Текст книги "Дорога в Рим"

Автор книги: Бен Кейн

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 27 страниц) [доступный отрывок для чтения: 10 страниц]

С именем Орка на устах девушка подняла глаза к изваянию – и встретила непреклонный взгляд бога. «Могущественный владыка преисподней, услышь меня! – взмолилась она. – Мне вновь угрожает Сцевола, моя жизнь в опасности. Он изверг и убийца, он ни перед чем не остановится, без тебя я с ним не справлюсь. Избавь меня от этого сына блудницы, и я буду пред тобой в вечном долгу. Я воздвигну тебе алтарь и каждый год до конца моих дней буду приносить тебе в жертву козленка». В дополнение к молитве Фабиола выложила перед изваянием стопку серебряных монет – и по удивленному вздоху жрицы поняла, что сумму сочли внушительной.

Послышался громкий треск, в печи взвилось пламя, хотя ни Секст, ни жрица не двинули и рукой. Фабиола вытянула шею: пламя ревело, словно раздуваемое кузнечными мехами, – она даже огляделась, почти ожидая увидеть демона за работой, однако со всех сторон ее окружали лишь багровые стены, давящие, как своды гробницы. В отверстии печи, словно в прожорливой утробе мифического зверя, мелькнули желто-оранжевые языки пламени, и Фабиолу окончательно объял ужас.

– Благоприятный миг, – нараспев проговорила жрица. – Время совершить приношение.

Фабиола, вздрогнув от голоса, порывисто кивнула облаченной в серое служительнице и вновь подумала, что где-то прежде видела это лицо. Впрочем, размышлять было некогда. Подталкиваемая жрицей, Фабиола разомкнула пальцы, открыв ладонь с тремя свинцовыми квадратиками, которые казались спящими и бездеятельными только с виду – как ненависть в сердце Фабиолы.

– Брось как можно глубже, – велела жрица.

Подступив к печи, насколько позволял жар, Фабиола размахнулась и закинула пластинки в огонь – пламя слизнуло их в мгновение ока. Девушка вздохнула: дело почти сделано, однако оставшаяся часть заботила ее не меньше – ей совсем не хотелось получить божественную кару как расплату за совершенное. По римской манере ее приношение делалось с особыми оговорками, и сейчас, взвинченная этой мыслью донельзя, она даже не заметила, как мысленная молитва зазвучала вслух.

– Охрани меня от зла, великий Орк, – шептала девушка, не отводя взгляда от бушующего пламени. – Да не испытают несчастья мои близкие – Ромул, Брут, Секст… Бенигн и Веттий… Доцилоза…

Жрица за спиной тихо ахнула, и до Фабиолы наконец дошло, что ее просьбы слышит не только бог.

– Кто это – Доцилоза? – выдохнула внезапно побледневшая жрица.

– Моя служанка. А что?

– Не рабыня? – разочарованно переспросила служительница.

– Бывшая, – в замешательстве кивнула Фабиола, озабоченная тем, чтобы не выдать собственного происхождения. – Шестой год как свободна.

Лицо служительницы озарилось надеждой.

– Сколько ей лет?

– Точно не знаю. Наверное, около сорока.

Все самообладание жрицы разом схлынуло – перед Фабиолой стояла юная девушка с исстрадавшимся лицом.

– Кому она принадлежала?

– Йовине. Владелице Лупанария.

– Хвала Орку! – ахнула жрица. – Мать жива!

Настал черед Фабиолы удивляться.

– Сабина?

– Ты знаешь мое имя? – настороженно спросила жрица.

– Доцилоза часто его упоминала, – улыбнулась Фабиола. – С того дня, когда вы расстались, она себе места не находила, искала тебя по всем храмам. Не отчаивалась, надеялась найти.

По лицу жрицы скользнула слабая улыбка.

– Где она сейчас?

– В моем доме. Недалеко отсюда.

Сабина с облегчением вздохнула, однако тут же обрела прежнюю твердость.

– Ты ее хозяйка? Почему? Йовина умерла?

