Текст книги "На «Баунти» в Южные моря"
Автор книги: Бенгт Даниельссон
сообщить о нарушении
Текущая страница: 6 (всего у книги 17 страниц)
Глава четвертая
Вулкан на горизонте
Да, на Таити людям Блая жилось бесподобно, и все-таки настроение при отъезде вовсе не было подавленным. Ничего удивительного: какими бы завзятыми любителями приключений мы ни были, всем нам после долгого отсутствия приятно вернуться к семье, друзьям, привычной обстановке и забытым радостям; люди на «Баунти» не составляли исключения. «Все были настроены бодро, говорили о доме, прикидывали, много ли времени займет обратный путь и сколько денег причтется на руки», – утверждает боцман Моррисон и добавляет: «Можно было подумать, что мы отчалили не от Таити, а от Ямайки, настолько воображение спешило опередить действительность».
От Таити до так называемых подветренных островов архипелага Общества всего сто морских миль, и уже на следующее утро на горизонте показался самый восточный из них, Хуахине. То ли Блай давно так задумал, то ли его вдруг осенило, но он решил сделать здесь остановку, чтобы повидать старого знакомого – Маи, «благородного дикаря», которого Кук привез в Англию в 1775 году и который поразил двор и все высшее общество своей обходительностью и находчивостью. Через несколько лет Кук привез успевшего разбогатеть Маи на родной остров и даже велел построить ему дом в английском стиле, надеясь, что Маи мало-помалу сумеет открыть глаза своим отсталым сородичам на блага цивилизации и могущество славной английской нации. Двенадцать лет назад Блай помогал Маи устроиться на Хуахине – попятно, ему хотелось знать, что же с ним стало. Увидев в подзорную трубу, что дом Маи исчез, он тотчас заподозрил беду. Двое островитян, которые через несколько часов подошли на пироге к судну, подтвердили его подозрения: зазнайством и привычкой по всякому поводу, да и без повода пускать в ход огнестрельное оружие Маи быстро восстановил против себя островитян и в конце концов отправился на тот свет (как именно, уточнить не удалось) вместе с двумя маори и обезьяной, которые составляли его дворню. Причина для задержки отпала, и еще до захода солнца корабль пошел дальше.
С той самой минуты, как «Баунти» покинул Таити, Блай потребовал, чтобы все несли службу, как положено, и строго следил за дисциплиной. Требование вполне естественное, но после пяти месяцев привольной жизни матросам трудно было сразу вернуться к старому распорядку. Особенно томился Флетчер Крисчен – на Таити он был сам себе господин, а тут ему опять приходилось подчиняться командиру. К тому же еще до отплытия с острова дружба между ними явно начала разлаживаться. Можно только гадать о причине, но не исключено, что Блай в глубине души завидовал беспечному существованию, которое Крисчен вел на берегу.
По привычке Блай подкреплял свои усилия восстановить дисциплину на борту отборной бранью, не скупясь на выражения вроде «подлецы, жулики, сволочи, скоты, мерзкие негодяи», и грозил еще до Торресова пролива «расправиться с половиной команды, а офицеров заставить попрыгать за борт». По словам одного заслуживающего доверия свидетеля, Крисчен и его лучший друг гардемарин Стюарт в конце концов «стали бояться Торресова пролива, как ребенок боится палки».
Довольно кстати некоторое разнообразие в корабельную рутину внес смерч, показавшийся на горизонте 9 апреля. Он шел, казалось, прямо на «Баунти», но стремительно промчался мимо. Тем не менее Блай успел настолько внимательно рассмотреть его, что составил затем лучшее и наиболее полное в морской литературе того времени описание этого редкого и достаточно опасного явления природы. Вот эти меткие, бесстрастные строки: «Насколько я мог судить, поперечник смерча вверху равнялся приблизительно двум футам, внизу – восьми дюймам. Не успел я сделать это наблюдение, как заметил, что он быстро приближается к судну. Мы тотчас изменили курс и убрали все паруса, кроме фока. Вскоре смерч, издавая шуршащий звук, прошел в десяти ярдах за кормой, однако мы при этом ничего не ощутили. По моим расчетам, он двигался со скоростью десяти морских миль в час. Идя на запад, навстречу ветру, смерч через четверть часа исчез. Единственным видимым признаком связи водяного столба, который летел выше наших мачт, и моря под ним был водоворот поперечником около шести ярдов. Из-за спирального движения водоворот образовал глубокую воронку. По окружности его на пятнадцать-двадцать футов вверх косо била вода. На этой высоте фонтан как бы пропадал, и мы не могли разобрать, соединяется ли он с водяным столбом».
