Текст книги "На «Баунти» в Южные моря"
Автор книги: Бенгт Даниельссон
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 17 страниц)
Другие младшие офицеры тоже навлекли на себя гнев Блая. Командир обвинял их в серьезных грехах – неспособности к несению службы и нерадивости. Но таких столкновений, как с Перселлом, больше не случалось и отсутствие документальных свидетельств не позволяет нам судить, насколько оправданно было недовольство Блая.
К концу второй недели стоянки у Тасмании все резервуары наполнили водой, заготовили еще тридцать тонн дров для камбуза – вполне достаточно до самого Таити. Вопреки всем надеждам на острове оказалось так мало рыбы и дичи, что команде удалось лишь несколько раз отведать свежей пищи. Задерживаться не было смысла, и, неоднократно замерив координаты и проверив компас, Блай рано утром 4 сентября снялся с якоря.
И вот уже «Баунти» снова идет южнее сороковой параллели, в полосе холодных западных ветров, которую англичане метко прозвали «ревущие сороковые». 13 сентябре единственным событием, которое удостоилось подробной записи в судовом журнале, было нежданное открытие девятнадцатого числа группы пустынных скалистых островков к югу от Новой Зеландии. Не мудрствуя лукаво, Блай присвоил архипелагу имя «Баунти»; это название сохранилось до наших дней. Тогда, как и теперь, единственными обитателями этих голых утесов были тысячи пингвинов, которые своим резким запахом и громкими криками заблаговременно предупреждают мореплавателей об опасных рифах.
Более существенны, но, к сожалению, менее подробно отражены в документах психологические конфликты, происходившие на борту в это время. Очевидно, Блай никак не мог забыть инциденты в бухте Эдвенчер, и они настолько испортили ему настроение, что он не переставал изводить своих подчиненных, особенно за обедом, когда офицеры и младшие офицеры, согласно обычаю, поочередно сидели за столом командира. Особенно уязвимым оказался Фраер, который под конец месяца отказался впредь обедать с Блаем.
Следующей жертвой «немирного сосуществования» на борту оказался доктор Хагген; он был приравнен к младшим офицерам и тоже регулярно ел с Блаем. Благодаря заботе командира о здоровье личного состава Хаггену было почти нечего делать. Но во время стоянки в бухте Эдвенчер один из матросов пожаловался на «легкое недомогание» (в действительности он страдал астмой). Хагген тотчас сделал ему кровопускание; после этого своеобразного лечения у Валентайна (как звали злополучного больного) воспалилась рука. Вскоре у него поднялась температура, началось удушье, и в конце сентября Хагген пустил в ход универсальное средство номер два: налепил на тощую грудь пациента горчичники. Блая привели в ярость не эти варварские методы лечения, которые широко применялись в восемнадцатом веке, а то, что Хагген ежедневно докладывал, будто больной поправляется. Только 6 октября, когда Валентайн был при смерти, Блай от одного из младших офицеров узнал правду. Бедняге Валентайну это не помогло, он был уже обречен и вскоре скончался, но Блай справедливо решил, что Хагген проявил крайнюю небрежность, и как следует отчитал его. Хагген счел себя обиженным и тоже отказался есть с Блаем. С тех пор его не видели на палубе, да ему и при желании было бы трудно подняться туда, ибо после описанного происшествия он стал нить больше прежнего.
