Текст книги "Второй Эдем"
Автор книги: Бен Элтон
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 28 страниц)
Бен Элтон
Второй Эдем
Посвящается Софи.
Глава 1
В которой всеми любимый человек преследует ускользающий зеленый свет
Крысиная тема
Крыса жадно вгрызается в гниющее мясо…
Крыса жадно вгрызается в гниющее человеческоемясо. В гниющую человеческую ногу, принадлежащую живому мужчине.
Отчаявшийся человек знает, что легче оторвать ногу от тела, чем крысу от ноги. Пожиратель сильнее пожираемого, потому что не имеет таблеток, чтобы унять боль. Голова крысы глубоко зарылась в серебристо-зеленоватую плоть, когти погрузились в почерневшую кожу. Видны только ее пухлое тело и дергающийся зад, когда она все глубже и глубже вгрызается в разлагающуюся мышцу. Отчаявшийся человек знает, что голодную крысу отогнать невозможно. Но если не отогнать, то сколько пройдет времени, прежде чем она или ее друзья и родственники обнаружат, что кроме гниющей ноги есть еще и полноценное здоровое мясо? Очень немного, и даже крыса предпочтет свежее мясо тухлятине.
Если приходит пора умирать, есть способы и получше, нежели быть заживо съеденным огромными блохастыми крысами; даже в своем изможденном, бредовом состоянии человек понимает это. Проглотив две сверкающие капсулы – единственное, что еще сверкало в его сумрачном мире, – человек ждет, когда препарат проникнет в мозг, после чего берет большой нож. Нож тупой, но плоть гнилая и отсекается лезвием, словно кусок тушеной говядины. Через секунду человек расстается со своей ногой. Мысли его блуждают далеко, он отползает, оставив крысу продолжать трапезу.
В грядущем веке все будет именно так. Никаких беспощадных байкеров, никаких одиноких и благородных вопреки всему героев, никаких антиутопий, «Безумных Максов» – только больные старики и пожирающие их огромные голодные крысы.
Никто не ранит сильнее, чем любящие
Натан знал, что это хорошо; это его лучшая работа. Ему отчаянно хотелось получить заказ. Потому что это был не просто отличный сюжет. Это пророчество, это правда.
Но говорить правду всегда тяжело. Натан чувствовал себя совершенно разбитым. В очередной раз зажглись огни ночного Лос-Анджелеса, а он уже неделю был заточен в своем гостиничном номере. Находился в заложниках не у вооруженного бандита, сексуального маньяка или даже собственного непростительного заблуждения, что обед в номер, который он заказал в прошлой жизни, когда-нибудь все же принесут, а у великого и ужасного желания угодить.
В этом городе были люди, которые любили Натана, и он должен оправдать их любовь. Он знал, что они его любят, потому что они столько раз повторяли ему это и даже выслали лимузин, чтобы встретить его в аэропорту, хотя могли бы просто предложить взять такси и предъявить им счет. Для человека вроде Натана, привыкшего к скудному финансированию на британском радио, это было свидетельством действительно большой любви.
Но иногда одной любви мало. В Голливуде одни и те же люди могут одновременно обнимать и отталкивать тебя с равной страстью и искренностью. В конце концов воротилы киноиндустрии заработали репутацию трусливых лицемеров. Но в сочетании любви и отказа нет ничего лицемерного. Вполне возможно и, несомненно, разумно уважать и восхищаться, да, даже любить кого-нибудь – и не желать вкладывать сотни миллионов долларов в его сценарий.
Каждый день по всему городу писатели встречаются с продюсерами, продюсеры встречаются с более крупными продюсерами, более крупные продюсеры встречаются с директорами студий, и везде звучит одна и та же затасканная мантра: «Ты классный сценарист, и мы все тебя любим. Если честно, я и пришел-то в этот бизнес только из-за таких талантов, как ты. Что насчет твоего проекта? Нет, не думаю, что мы его примем, но дело тут в нас, а не в тебе».
Натан понимал свое положение. Они любили его, но он их огорчал, потому что пока, несмотря на все старания, был не в состоянии написать сценарий, где сюжет вилсябы достаточно изящноили где у героев наличествовали бы сердце, моральные ценности и, самое главное, душевная теплота.
«Ну и что, что парень умирает с отрезанной ногой в разлагающемся мире, – сказал Натану человек, который любил его, – если его смерть нас не волнует».