Фабиола едва подавила в себе желание возмутиться допросом – в другое время она никому не спустила бы такой наглости! Однако сейчас не время для бурных сцен, да и судьба Доцилозы ей небезразлична. К тому же Секст и так знает ее прошлое…

– Йовина жива, хотя лишь богам известно, сколько она протянет. Я тоже принадлежала ей, как и Доцилоза.

– Вряд ли ты была домашней рабыней, как моя мать, – фыркнула Сабина.

Ноздри Фабиолы гневно дрогнули. Обычные домашние рабы стоили куда меньше, чем пригожая девственница, потому-то Гемелл и продал ее в публичный дом – и выбора у нее тогда не было.

– Ты права, – ответила она коротко.

Сабина презрительно усмехнулась.

– Будь ты покрасивее, тебя ждала бы такая же судьба, – бросила Фабиола, задетая высокомерием жрицы. – Благодари богов, что ты этого избежала.

Сабина, готовая было разразиться отповедью, проглотила обиду:

– Тогда кто тебя купил?

Фабиола вздохнула поглубже.

– Мой любовник предпочел выкупить меня на свободу. Я упросила, чтобы он выкупил и ее тоже.

– С чего бы тебе о ней просить? – Сабина явно чуть смягчилась.

– Доцилоза – моя близкая подруга. Она наверняка захочет прийти с тобой повидаться. Такое позволено?

– Посетителей здесь не привечают, однако есть способы обойти запрет, – осторожно заметила Сабина. – Можно встретиться в такой же комнате для приношений. Лучше утром, когда в храме людно, – тогда жрецы не заметят.

– Хорошо, – коротко кивнула Фабиола, стараясь не выказать неприязни. – Я ей скажу.

Она повернулась было к выходу, однако Сабина не собиралась ее отпускать.

– Под таким ливнем в храм идут только с неотложными нуждами, – испытующе заметила она.

– Мои нужды – моя забота, – отрезала Фабиола. – Тебя они не касаются.

– Ты забываешься. Я здесь старшая жрица, ранг позволяет мне знать мысли и желания моего бога.

Разгневанная Фабиола, с усилием сдержавшись, приняла смиренный вид. Высокий ранг в столь юном возрасте – знак того, что Сабина и впрямь обладает немалыми дарованиями. Да и в любом случае злить приближенных Орка не стоит: ведь тогда прошения уж точно не исполнятся.

– Прости, – сквозь зубы процедила она. – Повод довольно мелкий. Неприятности с деловым конкурентом.

– Ты по-прежнему работаешь в Лупанарии?

– Нет, – невольно вырвалось у Фабиолы, и она тут же поморщилась, осознав, как сильна у нее инстинктивная тяга отречься от собственного прошлого. – Да. Я вчера купила его у Йовины.

– Вот оно что, – прищурилась жрица. – Зачем?

Фабиолу начала раздражать непонятная настойчивость Сабины. Уверенный натиск жрицы и боязнь грозного бога не оставляли ей возможности для маневра – не выкладывать же всю правду! Впрочем, почему бы не отделаться полуправдой…

– Мой любовник состоит в армии Цезаря, я больше двух лет сопровождала его в походах. Я устала. Хочу обосноваться в Риме, а управлять Лупанарием – вполне естественное для меня занятие.

– Разумеется, – высокомерно обронила Сабина.

Выцарапать бы ей глаза, этой гордячке… Девушки обменялись ледяными взглядами – от Сабины не укрылся гнев Фабиолы, и она явно наслаждалась зрелищем. Если Доцилоза ее не смягчит, жрица так и останется потенциальным врагом…

– Кто твой любовник?

– Децим Брут.

Сабина подняла брови.

– Один из ближайших сподвижников Цезаря? Должно быть, ты хорошо умеешь… убеждать.

Фабиола безуспешно попыталась согнать с щек досадливый румянец. Демон побери эту девицу… Откуда в ней столько яда? Уж точно не от Доцилозы!.. Взгляд Фабиолы упал на алтарное изваяние, и она вдруг осознала, где находится. Ужасающий Орк, неизменно внушающий трепет, – далеко не Бахус-жизнелюб и не заботливый Эскулап, и даже имена могущественных Юпитера, Минервы и Юноны не вселяют в людей столько страха: никто из них не властен навечно забирать к себе человеческие души. Каково же здесь было Сабине, когда ее, шестилетнюю, продали в храм? Фабиола только сейчас заметила в ее лице жесткость, на которую раньше не обращала внимания. Может, продажа в публичный дом – не единственный путь в Гадес?..