А вскоре дошло до столкновения и между Блаем и Фраером. 9 октября Блай по заведенному порядку послал с писарем Сэмюэлем бухгалтерские книги на подпись Фраеру. Вместо того чтобы сразу же подписать расходы за август и сентябрь, Фраер отослал писаря обратно с заранее составленной бумагой, требуя, чтобы Блай сначала заверил ее. Это было рекомендательное письмо, в котором весьма похвально говорилось о Фраере, утверждалось, что он «не совершил никаких проступков» за время службы на «Баунти». Многие хулители Блая объясняют странный поступок Фраера тем, что тот подозревал своего начальника в мошенничестве. Но попытка Фраера обелить себя заставляет предполагать, что у него самого совесть была нечиста. Так или иначе, Блай не дал себя запугать, а вызвал штурмана и очень выразительно высказал свое мнение об этой наглой попытке шантажа. Фраер опять отказался подписывать книги, повернулся и вышел. Блай ни секунды не колебался, как поступить. Он тотчас собрал команду, достал морской устав и прочитал вслух избранные места – те, где говорилось о страшных наказаниях за неповиновение. Затем он положил бухгалтерские книги на стол перед Фраером и приказал ему либо тут же подписать их, либо письменно обосновать свой отказ. Если Фраер действительно хотел уличить Блая в злоупотреблениях, ему представился удобный случай сделать это. Но он предпочел без дальнейших возражений поставить свою подпись. Блай указывает в судовом журнале, что он сразу простил Фраера. К сожалению, Фраер его не простил; начиная с этого дня он обращался к командиру «Баунти» только по делам службы, да и то при самой крайней необходимости.
В это время «Баунти» был уже юго-восточнее Таити, пришло время поворачивать на север (подойти к острову на парусах с запада нельзя было из-за полосы восточных пассатов между Южным тропиком и экватором). Хотя с каждым днем становилось теплее и Блай по-прежнему ревностно следил за питанием и моционом, моряки все чаще жаловались на слабость, боль в мышцах, сыпь. В конце концов Хагген выбрался на палубу и определил, что у них цинга, причем объявил и себя больным. Блай воспринял такой диагноз как личное оскорбление. Он был твердо уверен, что цинга – болезнь прошлого, возможная только при преступном пренебрежении со стороны командира корабля. Чтобы кто-нибудь на его корабле заболел цингой!.. Нет, это– ревматизм и крапивница, и точка! На всякий случай он все-таки прописал больным солидные дозы солодового экстракта и всем велел ежедневно пить купоросный эликсир – еще одно сомнительное патентованное средство того времени. Двое немедленно воспротивились: смутьян Перселл и доктор Хагген. Что до Перселла, то он пошел на попятный, когда Блай в наказание лишил его грога. А Хагген решил лечиться ромом и джином, принял чрезмерную дозу этого сильнодействующего лекарства и впал в беспамятство. Тут терпение Блая лопнуло, он распорядился конфисковать личный «погребок» Хаггена. Заодно он приказал произвести генеральную уборку в его каюте, и это оказалось делом «не только нелегким, но и препротивным».
Известно и неоднократно засвидетельствовано, что болезни, нарушения дисциплины и всяческие осложнения особенно учащаются в конце дальнего плавания. На «Баунти» все этому способствовало. Судно было маленькое, и, несмотря на нехватку людей, на борту царила страшная теснота. Многие члены команды были плохими моряками. Настроение Блая частенько оставляло желать лучшего. Плавание невероятно затянулось. Из-за скверной погоды переход потребовал от всех очень большого напряжения сил.
До сих пор железная воля Блая одолевала все препятствия, и он явно не сомневался, что и впредь сумеет справиться с трудностями. Но, как и все на борту, он не мог не ощущать растущей напряженности. Пора бы уже «Баунти» добраться до места назначения!
Глава третья
Страдная пора
Точно определить долготу при тогдашних приборах было трудно, и Блай прибег к старому, испытанному способу, которым пользовались в своих плаваниях и таитяне. По широкой дуге он зашел с наветренной стороны Таити, пока не достиг нужной широты (ее было легче измерить), после чего направился к цели. Л в шестидесяти милях к востоку от Таити над морем на четыреста метров возвышался надежный ориентир – скалистый островок Меету.
В десять часов вечера 25 октября «Баунти» вышел на широту Месту и Таити, и рулевой получил приказ править строго на запад. Если Блай рассчитал верно, на рассвете следующего дня должен был показаться Меету. Он рассчитал верно – как обычно. Острые скалы появились над горизонтом в том самом месте, где предполагал Блай.