Натан понимал, что от него требуется. Он вернулся в свой номер и попытался придумать что-то, что взволновало бы любящих его людей; потому что если идея взволнует их, то она взволнует также мистера и мисс Америку, а если она взволнует мистера и мисс Америку, то логично предположить, что за ними потянется весь мир. Достигни он подобного, и он полностью оправдает доверие, оказанное ему Пластиком Толстоу. С этой мыслью Натан устало повернулся к компьютеру. Ведь когда Пластик Толстоу оказывает тебе доверие, разумнее всего это доверие оправдать. Потому что Пластик Толстоу – самый важный человек во всей индустрии коммуникаций. Его работа заключается в том, чтобы продавать конец света.
Все вокруг интересно, когда надо работать
Всю неделю Натан болтался между кроватью, письменным столом и ванной, пытаясь придумать, как заставить волноваться тех, кто его любит: мистера и мисс Америку, весь мир и прежде всего – Пластика Толстоу. Но все кажется безумно интересным, когда нужно работать, и Натан неделю боролся с искушением поглазеть в окно, полистать журналы и ознакомиться с бесконечным списком услуг развлекательного центра в номере.
Суд над Гитлером близился к кульминации. Этот несчастный серый монстр каждый день представал перед камерами, с потрясенным и озадаченным лицом, напрочь лишенным признаков раскаяния или осознания преступлений, которые он вроде как совершил. Вообще-то клонирование было запрещено; мир был перенаселен и без воскресших покойников. Однако, когда где-то обнаружился клок волос Гитлера, Мировой Суд распорядился сделать исключение, поскольку все единодушно полагали, что Гитлер – один из тех преступников, которых смерть не может оградить от правосудия. К тому же ООН, как всегда, сидела по уши в долгах, а за разрешение показывать судебное разбирательство по телевидению можно получить огромные деньги.
Натан переключал новостные каналы. Все были довольно схожи, но, учитывая их принадлежность одной и той же компании («Коммуникационные системы Пластика Толстоу»), это едва ли было удивительным. Появилась видеозапись, на которой дочь британского короля делала кому-то минет на Пиккадилли, хотя многие утверждали, что это просто высококлассная голограмма. Юрген Тор снова собирался обратиться к Европейскому парламенту с предложением запретить клаустросферы или, по крайней мере, учредить высокий налог за пользование ими. Вывели новую рыбу, способную выжить в мертвых водах Атлантики; ее дополнительное преимущество заключалось в том, что, благодаря своей невероятной радиоактивности, она жарилась самостоятельно, а хозяйке оставалось только сделать к ней салат.
При обычных обстоятельствах Натан даже не подумал бы смотреть выпуск новостей, посвященный морским исследованиям. Равно как и не позволил бы себе втянуться в общественное ток-шоу, где людей, поскользнувшихся на собачьих экскрементах, сталкивали с владельцами собак, чтобы они могли дать волю своей ярости. Но все кажется интересным, когда надо работать.
Как заставить их волноваться?
Натан выключил телевизор, уже, наверное, в сотый раз на неделе. Сердито вытащил руку из недр лежащего на коленях огромного пластикового пакета «Бейкон Чизос». Подавил огромное желание поглазеть минут двадцать на стену и почесать яйца. Отвернулся от шлема виртуальной реальности, который подмигивал ему с журнального столика. Надо сосредоточиться, надо собраться. Надо заставить людей, которые его любят, волноваться.
– Мне нужен, – размышлял вслух Натан, – ребенок… Симпатичная малышка, имеющая какое-то отношение к несчастному, который отрезает себе ногу…
Натан схватил диктофон, печатающий текст с голоса. Внезапно, после долгих ожиданий и уверток, появилось вдохновение. Слова полились свободно.
