Текст книги "Реки Лондона"

Автор книги: Бен Ааронович

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 22 страниц) [доступный отрывок для чтения: 9 страниц]

Вот так, леди и джентльмены, мы в славном городе Лондоне поступаем с вампирами.

Сложно описать, что я почувствовал, когда у меня получилось. Даже еще до того, как мне удались первые в жизни чары, я почувствовал, что вот еще чуть-чуть – и получится. Как автомобильный мотор на холоде начинает после долгих попыток все-таки заводиться, так и в мозгу у меня что-то стало поворачиваться. Шел второй час тренировки. После небольшой паузы я глубоко вдохнул и раскрыл ладонь.

И вот он – размером с мячик для гольфа, золотистый, сияющий, как утренний луч солнца. Световой шар.

Именно тогда я и понял, почему Найтингейл требовал, чтобы во время тренировки раковина всегда была наполнена. Мой шар, в отличие от его, получился золотисто-желтым и выделял тепло. Очень много тепла. Я обжег ладонь и, вскрикнув от боли, скорее сунул руку в воду. Шар зашипел и погас.

– Обожглись? – спросил Найтингейл. Я не слышал, как он вошел.

Вытащив руку из воды, я осмотрел ее. На ладони розовело пятно ожога, впрочем, не слишком серьезного.

– У меня получилось, – похвалился я. Хотя самому не верилось: я творил волшебство, я сам, на сей раз Найтингейл ни при чем.

– Повторите, – велел наставник.

Я вытянул руку – теперь уже непосредственно над раковиной, создал мысленный «ключ» и раскрыл ладонь.

Ничего не произошло.

– Не надо думать о боли, – посоветовал Найтингейл. – Создайте ключ и попробуйте снова.

Я нашел «ключ», ощутил, как заводится «мотор», и отпустил «сцепление» – раскрыл ладонь.

Световой шар снова обжег мне руку, но жар был гораздо меньше, чем в первый раз, к тому же я держал ладонь над самой водой. Но когда я на нее посмотрел, то понял: теперь-то кожа точно вздуется пузырями.

– И еще раз, – велел Найтингейл. – Уменьшите жар, дайте больше света.

Я послушался и с удивлением ощутил, что это легко – найти ключ, приложить силу, потом отпустить – больше света, меньше жара.

Новый шар получился уже не горячим, а теплым и светился мягким золотистым светом, как лампочка в сорок ватт.

На этот раз я не стал дожидаться приказа Найтингейла.

Разжал пальцы – и у меня на ладони оказался совершенно идеальный световой шар.

– Теперь попробуйте удержать, – сказал наставник.

Это как попытка удержать палочку стоймя на ладони – кажется, что просто, а на деле дольше пяти секунд не получается. И мой идеальный световой шар лопнул, как мыльный пузырь.

– Хорошо, – заключил Найтингейл. – Сейчас я скажу вам слово – это слово вы будете говорить каждый раз в момент колдовства. Но главное, чтобы сами чары работали без сбоев.

– Почему?

– Сейчас объясню, – сказал Найтингейл. – Внимание, слово: «люкс».

Я снова воссоздал в голове всю цепочку: ключ, мотор – и, отпуская «сцепление», произнес услышанное слово. Шар продержался чуть дольше. Со словом, стало быть, чары сильней.

– Я попрошу вас повторять эти чары, – проговорил мой наставник, – и только их, в течение как минимум недели. Вам захочется поэкспериментировать: сделать его поярче, заставить перемещаться…

– А так можно? – спросил я.

Найтингейл тяжело вздохнул.

– В течение следующей недели – нельзя. Вы будете повторять это действие, пока чары не станут словом, а слово чарами. Чтобы при слове «люкс» у вас возникал световой шар.

– А «люкс» – это на каком языке? – спросил я.

Найтингейл посмотрел на меня с крайним удивлением.

– Это «свет» по-латыни, – проговорил он. – Неужели в средних школах теперь не учат латыни?

– В нашей школе не учили.

– Не страшно, – сказал Найтингейл. – Я могу научить вас и латыни тоже.

«Мне везет, однако», – подумал я.

– А почему именно латынь? – спросил я. – Почему нельзя взять английские слова или придумать свои собственные?

