив выкупа, они все равно могут попытаться напасть, – заметил Ралла, обращаясь ко мне.

– Могут, – согласился я, хотя сомневался, что у Зигфрида достаточно людей, чтобы чувствовать полную уверенность в успехе.

Уэссекс с его недавно построенными бургами было нелегко атаковать, и я полагал, что Зигфрид захочет собрать, по крайней мере, еще три тысячи человек, прежде чем кинуть игральные кости войны. А чтобы заполучить этих людей, ему требовался выкуп.

– Ты знаешь, что делать? – спросил я Раллу.

– Знаю, – терпеливо ответил он, понимая, что мой вопрос продиктован скорее нервозностью, чем необходимостью. – Я пройду мористее Канинги и заберу тебя на восточном конце острове.

– А если река не будет открыта? – спросил я.

И почувствовал, как Ралла ухмыльнулся в темноте.

– Тогда я заберу тебя, а ты примешь решение.

Потому что если мне не удастся передвинуть корабль, запирающий вход в ручей, Этельфлэд окажется в ловушке, и мне придется решать – бросить ли «Морского Орла» в бой против корабля с высокими бортами и злой командой. Такого боя я хотел бы избежать и сомневался, что мы сможем в нем победить. Значит, я должен был открыть выход, прежде чем появится необходимость в этом сражении.

– Гребите медленней! – крикнул Ралла гребцам.

Он повернул корабль на север, и теперь мы медленно и осторожно шли к черному берегу Канинги.

– Ты промокнешь, – сказал он мне.

– Сколько осталось до рассвета?

– Часов пять, шесть? – предположил Ралла.

– Хватит, – ответил я.

Тут нос «Морского Орла» коснулся грязи на отмели, и длинный корпус корабля вздрогнул.

– Греби назад! – прокричал Ралла.

Гребцы вспенили веслами мелкую воду, чтобы отвести нос от предательского берега.

– Скорей, – велел мне Ралла, – здесь быстро начинается отлив. Я не хочу сесть на мель.

Я повел Клапу и Райпера на нос.

Я колебался – надеть ли кольчугу, надеясь, что мне не придется сражаться в приближающемся летнем рассвете. Но в конце концов осторожность победила: я надел кольчужную куртку, взял два меча, но оставил шлем. Я боялся, что в моем шлеме со сверкающей волчьей головой отразится неяркий ночной свет, поэтому вместо него надел темный кожаный. Еще я носил черный плащ, который соткала для меня Гизела, тот самый плащ с неистовым зигзагом молнии, бегущим по спине от ворота до подола, что прятал меня в ночи.

Райпер и Клапа тоже носили темные плащи поверх кольчуг, оба взяли мечи, а к спине Клапы был пристегнут огромный военный топор с крючком на обухе.

– Ты должен позволить пойти и мне, – сказал Финан.

– Ты остаешься здесь за главного, – ответил я. – И, если мы попадем в беду, тебе, возможно, придется нас бросить. Решение будет за тобой.

– Греби назад! – снова закричал Ралла, и «Морской Орел» отступил еще на несколько футов, избегая угрозы очутиться на мели при отливе.

– Мы тебя не бросим, – сказал Финан и протянул руку.

Я стиснул ее, потом позволил ему спустить меня за борт корабля, откуда плюхнулся в смесь воды и грязи.

– Увидимся на рассвете, – окликнул я темный силуэт Финана и повел Клапу и Райпера через широкую береговую полосу, затопленную водой.

Я услышал поскрипывание и плеск весел «Морского Орла», когда Ралла отвел корабль от берега, но, когда я повернулся, судно уже исчезло.

Мы высадились на западном конце Канинги, острова, граничащего с ручьем у Бемфлеота, и вышли на берег вдалеке от того места, где были вытащены на берег или стояли на якоре корабли Зигфрида. До высоких стен укреплений было еще достаточно далеко, чтобы часовые могли увидеть, как наш темный корабль без мачты подошел к темной земле. Во всяком случае, я молился, чтобы те ничего не заметили. А теперь нам предстоял долгий путь пешком.

Мы пересекли широкую полосу грязи, на которой отсвечивала луна; теперь, когда вода отступала, эта полоса все ширилась. Местами мы не могли идти, а лишь барахтались, с трудом продвигаясь вперед. Мы брели и спотыкались, борясь с засасывающей грязью, ругались и хлюпали. Береговая полоса представляла собой ни воду, ни сушу, а густую, липкую трясину.