А через два дня неожиданно прямо по курсу показался необычный атолл с возвышенностью на коралловом кольце. На всех картах тут было пусто – следовательно, они сделали новое открытие. Забыты были недовольство и раздоры, моряки с волнением высматривали лодки островитян. Однако пирога подошла только на следующий день и в ней, увы, не было ни одной женщины. Четверо гребцов говорили на диалекте, родственном таитянскому, и Блай без труда выяснил, что остров называется Аитутаки. (Это был один из островов Кука; он сохранил свое имя до наших дней). Так как свежего провианта было вдоволь – команда ежедневно получала свинину, бананы и плоды хлебного дерева, – а островитяне казались не очень-то радушными, «Баунти» в тот же вечер пошел дальше.
Затем ничего особенного не происходило до 17 апреля: в этот день Блай решил, что его прямой долг отклониться от курса и проверить, правильно ли указаны координаты открытого Куком острова Севидж, он же Нпуэ. С легким огорчением Блай убедился, что все верно, и взял курс на острова Тонга, где намечалась последняя остановка «Баунти» в Южных морях. Благодаря заботе Нелсона и Брауна все саженцы были в отличном состоянии, и заменять увядшие растения не требовалось. Но из-за растений запасы воды убывали куда быстрее обычного, и не мешало их пополнить. Участие в экспедиции Кука и тут помогло Блаю: он помнил, что на острове Номука есть хороший источник.
Прежде чем корабль дошел туда, Крисчену снова пришлось испытать на себе гнев командира. На сей раз он не стерпел и резко ответил:
– Сэр, вы так меня оскорбляете, что мне служба не в радость. Из-за вас я уже которую неделю сам не свой.
Неизвестно, что на это ответил Блай, но можно догадаться.
Как только «Баунти» вечером 23 апреля бросил якорь в одном из заливов Номукп, корабль окружило множество лодок с плечистыми гребцами, которые сразу узнали Блая. Тщательная проверка показала, что один саженец погиб и еще два-три поникли. Все остальные тысяча двенадцать растений отлично принялись, но ревностный Блай просто не мог привезти на Ямайку меньше растений, чем заготовил на Таити, и на следующее утро он послал Нелсона за свежими побегами. Одновременно предприимчивый Пековер развернул оживленную меновую торговлю с островитянами.
Двадцать пятого апреля пришла очередь Крисчена и помощника штурмана Эльфинстона отправиться на берег. Первый возглавил отряд из одиннадцати человек, которые должны были набрать воду в бочки, второй с четырьмя матросами поехал за дровами. Блай строго-настрого приказал оставить оружие в лодках и применить его только в самом крайнем случае. После сердечного приема на Таити никто не сомневался, что тонганцы окажутся не менее покладистыми и приветливыми, чем родственные им таитяне. Недаром Кук назвал этот архипелаг островами Дружбы!
Увы, очень скоро выяснилось, что жители Номуки нравом сильно отличаются от таитян. Окружив оба отряда, они стали теснить моряков, нахально пытаясь украсть у них не только инструмент, но и одежду. Прежде чем растерявшийся Крисчен успел что-либо предпринять, у него стащили два топора. Когда он доложил о пропаже Блаю, тот желчно заметил, что этого можно было избежать, если бы Крисчен не подпустил островитян вплотную. И как это вооруженный английский офицер позволил запугать себя кучке голых дикарей? Критика была небезосновательная, но Крисчен отпарировал обвинение в трусости, возразив с не меньшим основанием:
– Что толку от оружия, вы же запретили применять его!
