Текст книги "В Древнем Киеве"

Автор книги: Бэла Прилежаева-Барская

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 8 страниц)

НА ГОРÉ

Жданко бежал рядом с Онцифором, опасаясь, чтобы ему не отстать от своего мастера, чтоб не потерять его из виду. Иногда мелькала мысль о Глебке, сожаление о том, что нет вместе с ним его друга.

Кто-то сунул в руку Ждана светец с зажатой между двумя железными стерженьками горящей лучиной. От быстрого бега огонь то разгорался, то затухал при сильном порыве ветра.

Теперь все внимание Ждана сосредоточивалось на том, чтобы не дать потухнуть лучине, чтоб дорога перед Онцифором была ярко освещена. Ждан не прислушивался к тому, что говорилось в бежавшей наверх толпе. До слуха долетали только отдельные слова: имена Коснячка, Изяслава, упоминался и князь Всеслав, заключенный в поруб.

Онцифор иногда останавливался, тяжело переводя дыхание и поджидая отстававших. Не все, как Онцифор, бежали по дороге, иные просто карабкались на гору. Песок со щебнем осыпался под ногами, ноги скользили, а руками люди цеплялись за камни, за кустарники, просто за землю, но все лезли и лезли вперед.

Чей-то терем на самой верхушке горы был ярко освещен.

– То княжеский дворец, – сказал Онцифор. – Пирует небось, со своими мужами, не чует, что незваные гости собрались к нему…

– А может быть, и чует и готовится к встрече, – сказал из темноты чей-то голос. – Думаешь, не было на вече соглядатаев?

– Братья! – покрывая шум и гомон толпы, закричал Онцифор. – Прежде всего спрашивать с Коснячка! К Коснячку на двор! К Коснячку!

– К Коснячку! – повторили люди, что были около Онцифора; отзывались и те, что только еще поднимались на гору.

Уже стояла громадная толпа у дубовых ворот Коснячковых хором, но не было видно огня ни во дворе, ни в доме. Тихо было и темно. Палками и кулаками стучали в ворота. Испуганный голос спросил:

– Что надобно?

– Коснячок надобен! Пусть сейчас же выходит к нам! – кричали Онцифор и стоявшие вблизи него киевские горожане.

– Нету Коснячка! Ушел! – ответил тот же голос из-за ворот.

– Куда ушел? Зачем? Не ведал разве, что ответ ему надо держать?

Онцифор ударил рогатиной в ворота, а кто-то, стоявший рядом с ним, выхватил топор и со всего размаху врезался в воротный столб.

– Не круши добро боярское! Сейчас отопру!

Чьи-то ноги затопали по двору. Через короткое время загремел засов и ворота распахнулись. В воротах стоял перепуганный и бледный, как полотно, старый человек с лысым черепом и длинной, остроконечной, совсем седой бородой:

– Да я вам честью говорю, – скрылся Коснячок со всеми своими близкими, скрылся. Я один остался в дому – стар я, слаб, ни на что не годен.

– Куда скрылся?

– Не ведаю.

Рядом с Онцифором вырос Жданкин знакомец – мастер по бронзе. Теперь он обратился к толпе:

– Идем, братья, к порубу – освободим тех, кого несправедливо заключил Изяслав.

– К порубу! К порубу! – закричала толпа.

– Вы идите, братья, куда лежит ваш путь, а мой – к княжескому терему! Кто со мной идет?!

И толпа разделилась надвое: одна часть, во главе с Онцифором, направилась к ярко освещенному терему, другая – к порубу.

Хоть и празднично выглядел издали княжеский дворец с широко раскрытыми окнами, откуда лились яркие полосы света, однако не для праздничного пира собрались в гриднице князь Изяслав с братом своим Святославом, с дружинниками и со знатными мужами. Тревожно было в княжеских хоромах. Дошли сюда слухи о бурном вече на большом торговище. Знали уже здесь, что огромная толпа горожан стучит в ворота Коснячка, что ищут тысяцкого киевляне, что, не найдя его, побежали к порубу освобождать заключенных. Все то было ведомо князю, но он считал, что не посмеют смерды и простая чадь – городские люди – пойти против его воли. Княжеские мужи и дружинники не были, однако, спокойны.

Не один раз подходили они к князю и повторяли, что направились горожане к порубу, а в порубе сидит Всеслав…

Князь не хотел слушать слов своих дружинников, он подошел к раскрытому окну.

– Что нужно, людие? – спросил он толпу.

^{Князь слушает Онцифора.}

Тогда вышел вперед Онцифор. Глаза великого князя и простого киевского мастера встретились, и князь опустил свои глаза.

Онцифор заговорил.

– Княже! Я пришел с Альты! Все видел своими очами; слыхал своими ушами стоны и вопли тех, кого избивали и калечили проклятые половцы. Наше войско разбито! Стыд! Позор!

В толпе, окружавшей Онцифора, раздался глухой одобрительный рокот. Князь стоял молча, не поднимая глаз.