Я торопливо продвигался вперед, пока наконец под ногами не стало больше земли, чем воды, и нас не окружили крики просыпающихся птиц. Ночной воздух был полон биения крыльев и пронзительных птичьих протестов. Я опасался, что этот шум встревожит врага, но все, что я мог сделать, – это устремиться в глубь острова, молясь о том, чтобы выбраться на место повыше.

В конце концов идти стало легче, хотя земля все еще пахла солью.

Ралла сказал, что, когда прилив достигает верхней точки, Канинга может полностью исчезнуть под водой. И я подумал о датчанах, которых утопил на западе в заливаемых морем болотах, заманив их именно в такой прилив.

Это случилось до битвы при Этандуне, когда Уэссекс, казалось, был обречен. Но Уэссекс все еще жил, а датчане погибли.

Мы нашли тропу. Овцы спали среди пучков травы; то была овечья тропа, хотя и трудная, предательская, потому что ее то и дело пересекали канавы, в которых извивались щупальца отступающего отлива. Я гадал, нет ли поблизости пастуха. Может, раз овцы на острове, их не надо охранять от волков, значит, и пастуха при них нет? Еще лучше, если при них нет собак и не будет собачьего лая. Но даже если там и были собаки, они спали, пока мы продвигались на восток.

Я высматривал «Морского Орла», но хотя на водах устья блестел лунный свет, я его не видел.

Спустя некоторое время мы отдохнули, сперва пинками разбудив нескольких овец, чтобы занять их теплые места на сухой земле. Клапа вскоре заснул и захрапел, а я все глядел на Темез, пытаясь увидеть «Морского Орла», но корабль был лишь тенью среди других теней. Я думал о Рагнаре, своем друге, и о том, как тот среагирует, когда Эрик и дочь Альфреда появятся в Дунхолме. Я знал – это его развеселит, но долго ли продлится его веселье? Альфред отправит посланников к Гутруму, королю Восточной Англии, требуя, чтобы его дочь вернули, и каждый норманн с мечом будет жадно глядеть на утес Дунхолма.

«Безумие», – подумал я, когда ветер прошелестел по жесткой болотной траве.

– Что там такое, господин? – спросил Райпер, заставив меня вздрогнуть.

Голос его звучал встревоженно, и я перестал рассматривать воду, повернулся и увидел огромное пламя, поднявшееся над холмом Бемфлеота. Пламя взметнулось в темное небо, высветив силуэты укреплений, и над этим мечущимся огнем в толстом столбе дыма, что клубился над холмом Зигфрида, кружили яркие искры.

Я выругался, пинком разбудил Клапу и встал.

Дом Зигфрида был в огне, значит, все в крепости проснулись; но случайно вспыхнул пожар или его зажгли нарочно, можно было только гадать. Может, это спланировал Эрик как отвлекающий маневр, чтобы тайно увести Этельфлэд из ее маленького дома? Но я почему-то не думал, что Эрик рискнул бы заживо сжечь своего брата.

– Из-за чего бы ни разгорелся пожар, – мрачно сказал я, – это дурные вести.

Огонь только что занялся, но соломенная кровля, должно быть, была сухой, потому что пламя распространялось неслыханно быстро. Зарево стало ярче, освещая вершину холма и бросая четкие тени на низкую болотистую землю Канинги.

– Они нас увидят, господин, – нервно сказал Клапа.

– Мы должны смириться с этим риском, – ответил я и понадеялся, что люди на корабле, перекрывающем ручей, глядят на огонь, а не высматривают врагов на Канинге.

Я собирался добраться до южного берега ручья, где громадная цепь, привязанная к толстому столбу, удерживала корабль против течения. Отвяжи или разруби эту цепь – и судно снесет отливом. Цепь, которой оно привязано за нос к столбу на северном берегу, удержит его, судно повернется и откроет путь, как огромные ворота.

– Пошли, – сказал я.

Мы снова двинулись по овечьей тропе. Теперь идти было легче, потому что путь нам освещал огромный пожар.