Этот довод произвел впечатление на Блая, и на следующий день он послал с отрядом офицера, которому приказал оставаться на баркасе и, коли понадобится, принять решительные меры. Дело как будто несложное, поэтому оно было поручено штурману Фраеру. Однако тот снова опростоволосился: у него из-под носа украли якорь. Справедливости ради следует заметить, что островитяне поступили очень хитро. Двое плескались в воде около баркаса, чтобы замутить ее, а третий тем временем нырнул и перерезал трос. Четвертый тонганец оттягивал трос, чтобы не было слабины, пока его товарищ не скрылся с трофеем. Фраеру надо было попытаться вернуть якорь, но он ограничился тем, что явился на борт и уныло доложил о новой пропаже. Этот растяпа даже попытался успокоить Блая в общем-то верным, но психологически крайне неудачным доводом, что потеря-де невелика, на корабле достаточно якорей.
– Господи, – простонал Блай, – вы считаете потерю невеликой? Для вас, возможно, это и так, для меня же она достаточно велика.
И взбешенный Блай велел задержать на борту всех вождей, которые прибыли в гости, пока не будет возвращен якорь. Но на сей раз этот не очень красивый, зато весьма эффективный прием не возымел действия, так как воры были с соседнего острова и уже вернулись туда с добычей. Узнав об этом, Блай поспешил загладить свой промах: он тотчас отпустил вождей, щедро одарив их. К этому времени запас дров и воды был пополнен, и Блай, не дожидаясь новых неприятностей, в тот же вечер покинул Номуку. Правда, сначала личному составу пришлось выслушать гневную речь, изобиловавшую крепкими выражениями.
Так как Номука был последним на их маршруте полинезийским островом, команда пустила в оборот остатки своих меновых товаров и приобрела огромное количество кокосовых орехов, ямса, фруктов, свиней, палиц, копий и прочих сувениров. Сверх того, было запасено немало свежего провианта для общего котла; в частности, между лафетами высилась гора кокосовых орехов. И отправляясь спать после бурного дня, Блай велел вахтенным приглядывать за ними.
Тем не менее, когда командир утром вышел на палубу, ему показалось, что орехов вроде бы стало меньше. Он обратился к штурману:
– Мистер Фраер, вам не кажется, что вчера здесь было больше орехов?
Фраер осторожно согласился, что куча и впрямь не достает до кромки фальшборта, как накануне. Одновременно он высказал предположение, что матросы могли сложить орехи поплотнее, чтобы освободить место. Но Блай вбил себе в голову, что несколько орехов украдено. А командир «Баунти», как мы уже убедились, отнюдь не относился к тем людям, к которым применимо избитое выражение «онемел от ярости». Напротив, когда у него портилось настроение, он становился чрезвычайно разговорчив, и на этот раз его бранчливость достигла новых, еще невиданных высот. Решив почему-то, что в краже повинен Флетчер Крисчен, Блай бросился к нему и заорал:
– Черт тебя подери, ты украл мои орехи!
– Совершенно верно, – признался Крисчен, – я хотел пить. Думал, что никакой беды не случится. Но я взял только один орех и уверен, что больше их никто не трогал.
– Врешь, мерзавец, ты украл половину орехов!
Крисчен обиделся и возмутился.
– За что вы так со мной обращаетесь, мистер Блай? – спросил он.
– Молчать! – взревел Блай и поднес кулак ему к носу. – Подлый вор, вот ты кто!
Дальше командир опросил всех младших офицеров, не видели ли они, кто брал орехи. Нет, никто но видел.
– Значит, вы сами их взяли! – язвительно заключил Блай.
Исполненный решимости разоблачить злодеев, он велел всем принести свои личные запасы. И когда орехи были извлечены из трюмов, каждый должен был ответить:
а) сколько орехов он купил для себя,
б) сколько орехов успел съесть.
Когда подошла очередь Крисчена, он угрюмо буркнул:
– Не знаю, сэр, но я надеюсь, что вы не считаете меня настолько жадным, чтобы я стал красть у вас.