Меету (теперь его называют Меетиа или Мехетиа) был открыт одновременно с Таити англичанином Сэмюэлем Уоллисом за двадцать один год до этого; капитан Кук несколько раз проходил вдоль его южной стороны. Но никто еще не интересовался северным берегом – разумеется, Блай пошел туда. Его рвение было вознаграждено очень скудно; северная часть островка оказалась чуть ли не еще круче и пустыннее, чем южная.
Команда, у которой было совсем иное представление о жизни на полинезийских островах, разочарованно посмотрела на немногих островитян, прыгавших с камня на камень, и опять обратила нетерпеливые взгляды на горизонт.
Благодаря тому что Блай двумя днями раньше предусмотрительно конфисковал у Хаггена спиртное, лекарь успел протрезвиться и мог кое-как исполнять своп обязанности. Блай отлично понимал, о чем мечтают матросы, и предвидел, что они в общении с таитянскими женщинами «не проявят большой сдержанности», а потому велел своему костоправу (как он чаще всего величал Хаггена) незамедлительно всех обследовать. Лекарь подозрительно быстро справился с этим поручением и уверенно доложил, что все, включая цинготных, совершенно здоровы и не принесут на Таити никакой заразы. Не будем здесь выяснять, чем объяснялся оптимизм Хаггена – небрежностью или невежеством.
Затем Блай распорядился вывесить на бизань-мачте правила поведения. Вот они дословно:
«Правила, кои надлежит соблюдать всем лицам, находящимся на борту или принадлежащим к команде «Баунти», чтобы способствовать успешной закупке провианта и добрым отношениям с жителями островов Южных морей, куда бы ни зашел корабль.
1. Ни на островах Общества, ни на островах Дружбы никто не должен говорить, что Кук убит туземцами – вообще, что его нет в живых.
2. Никто не должен говорить, даже намекать на то, что цель нашего приезда – добыть побеги хлебного дерева, пока я сам не сообщу о своих планах вождям.
3. Долг каждого стремиться заслужить расположение и уважение туземцев, обращаться с ними приветливо, не применять насилия, если что-нибудь будет украдено; огонь открывать только для самообороны.
4. Все вахтенные обязаны следить за тем, чтобы не было украдено охраняемое ими оружие и инструмент; в случае пропажи будет произведен вычет полной стоимости из жалованья.
5. Никто не должен присваивать и продавать, прямо или косвенно, что-либо из судовых запасов.
6. Одно или несколько подходящих для этого лиц будут назначены для закупок и меновой торговли с туземцами, но никто из офицеров или иных членов команды не имеет права сам покупать какие-либо продукты или редкости. Если же кто-либо из офицеров или матросов захочет купить что-нибудь у туземцев, пусть обратится с такой просьбой к провиантмейстеру. Это обеспечит упорядоченную торговлю и позволит избежать недоразумений с туземцами. На закате надлежит убирать из шлюпок все предметы.
Дано за собственноручной подписью на борту «Баунти».
Отахеите, 25 октября 1788 года
У. Блай».
Нельзя не признать все эти предписания не только на редкость разумными, но и гуманными, особенно если вспомнить, как вели себя другие европейские путешественники в Америке пли Африке.
До Таити оставалось всего тридцать миль, и еще до захода солнца команда увидела вершины гор на полуострове Таиарапу. Кук, который четырежды побывал на Таити, считал самой удобной и надежной гаванью залив Матаваи в северной части острова. Блай заходил туда в 1777 году вместе с Куком и вполне разделял мнение своего бывшего начальника.
Не теряя времени, Блай взял курс на залив Матаваи, рассчитав скорость так, что «Баунти» вошел в гавань рано утром. Корабль покинул Лондон больше года назад; за это время, согласно судовому журналу (который заполнялся с неизменной тщательностью), было пройдено свыше двадцати семи тысяч морских миль. Иначе говоря, средняя скорость «Баунти» составляла сто восемь миль в сутки; цифра внушительная, если учесть, как часто ему приходилось бороться со штормами.