Онцифор продолжал:

– Не для того говорю тебе укоризненные слова, чтоб вызвать твой гнев! Нет, княже! Не хочу больше поминать о том, что было на Альте! Ты сам это знаешь. Но Альтой не окончилась половецкая гроза! Известно ли тебе, что половцы продолжают бесчинствовать, что русскому человеку невозможно дышать на своей родной земле? Не можно того терпеть, княже?

Жданко рядом с Петрилой стояли около Онцифора. Жданко чувствовал, как замирает его сердце от боли, от гнева и от гордости за своего мастера.

– Княже, – продолжал между тем Онцифор.. – Мы хотим, мы еще будем биться с ними, только выдай нам оружие, дай нам коней!

^{– Мы еще будем биться с ними!}

Теперь глухой рокот прошел по княжеской гриднице. Жданко разобрал, что говорили в гриднице:

– Дай им оружие – сами тогда не уцелеем. Это будет похуже половцев!

В это время в гридницу вошел молодой дружинник в богатом одеянии. Лицо его показалось знакомым и Онцифору, и Ждану, и другим киевским людям, окружавшим Онцифора. Жданко вспомнил – это был тот самый человек, который на вече вступился за Коснячка и за Изяслава.

– Что тебе, Туки? – спросил князь и отошел от окна. Туки – так звали брата приближенного к князю боярина Чудина. Туки сказал громко князю:

– Люди взвыли, – а тихо он прибавил: – Пошли сказать, чтоб покрепче стерегли Всеслава…

В толпе, за окном, нарастал глухой рокот, все громче, все явственнее.

– Коснячок убежал, а князь нам ничего не отвечает. Князь боится дать нам оружие. Не лучше ли нам, братья, добыть другого князя!

Этот ропот достиг ушей княжеских дружинников, и все упорнее и настойчивее они советовали ему убить Всеслава.

– Пошли к нему своих мужей – верных тебе дружинников, пусть подзовут его к окошку, мы проткнем его мечом, и ты избавишься от страшной опасности. Не будет в живых твоего соперника, твоего врага!

Чего боялись княжеские дружинники, то и случилось! В тот час, когда Изяслав стоял в нерешительности посреди своей гридницы, люди киевские ворвались в поруб, освобождая заключенных.

^{Народ ворвался в тюрьму.}

Они сломали двери и в той темнице, где сидел Всеслав с двумя своими сынами.

В толпе говорили:

– Вот тот князь, который нам нужен! Он прогонит половцев с русской земли! Вот наш настоящий князь!

Ночь кончалась, звезды погасли, занималась заря. Изяслав не дождался того часа, когда киевляне, подхватив под руки нового князя, освобожденного ими, пошли на княжеский двор. До рассвета он с братом своим Святославом ускакали прочь из Киева.

ЗА РУСЬ!

Святослав ускакал в свой родной Чернигов, а Изяслав бежал к полякам.

Польский король радостно встретил киевского князя, который приходился ему родственником.

Пышные пиры, игрища, ловы звериные – все было к услугам дорогого гостя. Но Изяслав не стремился к празднествам, он не желал увеселений. Им владела одна только дума: вернуть престол; только одну мечту лелеял в душе князь: разделаться с недругами – отомстить Всеславу и «простой чади» – народу киевскому.

Король был тому рад. Вмешаться в русские дела, а там, гляди, и ухватить город какой-нибудь – увеличить польскую землю за счет Руси! Было то прибыльно, сулило выгоды польскому королю, а потому с охотой согласился он на просьбу Изяслава снарядить войско и послать его на великий Киев, на стольный город Руси.

Вырвать Киев из рук Всеслава – вот единственная мысль, которая владела Изяславом; а о том, что пострадает город великий, что погибнут русские люди, что многие останутся без крова, что беды, горести несет с собой война, – о том он не думал.

Всеслав, посаженный народом на киевский престол, знал о планах Изяслава, знал, что неминуемо под стенами Киева появятся польские войска, и он готовился к тому, чтоб дать отпор полякам и Изяславу.

Всеслав позабыл, для чего киевляне освобождали его из поруба, для чего поставили на киевское княжение, – о половцах князь и не помышлял.

Каждый из князей, что боролись за киевский стол, думал только о своих личных выгодах.

А между тем половцы, пользуясь бездеятельностью князей, бесчинствовали, врывались в селения, грабили смердов, разоряли их пашни.

По-прежнему к Онцифору и Ждану приходили знакомцы потолковать о делах киевских. Дела были невеселые. Онцифор грустно качал головой и говорил:

– Что это деется на Руси! – и укоризненно глядел на мастера по бронзе. – Вот каков твой любимый князь Всеслав! Половцев не унимает, из-за него Изяслав с поляками идет на Киев! Не вижу проку от него!

– Погоди, отобьет Всеслав поляков от Киева, – тогда примется за половцев!