– Вот именно, собака, считаю! – взорвался Блай. – Это ты их украл, потому и не знаешь теперь, что ответить!
Взбешенный тем, что ничего не удалось выяснить, Блай на всякий случай отчитал всю команду, причем посоветовал матросам присматривать за офицерами, а офицерам – за матросами.
Затем он позвал своего писаря Сэмюэля и распорядился всех лишить рома, а также уменьшить паек ямса с полутора до трех четвертей фунта. По неподтвержденным данным, он заодно конфисковал все кокосовые орехи.
Конечно, у Блая были причины гневаться на своих нерасторопных младших офицеров, и вполне можно сказать, что случай с орехами был просто-напросто каплей, переполнившей чашу. И все-таки он перегнул палку: назначить коллективное наказание за такой мелкий проступок (может, и впрямь пропал только один орех, который взял Крисчен) было в высшей степени неразумно. «Джентльмены» особенно возмутились и решили выразить свое недовольство тем, что отказались впредь обедать с Блаем.
В тот же день между командиром и Крисченом произошло еще одно столкновение, причины которого мы не знаем. Так или иначе, у Крисчена были слезы на глазах, когда он случайно встретил заклятого врага Блая, Перселла.
– В чем дело, мистер Крисчен? – спросил тот с попятным участием.
– И вы еще спрашиваете, хотя видите, как со мной обращаются?!
– Будто со мной обращаются лучше!
Крисчен вздохнул.
– У вас есть защита, – Крисчен подразумевал должность Перселла, которая ограждала его от телесных наказаний, – вы можете ему отвечать, но, если я позволю себе говорить с ним, как вы, он разжалует меня в матросы да еще велит дать плетей. А тогда ни ему, ни мне больше не жить, потому что я схвачу его и прыгну с ним за борт.
– Плюньте на все, осталось недолго терпеть! – утешал его Перселл.
Но Крисчен словно не слышал.
– Я уверен, когда мы войдем в Торресов пролив, наш корабль превратится в ад, – с горечью сказал он. – Лучше десять тысяч раз умереть, чем сносить такое обращение. Я всегда выполняю свой долг, как надлежит офицеру и мужчине, а меня только унижают. Пет, с этим нельзя больше мириться.
Боцман Коул, который подошел в эту минуту, попытался подбодрить Крисчена, заставить его позабыть о случившемся. Но Крисчен, не дорожа собственным достоинством, на все отвечал:
– Я не могу терпеть, когда меня считают вором.
К невыразимому удивлению Флетчера Крисчена, Блай немного погодя велел передать, что приглашает его обедать. Видимо, командир пожалел о своем поступке и решил помириться. Но он плохо знал Крисчена и не представлял себе, насколько тот возмущен и оскорблен. Возможно, толстокожий Блай даже подумал, что Флетчер Крисчен уже все позабыл. Так или иначе, тот наотрез отказался. Зато гардемарин Хейворд, стремясь выслужиться перед командиром, бессовестно нарушил соглашение, к которому только что присоединился.
Осуждая Уильяма Блая за то, что он потерял голову в этот злополучный день 27 апреля 1789 года, мы обязаны сказать, что и Флетчер Крисчен забыл чувство меры. Конечно, его жестоко оскорбили, но ведь он знал в глубине души, чего стоят вспышки Блая, к тому же он мог утешать себя тем, что все остальные сочувствуют ему. Однако, вместо того чтобы забыть об этой истории, Крисчен все больше растравлял себе душу. Мысль о том, что пройдет не один месяц, прежде чем «Баунти» доберется до Англии, и Блай, несомненно, еще не раз оскорбит его, казалась ему невыносимой. Мало-помалу Крисченом овладела навязчивая идея: любой ценой вырваться из «этой тюрьмы». Наконец он решил, что выход найден. Пройдя на нос, Крисчен принялся рвать какие-то бумаги, приговаривая, что «никто не прочтет моих писем». Потом раздал все свои сувениры с Таити. На вопрос встревоженных друзей, что он задумал, Крисчен признался, что хочет ночью бежать на плоту! Он и в самом деле смастерил из досок и жердей нечто совсем не плавучее. Тут лишний раз подтвердилось, что все были за Крисчена: никто не сказал командиру о его нелепой затее. А Перселл даже снабдил Крисчена гвоздями.
