Текст книги "Реки Лондона"

Автор книги: Бен Ааронович

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 22 страниц) [доступный отрывок для чтения: 9 страниц]

Потом снизу раздался грохот и несколько глухих ударов.

– Надо встать, констебль, – проговорил Найтингейл.

– Что это было, черт побери? – спросил я. Он поддерживал меня под руку. Я глянул вниз. Коппертаун – или то, что приняло его обличье, – лежал на полу холла. Лицом вниз, к счастью.

– Понятия не имею, – ответил инспектор. – Пожалуйста, постарайтесь не наступать на кровь.

Я спустился со всей возможной поспешностью. Кровь на ступеньках была ярко-алой. Артериальная – наверное, фонтаном била из развороченного лица. Я наклонился и с опаской коснулся его шеи, ища пульс. Пульс отсутствовал.

– Что произошло? – спросил я.

– Питер, – сказал инспектор Найтингейл, – я прошу вас отойти от тела и со всей осторожностью покинуть здание. Мы и так уже слишком сильно смазали улики.

Вот для чего нужны инструктаж, тренинги и бесконечная практика – чтобы тело сделало все само, когда мозг не в состоянии соображать. Любой солдат вам это подтвердит.

Я вышел наружу, на свет.

Где-то вдали уже визжали сирены.

«БЕЗУМИЕ»

Инспектор Найтингейл велел нам с Лесли ждать в саду, а сам вновь скрылся в особняке, чтобы удостовериться, что больше там никого не осталось. Лесли накрыла своей курткой младенца и теперь дрожала от холода. Я принялся было снимать пиджак, чтобы отдать ей, но она воспротивилась:

– Он у тебя весь в крови.

И верно – рукава по самые плечи были заляпаны кровью. На брюках ее оказалось еще больше, на коленях они пропитались насквозь. Я чувствовал, как мокрая ткань липнет к коже.

На губах и щеках Лесли тоже темнела кровь – следствие попыток реанимировать младенца.

– Я знаю, – сказала она, заметив мой взгляд. – У меня и во рту до сих пор вкус крови.

Нас обоих трясло. Я был готов закричать, но понимал, что ради Лесли должен выглядеть сильным. И старался абстрагироваться, но кровавое месиво, оставшееся от лица Брендона Коппертауна, все равно стояло перед глазами.

– Эй, – сказала Лесли, – давай, соберись.

Вид у нее был озабоченный, а когда я вдруг захихикал, она еще больше встревожилась. Но сдержаться я не мог.

– Питер?

– Прости, – проговорил я. – Понимаешь, вот ты стараешься крепиться из-за меня – а я-то из-за тебя! Вот так и справляются с трудностями.

Я взял наконец себя в руки, и Лесли едва заметно улыбнулась.

– Ладно, – сказала она, – если ты не будешь психовать, то и я не буду.

Она ободряюще сжала мою ладонь. Потом отпустила.

– Я не понял: они что, пешком сюда из Хэмпстедского участка идут?

Первой на место прибыла скорая, и врачи минут двадцать тщетно пытались вернуть ребенка к жизни. Врачи скорой всегда первым делом пытаются реанимировать детей, невзирая на то, как сильно портят при этом картину улик. Повлиять на них невозможно, так что остается просто смириться.

Не успели медики приступить к работе, как подъехал полный фургон людей в форме. Они тут же заметались по территории. Сержант, возглавлявший группу, подошел к нам, недоверчиво глядя, – мы были в штатском, к тому же вымазаны в крови. Соответственно, претендовали на то, чтобы оказаться в списке подозреваемых.

– У вас все нормально? – спросил он.

Я не нашелся, что ответить – таким глупым показался вопрос.

Сержант оглянулся на врачей скорой помощи – те все еще пытались оживить младенца.

– Можете сообщить, что здесь произошло? – спросил он.

– Совершено тяжкое преступление, – проговорил появившийся на пороге Найтингейл. – Вы, – обратился он к первому попавшемуся констеблю, – возьмите напарника и встаньте на воротах. Никого не впускать, никого не выпускать.

Констебль вместе с напарником бросились исполнять. Сержант, судя по всему, хотел попросить у Найтингейла удостоверение, но тот не дал ему такой возможности.