– Как скажешь, – пробормотала она, отступая к выходу. Поймав ободряющий взгляд Секста, она с трудом выдавила слабую улыбку. Что ж, по меньшей мере допрос прекратился. Фабиола искренне надеялась, что Орка не разгневала ее пикировка со жрицей, – пожалуй, надо будет попросить Юпитера и Митру, чтобы те умилостивили своего божественного брата.

Сабина не проронила ни слова. Дойдя до порога, Фабиола обернулась: жрица стояла к ней спиной, преклонив колена перед алтарем – недвусмысленный знак, что разговор окончен. Фабиола пала духом. Не найдя слов для прощания, она просто притворила за собой дверь.

К выходу из храма она шла почти механически, не глядя по сторонам, погруженная в тяжкие раздумья о том, чем может обернуться недоброжелательность Сабины. И хотя впоследствии Фабиола будет не раз казниться тем, что была в тот миг слишком погружена в себя, все же предотвратить дальнейшее было не в ее власти.

В бесконечной череде дверей, выходящих в коридор, распахнулась створка. Фабиола, по-прежнему намеренная остаться неузнанной, не повернула головы – и пришла в себя лишь тогда, когда услышала злобное шипение Секста и звук вынимаемого из ножен гладиуса. Что Секст себе позволяет? Обнажить оружие в храме – значит навлечь на себя гнев бога! Любого, даже несравнимо более доброго, чем Орк! Фабиола обернулась было, чтобы выбранить слугу, – и успела увидеть коренастую фигуру, всаживающую меч в бок Сексту.

Это был Сцевола.

Глава V
ВИДЕНИЯ

Александрия, Египет

С наслаждением греясь в солнечных лучах, Тарквиний не спеша шел по улице, окаймленной высокими пальмами и узорчатыми фонтанами. Просторная, шагов в тридцать поперек, она втрое превосходила шириной любую римскую дорогу – что впечатляло само по себе, даже если не замечать роскошных зданий, тенистых деревьев и освежающего журчания фонтанных струй. Теперь-то гаруспик наконец поверил в давние толки о великолепии египетской столицы – Канопская дорога, по которой он шел, была здесь не единственной заметной улицей: с нею пересекался такой же пышный главный проспект, и нарядная площадь на их стыке поражала воображение любого, кто попадал в Александрию.

Из пяти частей города ни одна не уступала другим в величии. На севере высились бесчисленные царские дворцы, ближе к центру располагались рукотворный холм, увенчанный храмом Пана на вершине, и Сема – огражденное мраморными стенами пространство с царскими усыпальницами Птолемеев и гробницей Александра Македонского. В западной части, куда направлялся сейчас Тарквиний, находились главные помещения библиотеки и внушительных размеров гимнасий, где юноши постигали греческую философию и закаляли тело физическими упражнениями – борьбой, бегом и метанием копья. Видавший виды гаруспик, мало чему удивлявшийся в жизни, до сих пор помнил, как застыл с раскрытым ртом при первом взгляде на гигантские портики, каждый не меньше стадия длиной, – и какими жалкими показались ему прочие постройки, кроме разве что знаменитого александрийского маяка на острове Фарос.

По привычке стараясь избегать чужих взглядов, Тарквиний поглубже надвинул на лицо капюшон: длинные светлые волосы и золотая серьга в ухе неизменно привлекали к нему внимание, особенно теперь, когда давний шрам от ножа Вахрама стал еще более заметным из-за вмятины в левой щеке – следа от пущенного из пращи камня. Впрочем, Тарквиния сейчас мало что волновало: после памятных событий в гавани его душу снедала тоска, изрядно притупившая прочие чувства.