Зрелище, которое утром предстало глазам команды, могло уже само по себе вознаградить за все лишения и труды. На свете есть много прекрасных заливов, но я буду упорно утверждать, пока мне не докажут другое, что Матаваи – самая красивая гавань в мире. С запада бухту прикрывает большой утес, названный Уоллисом «Уан-Три-Хилл» по той простой причине, что в 1767 году, когда он открыл Таити, на утесе стояло одно-единственное дерево. Отсюда в северо-восточном направлении безупречной дугой протянулся на пять километров песчаный пляж до самой оконечности мыса Венеры. Этимология этого названия тоже весьма прозаична, ведь Кук окрестил так мыс вовсе не потому, что там предавались любовным утехам, а по той единственной причине, что с этого мыса он в 1769 году наблюдал прохождение через меридиан планеты Венера. Как и во многих других местах Таити, берег покрыт чудесным, мягким угольночерным лавовым песком, который волны, играя, разрисовывают самыми затейливыми белопенными узорами. Сразу за пляжем начинается широкая полоса хлебного дерева с пышной темно-зеленой листвой и стройных кокосовых пальм. Но особую прелесть и великолепие заливу придает не ровная линия пляжа и не удивительное сочетание красок, а величественный фон – горный пейзаж с ущельями, плато, водопадами и двумя могучими вершинами, которые вздымаются на две тысячи с лишним метров к голубому небу.
Впрочем, люди Блая очень скоро отвлеклись от пейзажа. Едва корабль обогнул мыс Венеры и заскользил по тихой глади бухты, как от берега отчалило множество лодок с балансирами [8]8
Приспособление, делающее лодку устойчивой; состоит из бревна, прикрепленного параллельно корпусу лодки на некотором расстоянии от него при помощи поперечных планок.
[Закрыть]. На веслах сидели мускулистые, отлично сложенные мужчины, и везли они, как того требовали правила таитянского гостеприимства, самые желанные для путешественников дары – зеленые кокосовые орехи, свежие фрукты, жирных молочных поросят и молодых полуобнаженных женщин.
– Перетане? Рима? – закричали гребцы, подойдя поближе.
«Перетане» в произношении таитян означало «Британия», а словом «Рима» они обозначали испанцев, так как испанские суда, которые навестили Таити десять лет назад, вышли из Лимы. На этом кончались познания таитян об окружающем мире, а большего пока и не требовалось.
– Таио перетане(английский друг)! – крикнул Блай, поддержанный теми из своих спутников, кто немного смыслил в таитянском.
– То матоу таио Параи(наш друг Блай)! – воскликнули островитяне и мигом поднялись на борт.
Десять минут спустя на палубе собралось столько галдящих и смеющихся мужчин, женщин и детей, что Блай не слышал собственного голоса и матросы волей-неволей махнули рукой на свои обязанности. Стремительный абордаж, в результате которого корабль попал в чужие руки, словно его захватили пираты, произошел очень некстати, потому что в этот самый миг совершенно стих ветер и «Баунти» понесло прямо на скалы Уан-Три-Хилл. С присущей ему энергией и решительностью Блай сумел все-таки навести на борту относительный порядок, бросил якорь и убрал паруса. При некотором дополнительном усилии он несомненно смог бы также очистить палубу от незваных гостей, но, с одной стороны, ему не хотелось обижать таитян, с другой стороны, он считал, что команда заслужила право немного отвести душу в приятном обществе. Лишь на закате Блай снова вмешался, да и то отправил на берег только посетителей мужского пола. Женщинам было милостиво разрешено переночевать на борту.