– «Люкс», чары, которые вы только что повторили, мы называем формой. Все базовые формы имеют названия: «Люкс», «Импелло», «Скиндере». Как только эти формы у вас будут получаться на автомате, вы сможете строить из них комплексные чары – как предложения из слов.

– Как музыкальную фразу из нот?

– Именно, – улыбнулся Найтингейл. – Как музыкальную фразу из нот.

– А почему бы в таком случае не использовать ноты?

– Потому, – объяснил мой наставник, – что в общей библиотеке собраны тысячи книг о том, как творить волшебство. И в каждой из них используются стандартные общепринятые формы с названиями на латыни.

– Очевидно, все их сочинил сэр Исаак?

– Первоначальные формы собраны в «Principia Artes Magicis», – сказал Найтингейл. – Впоследствии некоторые из них подверглись изменениям.

– А кто изменял их?

– Люди, которые не могут жить без экспериментов, – сказал Найтингейл. – Такие, как вы, Питер.

Стало быть, Ньютон, как и любой уважающий себя ученый в семнадцатом веке, писал на латыни – международном языке науки, философии и, как я выяснил позже, эксклюзивной порнографии. Я спросил, есть ли перевод.

– Нет, «Artes Magicis» никто никогда не переводил, – ответил Найтингейл.

– Это для того, чтобы магия не пошла в народ, верно?

– Абсолютно.

– Дайте-ка, я угадаю, – сказал я. – В других книгах не только формы, а весь текст на латыни, так?

– Да, кроме тех, что на греческом и арабском.

– А сколько времени уйдет на то, чтобы выучить все формы?

– Десять лет, – ответил Найтингейл, – если как следует постараетесь.

– Тогда я, пожалуй, приступлю.

– Тренируйтесь в течение двух часов, затем сделайте перерыв, – велел мой наставник. – Следующий подход можете сделать не раньше чем через шесть часов.

– Но я же совсем не устал, – возразил я, – я весь день могу тренироваться.

– Перенапряжение может вызвать последствия, – предупредил Найтингейл.

Вот это мне уже совершенно не понравилось.

– Какого рода последствия? – спросил я.

– Инсульты, апоплексические удары, аневризмы…

– А как понять, что перенапрягся?

– Вы это сразу поймете, как только у вас случился инсульт, апоплексический удар или аневризма.

Мне припомнился сморщенный мозг Брендона Коппертауна, похожий на больной кочан цветной капусты. И слова доктора Валида: «Так выглядит мозг, на который воздействовала магия».

– Спасибо за инструктаж по технике безопасности, – сказал я.

– Два часа, – напомнил Найтингейл, обернувшись в дверях. – Потом встречаемся в моем кабинете, будет урок латыни.

Я подождал, пока он закроет дверь. Потом раскрыл ладонь и одновременно прошептал: «Люкс!»

На этот раз шар дал ровный мягкий свет, а грел не больше, чем солнце в летний день.

Охренеть можно. Я умею колдовать!

КАРЕТНЫЙ САРАЙ

В дневные часы, если я был дома и при этом не занимался в лаборатории или библиотеке, в мои обязанности входило открывать входную дверь, если в нее звонили. Однако это случалось так редко, что в первый раз я даже не сразу понял, что это за звук.

Открыв дверь, я обнаружил на пороге Беверли Брук в ярко-голубом пуховике с капюшоном.

– Что ж так долго-то? – спросила она. – Холод же собачий.

Я жестом пригласил ее войти, но она, переминаясь на месте, сказала, что не может.

– Мама не велела, она сказала, это место враждебно для таких, как мы.

– Враждебно?

– Ага. Защитные магические поля, понимаешь, и все такое прочее.

Вполне может быть, подумал я. Тогда понятно, почему Найтингейла так мало волнует вопрос безопасности особняка.

– Но откуда ты взялась?

– Ну, – начала Беверли, – понимаешь, когда мама-река и папа-река сильно-сильно полюбят друг друга…

– Очень смешно.

– Мама говорит, в университетский госпиталь привезли что-то несусветное, и вам надо бы приехать туда и взглянуть.

– Несусветное?

– Она сказала, это было в новостях.

– У нас нет телевизора, – сказал я.

– Совсем? Что, и «Фривью» [22]22
  «Фривью» – бесплатное цифровое наземное телевидение в Великобритании.