– Перекройте улицу на десять ярдов в обе стороны от дома, – распорядился он. – С минуты на минуту здесь будут журналисты, проверьте, хватит ли у вас людей, чтобы сдерживать их.

Сержант не стал отдавать честь – сотрудники столичной полиции этого не делают. Но развернулся он как на плацу, только что каблуками не щелкнул, и тоже отправился исполнять приказ. Взгляд Найтингейла упал на нас – мы все так же стояли и тряслись от холода. Инспектор ободряюще кивнул нам, обернулся к одному из констеблей и принялся коротко, отрывисто давать указания.

Вскоре после этого откуда-то появились пледы, для нас нашлись места в фургоне, в руках словно сами собой оказались чашки с чаем и пара блюдец – по три кусочка сахара на каждом. Мы уселись и принялись молча пить чай в ожидании дальнейших событий.

Инспектор Сивелл добрался до Дауншир-хилл меньше чем через сорок минут. Это означало, что он всю дорогу, от самой Белгравии, ехал через пробки с мигалками. Открыв дверцу фургона, он сурово воззрился на нас.

– У вас все нормально?

Мы одновременно кивнули.

– Сидите тут, черт побери, и никуда не выходите, – распорядился он.

Да куда ж мы денемся-то. Когда начинается расследование крупного дела, это очень захватывает – как будто пересматриваешь «Большого брата», разве что с меньшим количеством сцен секса и насилия. Не гениальная дедукция помогает поймать преступника. Нет, это обычно заслуга какого-нибудь бедолаги, который, например, целую неделю где-нибудь в Хакни искал магазины, где продаются кроссовки определенной марки, а потом просматривал видеозаписи камер каждого из них. А хороший следователь – это тот, чья группа настолько дотошно расследовала дело, что при случае ни один адвокат не найдет, за что зацепиться, чтобы оправдать обвиняемого.

Сивелл был одним из лучших следователей. Поэтому нас первым делом поочередно проводили в палатку, которую криминалисты поставили у ворот дома. Там, сняв с себя все, кроме белья, и распрощавшись со своей одеждой, мы облачились в симпатичные защитные комбинезоны. Глядя, как мой любимый пиджак упаковывают в пакет для вещдоков, я впервые задумался: а возвращают ли улики такого рода их владельцам? И если да, отдают ли перед этим в химчистку? Потом с наших лиц и рук осторожно сняли тампонами образцы крови. И только после этого соизволили выдать влажные салфетки, чтобы мы могли наконец вытереться как следует.

Потом мы снова оказались в фургоне, где нас ждал обед. Он состоял из покупных бутербродов, но, поскольку дело происходило в Хэмпстеде, бутерброды эти были наивысшего качества. К своему удивлению, я жутко проголодался и как раз подумывая насчет добавки, когда к нам снова заявился инспектор Сивелл. Под его весом автомобиль качнулся и слегка накренился. Нас же появление Сивелла заставило рефлекторно вжаться в спинки сидений.

– Ну что, как вы? – поинтересовался он.

Мы дружно заверили его, что все замечательно, мы бодры, веселы и жаждем снова приступить к работе.

– Брехня, – заключил он. – Однако вполне убедительная. Через пару минут мы с вами отправимся в Хэмпстедский участок, где одна милая дама из Скотланд-Ярда по очереди выслушает ваши показания. И поскольку мой главный принцип – абсолютная истина, хочу сразу предупредить: чтобы никакой идиотской сверхъестественной херни. Касается обоих. Я понятно объясняю?

Мы дружно заявили, что да, он очень доходчиво обрисовал свою точку зрения.

– Значит так, черт возьми: нормальная полиция начала расследовать это гребаное дело, нормальная полиция и закончит.

С этими словами он вышел – фургон снова качнулся, тихонько скрипнув.

– Так, я правильно понял: он сейчас имел в виду, что мы должны солгать старшему по званию?

– Угу, – кивнула Лесли.

– Я чисто так, на всякий случай спросил.

Потом мы полдня давали показания, каждый в отдельной комнате. При этом постарались, чтобы наши данные совпадали в общих чертах, однако содержали некие незначительные несоответствия. Все-таки полицейские умеют давать показания лучше всех.