На следующее утро Блай, не дожидаясь, пока опять нагрянут полчища любопытных, перевел судно поглубже в залив и бросил якорь в более надежном месте. Заручиться дружбой и помощью влиятельных вождей было, понятно, еще важнее, чем ладить с населением, и, как только на борт явился первый вождь, Поино из Хаапапе (так называлось маленькое государство, прилегающее к бухте Матаваи), Блай поспешил вручить ему набор топоров и гвоздей. В свою очередь Поино учтиво пригласил Блая на праздничный обед на берегу. Надев свою лучшую парадную форму – длинный камзол и рубаху с кружевами, – Блай в тридцатиградусную жару высадился на мысе Венеры, откуда его через рощу хлебного дерева провели в резиденцию Поино. Это простое и красивое сооружение представляло собой огромный овальный навес из банановых листьев на гладких деревянных столбах. С присущим полинезийцам бесхитростным радушием Поино расстелил на полу из белой коралловой крошки циновку и предложил почетному гостю отведать фрукты и чудесный холодный кокосовый сок.
Две жены Поино, которые были заняты крашением луба, тотчас оставили работу, взяли плащ из того же материала и по таитянскому обычаю накинули его на плечи и без того изрядно взмокшего гостя. Эти же дамы (сам Блай записал, что «они вполне заслуживают этого названия своим изяществом, а также непринужденными, естественными манерами») очень мило и предупредительно взяли его за руки и проводили до шлюпки, когда кончился прием.
Хотя Поино принял его наилучшим образом, Блай не торопился сообщать о цели своего приезда. Сперва он хотел встретиться со своим старым другом, вождем Ту, и заручиться его поддержкой. Подобно Куку, Блай считал, что Ту – самый могущественный и знатный владыка на Таити. На деле Ту управлял только Паре-Аруэ, небольшой областью за Уан-Три-Хилл, и остальные вожди (их было около двадцати), гордясь своими славными предками, считали его выскочкой сомнительного происхождения. Но хитрость в сочетании с расчетливой и настойчивой услужливостью помогли Ту завоевать благосклонность английских офицеров и стать их любимцем. Казалось бы, ему и приветствовать Блая первым, однако он не мог этого сделать но весьма огорчительной причине. Сильные враги опустошили его государство, и теперь он жил в изгнании у своего родича на полуострове Таиарапу.
В Матаваи Ту появился лишь на третий день после прибытия «Баунти». Преисполненный надежд и решимости играть свою старую роль верховного вождя, он в отличие от добродушного Поино не сел в лодку, а отправил на судно гонца, прося, чтобы за ним выслали катер. Блай искренне верил, что с Ту надо ладить, и тотчас выполнил его просьбу. Ту было тогда около тридцати пяти лет; как и большинство таитянских вождей, он был очень крупного сложения. Благодаря предприимчивости Блая и его любви к точным цифрам рост Ту потом измерили: оказалось сто девяносто три сантиметра. В остальном же, как мы потом увидим, вождь, увы, был начисто лишен тех качеств богатыря, которые так ценились среди таитянской знати: величия, отваги, щедрости, благородства, находчивости, юмора. Но всем свидетельствам, было в нем даже что-то женственное. Зато на редкость мужеподобной была его любимая жена Итиа, и нет никакого сомнения, что из них двоих она обладала наибольшим честолюбием. Сам Блай признает, что по своему складу «Ту больше всего подходит для спокойной жизни, трудно найти более робкого человека…».
Блай приветствовал «короля» Ту по таитянскому обычаю, то есть они потерлись носами; тут выяснилось, что вождь поменял имя и теперь его звали Теина. (Перемена имен была и продолжает быть распространенным явлением на Таити; Ту, например, он же Теина, вошел в историю под третьим, более известным именем Помаре). Затем Блай поспешил преподнести дары в знак дружбы: набор скобяных изделий для Теины, серьги, ожерелья и стеклянные бусы для его бравой супруги. Итиа, как и следовало ожидать, только поморщилась при виде побрякушек и потребовала взамен столько же топоров, ножей и пил, сколько получил ее муж.