[Закрыть]нету?

– Вообще никакого.

– Жуть, – сказала Беверли. – Так ты поедешь?

– Подожди, я спрошу инспектора.

Найтингейла я нашел в библиотеке. Он делал пометки в каких-то записях – как я сильно подозревал, это было мое завтрашнее задание по латыни. Я передал ему информацию, полученную от Беверли, и он дал добро на то, чтобы я поехал и выяснил, что случилось. Снова спустившись в холл, я увидел, что Беверли рискнула-таки переступить порог, правда, старалась держаться к нему как можно ближе. К моему удивлению, Молли стояла совсем близко к ней, они соприкасались головами, словно шушукаясь. Услышав мои шаги, они с подозрительной скоростью отскочили друг от друга. У меня почему-то запылали уши. Молли пулей метнулась мимо меня и скрылась где-то в недрах особняка.

– Мы поедем на «Ягуаре»? – спросила Беверли, пока я надевал пальто.

– А ты что, тоже едешь?

– Придется, – сказала Беверли. – Мама велела оказывать содействие.

– В чем именно?

– Женщина, которая вас вызвала, поклоняется богам реки, она будет с тобой разговаривать только в моем присутствии.

– Ладно, – сказал я, – тогда выходим.

– А мы поедем на «Ягуаре»?

– Не мели чепухи, – сказал я. – До Университетского госпиталя пешком всего ничего.

– У-у-у, – протянула Беверли. – А я так хотела прокатиться на «Ягуаре».

В итоге мы сели в «Ягуар» и встряли в хорошую пробку на Юстон-роуд, а потом еще двадцать минут искали место, чтобы припарковаться. За это время, как я прикинул, можно было дойти пешком туда и обратно.

Университетский госпиталь занимает два корпуса между Тоттенхэм-Корт-роуд и Гауэр-стрит. Он основан в девятнадцатом веке и известен в основном как учебный госпиталь при Университетском колледже, а также как место, где на свет появился некий П. Грант, ученик волшебника. С того дня в середине восьмидесятых, когда произошло сие знаменательное событие, госпиталь сильно изменился. Одно из зданий было перестроено – на месте старого корпуса появилась сверкающая бело-голубая высотная башня. Как будто кусочек Бразилии вторгся в викторианский Лондон.

Приемный покой представлял собой очень чистое просторное помещение. Почти стерильное: кругом стекло, и все выкрашено в белый – только больные портят картинку, в большом количестве шатаясь туда-сюда. Нам, полицейским, приходится проводить довольно много времени в больницах – расспрашивать пострадавших, каким образом они получили ножевое ранение, разбираться с пьяными в стельку или же, если нас ранят, самим получать медицинскую помощь. Вот поэтому многие копы и женятся на медсестрах – а также потому, что те как никто понимают, что такое работать посменно в самом немыслимом графике.

Женщина, о которой говорила Беверли, тоже оказалась медсестрой – бледной, тощей, с ярко-лиловыми волосами и австралийским акцентом. Она подозрительно уставилась на меня.

– Кто это? – спросила она Беверли.

– Он наш друг, – проговорила та, беря ее под руку. – Мы ему все расскажем.

Женщина, похоже, немного успокоилась и улыбнулась мне полной надежды улыбкой. Она напоминала подростков-пятидесятников из маминой предпоследней церкви.

– Как чудесно, когда в твоей жизни наконец-то происходит что-то настоящее, правда? – спросила она.

Я ответил, что да, безусловно, когда происходит что-то настоящее, это и в самом деле чудесно, но будет клево, если она расскажет мне, что именно видела. Я намеренно сказал «клево», но она даже не поморщилась, и это тревожило меня по нескольким причинам сразу.

По ее словам, произошла автомобильная авария, и с места происшествия скорая привезла курьера-велосипедиста. Когда ему оказывали помощь, он вдруг ударил врача в глаз. Доктор не столько пострадал, сколько был ошарашен, а курьер тут же сбежал из отделения интенсивной терапии, и охрана не успела его задержать.

– Но зачем было вызывать нас? – спросил я.

– В том-то и штука, – сказала медсестра. – Я как раз возвращалась в процедурную, как вдруг услышала писклявый хриплый смех – знаете, скворцы очень похоже кричат. Потом раздался голос Эрика – то есть доктора Фрамлина, того, который пострадал. Он бранился. Потом из процедурной вылетел курьер, и с лицом у него что-то было не так.