Когда темные холодные волны сомкнулись в ту ночь над его головой, гаруспик решил, что тут-то и настала смерть, – и вновь ошибся. Правда, временами это уже не радовало. Убив некогда Целия на пороге публичного дома и тем самым отомстив за гибель Олиния, своего наставника, он не усомнился в справедливости кары, – однако та расправа повлекла за собой столько бед, что сейчас Тарквиний не так уж твердо верил в правильность былого выбора. И все же время не повернуть вспять – Ромул, легионер Цезарева войска, уже ушел с римскими легионами дальше, навстречу уготованной богами судьбе, которая, возможно, приведет его обратно в Рим – если гаруспика не обмануло видение.

Лежа на песчаной отмели, куда вытащили его Ромул с Петронием, он несказанно мучился от стыда: хотелось сгинуть навечно и больше никого не видеть. Из последних сил Тарквиний вскарабкался по каменистому склону наверх, где угодил в мелкую канаву и в бесчувствии провалялся до рассвета, ожидая Харона. Смерть казалась единственной соразмерной карой за признание, сделанное не к месту и не ко времени, – неудивительно, что Ромула обуяла ярость, и вряд ли он когда-либо простит гаруспика. Исполненный боли взгляд Ромула жег и мучил Тарквиния больше, чем рана на разбитом лице, жить не хотелось. Однако смерть не пришла. После многих дней боли, отчаяния и одиночества, когда приходилось пить дождевую воду из луж и питаться моллюсками, он выздоровел – телом. Видимо, боги решили, что он им еще понадобится. Был ли то Тиния, великий этрусский бог, или Митра, не оставлявший гаруспика покровительством со времен Маргианы, – он не знал. И не представлял себе цели, ради которой ему сохранили жизнь, однако предпочитал не сопротивляться могуществу, которое явно превосходило его слабые силы.

К тому времени, как Тарквиний отважился вернуться в город, бои давно закончились – легионы Цезаря, отплывшие на восток, объединились с союзниками из Пергама и обрушились на египтян. После битвы при Пелусии, где с тысячами воинов погиб юный царь Птолемей, Цезарь вернулся в Александрию триумфатором и возвел на трон Клеопатру. Легионеры, которых египтяне прежде проклинали, теперь расхаживали по улицам с видом героев-победителей – и попадаться им на глаза Тарквинию не хотелось: несмотря на то что в армию его завербовали силой, формально он считался дезертиром. А уж встречи с Ромулом, случись тому оказаться в Александрии, он и вовсе бы не перенес. Идти было некуда, пришлось искать укрытия в некрополе, лежащем к юго-западу от городских стен. Здесь, в садах и рощах, среди бесчисленных гробниц, облюбованных нищими, ворами, прокаженными и бальзамировщиками трупов, он коротал время, найдя приют в обветшалой усыпальнице какого-то купца. Одиночество не тяготило, дни сливались в недели и месяцы. Обитатели некрополя обходили Тарквиния стороной; редкие смельчаки, посмевшие к нему сунуться, тут же получали отпор – несмотря на годы и увечья, мечом и двулезвийной секирой гаруспик орудовал по-прежнему споро.

Наконец Цезарь отбыл из Александрии, и Тарквиний, выждав неделю, стал каждый день выходить в город. Стыд за то, что он не пытался отыскать Ромула, не исчез, зато теперь в столице гаруспику ничего не угрожало.

Гадания – привычный способ заглянуть в будущее – ничего не приносили. Городские ветры обыденно веяли с северного берега и с лежащего к югу озера Мареотис, но Тарквинию, опытному знатоку воздушных течений, они приносили только освежающую прохладу. Облака всего лишь давали тень, птичьи стаи радовали глаз разноцветьем, какого не увидишь в Италии, – и не более. Посвятив прорицаниям без малого четверть века, гаруспик уже успел убедиться, что чутье работает не всегда: когда знание нужнее всего, оно не приходит, зато стоит отвлечься – и окружающий мир обрушивает на тебя целые потоки детальнейших сведений. Ничего не дали даже жертвоприношения, на которые Тарквиний, с великим трудом отыскав укромное место, решился дважды. И все же он не утратил веры в свои способности, как тогда, в Маргиане. Он смутно чувствовал, что все должно выясниться иным способом, и этот способ нужно найти.