А когда Блай исполнил ее пожелание, супруги испросили дозволения взглянуть на его каюту. Он неохотно согласился; как он и думал, они принялись выпрашивать все, что попадалось им на глаза. Все еще ошибочно считая Теину главным властелином на острове, Блай учтиво продолжал играть роль благотворителя. Возвратившись на палубу, супруги стали приставать ко всем офицерам и матросам по очереди, и те более или менее добровольно наделяли их подарками – рубашками, носовыми платками и прочим барахлом. А чтобы показать, что он дорожит своим достоинством, Теина, едва завершился сбор подарков, потребовал, чтобы Блай произвел в его честь салют из корабельных пушек. Блай был человек последовательный, он и эту королевскую прихоть удовлетворил без возражений. Тут с Теины слетел весь гонор – он постыдно вздрагивал от испуга при каждом выстреле. Впрочем, за роскошным обеденным столом вождь быстро позабыл о неприятных переживаниях и уписывал за обе щеки. С поразительной алчностью, которая всегда его отличала, он за короткое время успел управиться с четырьмя обильными трапезами, прежде чем торжественно покинул корабль. Напоследок эта беззастенчивая чета попросила, чтобы Блай сохранил на борту все их подарки: они боялись, как бы собственные подданные не обокрали их.
После еще нескольких официальных обедов в честь вождей, прибывавших из других частей острова, Блай счел, что пора в соответствии с дипломатической практикой нанести ответный визит Теине, а точнее, его шестилетнему сыну – истинному, по словам Теины, повелителю Таити. Это не так странно, как может показаться. В семьях таитянских вождей власть передавалась наследнику, когда рождался первый сын, а не по смерти отца, как было принято в королевских домах Европы. Правда, утверждение, будто шестплетипй сын Теины – верховный правитель Таити, было все-таки наглой ложью.
Государственный визит начался неудачно: к тому времени, когда Теина должен был заехать за Блаем, никакой лодки не пришло. В конце концов прибыл гонец, но лишь для того, чтобы сообщить, что его величество перетрусил и спрятался. Причиной страха Теины было то, что накануне с «Баунти» пропало много железных предметов, даже один буй, и он опасался, как бы Блай не оставил его заложником, пока не будет возвращена пропажа. Блай заверил, что не тронет ни волоска на его кудлатой голове, и Теина наконец явился на борт вместе с Итиа и Поино, которые оказывали ему моральную поддержку. Блай велел приготовить баркас и тотчас спустился в него вместе со своим хозяином. За час, что они шли на баркасе, Теина немного осмелел и принялся заверять Блая, что он обожает английского монарха, английскую нацию и вообще все английское, как-то: ножи, топоры и гвозди. Блай не преминул осведомиться, не думает ли Теина сделать ответный подарок королю Георгу. Как же, как же, – и Теина лихо перечислил все, что добывалось и росло на Таити, включая плоды хлебного дерева. Блай, видимо, на это и рассчитывал; он небрежно заметил, что хорошим подарком могли бы быть саженцы хлебного дерева. Теина был только рад так дешево отделаться и заверил, что все его государство сплошь заросло хлебным деревом. На сей раз он не солгал.
Подданные с явным холодком встретили Теину, по их искреннее почтение к его шестилетнему сыну упрочило доверие Блая к этой династии. Он совсем повеселел, когда живой и добродушный брат Тениы, Ариипаеа, отыскал большинство пропавших предметов. Визит закончился придворным концертом с участием четырех музыкантов, из которых трое играли на флейте носом, а четвертый бил ладонями в барабан из акульей шкуры. Теина не замедлил воспользоваться увеличением своего престижа и, провожая гостя до корабля, продолжал клянчить. Его запросы росли, помимо орудий убийства он хотел получить несколько кресел и кровать. Блай саркастически отмечает в судовом журнале, что это были самые подходящие предметы для Теины.
Совершив этот визит, Блай решил, что почва подготовлена, добрая воля обеспечена (кстати, он употребляет именно слово «гудвилл», изобретение которого приписывают себе политики и газетчики позднейших времен) и можно приступать к сбору побегов. Но в Хаапапе было ничуть не меньше хлебного дерева, чем в Паре, и к великому разочарованию Теины он решил не переходить в другую бухту.