– В каком смысле – «не так»? – спросил я.

– Ну… просто не так, и все тут, – сказала медсестра. Вот такие комментарии в основном и выдают очевидцы происшествий, что, конечно же, сильно помогает следствию. – Он так быстро проскочил мимо, что я толком не разглядела, но лицо у него выглядело… странно.

Она провела меня в процедурную, где все произошло. Это была небольшая палата с койкой и ширмой, оформленная в сочетании белого и бежевого. Как только я переступил порог, вестигий (заметьте, я научился употреблять это слово в единственном числе) просто-таки ударил мне в лицо. Насилие, ярость, смех, запахи высохшего пота и чего-то кожаного. То есть все то же самое, что я почувствовал тогда, в морге, над телом несчастного Уильяма Скермиша. За исключением присутствия противной брехливой собачонки.

Два месяца назад, войдя в эту палату, я бы вздрогнул, подумал: «Как-то тут неуютно» – и тут же вышел бы.

Дверь приоткрылась, в проеме появилась голова Беверли. Девушка желала знать, выяснил ли я что-нибудь.

– Одолжи, пожалуйста, свой телефон, – попросил я.

– А твой где?

– Я его взорвал во время занятий магией, – объяснил я. – Не нужно лишних вопросов.

Насупившись, Беверли протянула мне непривычно габаритную «Нокию».

– Только денег положи, – сказала она.

На корпусе были резиновые клапаны, а крупные кнопки клавиатуры защищал слой прозрачного пластика.

– Он сделан так, чтобы с ним можно было плавать и нырять, – сказала Беверли. – И не нужно лишних вопросов.

– А можно тебя попросить узнать у этой вашей почитательницы адрес доктора Фрамлина? – спросил я.

– Не вопрос, – ответила Беверли. – Но не забудь: кто разговаривает, тот и платит!

Отправив Беверли «на задание», я вместе с телефоном вышел на Бомонт-плейс, тихую пешеходную улочку, которая соединяет старый и новый корпуса госпиталя. Набрав номер Найтингейла, я доложил о происшествии и описал обнаруженный вестигий. Найтингейл согласился, что в данном случае стоит начать поиски этого курьера.

– На мой взгляд, выпускать из виду доктора тоже не стоит, – заметил я.

– Интересно, – сказал Найтингейл. – И почему же?

– Я все думаю о цепочке событий, связанных с убийством Скермиша, – начал я. – Тоби кусает за нос Коппертауна, но тот не сходит с ума прямо сразу. Только потом, в Ковент-Гардене, случайно встретив Уильяма Скермиша.

– Вы полагаете, их встреча действительно была случайной?

– Именно, – ответил я. – Лесли сказала, отдел расследования убийств не смог выяснить, что привело Скермиша в Ковент-Гарден в ту ночь. Он садится в автобус в сторону Вест-Энда, встречает Коппертауна, и тот сносит ему голову с плеч. Все. Раньше они не встречались, общих друзей у них тоже не было.

– Значит, вы считаете, обе стороны подверглись воздействию? – спросил Найтингейл. – И чья-то чужая воля заставила их встретиться?

– А что, такое возможно?

– Возможно все, – ответил Найтингейл. – Если оно затронуло вашу собаку вместе с ее хозяином и к тому же с Коппертауном, то становится ясно, почему пес так восприимчив к вестигиям.

Ого, теперь Тоби уже «моя собака».

– Так, значит, это действительно возможно?

– Да, – ответил Найтингейл, но я чувствовал, что он не очень-то в это верит.

– А что, если теперь курьер занял место Тоби, а доктор играет роль Коппертауна? – спросил я. – В любом случае надо бы проследить за доктором, пока курьера не нашли.

– Возьметесь за это?

– Конечно.

– Хорошо, – сказал Найтингейл и предложил со своей стороны заняться поисками курьера. Я положил трубку в тот самый момент, когда Беверли Брук упругой летящей походкой вышла из дверей госпиталя. Ее бедра покачивались туда-сюда, притягивая мой взгляд, словно магнитом. Она, конечно, заметила, что я смотрю, и, ухмыльнувшись, протянула мне листочек бумаги с адресом доктора Фрамлина.