– Отлично, значит, у него есть ребенок… Маленькая девочка, которая выглядывает из своего убежища среди гор гниющего мусора… гниющего, вонючего, разлагающегосямусора… Она грязная и худая… но милая, очень милая… умирающему миру еще только предстоит погасить ее изможденную красоту… хорошая фраза, отличнаяфраза… Ладно, значит, мы откуда-то знаем, что этот полутруп с большим ножом – отец девочки… Обручальное кольцо? Может быть, одинаковая стрижка?… Или мы видим, как она шепчет слово «папочка»… да, вот оно: она шепчет «папочка», и мы знаем, что это ее отец, ее последняя надежда, ее единственный защитник. Затем мы видим, как он принимает препарат, уходит в забытье и отрезает себе ногу… прекрасно, это великолепно…Итак, хорошенькая малышка понимает, что она теперь в глубокой жопе… хм… ее сияющие глаза гаснут, в них появляется тусклое отчаяние, пока ее отец… нет, пока ее самая последняя надеждамедленно движется навстречу смерти… Что же дальше? В чем мораль?… – Натан на минуту замолчал, надеясь, что полет фантазии увенчается каким-нибудь поразительным итогом. Да! Вот оно! Он продолжил взахлеб: – Малышка снова скрывается в гниющем мусоре, где находит единственное доступное ей теперь тепло… А крыса остается одна, поедает ногу ее папочки… отличный кадр, его нужно задержать… Затем крыса поднимает голову от отрезанной ноги… ее отвратительная морда дергается… фу… Пасть забита мягким червивым мясом, между его кусками видны белые клыки… хорошая фраза, хорошая фраза, не забыть бы ее… Итак, почему же крыса перестала есть? Потому что она что-то услышала,вот почему!.. Что-то влекущее… что-то восхитительное. Мерзкая крыса поворачивается и смотрит именно туда, где прячется малышка. Кадр застывает… Реплика за кадром… «Разве ваш ребенок не заслуживает лучшего будущего? Купите клаустросферу сегодня».
Натан выключил диктофон.
– Хорошо, – сказал он себе. – Они должнывзять это.
И когда на город снова начала опускаться ночь, Натан сел, машинально сжав рукой мошонку, и начал молиться, чтобы те, кто его любят и кого раньше не волновал умирающий мужчина, вдруг взяли бы и пожалели напуганную маленькую девочку. Он надеялся, что его отличный ролик для рекламы «Клаустросферы», его, бесспорно, блистательная концепция теперь пополнились таким наиважнейшим компонентом, как «теплота». Что те, кто его любят, полюбят его еще сильнее, возможно, даже настолько, чтобы предложить Пластику Толстоу дать его проекту зеленый свет.
Натана не смущала необходимость полностью подстраиваться под заказчика. Ему здесь нравилось, и, глядя на зажигающиеся за окном огни, он знал, что победит.
Если мне суждено стать жертвой творческого процесса, помните, что где-то есть уголок американской индустрии развлечений, который навсегда принадлежит Англии
Натан был англичанином, и тем не менее его не переполняла злоба, как большинство британских киношников в Голливуде. Стыд от сознания того, что тыприехал к ним.И, несмотря на треп насчет поисков более живой культуры, бегства от толстожопого, косного снобизма, с которым сталкиваешься дома, все знают не хуже тебя, что единственная причина твоего приезда – это что у нихбольше денег. Намного, намного больше денег.
Британцы в Голливуде делятся на две крупные категории: те, кто здесь живет, и те, кто хотел бы здесь жить. Те, кто здесь живет, обычно являются воинствующими янкофилами и частично перенимают местные обычаи и язык. Они по-прежнему вместо «бар» говорят «паб», как принято в Кенсингтоне и Сохо, но гласную растягивают, как в слове «бар». Получается что-то вроде «па-аб». Они носят мокасины или шикарные спортивные туфли, иногда без носков, и пьют легкое пиво или сухой мартини, заказывая его по названию марки: «Принесите мне мартини «Бифитер» и ломтик лимона, пожалуйста».
Приезжие, напротив, используют непомерный английский снобизм как щит против очевидного факта своей продажности. Они просят чай и интеллигентно изумляются, когда в принесенной чашке плавает пакетик с чаем. Они заказывают какой-нибудь никому неведомый сорт виски, втайне надеясь, что в баре его не окажется. Они говорят пригласившим их людям, что в Лос-Анджелесе им больше всего нравятся сиденья для унитазов. Вернувшись домой, в Британию, они острят насчет широких, но пустых улыбок и скользкого, доведенного до автоматизма «гостеприимства». Они твердо заявляют, что посетить это милое местечко можно, но сами они никогда не смогли бы там жить, что в переводе означает: остаться там их никто не просил.
Натан испытывал к такому притворству снисходительное отвращение. Он считал, что в Калифорнии очень мило. Ему нравились широкие улыбки. Ему казалось, что всегда приятно, когда тебе рады.
– Но, боже мой, это же только напоказ, – сказал недовольный продюсер из Фулхэма за бокалом виски «Айл Локарно МакКлеймор Бонни». – Им ведь наплевать, жив ты или умер.
– С каких это пор хорошие манеры стали показателем искренности? – ответил Натан. – Ты желаешь мне всего наилучшего каждый раз, когда я тебя вижу, но ты и пальцем не пошевелишь, чтобы помочь мне добиться успеха.
– Послушай, меня учили хорошим манерам, а не бессмысленному лицемерию, – бросил в ответ продюсер, которого в тот день даже и любили-то не очень, не говоря уже о том, чтобы дать ему зеленый свет.