Несмотря на то что рассудок его слегка помрачился, Крисчен не стал прыгать за борт, как только плот был готов, а решил подождать до следующего острова. Кстати, «Баунти» уже приближался к нему. Остров этот назывался Тофуа и представлял собой макушку вулкана, который ночью озарял небо блеском раскаленной лавы. К счастью или к несчастью, ветер стих, и появилось сомнение, успеет ли «Баунти» до рассвета подойти к Тофуа.
Первой вахтой командовал Фраер. С вечера моросил дождь, но около десяти прояснилось, и слабый свет молодого месяца упал на притихшее темное море, по которому катились ленивые валы. По заведенному порядку, на палубу вышел Блай, чтобы отдать распоряжения на ночь. Видно, Фраер в тот вечер был в хорошем настроении, ибо он вдруг обратился к своему начальнику с такой учтивой фразой:
– Сэр, ветер попутный, луна в первой четверти. Наверно, мы придем к Большому Барьерному рифу как раз в полнолуние.
Блай приветливо кивнул:
– Да-да, мистер Фраер, все будет в порядке.
Распорядившись, Блай через кормовой люк спустился к себе. Он не запирал дверь каюты, чтобы вахтенный офицер мог сразу вызвать его в случае надобности. А так как ночь выдалась очень теплая, он даже распахнул дверь настежь.
В полночь на вахту заступил Пековер. Ветра почти не было, а до Тофуа оставалось больше двадцати морских миль, и Крисчен с каждой минутой становился все нетерпеливее. В половине четвертого он окончательно потерял надежду, что ему удастся бежать этой ночью, спустился в каюту и уныло лег на свою койку. В душе у него бушевал вулкан, давно копившаяся ненависть к Блаю грозила прорваться наружу, словно лава из кратера на Тофуа.
Глава пятая
28 апреля 1789 года
Около четырех часов утра гардемарин Стюарт, который нес вахту под начальством Пековера, пошел вниз будить Крисчена и убедился, что тот за всю ночь глаз не сомкнул и вообще «не в себе». Стюарт был лучшим другом Крисчена на борту, он попытался успокоить своего старшего товарища, уговорить его отказаться от нелепого побега, напомнил ему, что есть множество других, гораздо лучших способов взять реванш. При этом гардемарин неосторожно заметил, что выходки Блая всем осточертели, люди, «готовы на все». По другой версии, он будто бы сказал напрямик:
– Ты только начни, Крисчен, мы на все готовы.
Эти слова еще звучали в ушах Крисчена, когда он поднялся на палубу и принял вахту у добродушного, несколько флегматичного Пековера, который тотчас пошел спать. Крисчен расставил свою восьмерку по местам: одного к штурвалу, второго на пост впередсмотрящего, остальные следили за парусами. В его распоряжении были также два гардемарина – Хейворд и Хеллет. Честолюбивый Хейворд мечтал сделать карьеру, однако частенько допускал грубые промахи; это в его вахту 5 января на Таити трое бежали, за что он и просидел в кандалах целый месяц. Казалось бы, надо постараться безупречной службой вернуть себе доверие начальника. И Хейворд не жалел усилий, добиваясь расположения Блая, но беднягу почему-то непрестанно клонило ко сну. Так и теперь – едва заступив на вахту, он нашел себе тихий уголок, свернулся калачиком и уснул. Второй гардемарин, Хеллет, вообще не явился.
При обычных условиях Крисчен, наверно, живо вызвал бы Хеллета и разбудил Хейворда. (Или без Блая все несли вахту с прохладцей?) Но одержимый ненавистью Флетчер Крисчен думал лишь о том, как положить конец унижениям. Слова Стюарта подсказали ему новую мысль: не лучше ли овладеть кораблем, вместо того чтобы постыдно бежать? Крисчен понимал, что Хейворд и Хеллет относятся к числу немногих на борту, кто при всех обстоятельствах останется верным Блаю.