– Ну что, шеф, куда теперь? – спросила она.

– Куда тебя подбросить?

– Не-не-не, – запротестовала она. – Мама сказала, я должна оказывать содействие.

– Ты уже оказала, – сказал я, – и теперь можешь отправляться домой.

– Я не хочу домой, – надулась она. – Они же там сейчас сидят полным составом – и Тай, и Эффра, и Флит, не говоря уже о старухах. Ты даже не представляешь, что это такое.

Вообще-то я еще как представлял, но ей признаваться не собирался.

– Ну пожалуйста, я обещаю вести себя хорошо, – сказала она, сделав большие жалостливые глаза. – И одолжу тебе телефон, если надо.

Не став дожидаться, пока в ход будет пущена следующая уловка в виде дрожащих губ, я сдался.

– Но ты должна будешь слушаться меня, поняла?

– Есть, шеф! – просияла она, отдавая честь.

Раритетный «Ягуар» мало подходит для выслеживания человека на улицах города, поэтому, к великому разочарованию Беверли, мы вернулись в «Безумие», чтобы пересесть на бывшее полицейское авто. Гараж находится позади самого особняка и занимает весь нижний этаж бывшего каретного сарая. Если смотреть из конюшни, видно частично заложенный кирпичами старый вход, достаточно широкий, чтобы могла проехать карета, запряженная четверкой. Теперь его заменили более скромные раздвижные ворота. «Ягуар» и бывшая полицейская машина болтались, как две спички в коробке, на площади, которой хватило бы аж для четырех экипажей.

В отличие от холла особняка каретный сарай не вызвал у Беверли никакого беспокойства.

– А как же враждебные магические поля? – спросил я.

– Здесь их нет, – ответила девушка, – разве что слабенькие защитные чары на воротах.

Найтингейла в особняке не оказалось, но в холле меня встретила Молли с пакетом из магазина «Теско», полным сандвичей. Она завернула их в жиростойкую бумагу и перевязала веревочкой. Я не стал спрашивать, с чем они, – подумал только, что вряд ли с пряной курицей по-индийски. Вернувшись в каретный сарай, я закинул сумку и пакет с сэндвичами на заднее сиденье. Убедившись, что Беверли пристегнулась, я нажал на газ, и мы отправились доставать вопросами доктора.

Доктор Фрамлин жил в Ньюхэме, в двухэтажном викторианском коттедже, чуть в стороне от Ромфорд-роуд. Не люблю восточные районы, но этот в целом неплохой.

Я с легкостью нашел место для парковки – окно с водительской стороны давало хороший обзор. Поскольку заставить Беверли сидеть в машине все равно не смогла бы никакая сила, я разрешил ей пойти со мной при условии, что она будет держать язык за зубами.

Звонок у двери оказался только один. В палисаднике вместо газона был гравий, на котором стояли мусорные ящики и пара пустых ярко-красных цветочных горшков. Размышляя о том, принадлежит ли дом целиком доктору Фрамлину или он взял в долю кого-то из друзей, я нажал на кнопку звонка.

– Иду-иду! – послышался из-за двери чей-то бодрый голос. Как выяснилось, он принадлежал пухлой круглолицей женщине – такие обычно либо совершенствуют свою личность, либо кончают жизнь самоубийством.

Я показал ей удостоверение.

– Добрый день. Меня зовут Питер Грант, я из полиции. Это моя коллега Беверли Брук, она работает рекой на юге Лондона.

При общении с простыми гражданами такие штучки могут запросто сойти с рук, потому что на слове «полиция» людей обычно клинит, и дальше можно говорить все что угодно.

Но я, похоже, малость переборщил – женщина устремила внимательный взгляд на Беверли и подозрительно сощурилась.

– Как вы сказали? Работает рекой? – переспросила она. Так мне и надо – нечего выделываться на службе.

– Это мы так шутим в отделе.

– Слишком она молода для полиции, – недоверчиво проговорила женщина.

– Вовсе нет, – возразил я. – Она на стажировке.

– Можно еще раз взглянуть на ваше удостоверение?

Я со вздохом протянул ей свою корочку. Беверли тихонько хихикнула.

– Если нужно, я дам вам телефон своего начальника, – сказал я. Обычно это работает безотказно, потому что у большинства людей лень все-таки берет верх над подозрительностью.