В воскресенье 2 ноября – всего через неделю после прибытия на остров – Блай велел поставить палатку на мысе Венеры и передал в распоряжение Нелсона и Брауна четверых матросов, чтобы они строили оранжерею и собирали побеги. Руководителем «хлебного» отряда, откомандированного на берег, Блай назначил Флетчера Крисчена. Помощником Крисчена стал молодой гардемарин Питер Хейвуд. Канонир Пековер, который лучше всех на борту объяснялся по-таитянски, получил почетное поручение наладить меновую торговлю.
Роль «третьего лишнего» не устраивала Теину, и на следующий день он придумал способ быть полезным. Рано утром 3 ноября с катера пропала рулевая петля, и, чтобы напомнить матросам об их обязанностях, Блай наказал вахтенного матроса Алекса Смита двенадцатью плетьми. Воспользовавшись этим случаем, Теина сам себя назначил караульным у палатки англичан – чистой воды блеф, ибо в государстве Поино он не пользовался никакой властью. Одновременно объявился еще один помощник, который вскоре завоевал благосклонность Блая. Этим новым англофилом был бесхитростный человек простого происхождения по имени Хитихити, участник знаменитого плавания Кука в моря Антарктики пятнадцатью годами раньше; в официальном отчете о путешествии он даже удостоен портрета. Тридцатилетний Хитихити был родом с Борабора, на Таити он оказался случайно. Он еще помнил некоторые английские слова и обороты; этого было достаточно, чтобы его восторженно приняли на «Баунти». Небезынтересно отметить, что скромный Хитихити, который был по сути дела всего-навсего рассыльным Блая, почему-то фигурирует как вождь Хаапапе не только в известном романе Нордхоффа и Холла о мятеже, но и в недавно снятом суперколоссальном голливудском фильме, где Марлон Брандо играет сильно облагороженного Флетчера Крисчена.
Наверно, ни до, ни после никто в английском флоте не получал более приятной командировки, чем Флетчер Крисчен и его отряд. Каждый день они отправлялись бродить по острову. Повсюду их принимали с истинно таитянским радушием. Все радостно приветствовали их, словно старых друзей. Если они были утомлены ходьбой и зноем, их приглашали в прохладную хижину и угощали кокосовыми орехами с освежающим соком. Прелестные женщины были в любой миг готовы сделать им таитянский массаж. Быстроглазые ребятишки состязались за честь нести, их вещи, а возле рек гостей всегда ожидали несколько атлетов, которые переносили их на спине на другой берег. Мало того, у каждого появились таио – названые братья. Долгом таио было, в частности, предложить побратиму свою жену или жен, если у него их было несколько (привилегия вождей). Ответить отказом значило обидеть человека, так что англичане беспрекословно выполняли это правило таитянского этикета. И ведь они – в отличие от своих женатых побратимов – могли также предаваться любви с незамужними девушками. Вместе со всеми жителями маленького государства Поино девушки ежедневно после конца работы приходили на мыс Венеры и развлекали гостей лирическими песнями и эротическими танцами. Боцман Моррисон с удовлетворением отмечал, что «каждый офицер, каждый матрос приобрел новых друзей. Хотя никто не понимал языка, мы убедились, что очень легко объясняться жестами, в чем здешний народ весьма преуспел. Некоторые женщины… быстро освоились и придумали способ беседовать со своими партнерами».
Правда, остальная часть личного состава ночевала на «Баунти», но мало кто роптал. Во-первых, многие матросы днем отправлялись на берег сушить и чинить паруса, заготавливать дрова и пресную воду и так далее, во-вторых, Блай разрешил таитянкам гостить на борту. Не менее важно для хорошего настроения команды было то, что благодаря коммерческим талантам Пековера ежедневно подавались огромные порции жареной свинины, ямс и плоды хлебного дерева. Здесь стоит заметить, что Блай в соответствии с вывешенными им правилами конфисковал свиней, которых члены команды закупили самолично, за что его часто критиковали – и несправедливо: ведь у него была одна-единственная цель – сосредоточить всю торговлю в руках Пековера, чтобы не взвинчивались цены.