К тому времени гаруспик уже знал, где находится библиотека, и просиживал там каждый день. Пламя от береговых построек, горевших в ночь отчаянной битвы римских легионеров с египтянами, уничтожило библиотеку не полностью, хотя благодарить за это приходилось не Цезаря – командующий в бою заботился лишь о том, чтобы посеять панику среди врагов. Библиотека частично уцелела лишь потому, что состояла из нескольких зданий, и после гибели берегового хранилища остался нетронутым целый комплекс просторных помещений недалеко от гимнасия. Там располагалось основное собрание книг, туда и приходил Тарквиний изучать рукописи.

Библиотека казалась ему воплощением давней мечты, и горе слегка утихало всякий раз, как он переступал порог. Здесь его ждали десятки тысяч папирусных свитков – трактаты о поэзии, истории, философии, медицине, риторике и о любых других областях знания. За две сотни лет в александрийской библиотеке скопилось уникальное, величайшее собрание сведений о мире. И здесь Тарквиний надеялся не только выяснить собственную судьбу, но и раскрыть тайну происхождения своего народа – ведь за десятки лет он так и не сумел дознаться, откуда же появились этруски.

Здание было не просто библиотекой или хранилищем свитков – оно включало в себя и школу, и святилище, и музей, рядом с ним простирались ухоженные сады, к которым примыкали зверинец и обсерватория. Храм, разумеется, был посвящен музам, и обряды в нем совершал жрец высокого ранга. На протяжении многих поколений в библиотеку приезжали греческие ученые со всего Средиземноморья – вести диспуты с коллегами, преподавать науки ученикам. В Александрии годами жили мудрецы, неизмеримо превосходившие Тарквиния знаниями: Архимед изучал приливы и отливы Нила и изобретал механизм для подъема воды, Эратосфен Киренский, считавший Землю круглой и вычисливший ее окружность и диаметр, по пути от Испании к Индии выступал здесь с лекциями. Кто-то выдвигал гипотезы о влиянии Солнца на планеты и звезды, кто-то изучал человеческую анатомию, внося вклад в развитие медицины.

Вышагивая по бесчисленным библиотечным коридорам, Тарквиний исполнялся прежде незнакомым чувством – ощущением собственного ничтожества: ведь чтобы прочесть все здесь собранное, не хватит и жизни! Обернутые в кожу или льняную ткань свитки и пергаментные манускрипты, теснящиеся на полках, казались ему дороже всего золота мира.

Хотя основная часть сведений содержалась в каталогах, все же упоминания об этрусках удалось найти лишь самые скудные. Некоторые фрагменты ветхих папирусов рассказывали о пришельцах из земель, лежащих за Малой Азией, где-то упоминался город Ресен на реке Тигр – и только. Никаких подробностей, способных дополнить рассказы Олиния, Тарквиний так и не отыскал. Зато все больше жалел, что в свое время ничего не пытался разузнать после битвы при Каррах, – впрочем, тогда в Селевкии, где его вместе с остальными пленными держали под замком день и ночь, было не до исторических изысканий. Теперь же мечта вернуться в Парфию преследовала его все навязчивее.

Может, туда ему и назначен путь? Радость, охватывающая душу при этой мысли, неизменно омрачалась сознанием безвозвратности такого исхода – неужели он больше не увидит Ромула? Правда, ждать его в Александрии – тоже никак не лучший способ приблизить встречу, и потому гаруспик не спешил пускаться в дорогу, пока не добудет собственноручно или не получит свыше хоть какой-то ощутимый знак.

Уже не первую неделю Тарквиний просиживал в отделе библиотеки, где хранились труды по истории и астрономии, – просиживал по-прежнему безрезультатно. Стараясь не привлекать к себе лишнего внимания, он не докучал библиотекарям, писцам и переводчикам, терпевшим его довольно неохотно: бегло говорит по-гречески и знает медицину – что ж, прекрасно, но незачем так уж привечать молчаливого, покрытого шрамами чужака, который то бродит по коридорам, то, усевшись в стороне, следит за спорами ученых мужей. К таким здесь не привыкли.