– Вы здесь из-за происшествия в больнице? – спросила женщина.

– Да, – облегченно выдохнул я. – Именно из-за этого.

– А Эрика-то нет, он в город уехал, – сказала она. – Минут пятнадцать назад, вы с ним как раз разминулись.

«Ну разумеется, – подумал я, – и направился он почти туда, откуда мы с Беверли начали».

– А вы не знаете, куда он уехал?

– А вам зачем?

– Понимаете, мы практически выследили человека, который на него напал. Теперь нам просто нужно, чтобы доктор Фрамлин подтвердил кое-какие данные. Если это произойдет быстро, то, возможно, мы арестуем преступника уже к вечеру.

Это, похоже, ее воодушевило – я получил не только название гастропаба, куда отправился доктор Фрамлин, но и номер телефона последнего. Беверли пришлось бежать, чтобы поспеть за мной.

– Горит, что ли? – спросила она, садясь в машину.

– Я знаю этот паб, – сказал я. – Он на углу Нил-стрит и Шелтон-стрит.

Я тронулся с места, не дожидаясь на сей раз, пока Беверли пристегнется.

– Там напротив пешеходная улица, а на ней «Урбан Аутфиттерс». [23]23
  «Урбан Аутфиттерс» – сеть магазинов молодежной одежды.


[Закрыть]

– Ага, – сказала Беверли, – теперь понятно, откуда у тебя рубашечка «Доктор Деним».

– Нет, мне ее мама купила, – сказал я.

– А можно подумать, это звучит лучше.

Мы выехали на шоссе, и я рванул с места – насколько вообще можно «рвануть» на «Форде Эскорт» десятилетней давности. Несколько раз мы проехали на красный свет, сзади остервенело сигналили.

– Курьеры-велосипедисты любят там зависать, – сказал я. – Это неплохой паб, к тому же оттуда легко можно доехать почти до всех клиентов.

По лобовому стеклу зашлепали капли дождя. Асфальт намок, и пришлось сбавить скорость.

За какое время доктор Фрамлин доедет до Ковент-Гардена на общественном транспорте? За час, не меньше, но он выехал раньше нас, а в Лондоне иногда проще и быстрее добираться на метро, нежели на машине.

– Позвони доктору, – попросил я Беверли.

Она достала телефон, набрала номер и после небольшой паузы сообщила:

– У него включена голосовая почта. Наверное, в метро едет.

Тогда я продиктовал ей номер Лесли.

– Не забудь, – сказала Беверли, – кто говорит, тот и платит.

– «Одолжу телефон», называется, – хмыкнул я.

Беверли поднесла телефон к моему уху, так что я мог по-прежнему держать руль обеими руками. Когда Лесли ответила, я понял по шуму на заднем плане, что она в диспетчерской, в Белгравии. Правильный полицейский за работой.

– Что у тебя с телефоном? – спросила она. – Я все утро не могла до тебя дозвониться.

– Я повредил его, когда колдовал, – ответил я. – И, соответственно, вспомнил вот о чем: закажи мне, пожалуйста, «Эрвейв».

«Эрвейв» – это многофункциональная высокотехнологичная гарнитура с рацией, созданная специально для копов.

– А у вас в отделе их что, нет?

– Издеваешься? – спросил я. – Найтингейл, наверное, такое и в руках никогда не держал. Да и рацию тоже вряд ли. Вообще, я думаю, он и в телефонах слабо разбирается.

Мы договорились встретиться на Нил-стрит.

Дождь лил как из ведра. Мы медленно пробирались по полупешеходной Эрлхэм-стрит. Доехав до угла, я остановил машину. Отсюда было хорошо видно паб и место, где собираются курьеры на велосипедах. Оставив Беверли в машине, я выскочил и забежал в паб. Доктора там не оказалось – видимо, еще не приехал.

Вернувшись в машину, я достал из служебной сумки полотенце и принялся вытирать насквозь промокшие волосы. Полотенце впитало большую часть воды. Беверли, глядя на меня, почему-то расхохоталась.

– Дай я, – сказала она.

Я протянул ей полотенце. Она придвинулась ближе и начала вытирать мне голову. Одна ее грудь задела мое предплечье. Я изо всех сил сдерживался, чтобы не обнять ее за талию. Ее пальцы пробежались по моим волосам.