Пожалуй, наименее приятной была работа самого Блая. В отсутствие Крисчена он должен был один наблюдать за всеми да еще в силу своего чрезмерного рвения считал себя обязанным угощать приезжавших вождей. А так как представительские обеды подавались в тесной кают-компании, где было душно, как в бане, процедура оказывалась очень утомительной. Чаще всех за столом восседал, конечно, Теина, который всегда был готов оставить пост у палатки ради доброго обеда. Блай в своей парадной – и весьма теплой – лейтенантской форме с неизменной учтивостью развлекал гостей и пользовался случаем как следует расспросить их о гаванях, погоде, ветрах, обычаях и нравах.
Блай хорошо чувствовал себя в обществе таитян, у него было отличное расположение духа, он даже проявлял известное чувство юмора. Вот как он сам описывает один случай: «Корабельный брадобрей захватил с собой из Лондона голову, какие принято выставлять в цирюльнях для показа различных причесок, и надо сказать, лицо было нарисовано искусно. Он старательно и аккуратно причесал голову, укрепил ее на палке и при помощи одежды придал ей вид человека. Как только все было готово, я велел ему подняться с куклой на палубу. Там раздались возгласы: «Какая прелестная англичанка!» Половина присутствующих и впрямь поверила, что это англичанка, они спрашивали, не моя ли это жена, а одна женщина подбежала с подарком – корзиной плодов хлебного дерева и куском материи. Но даже узнав, что это не живая женщина, они продолжали восхищаться. Теина и другие вожди были без ума от куклы. Они умоляли меня, когда я приеду в следующий раз, захватить с собой несколько англичанок».
Временами Блай становился прямо-таки сентиментальным, например он записал в судовом журнале, что таитяне «проявляют утонченные чувства, и, судя по их поведению и словам, они очень привязаны к нам. Часто они говорят мне: Оее уорроу уорроу эоа но тинхарро Отахеите,что означает: «у вас на Таити много искренних друзей, которые не на словах, а всем сердцем любят и уважают вас». Какие люди стали бы так говорить, если бы они и впрямь не обладали добродетелями, кои принято связывать только с цивилизацией и светским воспитанием?»
Нам неизвестно, были ли у Блая какие-нибудь любовные интрижки, но можно заключить, что он не оставался совершенно равнодушным к обаянию таитянок. В судовом журнале его рукой записано, что «они красивы, приветливы в обращении и беседе, очень чувствительны и достаточно благородны, чтобы их можно было уважать и любить».
Всего Блай и его люди провели на Таити пять месяцев. Бесспорно, это немало, и всякий, кто интересовался историей «Баунти», справедливо недоумевал, почему пребывание корабля на острове так затянулось. Чаще всего объясняют, что Блай попал на Таити в неудачную пору, ему-де пришлось ждать несколько месяцев, прежде чем он смог начать сбор побегов. Трудно найти более нелепое объяснение. На Таити можно в любое время года собрать сколько угодно побегов хлебного дерева. Особенно благоприятен для этого сезон дождей, который обычно наступает в ноябре – как раз в то время, когда прибыл «Баунти». Кое-кто из историков «Баунти», правда, дал себе труд установить этот факт, но зато они сделали поспешный вывод, будто долгое пребывание на Таити было связано с тем, что сбор побегов – работа трудная и кропотливая. Но и это неверно, как подтвердит любой человек, хоть что-то знающий о полинезийском земледелии. Срезать с корней шестьсот полуметровых побегов хлебного дерева и посадить их в горшки – дело несложное, пять-шесть человек вполне справятся с ним за неделю, не выбиваясь из сил. Есть другая распространенная гипотеза – будто матросы нарочно затягивали работу, даже уничтожали собранные побеги, чтобы только подольше задержаться на Таити. Ее слабость в том, что она не подтверждается никакими фактами.