Я все время поглядывал на восток, где небо становилось все бледнее. Близился рассвет, но солнце появится еще очень не скоро. Один раз мне показалось, что я вижу «Морского Орла», его длинный корпус на фоне мерцания серого и черного, но я не был уверен, что мне не померещилось.

Подойдя ближе к пришвартованному сторожевому кораблю, мы сошли с овечьей тропы и стали пробираться через заросли тростника. Тот был достаточно высоким, чтобы нас спрятать. Снова раскричались птицы. Мы останавливались через каждые несколько шагов, и я вглядывался поверх тростника: команда сторожевого корабля смотрела вверх, на высокий пылающий холм. Теперь огонь был гигантским – преисподняя в небе, окрашивающая красным высокие облака.

Мы добрались до края тростниковых зарослей и присели там в сотне шагов от огромного столба, к которому была привязана корма корабля.

– Может, нам и не понадобится твой топор, – сказал я Клапе. Мы принесли его, чтобы попытаться перерубить тяжелые железные звенья.

– Ты собираешься перекусить цепь зубами, господин? – весело спросил Райпер.

Я дружески хлопнул его по голове.

– Если ты встанешь Клапе на плечи, то сможешь снять цепь со столба. Так будет быстрее.

– Мы должны сделать это прежде, чем рассветет, – сказал Клапа.

– Нельзя дать им время снова пришвартовать корабль, – ответил я.

И подумал – а стоило ли мне сводить людей на берег? Потом понял, что поступил правильно. Потому что на Канинге мы были не одни.

При виде чужаков я положил ладонь на руку Клапы, чтобы заставить его замолчать. И все, что казалось простым, стало трудным.

Я увидел людей, бегущих вниз по южному берегу ручья. Их было шестеро, вооруженных мечами и топорами, и те бежали к столбу, на который нацелились и мы. И тут я понял, что произошло. Во всяком случае, понадеялся, что понял – но в тот момент все висело на волоске.

У меня оставался всего один миг, чтобы принять решение, и я вспомнил о трех норнах, сидящих у корней Иггдрасиля. Если я сделаю неправильный выбор, о котором норны знали наперед, то могу погубить все, чего хотел добиться тем утром.

«Может быть, – подумал я, – Эрик решил сам открыть выход из ручья?»

Может, он решил, что я не приду? А может быть, понял, что в силах открыть выход, не нападая на людей своего брата? И те шестеро были воинами Эрика. А может, и не были.

– Убейте их, – сказал я, едва сознавая, что говорю и какое решение принял.

– Господин? – переспросил Клапа.

– Немедленно! – Я уже двигался. – Быстро, пошли!

Команда сторожевого корабля метала копья в шестерых воинов, но ни одно из них не попало в цель; а трое из бегущих уже добрались до столба.

Райпер, гибкий и быстрый, обогнал меня, и я оттащил его назад левой рукой, прежде чем обнажить Вздох Змея.

Так в безжалостном зареве перед рассветом явилась смерть. Смерть на грязном берегу.

Шестеро добрались до столба раньше нас, и один из них, очень высокий, замахнулся топором на цепь, обвивавшую столб. Но брошенное с корабля копье ударило его в бедро, и тот, шатаясь, с ругательствами отступил. Пятеро его товарищей повернулись к нам; на лицах их было написано изумление. Мы застали их врасплох.

Я издал боевой клич и прыгнул на этих пятерых. То была безумная атака. Меч мог пронзить мой живот и оставить меня корчиться в крови, но боги были со мной. Вздох Змея ударил в центр щита, отбросив его владельца назад и сбив его с ног. Я последовал за упавшим, веря, что Райпер и Клапа не дадут скучать четырем остальным. Клапа размахивал огромным топором, Райпер танцевал танец с мечом, которому научил его Финан.

Я полоснул Вздохом Змея человека, пытавшегося подняться, и клинок разрубил его шлем, так что тот снова упал. Я извернулся, чтобы сделать стремительный выпад, метя Вздохом Змея в высокого воина, что пытался перерубить цепь.

Тот обернулся, взмахнув мечом, и в небе хватило света, чтобы я разглядел под ободом шлема ярко-рыжие волосы, а между нащечниками – торчащую ярко-рыжую бороду. Это был Эйлаф Рыжий, давший клятву верности Хэстену. И тут я понял, что случилось в то предательское утро.

Пожар запалил Хэстен.