– Ты вообще когда-нибудь причесываешься?

– He-а, мне лень, – ответил я. – Просто бреюсь налысо, только и всего.

Ее ладонь, последний раз скользнув по моей голове, опустилась к шее и мягко легла на нее чуть ниже затылка. Я чувствовал дыхание Беверли – близко-близко, у самого уха.

– А ты совсем не похож на отца, верно? – спросила она, отодвигаясь обратно на свое место. Полотенце она кинула на заднее сиденье. – Вот, наверное, твоя мама расстроилась. Она-то, небось, надеялась, у тебя будут крупные красивые кудряшки.

– Ну, могло быть и хуже, – возразил я. – Я вообще мог родиться девочкой.

Беверли непроизвольно провела рукой по собственным волосам, выпрямленным плойкой и расчесанным на прямой пробор. Они черным шелком опускались до плеч.

– Ты даже представить себе не можешь, чего мне это стоило, – сказала она. – И поэтому вот туда вот, – она кивнула на стену дождя снаружи, – ты меня нипочем не выгонишь.

– Ну, ты же вроде бы богиня…

– Ориша, – поправила Беверли. – Мы ориша. Не духи, не гении места – просто ориша.

– А в таком разе вы не можете как-то повлиять на погоду? – спросил я.

– Во-первых, – медленно, раздельно проговорила Беверли, – в погодные дела вмешиваться нельзя. А во-вторых, мы в северной части Лондона, а это владения моих старших сестер.

Я недавно просматривал карту рек Лондона, составленную в семнадцатом веке.

– Ты имеешь в виду Флит и Тайберн?

– Ты, конечно, можешь называть ее Тайберн, – сказала Беверли, – если горишь желанием остаток дня провести в петле. Если встретишься с ней когда-нибудь, помни: называть ее надо леди Тай и только так. А вообще не надо бы тебе с ней встречаться, да и ей с тобой тоже.

– А ты, значит, с ними не ладишь?

– Флит нормальная, – сказала Беверли, – хотя и любит соваться не в свое дело. А Тай просто задирает нос. Она живет в Мэйфэйре, ходит на всякие пафосные вечеринки и знакома со многими «большими людьми».

– Мамина любимица?

– Да – потому что она улаживает наши дела с политиками. Пьет чай на террасе Вестминстерского дворца. А я тут, понимаешь, сижу в машине в компании посыльного Найтингейла.

– Если не ошибаюсь, это ты не захотела ехать домой.

Я увидел, как Лесли паркуется позади нас. Помигав фарами, она вышла из машины. Я поспешно потянулся открыть заднюю дверь. Дождь так хлестнул меня по лицу, что я чуть не захлебнулся. Лесли буквально рухнула на заднее сиденье.

– Нас всех смоет, не иначе, – выдохнула она. Взяла мое мокрое полотенце и принялась вытирать лицо и волосы. – Это кто? – спросила она, кивнув на Беверли.

– Беверли, это констебль Лесли Мэй, – сказал я и обернулся назад. – Лесли, это Беверли Брук, дух реки и победительница Лондонского открытого межрегионального чемпионата по болтовне, который длится уже пять лет. – Беверли двинула меня кулаком в плечо, Лесли ободряюще улыбнулась ей. – Видишь ли, ее мать – Темза.

– Ничего себе, – сказала Лесли, – а кто же отец?

– Сложно сказать, – ответила Беверли. – Мама сказала, она нашла меня, когда я плыла по речке в районе развязки Кингстон Вейл.

– В корзине? – уточнила Лесли.

– Нет, просто плыла.

– Она была создана из ничего мидихлорианами, – сказал я. Обе девушки недоуменно воззрились на меня. – Ладно, проехали.

– Тот, кого ты ждешь, уже здесь? – спросила Лесли.

– Нет, с тех пор как мы здесь, никто не заходил в этот паб.

– А ты знаешь, как он выглядит? – спросила Лесли.

Только тут я понял, что не имею об этом ни малейшего представления. Правильно, я же собирался побеседовать с ним у него дома, а не преследовать.

– У меня есть словесный портрет, – сказал я. Лесли, взглянув на меня с некоторым сочувствием, достала из сумки копию фото с водительского удостоверения доктора Фрамлина, формата А4.