Их отсутствие он готов был считать добрым признаком, если не перстом судьбы. Вероятно, еще кое-кто из младших командиров будет за Блая, но большинство команды – Крисчен не сомневался в этом – поддержит его.
Первый шаг Крисчена был в высшей степени театральным и яснее ясного показывает, до какого отчаяния он дошел в это роковое утро 28 апреля 1789 года. Словно какой-нибудь тенор – герой из немецкой оперы, он повесил на грудь под рубаху свинцовый груз: если дело сорвется, он не дастся живым, прыгнет за борт, и свинец увлечет его ко дну! Как поступить, если бунт увенчается успехом, – этот вопрос пока не занимал Крисчена.
Нельзя, однако, сказать, чтобы он действовал вовсе уж непродуманно: его вторым шагом было отделить друг от друга вахтенных, чтобы без свидетелей поговорить с каждым в отдельности. Повод найти было нетрудно, часы показывали пять – время драить палубу. Вахтенные принялись без особенного рвения убирать с дороги канаты и прочие предметы, а Крисчен подошел к Айзеку Мартину, единственному американцу на борту. Думаю, он начал «вербовку» с Мартина не потому, что тот был американцем; на Таити этот матрос заработал плеток и, следовательно, вряд ли питал теплые чувства к Блаю. Мартин внимательно выслушал неожиданное предложение своего вахтенного начальника – и решительно отказался участвовать в каком-либо бунте! Он не поддался даже, когда Крисчен показал ему свинцовый груз, который повесил себе на шею, и обвинил Мартина в трусости.
Флетчер Крисчен очутился в крайне затруднительном положении. Подстрекательство к бунту было уже само по себе серьезным преступлением. Стоило Мартину донести, и Крисчену не миновать бы виселицы. К счастью для него, Мартин был в меру лоялен и в конце концов посоветовал Крисчену переговорить с Кинталом – тот был на борту одним из самых отпетых и тоже отведал кошки. Кинтал восторженно отнесся к планам Крисчспа и вызвался привести мощное подкрепление – капрала Черчилля, который был свободен от вахты и спал в кубрике. Человек самоуверенный и вспыльчивый, Черчилль со времени своего неудачного побега (за который он получил две дюжины плетей) возненавидел Блая. Крисчен принял предложение Кинтала, и Черчилль тут же примчался вместе со своим верным приятелем Томпсоном. Идея Крисчена сразу увлекла его, и он с ходу надавал кучу более пли менее цепных советов, после чего вернулся в кубрик уговаривать других. Крисчен продолжал обрабатывать свою вахту, и все, к кому бы он ни обратился, были готовы помочь захватить корабль. Лишь в плотнике Нормане он не был уверен, а потому не стал посвящать его в свои планы. К счастью, Норман в эти минуты весь ушел в созерцание акулы, которая шла за судном, и не замечал, что происходит вокруг.
Вскоре Черчилль доложил Крисчену, что все матросы в кубрике, а также садовник Браун согласны бунтовать. Чтобы победить, заговорщики должны были немедленно взять в плен не только Блая, по и тех младших командиров, которые могли его поддержать, – итого человек десять. Для этого требовалось оружие, а все мушкеты, пистолеты и сабли хранились в деревянном сундуке, который стоял в дальнем конце кубрика, где помещались койки пятерых гардемаринов, юного Тинклера, помощника штурмана Эльфинстона и Флетчера Крисчена. Ключи от сундука были доверены Фраеру, но он отдал их оружейнику Коулмену, чтобы его не беспокоили всякий раз, когда кому-нибудь понадобится мушкет или сабля. Крисчен преспокойно разбудил Коулмена и попросил у него ключ от сундука – дескать, нужен мушкет, чтобы застрелить акулу, замеченную Норманом. Видно, Коулмена не первый раз будили такими просьбами: он безропотно отдал ключ.