После этого, позаимствовав в общежитии участка кое-какие шмотки, мы переоделись и отправились обратно в Дауншир-хилл. Тяжкое преступление всегда вызывает большой переполох, особенно в таком районе, как Хэмпстед. Журналистов было море – в основном потому, что половина из них могла пешком дойти до места происшествия.

Приехав, мы выпустили из «Хонды» подозрительно тихого Тоби. Потом еще час отмывали заднее сиденье. А затем поехали к себе, в Чаринг-Кросс. С опущенными стеклами. Но ругать Тоби было бы глупо: мы сами были виноваты, что оставили его в машине на целый день. Мы заехали в «Макдональдс» и купили ему «Хеппи Мил», так что пес, надеюсь, простил нас.

Потом мы пошли ко мне и допили «Гролш». Лесли скинула одежду и залезла ко мне в кровать. Я лег рядом и обнял ее. Лесли вздохнула и уютно прижалась ко мне. Будучи очень тактичной, она «не заметила» моей эрекции. Тоби свернулся у нас в ногах – точнее, улегся на них, как на подушку. Вот так мы все втроем и заснули.

Когда я проснулся, Лесли уже ушла, а у меня звонил телефон. Я поднял трубку и услышал голос Найтингейла.

– Вы готовы вернуться к работе? – спросил инспектор.

Я сказал: «Готов».

Вернуться к работе. Снова посетить гриль-бар имени Нэпа Веста, где для нас с начальником заказана ознакомительная программа по осмотру жутких ран Брендона Коппертауна. На месте меня представили Абдулу Хак-Валиду – подвижному, энергичному человеку лет пятидесяти. Говорил он с легким шотландским акцентом.

– Доктор Валид занимается особыми случаями, – сообщил Найтингейл.

– Моя специальность – криптопатология, [7]7
  Криптопатология– изучение скрытых симптомов неизвестного происхождения.


[Закрыть]– сказал доктор Валид.

– Салям, – сказал я.

–  Alsalamalaikum, – отозвался он.

Я очень надеялся, что на этот раз все же будет дистанционная смотровая. Увы, Найтингейл не желал довольствоваться трансляцией вскрытия. Поэтому мы снова надели специальные костюмы, защитные экраны для глаз, респираторы и вошли в операционную. Брендон Коппертаун – или тот, кого мы за него принимали, – обнаженным лежал на столе. Доктор Валид уже вскрыл его грудную клетку, сделав стандартный Y-образный разрез. И даже успел зашить снова, порывшись там предварительно в поисках того, что обычно ищут патологоанатомы. Личность погибшего мы подтвердили, сверившись с биометрическими данными в его паспорте.

– Если рассматривать все, что ниже шеи, – начал доктор Валид, – можно утверждать, что это физически здоровый мужчина лет сорока пяти – пятидесяти. Наш же интерес вызывает его лицо.

Точнее, то, что от него осталось. При помощи зажимов доктор Валид растянул и закрепил оторванные лоскутья кожи, отчего лицо Коппертауна приобрело жутковатое сходство с огромной красно-розовой маргариткой.

– Начнем с черепа.

Взяв в руки указку, доктор Валид подошел и слегка склонился над телом. Найтингейл последовал его примеру, я же предпочел смотреть из-за его плеча.

– Как видите, имеет место обширное повреждение лицевых костей. Верхняя и нижняя челюсть, скуловые кости фактически полностью раздроблены, а зубы, которые обычно при повреждениях остаются относительно целыми, разбиты на мелкие осколки.

– Сильный удар тяжелым предметом? – предположил Найтингейл.

– Да, такова была бы моя основная версия, – сказал доктор Валид, – если бы не это.

Он приподнял пинцетом один из лоскутков колеи – по-моему, со щеки – и оттянул в сторону. Его длины хватило, чтобы прикрыть череп по всей ширине и еще ухо с противоположной стороны.

– Кожа растянута, вопреки своей естественной возможности сохранять определенную форму. Мышечная ткань почти отсутствует, что также свидетельствует об односторонней атрофии. Судя по линиям разрыва, можно утверждать, что что-то заставило его лицо удлиниться в районе между носом и подбородком, растянуло кожу и мышцы, раздробило кости и зафиксировало все в таком положении. Затем фактор, который это все удерживал, исчез, кости и мягкие ткани потеряли опору и, как следствие, лицо фактически распалось на части.