Один переводчик, впрочем, его не избегал. Крепкий, средних лет грек с явно проступающей лысиной, Аристофан специализировался на астрономии. Как и его собратья по ремеслу, он носил неприметную неотбеленную тунику с короткими рукавами; долгие годы корпения над рукописями ссутулили его спину, с пальцев не сходили чернильные пятна. Работал Аристофан в небольшом дворике – одном из тех, что примыкали к библиотечным коридорам, густо заставленным книжными полками. Каждый день он, присев на подстилку и обложившись свитками и пергаментом, старательно переписывал старинные трактаты на чистые листы папируса. В этой части библиотеки Тарквиний проводил немало времени; настал и неизбежный день, когда гаруспик, в тщетных попытках найти некий текст о Ниневии, обратился к греку за помощью. Пока они искали нужный трактат, сам собой возник разговор о достоинствах папируса в сравнении с телячьей кожей, и, хотя свитка они так и не нашли, интерес к ученым занятиям их сблизил, зародилась дружба. Тарквиний, правда, старался не упоминать ничего о своем прошлом, и Аристофан, тактично ограничившись знанием о том, что его новый друг – этруск, ни о чем больше не спрашивал.

Очередной день не отличался от прочих – вчерашняя беседа о том, возможно ли точно измерить пути звезд, была продолжена поутру.

– Говорят, на Родосе есть какой-то ящик, который показывает движение Солнца, Луны и планет по небесному своду, – сообщил переводчик. – Сделан из металла, внутри десятки зубчатых колесиков, и все вращаются в идеальном согласии. Вроде бы даже затмения предсказывает – и солнечное, и лунное. Не очень верится, правда…

Тарквиний засмеялся. В бытность свою на Родосе он тоже слыхал о таком устройстве.

– Что смешного? – нахмурился Аристофан.

– Взгляни на свитки вокруг! Столько знания и мудрости собрано! Отчего ж прибор не изобрести?

– Да, ты прав, – смущенно улыбнулся Аристофан. – Совсем я засиделся среди книг. Не вижу дальше носа.

Тарквиний на миг примолк. Как ни разнообразны знания, вычитанные им в библиотеке, книжная мудрость порой казалась ему сухой и почти безжизненной.

– На Родосе, говоришь? – переспросил он.

– В тамошней греческой школе, – кивнул Аристофан и мечтательно добавил: – Когда-нибудь наведаюсь!

Может, и мне туда надо? – пронеслось в голове Тарквиния. Средств, которыми удалось разжиться, на проезд хватит… Внезапно библиотечную тишину нарушил ритмичный звук шагов: где-то рядом маршировал отряд. У главных ворот шаги затихли, и тут же в деревянные створки кто-то заколотил оружием, послышалась команда немедленно отворить.

Аристофан вздрогнул – даже во время недавней битвы библиотека оставалась островком спокойствия в бушующей Александрии.

– Зевс громовержец! Что им нужно?

Тарквиния подбросило на ноги, он тщетно нащупывал на поясе меч. Команду отдали на латыни – не на греческом или египетском. Значит, сюда пожаловали римские легионеры, а это чревато неприятностями. По меньшей мере неуютными вопросами. Воздух вокруг гаруспика дрогнул, суля опасность – то ли Тарквинию, то ли кому другому.

– Что случилось? – От Аристофана не укрылось его смятение. – Кого-то ищут? Тебя?

«Успокойся», – приказал себе Тарквиний и постарался вздохнуть поглубже. Из всех римлян, оставшихся в городе, его не знает никто. Или почти никто.

– Вряд ли, – ответил он, попутно вспоминая, что все выходы, кроме главных ворот, заперты: проверяя на всякий случай пути к отступлению, гаруспик обошел их все. – Просто не люблю римлян.

Грек бросил на него недоверчивый взгляд. Он знал, что Тарквиний родом из Италии, и по некоторым признакам успел понять, что его друга не обошла военная служба. На глазах писца явно происходило нечто странное. И все же Аристофан, как многие столичные египтяне и греки, не очень-то жаловал римлян – новых хозяев Александрии, высокомерных, грубых, с солдафонскими замашками.

– Отступи под портик, – тихо посоветовал он. – Солнце яркое: даже если войдут, от тебя разглядят лишь тень. Мало ли здесь ученых корпит над книгами.