– Вот именно, – ответил Натан. – Тебя училиговорить «пожалуйста» и «спасибо» не потому, что хотели внушить тебе ложное чувство доброжелательства, а просто потому, что важно быть вежливым. Ну и чем это отличается от калифорнийского «приятного дня, живи отлично, умри счастливо и возвращайся сюда прекрасным видением»?
Продюсер из Фулхэма сердито заказал себе еще виски. Он подумал, что Натан запоет по-другому, когда люди Пластика Толстоу вышвырнут на помойку его рекламу «Клаустросферы» и посадят его на первый же рейс обратно, в старую грязную Англию. Тогда он будет поносить янки вместе со всеми остальными обделенными любовью британцами.
Но у Натана не было ни малейшего намерения идти этим путем; ему дадут зеленый свет. Он готов был поспорить, что благодаря тонкому ходу с напуганной маленькой девочкой его сценарий о конце света окажется самым «теплым» среди прочих сценариев, просмотренных людьми Пластика Толстоу за всю неделю.
Ощущение, что время пришло
В те дни все говорили о конце света. Это была очень важная тема, возможно, не такая важная, как спорт или частная жизнь британской королевской семьи, но все же очень важная. Некоторые, вроде Пластика Толстоу, пытались торговать им. Другие, например Юрген Тор, великий «зеленый» воин, пытались его предотвратить. Многие приближали его. Вследствие стечения обстоятельств или чьих-то умышленных действий бесчисленное количество происшествий, больших и малых, каждый день ускоряли неминуемую гибель Земли. Одно такое событие, кстати, довольно крупное, уже совсем скоро должно было произойти у берегов Аляски. В то время как Натан ждал реакции студии на его волнующее видение катастрофы, у берегов Аляски подобные картины, леденящие душу ничуть не меньше, можно было наблюдать вживую. Хотя, впрочем, не столь желеденящие, потому что в реальной жизни сюжеты редко вьются изящно, а люди зачастую менее склонны волноваться.
Глава 2
Гигантский гроб в водной могиле
Вид с утеса
Бардак был неописуемый. И все же его придется, как всегда, описывать в очередном бесполезном отчете. Хотя ни один отчет в мире не в состоянии должным образом передать, какой же там творился бардак. Как любил повторять Джуди, прибывший на место происшествия следователь, «видели бы вы это».
– Знаете, это как с детьми, – говорил Джуди, – никогда не поверишь, какой кавардак они могут учинить, пока не увидишь своими глазами. Так и с супертанкерами.
Все было как всегда в таких случаях. Джуди иногда думал, зачем вообще кому-то туда выезжать. Насколько хватало глаз, кипящий океан был весь черный. Утесы и скалы черные. Мертвые рыбы черные. Спасательная бригада тоже была черная с головы до ног, поскольку, как всегда, оказалась совершенно не готова к проведению спасательной операции.
– Катастрофы с танкерами словно первый снег по зиме, – объяснял Джуди друзьям. – Помните, когда у нас еще бывал снег. Эта хрень выпадала из года в год, и каждый раз словно впервые, как будто раньше никому никогда не приходилось иметь дело со снегом. Дороги заносило, поезда останавливались, трубы лопались. Не было готово ничего. То же самое происходит, когда на берег из океана выплескиваются миллиарды тонн нефти. Люди думают, будто власти знают, что делать. А они не знают. Мы только пожимаем плечами и топаем к морю с лопатами и ведрами, как всегда.
Джуди стоял на самом высоком утесе над местом катастрофы, вместе с береговой охраной и парой местных копов.
– Что ж, видимо, нужно найти капитана. Я слышал, он пьяница, – сказал начальник береговой охраны с усталым вздохом человека, которого оторвали от отличного ужина и погнали следить за развитием событий, идущих своим трагическим путем независимо от количества зрителей.
– Вы собираетесь на капитанский мостик? – поинтересовался Джуди.
Начальник береговой охраны обернулся и презрительно взглянул на него.
– С чего это я должен обсуждать с тобой свои планы, ботаник хренов? – сказал он.
Мальчик по имени Джуди
Джуди был мужчиной, хотя и с женским именем. А назвали его так потому, что его угораздило родиться во времена великих гендерных преобразований, когда в университетах всего мира бытовало мнение, что представления о разделении по половому признаку носят дискриминационный характер. В то время мужчин всячески убеждали не отращивать бород, которые рассматривались как визуализированные притязания на половую принадлежность, а у женщин вошло в моду обрастать волосами по максимуму, чтобы сгладить различия. Многим казалось, что если все люди прикинутся абсолютно одинаковыми, то порождаемое какой-либо особенностью ущемление в правах исчезнет, и, следовательно, каждая отдельно взятая личность будет процветать.