– Думаете, «Диссимуло»? – спросил Найтингейл.

– Да, либо какая-то сходная практика, – проговорил доктор Валид.

Для меня Найтингейл пояснил, что «Диссимуло» – это чары, с помощью которых человек может изменять свою внешность. Он не произносил самого слова «чары», но оно подразумевалось.

– К сожалению, – прокомментировал доктор Валид, – это значительно смещает мышцы и кожу, что может привести к необратимым повреждениям.

– Да, эта техника никогда не была особенно популярной, – сказал Найтингейл.

– Что вполне понятно, – добавил доктор Валид, указывая на то, что осталось от лица Коппертауна.

– Есть какие-либо признаки, что он практиковал «Диссимуло»? – спросил Найтингейл.

Доктор Валид достал закрытый стальной контейнер.

– Я предвидел этот вопрос, – сказал он, – поэтому подготовился заранее.

С этими словами он поднял крышку. В контейнере обнаружился человеческий мозг. Я, конечно, не специалист, но мне показалось, что здоровый мозг не может так выглядеть: сморщенный, весь в оспинах, он как будто долго пролежал на солнце и совсем ссохся.

– Как можно заметить, – проговорил доктор Валид, – имеет место обширная атрофия коры головного мозга. Также есть симптомы внутричерепного кровоизлияния. Если бы нам с инспектором не была известна природа данного случая, это можно было бы считать следствием каких-то дегенеративных изменений.

Он сделал в мозге продольный разрез, чтобы показать нам его изнутри. На срезе мозг напоминал кочан цветной капусты, пораженный каким-то заболеванием.

– Вот так, – сказал доктор, – выглядит мозг, на который воздействовала магия.

– Магия так действует на мозг? – переспросил я. – Тогда неудивительно, что никто больше ею не пользуется.

– Так происходит, если превысить свои возможности, – сказал Найтингейл. – В его доме не обнаружено никаких следов практики. Ни книг, ни какого-либо инвентаря, ни вестигий.

– А возможно ли, чтобы кто-либо украл у него магию? Вынул ее у него из мозга? – спросил я.

– Крайне маловероятно, – ответил Найтингейл. – Похитить чужую магию практически невозможно.

– Разве что в момент смерти, – добавил доктор Валид.

– В таком случае, можно утверждать, что в момент нападения маски на нем не было? – спросил я инспектора.

– Похоже на то, – ответил он.

– Значит, его лицо лопнуло во вторник, – сказал я. – Это объясняет пятна, которые мы видели на записи камеры в автобусе. Затем он летит в Америку, проводит там три дня и возвращается обратно. И все это – с практически разрушенным лицом?

Немного поразмыслив, доктор Валид ответил:

– Да, это вполне вероятно, учитывая характер повреждений и признаки начавшегося восстановления некоторых костей.

– Наверное, ему было адски больно, – сказал я.

– А вот это как раз не обязательно, – возразил Найтингейл. – «Диссимуло» скрывает боль, это одна из главных его опасностей. Маг, практикующий «Диссимуло», может вообще не знать, что наносит себе травмы.

– А до этого его лицо выглядело нормально только благодаря магии? – спросил я.

Доктор Валид посмотрел на Найтингейла.

– Да, – подтвердил тот.

– А что происходит с чарами, когда человек засыпает?

– Должно быть, они разрушаются, – ответил инспектор.

– Но при таких жутких повреждениях лицо просто-напросто распадется на части, если чары перестанут действовать, разве нет? – спросил я. – Тогда получается, он не спал четыре дня?

– Вряд ли такое возможно.

– А могут чары работать по принципу программного обеспечения? – спросил я.

Найтингейл непонимающе поглядел на меня. Доктор Валид решил его выручить:

– То есть как? – спросил он.

– Можно ли заставить чей-либо разум, находящийся в бессознательном состоянии, удерживать чары? – спросил я. – Ведь если это возможно, они будут действовать, пока человек спит.