Опасаясь, как бы помощник штурмана и гардемарины не проснулись прежде времени, бунтовщики тихонько подкрались к сундуку. И решили, что все пропало: прямо на сундуке безмятежно спал недостающий вахтенный, гардемарин Хеллет, который обнаружил, что в жаркие ночи на сундуке хоть и тверже, чем на койке, зато куда прохладнее. После минутного замешательства Крисчен разбудил Хеллета и строго спросил, какого дьявола и так далее он очутился тут и так далее. Перепуганный насмерть Хеллет выскочил на палубу, причем со страха даже не задумался, почему Крисчена сопровождало столько народу, в том числе матросы, свободные от вахты. Прежде чем Эльфинстон и гардемарины поняли, что происходит, бунтовщики уже вскрыли сундук и извлекли из него полтора десятка мушкетов. Томпсон остался охранять сундук, а Крисчен и Черчилль поспешили вооружить своих приверженцев, которые ждали их возле трапа. Даже Айзек Мартин решился наконец и взял мушкет.
Каюты Блая и штурмана Фраера находились рядом с оранжереей. Под ними, палубой ниже размещались самые доверенные люди Блая – канонир Пековер, ботаник Нелсон, врач Ледуорд и писарь Сэмюэль; их тоже надо было арестовать. Единственный трап, который вел в эту часть судна, находился за грот-мачтой. Словом, захват корабля не представлял собой сложной стратегической задачи, нужно было только заранее обезвредить гардемаринов Хейворда и Хеллета, а также младшего плотника Нормана и нескольких не посвященных в заговор матросов, не дать им предупредить Блая и его приверженцев.
Не тратя времени на то, чтобы разбудить тех, кто еще спал крепким сном на своих койках, бунтовщики выскочили через люк на палубу. Только что пробило три склянки (иначе говоря, была половина шестого), и уже совсем рассвело. На палубе все оставалось по-прежнему, если не считать внезапного появления трех членов команды, не входивших в вахту Крисчена. Кок Холл и его помощник Маспретт поднялись нарубить дров для завтрака, за ними явился скрипач Бирн, недовольный тем, что они шумят спозаранок. Вахтенных же ничто не обеспокоило. Рулевой Эллисон и впередсмотрящий Милз как ни в чем не бывало оставались на своих постах; Норман по-прежнему был занят акулой. Хейворд наконец поборол сон, но и он увлекся созерцанием акульего эскорта. Хеллет тоже нашел себе занятие – наблюдал за матросом, который, не торопясь, ощипывал кур для офицерского стола. Как и Хейворд, Хеллет не задумывался над тем, куда подевалась половина вахтенных.
Однако появление вооруженных людей в конце концов расшевелило туго соображающий мозг Хейворда, и он с недоумением спросил:
– Что это вы, упражняться в такую рань?
– Ну да. Не знаю уж, с какой стати капитан приказал с восходом солнца провести учение, – не растерялся Черчилль.
Хейворд заподозрил неладное, но тут появился Крисчен с саблей в руке и внес полную ясность, строго приказав обоим гардемаринам помалкивать и не сходить с места. Затем он отобрал двоих матросов и удостоил их чести спуститься с ним вниз и арестовать Блая. Этими двумя были, как и следовало ожидать, его главный помощник Черчилль и Томас Беркетт, который участвовал в сборе саженцев под начальством Крисчена и был всей душой предан ему. Кинталу и Самнеру Крисчен велел заняться Фраером, Алеку Смиту – охранять трап за грот-мачтой.
В ночной рубашке и колпаке Блай спал сном праведника, когда в открытую дверь вошли Крисчен и его оруженосцы.
– Мистер Блай, вы мой пленник, – торжественно возвестил Крисчен.
Блай тотчас проснулся и завопил «караул». Он продолжал кричать и после того, как Крисчен приставил саблю ему к глотке. А так как можно было не опасаться, что кто-нибудь из младших офицеров придет на помощь начальнику, и Крисчен вовсе не хотел убивать своего командира, он позволил ему орать. Вот связать беспокойного пленника не мешало бы… Тут выяснилось, что никто из мятежников не догадался сразу захватить веревку, и Черчилль несколько минут упражнялся в красноречии, прежде чем караульный у люка догадался отрезать кусок от линя и бросить его вниз.