И Хэстен должен был увезти Этельфлэд.

И теперь ему лишь нужно было открыть выход из ручья, чтобы его корабли могли уйти.

Поэтому мы должны были сделать так, чтобы выход из ручья остался закрытым. Мы явились, чтобы открыть его, а теперь нам придется сражаться на стороне Зигфрида, чтобы русло осталось перегороженным… И я ткнул мечом в Эйлафа, который ухитрился увернуться от клинка. Его топор попал мне по запястью, но слабо – я едва почувствовал удар сквозь кольчугу и плащ. Мимо просвистело копье, брошенное с корабля, потом еще одно тяжело ударилось в столб и осталось торчать в нем, дрожа.

Я, спотыкаясь, миновал Эйлафа, неуверенно ступая по болотистой земле.

Эйлаф был быстр, а у меня не было щита. Я нырнул под замах топора, повернувшись к противнику, потом двумя руками попытался вогнать ему в живот Вздох Змея, но щит Эйлафа остановил выпад. Я услышал позади плеск и понял, что команда сторожевого корабля идет к нам на выручку. Там, где сражались Клапа и Райпер, кто-то вопил, но у меня не было времени проверить, что там случилось.

Я снова сделал выпад. Меч проворнее топора, и Эйлаф Рыжий все еще заносил правую руку; ему пришлось щитом отразить мой клинок, а я сделал быстрое движение снизу вверх, и Вздох Змея, скрипя и звеня, скользнул по железному ободу щита. Из-за этого удара верхняя кромка щита Эйлафа врубилась в его череп под краем шлема.

Я почувствовал, как сломалась кость. Топор продолжал двигаться, но я перехватил топорище левой рукой и дернул. Эйлаф покачнулся, глаза его стали стеклянными из-за только что полученной раны. Я пнул его в ногу, в которую попало копье, высвободил Вздох Змея и ткнул им сверху вниз. Клинок пробил кольчугу, заставив Эйлафа дернуться, как угорь на копье. Потом он грузно рухнул в грязь и попытался вырвать топор из моей хватки. Он рычал на меня, его лоб стал кровавым месивом.

Я обругал его, пинком отбросил его руку от топорища и полоснул по шее Вздохом Змея. А потом наблюдал за его предсмертными содроганиями.

Люди из команды сторожевого корабля пробежали мимо меня, чтобы убить людей Эйлафа, а я сорвал с окровавленной головы Рыжего шлем. Со шлема капала кровь, но я надел его поверх своего кожаного и понадеялся, что нащечники скроют мое лицо.

Люди, явившиеся с корабля, скорее всего, видели меня на пиру Зигфрида, и если они узнают меня, то повернут свои мечи против меня. На острове было десять или двенадцать членов команды, они убили пятерых товарищей Эйлафа Рыжего, но перед этим Клапа получил свою последнюю рану.

Бедный Клапа, такой тугодум, обычно такой ласковый, а во время сражения такой сильный, лежал теперь с открытым ртом, и по его бороде текла кровь. Я увидел, как он задрожал, прыгнул к нему, нашел упавший меч и вложил в пустую правую ладонь Клапы, а после сомкнул его пальцы на рукояти. Грудь Клапы изувечил топор, превративший его ребра, легкое и кольчугу в одно кровавое булькающее месиво.

– Кто ты? – закричал человек с корабля.

– Рагнар Олафсон, – назвался я выдуманным именем.

– Зачем ты здесь?

– Наш корабль сел на мель у берега, – ответил я, – и мы отправились на поиски помощи.

Райпер плакал. Он держал Клапу за левую руку, снова и снова повторяя имя друга.

В битве мы заводим себе друзей. Мы дразним друг друга, насмехаемся друг над другом и оскорбляем друг друга, но все равно любим друг друга. В битве мы становимся ближе братьев, и Клапа с Райпером стали такими близкими друзьями. А теперь датчанин Клапа умирал, а сакс Райпер плакал. Однако его слезы были не слезами слабости, а слезами дикого гнева, и крепко сжимая руку Клапы, сомкнутую на рукояти меча, я заметил, как Райпер повернулся и поднял свой меч.

– Господин, – сказал он.

Я круто повернулся и увидел, что вниз по берегу спускаются новые люди.