– Теоретически это выполнимо, но даже если не принимать во внимание вопросы этики, я, например, не смог бы. И думаю, никто из людей-магов не смог бы.

Так, отлично – людей-магов. Доктор Валид и Найтингейл молча смотрели на меня, и я не сразу осознал, что они ждут, когда я приду в себя.

– Помните, я спрашивал о призраках, вампирах и оборотнях, а вы сказали, что я еще толком не начал перечислять сверхъестественных существ? Скажите, это была не шутка?

– К сожалению, нет, – покачал головой Найтингейл. – Извините.

– Черт, – выругался я.

Доктор Валид улыбнулся.

– Вот и я тридцать лет назад так сказал, – проговорил он.

– Соответственно, то, что проделало это с несчастным мистером Коппертауном, возможно, имело нечеловеческую природу?

– Я бы не стал утверждать наверняка, – сказал доктор Валид, – однако вероятность очень большая.

Затем мы с инспектором Найтингейлом сделали то, что делают все нормальные копы, когда у них выдается передышка среди дня, – отправились на поиски ближайшего паба. За углом обнаружилось фешенебельное заведение «Маркиз Квинсбери». Сквозь мутную завесу мелкого дождика оно выглядело довольно замызганным. Найтингейл поставил мне пива. Мы сели в углу зала, под плакатом в викторианском стиле, изображавшим боксерский поединок без перчаток.

– А как вы стали магом? – поинтересовался я.

– Это совсем не похоже на вступление в Департамент уголовного розыска, – покачал головой инспектор.

– Вы меня удивили, – признался я. – А на что это похоже?

– На ученичество, – ответил он. – Это означает преданность делу, мне и Отечеству.

– Должен ли я называть вас сифу? [8]8
  Сифу– признанный мастер, в китайской традиции уважительное обращение к человеку, достигшему высокого мастерства в каком-либо искусстве.


[Закрыть]

Это вызвало у Найтингейла улыбку.

– Нет, – сказал он, – вам следует называть меня мастером.

– Мастером?

– Да, такова традиция.

Я произнес это про себя – получилось «масса», как называли господ негры на плантациях.

– Можно, я лучше буду звать вас инспектором?

– И, соответственно, считать, что я предлагаю вам службу?

Я промолчал и, отхлебнув пива, стал ждать, что он скажет дальше. Он снова улыбнулся и тоже пригубил из своей кружки.

– Как только вы перейдете этот Рубикон, пути назад уже не будет, – сказал он. – И да, можете звать меня инспектором.

– У меня на глазах человек убил свою жену и ребенка, – сказал я. – Если существует разумное объяснение этому поступку, я хочу его знать. Если есть хоть малейшая вероятность, что он не сознавал, что творит, – я должен выяснить, так ли это. Потому что тогда, возможно, мы сможем сделать так, чтобы это не повторилось.

– Не очень хороший повод, чтобы взяться за такую работу, – сказал Найтингейл.

– А разве для подобной работы можно придумать хороший повод? – спросил я. – Я хочу служить, сэр, потому что мне жизненно необходимо все об этом знать.

Найтингейл отсалютовал мне кружкой.

– Уже лучше.

– А теперь что будем делать? – спросил я.

– Ничего, – ответил Найтингейл, – сегодня воскресенье. Но завтра с утра мы отправимся на встречу с комиссаром.

– Я рад, сэр, – сказал я.

– Не торопитесь радоваться, – сказал Найтингейл. – Только он уполномочен принять окончательное решение.

Новый Скотланд-Ярд – стандартное офисное здание, столичная полиция арендует его с 1960 года. С тех пор в кабинетах старшего руководства несколько раз проводился ремонт. Последний раз это было где-то в девяностых. С точки зрения дизайна муниципальных учреждений это самый бездарный период после семидесятых. Наверное, поэтому приемная канцелярии комиссара представляла собой унылое пустоватое помещение со стенами, отделанными фанерой. Мебель была представлена пластиковыми стульями. На стенах висели портреты шести последних комиссаров – несомненно, они должны были вселять в посетителей уверенность и спокойствие. Сэр Роберт Марк (1972–1977) глядел особенно неодобрительно. Сомневался, видимо, что я внесу значительный вклад в общее дело.