Благодарно кивнув, Тарквиний свернул трактат об Ассирии, который изучал, и отошел под крышу: здесь, разглядывая ряды книг, можно следить за любым входящим. Впрочем, что толку – все равно ведь выходы закрыты… Тарквиний, пытаясь унять тяжело бьющееся сердце, взглянул на лоскут неба над головой: воздух недвижен, облака ничего не говорят… Гаруспик шепотом выругался.

К его удивлению, вступивший во двор отряд состоял частью из римлян, частью из египтян. Первыми шли два десятка легионеров в сияющих доспехах, за ними столько же воинов из царской стражи – в зеленых туниках, греческих шлемах и бронзовых панцирях. Рассредоточившись по площадке, они встали защитной стеной, с копьями и мечами на изготовку, словно и не заметив Аристофана с его трактатами. Командир свистком дал знак, и во двор вошла величественная молодая женщина, которую сопровождали старшие библиотекари и кучка подобострастных придворных. Пока Тарквиний стоял с раскрытым ртом, Аристофан, сшибая на пол баночки с чернилами, простерся ниц на своей тростниковой подстилке. Предупредить Тарквиния он не успел – да в том и не было нужды.

Перед ними стояла Клеопатра – сестра погибшего фараона Птолемея, любовница Цезаря и нынешняя правительница Египта. Богиня, почитаемая своим народом. Интересно, что она ищет в библиотеке…

– На колени! – возгласил кто-то из придворных.

Тарквиний поспешно встал на колени и, поймав предупреждающий взгляд простертого на полу Аристофана, пал ниц перед правительницей. Даже за эти считаные мгновения он успел заметить ее уверенную манеру держаться, скользнуть глазом по ниспадающим льняным одеждам кремового цвета с серебряной каймой и по заплетенным в косички волосам. Бледный лоб, окаймленный длинными прядями, венчала корона египетских фараонов – массивный, украшенный драгоценными камнями золотой обод с изваянной головой змеи. Шею Клеопатры облегало ожерелье из крупного жемчуга, на пальцах и запястьях играло бликами золото и серебро. Нос с горбинкой и крупный рот искупались роскошной фигурой, полная грудь соблазнительно колыхалась под полупрозрачным одеянием, струящиеся складки которого льнули к животу и бедрам.

– Можете встать, – провозгласил тот же придворный.

Тарквиний поднялся, старательно пряча глаза от стоящих рядом солдат: знакомых лиц он не заметил, однако искушать судьбу было незачем – малейшего пустяка хватит, чтобы его пронзили пилумом или связали, как курицу для жаркого, и отправили на пытки.

Аристофан, простертый в двух шагах от Клеопатры, не осмелился подняться на ноги и остался на коленях.

– Великая царица, – вымолвил он дрожащим голосом. – Твое присутствие – несказанная честь для нас.

Клеопатра склонила голову.

– Мне необходимы сведения, и я должна их получить. Мне известно, что здесь хранятся нужные книги.

Красивый низкий голос звучал певуче и соблазнительно, однако слова, без сомнения, таили угрозу.

На лбу Аристофана выступил холодный пот.

– Каких сведений ищет моя госпожа? – спросил он.

Клеопатра ответила не сразу, и Тарквиний не упустил случая украдкой метнуть на нее взгляд. При виде ее плоского живота гаруспика словно ударило молнией. Царица ждет ребенка! Он толком не знал, чему больше поразился – самому открытию или тому, что его пророческий дар вернулся так внезапно. Стало быть, Клеопатра собирается родить Цезарю дитя. Гаруспик взглянул еще раз. Сына. У того, кто одержим мыслью сделаться единоличным правителем Рима, будет наследник. И Клеопатра пришла в библиотеку узнать будущее – свое и сына. Тарквиний тут же вспомнил о Ромуле. Не эту ли опасность он чуял?

Клеопатра не спешила откровенничать.

– Не так уж много мне нужно, – мягко протянула она. – Всего лишь расположение звезд примерно на год. И перспективы для каждого знака зодиака.

– Великая царица, – ошеломленно выдохнул Аристофан. – Моих знаний для этого недостаточно.

Клеопатра улыбнулась.