Хэстен послал целую команду, чтобы открыть выход из ручья. Их корабль был вытащен на берег в пятидесяти шагах вниз по берегу, а за ним я увидел множество других судов, ожидающих возможности выйти в море, когда им освободят путь.

Хэстен и все его люди бежали из Бемфлеота и увозили с собой Этельфлэд.

А за ручьем, на холме под горящим домом, я увидел людей Зигфрида и Эрика, бесстрашно несущихся вниз по крутому склону, чтобы напасть на предателя Хэстена. Чьи люди теперь надвигались на нас, намного превышая нас числом.

– «Стена щитов»! – проревел кто-то.

Я понятия не имел, кто это прокричал. Помню только, как мне подумалось: «Мы все умрем на этом илистом берегу».

Я похлопал Клапу по окровавленной щеке, увидел его топор, лежащий в грязи, и почувствовал такую же ярость, какую чувствовал и Райпер. Вложив в ножны Вздох Змея, я схватил этот огромный, с широким лезвием и длинным обухом, военный топор.

Команда Хэстена мчалась с воплями, подгоняемая необходимостью поскорее вырваться из ручья, прежде чем придут люди Зигфрида, чтобы их прикончить. Хэстен делал все, что в его силах, чтобы задержать погоню – он поджег корабли Зигфрида, вытащенные на дальний берег ручья. Я смутно сознавал, как вспыхнули эти новые огни, как пламя быстро струится по покрытому дегтем такелажу, как ветер гонит клубы дыма через ручей, вздувшийся от наступающего прилива. Но наблюдать за всем этим мне было некогда.

Я успел лишь приготовиться встретить орущих людей… Но когда тем осталось промчаться последние несколько шагов, а нам – лишь умереть здесь, кто-то позвал нас в «стену щитов». «Стена» выбрала весьма удачное место для построения: перед нами извивалась одна из многочисленных канав Канинги. То была не ахти какая канава, просто ложе илистого ручья, но атаковавшие нас люди стали спотыкаться на ее скользких склонах. И тогда мы ринулись вперед.

Пришла наша очередь вопить, и моя ярость выплеснулась в красном неистовстве битвы.

Я замахнулся громадным топором на споткнувшегося человека. Тот не успел еще восстановить равновесие, и мой боевой клич превратился в торжествующий вопль, когда лезвие врезалось в его шлем, разрубив пополам череп и мозг. Хлынувшая кровь казалась черной. Продолжая кричать, я выдернул топор и замахнулся снова.

Я забыл обо всем, кроме безумия, отчаяния и гнева.

Веселье битвы. Безумие крови.

Воины, которых следовало убить.

И наша «стена щитов» двинулась к краю канавы, в которой барахтались наши враги.

То были мгновения неистовой резни; клинков, сверкающих в свете луны; черной, как деготь, крови и криков людей – криков диких, как вопли птиц в темноте.

И все-таки врагов было куда больше, и они окружали нас с флангов. Все мы погибли бы там, у столба с цепью сторожевого корабля, если бы с бортов привязанного судна не попрыгали новые люди и не побежали по мелководью, чтобы атаковать наших врагов слева.

Но людей Хэстена все равно было больше, и они протискивались из задних рядов, мимо умирающих товарищей, и кидались на нас.

Нам пришлось медленно отступать – не только под натиском их оружия, но и под натиском их массы, а у меня не было щита. Я размахивал топором, сжимая топорище двумя руками, рыча, удерживая людей на расстоянии тяжелым лезвием, хотя копейщик, находившийся за пределами досягаемости моего топора, все время тыкал в меня копьем. Рядом со мной Райпер: он подобрал упавший щит и делал все, что мог, чтоб прикрыть меня, но все равно копейщик ухитрился нанести удар мимо щита и пропороть мне лодыжку. Я замахнулся топором, и тяжелое лезвие ударило врага в лицо.

Потом я выхватил из ножен Вздох Змея; его вопль был песней войны. Моя рана оказалась несерьезной, чего нельзя было сказать о ранах, которые наносил Вздох Змея.

Какой-то безумец, широко разинув рот и показывая беззубые десны, замахнулся на меня топором. Вздох Змея легко и изящно отобрал его душу – так изящно, что я торжествующе засмеялся, выворачивая клинок из живота врага.

– Мы сдерживаем их! – взревел я, и никто не заметил, что я кричу по-английски.