– Еще не поздно отказаться от принятого решения, – проговорил Найтингейл.

Да, еще не поздно – но это не значит, что мне не хотелось, чтобы было поздно. Вообще, если констебль попадает в кабинет комиссара, это может означать только две вещи – либо он очень смелый, либо очень глупый. И вот теперь я никак не мог понять, который из двух вариантов мой.

Ждать нам пришлось всего минут десять, а потом секретарша комиссара пригласила нас в кабинет. Он был очень большой и отделан так же безвкусно и уныло, как и остальная часть здания. Разве только по верхнему краю стен были пущены панели из искусственного дерева цветом «под дуб». На одной стене висел портрет королевы, на другой – сэра Чарльза Роуэна, первого комиссара. Я образцово-показательно встал навытяжку и чуть не покачнулся, когда комиссар протянул мне руку.

– Констебль Грант, – проговорил он. – Ваш отец – Ричард Грант, не так ли? У меня есть кое-какие его записи той поры, когда он играл с Табби Хейзом. [9]9
  Табби Хейз (1935–1973) – британский джазовый мультиинструменталист. Играл на саксофонах, флейте, вибрафоне.


[Закрыть]На виниле, разумеется.

Не дожидаясь моего ответа, комиссар пожал руку Найтингейлу и жестом пригласил нас сесть. Это был еще один северянин, чей путь к высокому посту был труден и извилист. В Северной Ирландии он отбыл повинность, обязательную, похоже, для всех будущих комиссаров лондонской полиции. Ибо считается, что борьба с религиозным экстремизмом очень закаляет характер. Комиссар с честью носил свой мундир, а подчиненные допускали, что он, возможно, не полный идиот, – что в их глазах ставило его гораздо выше некоторых предшественников.

– Дело приняло неожиданный оборот, инспектор, – сообщил комиссар. – Кое-кто не считает данный шаг необходимой мерой.

– Комиссар, – осторожно начал Найтингейл, – я уверен, что обстоятельства оправдывают внесение изменений в соглашение.

Когда мне вкратце обрисовали сферу деятельности вашего отдела, я пришел к выводу, что он по большей части занимается остаточными явлениями и что… – комиссар буквально заставил себя произнести это слово, – что «магия» находится в состоянии упадка. Я четко помню, что в Министерстве внутренних дел муссировалось слово «вырождается». «Вытесняется наукой и техникой» – эта фраза также слышалась довольно часто.

– В министерстве никогда по-настоящему не понимали, что наука и магия не исключают друг друга. Основатель нашего направления в свое время сделал достаточно, чтобы это доказать. И я считаю, что сейчас налицо медленное, но неуклонное повышение магической активности.

– Магия возвращается? – спросил комиссар.

– Начиная примерно с середины шестидесятых, – ответил Найтингейл.

– С шестидесятых, – повторил комиссар. – И почему я не удивлен? Черт, как же неудобно получается. Догадываетесь, почему это происходит?

– Нет, сэр, – ответил Найтингейл. – Но ведь нет и единого мнения насчет причины, по которой она однажды угасла.

– Я помню, что говорили по этому поводу в Эттерсбурге, – проговорил комиссар.

На миг лицо Найтингейла исказила самая настоящая мука.

– Эттерсбург, несомненно, сильно повлиял на этот процесс.

Комиссар надул щеки и шумно выдохнул.

– Убийства в Ковент-Гардене и Хэмпстеде связаны между собой? – спросил он.

– Да, сэр.

– И вы считаете, ситуация может измениться к худшему?

– Так точно, сэр.

– Настолько, что это оправдывает нарушение соглашения?

– Подготовка ученика занимает десять лет, сэр, – проговорил Найтингейл. – Будет лучше, если я оставлю вместо себя кого-то, на случай если со мной что-то произойдет.

Комиссар невесело усмехнулся.

– А он знает, на что подписывается?

– А кто знает, когда идет работать в полицию?

– Ну хорошо, – сказал комиссар. – Встань, сынок.