Задача Самнера и Кинтала оказалась несравненно проще: когда они разбудили Фраера, который из-за духоты устроился спать на своем рундуке, штурман с испугу забыл, что у него под рукой лежат два пистолета. Не успел он опомниться, как явился вездесущий Черчилль и забрал оружие. Правда, большой роли это не играло, ведь, как потом утверждал Фраер, пистолеты не были заряжены. Самнер и Кинтал отлично знали, что штурман не любил Блая, и обращались с ним довольно любезно. Но когда Фраер решил воззвать к их совести, из этого ничего не вышло. С командиром бунтовщики не церемонились. Причина их гнева особенно ясно видна из ответа Самнера на вопрос Фраера, что они собираются делать с Блаем:
– Посадим этого мерзавца, будь он проклят, в лодку и пусть плывет, посмотрим, сможет ли он прожить на три четверти фунта ямса в день!
Крики Блая разбудили ботаника Нелсона, и он побежал вверх по трапу проверить, в чем дело. Самнер и Кинтал, охранявшие Фраера, грубо толкнули ботаника обратно вниз, сказав ему, что на судне бунт. Из своей каюты выскочил Пековер. Нелсон сообщил ему, что корабль захвачен, на что Пековер удивленно возразил:
– Но ведь мы были еще далеко от берега, когда я сдавал вахту.
Нелсон терпеливо объяснил, что кровожадные дикари с островов Тонга ни при чем, судно захватил ближайший помощник Блая Крисчен. Тут Пековер хотел подняться на палубу, однако бунтовщики были начеку и преградили ему путь саблями. Обескураженные таким отпором, Нелсон и Пековер сели и принялись уныло размышлять, как бы отвоевать корабль.
Тем временем Блая, связав ему руки на спине, вывели на палубу и поставили у бизань-мачты. Ему бы подумать о своем положении, он же первым делом заметил, что рулевой Эллисон оставил свой пост, и по привычке принялся выговаривать ему. Эллисон раньше плавал с Блаем, на «Баунти» попал по рекомендации Данкена Кемпбелла, поэтому он до той минуты держался в стороне от бунта. Но полученный в такую минуту нагоняй до того его разозлил, что он не только вооружился саблей, но и сам вызвался сторожить Блая. Зато второй караульный, американец Айзек Мартин, уже жалел, что примкнул к мятежникам. Он дал пленнику дольку апельсина и вообще обращался с ним так милостиво, что Крисчен заменил его.
Кричать «караул» было бесполезно, но и молчать Блай не мог. С великим красноречием он принялся увещевать бунтовщиков и пугать их жестокой карой, если они не одумаются. Крисчен не мог мириться с подобной кампанией неповиновения, он схватил саблю, пощекотал ею живот Блая и рявкнул:
– Маму,сэр! Ни слова больше, если вам дорога жизнь!
Видимо, Блай прочел грозную решимость в глазах Крисчена, потому что он на время примолк. Источники подчеркивают, что на этой стадии бунта Крисчен был очень взвинчен и неуравновешен; его пылающий взгляд, всклокоченные волосы и искаженное лицо врезались в память многим очевидцам.
Слово маму, которое употребил Крисчен, – одно из многих таитянских выражений, бывших в ходу на «Баунти» долго после того, как корабль покинул Таити. Любители психоанализа, несомненно, сочтут весьма примечательным, что Крисчен в этот напряженный миг употребил таитянское слово, и станут утверждать, что за этим крылось неосознанное глубокое желание вернуться на Таити. Но ведь для такого вывода не надо быть психоаналитиком.
В чем заключался первоначальный план Крисчена, одобренный мятежниками до того, как они вооружились? Возможно скорее и без кровопролития избавиться от Блая и его наиболее ненавистных помощников, высадив их на ближайшем острове, а затем идти обратно на Таити и там отпустить тех, кто не участвовал в мятеже. (В душе Флетчер Крисчен, конечно, надеялся, что все присоединятся к нему). Сам же Крисчен и его сподвижники условились обосноваться на каком-нибудь уединенном, труднодоступном полинезийском острове, где можно жить беспечно, как на Таити.