Именно поэтому Джуди и назвали Джуди. Это решение было принято однажды утром, еще до его рождения, пока папа удалял волосы горячим воском, а мама подкрашивала волосы на ногах и над верхней губой.
– Если будет мальчик, назовем его Джуди, – постановили они. – А если девочка, то Геркулес.
Таким образом, приличия были соблюдены, а Джуди каждый день в течение шестнадцати лет получал в школе по первое число.
Достигнув совершеннолетия, Джуди поразил своих знакомых тем, что отказался сменить имя.
Разумеется, он собирался сделать это, как только появится возможность; но когда она наконец-то появилась, он уже успел так настрадаться от травли, что не видел повода беспокоиться. Дети гораздо более жестоки, чем взрослые, рассудил Джуди, поэтому самое страшное уже позади. Разумеется, он ошибался. В колледже крутые ребята смеялись над ним и метелили каждый божий день, а став взрослым, он непрерывно слышал смешки у себя за спиной.
Дело не только в том, что Джуди был мальчиком с девчачьим именем; его положение усугублялось тем, что он был самым непривлекательным парнем на свете. Одна нога у него была короче другой, волосы всегда сальные, к тому же он сутулился и носил очки с толстыми линзами. В Америке таких, как он, называют ботаниками, а поскольку Джуди был американцем, это стало его вторым именем. Он был ботаником и занудой. Его словно специально таким и задумали. Ботаник до мозга костей. Если бы за нелепую и чудаковатую внешность выдавали авиамили, Джуди легко мог бы стать первым человеком на Марсе.
Будь он глуп, его могли бы просто игнорировать, но он был умен, очень умен, а для тиранов это как красная тряпка для быка. Даже то, что им приходится сосуществовать с таким чучелом, воспринималось как оскорбление, а у него еще хватало наглости быть умнее их.
Иногда, в более нежном возрасте, Джуди подумывал сделать пластическую операцию или, по крайней мере, изменить лицо. Однако с возрастом его начало коробить от мысли, что можно заплатить деньги хирургу, который станет кромсать его тело только потому, что люди не считают его привлекательным. К тому же он не мог позволить себе действительно приличную операцию. Индустрия косметической хирургии грозила создать мировое сообщество, полное практически одинаковых, пластиковых, похожих на кукол людей. Посему была создана система так называемой «финансовой дискриминации», и превратиться в практически одинаковых, пластиковых, похожих на кукол людей могли только очень состоятельные граждане.
В результате Джуди остался таким же чучелом, как и раньше, и страдал от этого. Возможно, именно из-за бесконечных гонений в его сердце зрело твердое представление о том, что справедливо, а что нет, и он решил провести остаток жизни в борьбе с нетерпимостью и несправедливостью. Он использовал свой мощный интеллект для получения должности в ФБР, решив, что уж там-то не будет недостатка в нетерпимости и несправедливости.
Он оказался прав. Ничего не изменилось. Джуди раздражал коллег в новом коллективе ничуть не меньше, чем некогда однокашников в школе и колледже. Он по-прежнему выглядел дураком, а говорил умные вещи – подобное сочетание способно пробудить тирана в любом хоть сколько-нибудь предрасположенном к этому человеке. Во время тренировок мускулистые выродки продолжали избивать его, как и всегда. Его затирали плечами на стрельбищах и хлестали мокрыми полотенцами в душевых. Конечно, многие коллеги были с ним милы, но добрая улыбка едва ли в состоянии смягчить боль, когда тебя награждают пинками и затрещинами или привязывают «магнум-44» к твоей мошонке.
Годы не смягчили его ненависть к несправедливости, и его по-прежнему возмущали постоянные притеснения. Поэтому, когда начальник охраны на утесе назвал его ботаником, он выпрямился во весь свой рост, который составлял пять футов пять дюймов или пять футов и пять с половиной дюймов – в зависимости от того, на какую ногу он опирался, – и приготовился дать очередному хаму отпор.
– Меня зовут Джуди Шварц, – сказал он. – Я агент ФБР, и я требую, чтобы вы сопроводили меня на капитанский мостик потерпевшего крушение танкера. В противном случае я посвящу остаток жизни тому, чтобы выяснить, как зовут вашу любовницу, и сообщу о ней вашей жене.