Мы встали. Найтингейл велел мне поднять руку и зачитал слова:

– Клянись же, Питер Грант из Кентиш-тауна, хранить преданность нашей королеве и всем ее наследникам. Клянись служить верой и правдой своему мастеру, пока длится твое ученичество. Клянись оказывать послушание всем старшим и носить форму, принятую в сообществе. Во имя сохранения тайны упомянутого сообщества клянись не разглашать никакой информации людям, не состоящим в нем. Исполняй же все обеты с честью и достоинством и храни их в тайне. И да поможет тебе в этом Господь, королева и сила, которая движет Вселенной.

Я произнес клятву, чуть не запнувшись на слове «форма».

– Да поможет тебе Господь, – проговорил комиссар.

Найтингейл сообщил, что я как его ученик должен жить в его столичной резиденции на Рассел-сквер. Адрес он назвал, а потом подбросил меня до Чаринг-Кросс.

Лесли помогала мне собирать вещи.

– Ты же сейчас должна быть в Белгравии, разве нет? – спросил я. – Как же твоя срочная работа в отделе убийств?

– Меня попросили взять выходной, – ответила Лесли. – Посочувствовали, потом велели не общаться с прессой, потом вообще отпустили.

Это как раз было вполне понятно. Убийство семьи кого-то богатого и знаменитого – наверняка голубая мечта редактора любой газеты. Собрав все самые жуткие подробности, газетчики на этом не остановятся. Вопросам не будет конца: что трагическая гибель семейства Коппертаунов может поведать о состоянии нашего общества, да как эта трагедия связана с современной культурой/гуманизмом/уровнем политкорректности/ситуацией в Палестине – ненужное вычеркнуть. Тот факт, что на такое опасное задание отправилась хорошенькая блондинка-констебль – совсем одна, заметьте, – может сделать эту историю еще интереснее. Вопросов будет море, а ответы – вещь второстепенная.

– А кто едет в Лос-Анджелес? – спросил я. – Кого-то наверняка пошлют, чтобы проследить схему перемещений Брэндона Коппертауна в Штатах.

– Какие-то два сержанта, я их не знаю, – ответила Лесли. – Я всего-то пару дней проработала, а потом ты втравил меня в это дело.

– Ничего, Сивелл тебя любит, – сказал я. – И не станет ни в чем обвинять.

– Все равно за тобой должок, – проговорила она, быстрыми энергичными движениями сворачивая мое полотенце в компактный валик.

– И чего же ты хочешь?

Лесли спросила, могу ли я отпроситься на вечер. Я сказал, что попробую.

– Я не хочу торчать здесь, – заявила она, – хочу пойти куда-нибудь.

– Куда именно? – спросил я, глядя, как она разворачивает полотенце и складывает снова – на этот раз треугольником.

– Куда угодно, только не в паб, – ответила Лесли, протягивая мне полотенце. Я кое-как упихал его в рюкзак – правда, пришлось развернуть.

– Может, в кино? – предложил я.

– Неплохая мысль. Но только на комедию.

Рассел-сквер находится в километре от Ковент-Гардена, по другую сторону от Британского музея. По словам Найтингейла, в начале прошлого века это место было культурным центром, оплотом литературы и философии. У меня же оно ассоциируется исключительно с фильмом ужасов про каннибалов, живущих в метро.

Мне надо было на южную сторону площади. Там сохранился ряд старых георгианских особняков, каждый высотой в пять этажей, считая мансарды. За красивыми коваными оградами виднелись крутые ступеньки, ведущие в цокольные этажи. Я нашел нужный дом. Лестница, поднимающаяся к двойным дверям красного дерева с латунными ручками, была значительно выше, чем у соседних домов. Над притолокой были вырезаны слова: SCIENTIA POTESTAS EST. [10]10
  Знание – сила (лат.).


[Закрыть]

Снятие Протестов? Или, может, Специи для Теста? Или Селекция Патиссонов? Неужели я ненароком попал в подпольную контору, занимающуюся незаконными генетическими экспериментами над растениями?

Сгрузив рюкзак и оба чемодана на площадку перед дверью, я нажал на кнопку звонка. Однако звука не последовало – очевидно, его заглушили толстые двери. Через миг они распахнулись, словно сами собой. Может, причиной был уличный шум, но я не услышал ни щелчка, ни какого-либо другого звука. Тоби, заскулив, прижался к моим ногам.

– Это совсем не страшно, – проговорил я. – Ни капельки.