– Чуть больше внимания к деталям, – сказала она Беверли, – и из него получился бы вполне нормальный коп.

Она протянула мне нечто, напоминающее неказистую тяжеловесную помесь «Нокии» и портативной рации, – гарнитуру «Эрвейв». Я сунул ее во внутренний карман пиджака. Штуковина оказалась такой тяжелой, что меня аж перекосило.

– Это он? – спросила вдруг Беверли.

Глянув наружу, мы увидели за завесой дождя пару, идущую со стороны Ковент-Гардена. Лицо мужчины совпадало с изображением на фото, только под левым глазом был синяк, а расцарапанную щеку пересекали две параллельные полоски лейкопластыря. Он держал зонт и вел под руку свою спутницу – невысокую полную даму в ярко-оранжевом плаще-дождевике. Оба улыбались и выглядели вполне счастливыми.

Мы молча наблюдали, как они приближаются к гастропабу и, остановившись на пару секунд закрыть зонтик, входят внутрь.

– Напомни-ка мне, зачем мы здесь? – попросила Лесли.

– Вы уже нашли того курьера? – поинтересовался я.

– Нет, – сказала Лесли. – И не думаю, что мой босс в восторге от того, что твой босс пытается использовать его в качестве мальчика на побегушках.

– Скажи ему: «Добро пожаловать в клуб наших мальчиков на побегушках!» – посоветовал я.

– Сам говори, – фыркнула Лесли.

– А сэндвичи-то с чем? – вклинилась Беверли.

Открыв пакет из «Теско», я развернул обертку. Внутри оказались хрустящие ломтики белого хлеба с жареной говядиной и маринованными огурцами. Все это было приправлено хреном. Вполне себе вкусно, но я, с тех пор как развернул однажды вот такой сверток с ланчем и обнаружил там зажаренные телячьи мозги, приучился относиться к сандвичам Молли с крайней осторожностью. Лесли, которая ест все подряд и почитает заливное из угрей изысканным деликатесом, принялась с аппетитом закусывать, но Беверли никак не решалась.

– Если я съем сандвич, это наложит на меня какие-либо обязательства перед тобой?

– Не переживай, – улыбнулся я. – Если что, у меня тут есть освежитель воздуха.

– Это не шутка, – нахмурилась девушка. – У мамы в доме есть один тип, который в 1997 году явился конфисковать часть мебели. Одна чашечка чая с печеньем – и все, он никогда больше не покидал нашего дома. Я прозвала его Дядюшка Бейлиф. Он у нас служит, чинит всякие вещи, прибирается – и мама никогда, никогда его не отпустит. Вот поэтому, – сказала Беверли, ткнув меня в грудь указательным пальцем, – я и хочу знать, каковы твои намерения относительно этого сэндвича и меня.

– Мои намерения абсолютно честны, – заверил я ее. И вдруг вспомнилось, как близок я был к тому, чтобы отведать чаю с пирожными в гостиной Мамы Темзы.

– Поклянись своей силой, – потребовала Беверли.

– Да нет у меня никакой силы, – сказал я.

– Логично, – заметила она. – Тогда поклянись жизнью матери.

– Вот еще, – возмутился я. – Что ты как ребенок, в самом деле?

– О'кей, – фыркнула Беверли, – тогда я сама куплю себе поесть.

Она выскочила из машины и обиженно зашагала прочь, не потрудившись захлопнуть дверцу. Я отметил, что она сначала дождалась, пока утихнет ливень, и только потом начала истерить.

– Это правда? – спросила Лесли.

– Что ты имеешь в виду?

– Колдовство, еду, обязательства, волшебников – и того Бейлифа? Боже мой, Питер, это же как минимум незаконное лишение свободы!

– Кое-что – правда, – сказал я. – Не знаю, впрочем, что именно. Думаю, быть хорошим магом как раз и означает уметь отличать истину от вымысла.

– Неужели ее мать действительно богиня Темзы?

– Она так считает, и я, когда увидел ее, сначала вполне в это поверил, – сказал я. – Она обладает реальной силой, и в связи с этим я настроен воспринимать ее дочь как дочь богини. Пока не выяснится обратное, по крайней мере.

Лесли перегнулась через спинку переднего сиденья и пристально посмотрела мне в глаза.