– Лишь найди нужные свитки. Толкования дадут мои мудрецы. – Она указала на придворных, стоящих за спиной. У тех разом вытянулись лица.

Аристофан облегченно сглотнул – так, что услышал даже гаруспик.

– Конечно, великая госпожа. Соблаговоли последовать за мной. – И грек дрожащей рукой указал на коридор за спиной Тарквиния.

Тот от неожиданности замер. Теперь главное – оставаться спокойным: любой нечаянный жест или шаг привлечет ненужное внимание.

– Веди, – приказала Клеопатра Аристофану.

Египетские стражники, перестроившись в пятерки, обступили царицу с четырех сторон. Вздернув копья, две пятерки двинулись за семенящим впереди Аристофаном, следом шла Клеопатра и потные от волнения мудрецы, позади них вышагивали еще две пятерки египтян. Такой колонной они и ступили в коридор, где застыл как статуя Тарквиний. Обдав его запахом пота и кожаных доспехов, воины прошли мимо, лишь небрежно скользнув по нему взглядом – мало ли тут болтается ученых-оборванцев.

Тарквиний, хоть и склонивший голову при приближении Клеопатры, старался ничего не пропустить. От царицы исходило ощущение счастья, беременностью она явно гордилась. Еще бы – заполучить самого Юлия Цезаря! Тарквиний не удивлялся: правящая египетская династия, изрядно растерявшая былое могущество, много лет зависела от римского войска. Добившись любви Цезаря, а теперь и зачав от него ребенка, Клеопатра стремилась оставить за собой престол и если учесть, что ее брата-подростка Птолемея убили в недавней войне, а сестру Арсиною держали затворницей, то соперников у нее не было.

Впрочем, окутывающая ее энергия отзывалась и чем-то еще. Тарквиний, закрыв глаза, попытался проникнуть за завесу – и даже покачнулся от удивления. Клеопатра проведет в Риме несколько лет, но не будет править вместе с Цезарем. Их сын умрет ребенком… погибнет… будет убит по приказу худощавого молодого аристократа, незнакомого Тарквинию. Почему? Гаруспик четко видел, что аристократ любит Цезаря – и все же велит умертвить его сына. Значит, Ромула он тоже любить не будет. Вся история вертится вокруг Рима, пронеслось в голове Тарквиния. Может, вернуться?

– Ты! – окликнул его кто-то из легионеров. Смуглый ветеран с густой щетиной на подбородке оглядывал его потрепанную одежду. – Что ты тут делаешь?

Гаруспик запоздало осознал, что в задумчивости бормотал вслух.

– Изучаю древнюю ассирийскую цивилизацию, господин, – подобострастно ответил он, предъявляя в доказательство свиток.

Легионер сощурил глаза.

Сердце Тарквиния замерло – углубившись в мысли о Ромуле, он растерялся при властном окрике и вместо греческого языка ответил на латыни. Преступлением это не считалось, но для библиотечного ученого-грека (а библиотеку посещали почти одни греки) слышать такое было непривычным. Легионер это тоже знал.

– Ты италиец? – требовательно спросил он, шагнув вперед и опустив пилум так, что пирамидальный наконечник теперь смотрел прямо в грудь Тарквиния. – Отвечай!

Гаруспик не собирался объяснять, кто он такой и почему не в армии.

– Я из Греции, – солгал он. – Жил несколько лет в Италии, учительствовал. Латинский язык мне как родной.

– Учитель, говоришь? – хитро прищурился легионер и ткнул кончиком пилума в левую щеку Тарквиния – вдавленную, покрытую шрамами. – А раны откуда?

– На город, где я жил, напали киликийские пираты, – лихорадочно соображая, на ходу начал сочинять гаруспик. – Меня избили и продали рабом на Родос. Потом я сбежал и добрался до Александрии. Переписываю здесь книги, зарабатываю на жизнь.

Ветеран припомнил рассказы отца: пока Помпей двадцать лет назад не разбил киликийцев, их кровожадные орды были проклятием для всего Средиземноморья – однажды они даже осадили римский порт Остию и перекрыли доставку зерна в столицу. Этот жалкий оборванец был тогда молод, вполне мог попасть в переплет.