С этими словами я перешагнул порог, таща за собой чемоданы.

За дверью обнаружился вестибюль с полом из мозаичной плитки в романском стиле. В вестибюле была кабина со стенами из стекла и дерева. Она ничем не напоминала билетную кассу, но при виде нее как-то сразу становилось понятно, что есть прихожая и есть остальная часть дома. И, если хочешь попасть в этот дом, надо сперва получить разрешение. В любом случае это место уж точно не могло быть личным особняком Найтингейла. Дальше, за кабиной, между двух неоклассических колонн стояла мраморная статуя человека в университетской мантии и панталонах. В одной руке он держал некий увесистый том, в другой – секстант. На его квадратном лице была запечатлена неукротимая жажда знаний. Я понял, кто это, еще до того, как прочел табличку, гласившую:

 
Природа жизни и ее закон сокрыты были во мгле,
Но Бог сказал: «Да будет Ньютон», – и свет настал на земле.
 

Возле статуи меня ждал Найтингейл.

– Добро пожаловать в «Безумие» – официальную штаб-квартиру английской магии начиная с 1775 года, – сказал он.

– А Исаак Ньютон – ваш святой-покровитель?

Найтингейл усмехнулся.

– Он основатель нашего сообщества, и он же первый систематизировал практическую магию.

– А мне в школе говорили, что это человек, который создал современную науку.

– Он сделал и то и другое, – сказал Найтингейл. – Такова природа истинного гения.

Открыв дверь, он провел меня в прямоугольный атриум, занимавший центральную часть здания. Над моей головой в два ряда располагались балконы, а вместо крыши был огромный стеклянно-металлический купол в викторианском стиле. Когти Тоби зацокали по полированному мраморному полу кремового цвета. Царила полная тишина, и, несмотря на идеальную чистоту и порядок, я четко ощущал здесь некое запустение.

– Там большая столовая – мы ею больше не пользуемся, – комната для отдыха и курительная. Их мы тоже уже не используем, – говорил Найтингейл, указывая на ряд дверей в стене атриума. – А там – он показал на двери с другой стороны – находятся общая библиотека и лекторий. Внизу кухни, кладовые и винный погреб. Черная лестница – там, впереди. За задней дверью – каретный сарай и конюшни.

– А сколько человек здесь живет? – спросил я.

– Только мы. И еще Молли.

Тоби внезапно припал к полу у моих ног и зарычал – громко, угрожающе, как настоящий охотник за крысами. Глянув вперед, я увидел, что к нам, словно скользя над зеркально гладким мрамором, приближается женщина. Тоненькая, стройная, она была одета как горничная времен короля Эдуарда – в белую блузку и длинную черную юбку, поверх которой был повязан крахмальный передник. Но лицо ее – узкое, худое, с черными миндалевидными глазами – почему-то диссонировало с костюмом. Длинные распущенные волосы черным водопадом ниспадали из-под чепца до самой талии. Едва завидев эту женщину, я тут же ощутил, как по коже побежали мурашки, и не только оттого, что пересмотрел в свое время японских ужастиков.

– Это Молли, – проговорил Найтингейл. – Она здесь присматривает.

– За чем присматривает?

– За всем, что требует присмотра, – объяснил Найтингейл.

Опустив глаза, Молли неловко, едва заметно присела – видимо, это был реверанс. Тоби снова заворчал, и Молли вдруг огрызнулась в ответ, вздернув верхнюю губу и обнажив неприятно острые зубы.

– Молли, – строго проговорил Найтингейл.

Скромно прикрыв рот ладонью, Молли развернулась и заскользила прочь, в ту же сторону, откуда явилась. Глядя ей вслед, Тоби коротко рыкнул, хотя обмануть этим он мог только себя самого.

– А она… – начал было я.

– Незаменима, – безапелляционно заявил Найтингейл.

Перед тем как подняться наверх, мы подошли к нише в северной стене. Там, на постаменте, словно статуя домашнего бога, стоял закрытый музейный стеллаж. Внутри лежала книга в кожаном переплете, раскрытая на титульной странице. Слегка наклонившись, я прочел: «Philosophiae Naturalis Principia. Artes Magicis, Authore: I.S. Newton».