– Не делом занимаются наши князья! – вставлял свое слово Миронег. – Спорят все между собой, города отнимают друг от друга, только о себе думают, а не о народе русском. Ждут почестей себе, а не видят того, что главная почесть для них – это охранять нашу землю от нечисти, отгонять врагов Руси!

Уже семь месяцев сидел Всеслав на киевском престоле, когда стало известно, что Изяслав с польским королем и его войском приближается к Киеву.

Всеслав не стал ждать неприятеля в городских стенах, он вышел ему навстречу, дошел до Белгорода.

Войско Всеслава расположилось на ночлег. Темная ночь нависла над Белгородом. Небо покрылось тучами. Кое-где погромыхивало и огненные стрелы молний прорезывали непроглядную тьму.

Рано утром затрубили трубы, раздался боевой клич. Воины вскочили с земли, и все узнали страшную весть: князя Всеслава не было с войском.

– Бросил нас!

– Сбежал!

– В Полоцк свой сбежал!

Никто не видал, как скрылся князь Всеслав.

Одни говорили:

– Обернулся серым волком!

Другие передавали:

– Исчез, растаял в синей ночной мгле!

И еще говорили воины промеж себя:

– Убоялся наш князь польской силы! Не верит нам!

– Но как же войску остаться без предводителя?!

– Обратно домой!

– В Киев!

– Созвать вече!

– Обсудить!

^{Сбор воинов.}

А на вече вооруженные киевляне, воины, вернувшиеся из Белгорода, повторяли:

– Худо мы сделали, что прогнали своего князя! Худо! Что будет с Киевом, с нами?!

И все бросались к Онцифору, помнили, как он был решителен и смел тогда, когда потребовал ответа за поражение на Альте от Коснячка, от Изяслава.

– Что делать, Онцифор? Что делать, брат?! – говорили ему воины, спрашивали у него, ждали ответа.

И Онцифор снова и снова поднимался на помост, откуда говорили речи киевские горожане.

– Плохо наше дело, братья! Но не гоже падать духом, унывать не приходится – будем действовать!

Вече шумело. Звук била раздавался на вечевой площади, далеко разносился по всему Подолу. Киевские люди рядили, судили, как избыть беду: еще не успели прогнать половцев с русской земли, а новый враг – ляхи – приближается к стенам стольного города. С ляхами – сам Изяслав – бывший великий князь киевский! В такой трудный час киевляне остались без предводителя, искусного в ратном деле.

С самого раннего утра и до поздней ночи толковали люди, не уходили с вечевой площади. Наконец приняли решение: выбрать послов и отправить их к братьям великого князя. Пусть Всеволод переяславский и Святослав черниговский образумят Изяслава, чтоб пощадил он город отца своего.

В эти дни Ждан бродил, как потерянный. Не было с ним его дружка закадычного, с кем он привык делиться всеми своими думками, надеждами, сомнениями.

Ждан свято выполнил Глебкин завет – довез до Киева его приемного отца, а теперь ежедневно навещает старика, узнает, нет ли каких-либо вестей от Глебушки.

Но нет вестей от его дружка!

Каждый раз, когда Жданкина голова просовывается в дверь Миронегова дома, Олюшка вскакивает с места, бросается навстречу Ждану, вопросительно глядит в Жданкины глаза, не узнал ли он чего о Глебе. А Миронег не поднимает глаз от своих костерезных инструментов.

Сегодня Ждан тихо, бочком вошел в Миронегову хату, уселся на скамейку против костереза. Тот поднял глаза. Ждан сокрушенно глядел на постаревшее лицо Глебкиного приемного отца: сеть мелких морщин бороздила теперь его щеки и взгляд добродушных и ласковых глаз померк, затуманился. Перед Жданом сидел утомленный старик, а не тот Миронег, каким он знал его до поражения на Альте.

^{Воины возвращаются в Киев.}

Полученная рана, горести и беды оставили глубокий след на Глебкином приемном отце.

Ждан стал рассказывать, что было на вече, как киевляне сговорились послать послов в Переяславль и в Чернигов.

– И я увязался ехать с послами в Чернигов… буду искать Глебушка…

Олюшка при этих словах так и впилась глазами в Жданкино лицо.

– И полно, – сказал, вздохнув, Миронег, – поздно теперь отыскивать Глебкин след – не в речке же Снов, где потонули наши воины!

Кто-то стукнул в дверь. В хату вошли Онцифор с Петрилой.

– Ишь, что надумал мой Ждан! – начал было Петрило, – мало навоевался с половцами, еще хочет…

– И ты дал благословение? – спросил Миронег, откидывая упавшие на глаза волосы.

Тут вмешался Онцифор:

– Как же не дать?! Жданко хочет найти Глеба.

Миронег вздохнул:

– Найдет ли?

– Найдет, – уверенно сказал Онцифор.

– А как это случилось, что послы берут с собой Ждана? – спросил неожиданно повеселевший Миронег.

– Да как же не взять? – ответил Онцифор. – Ведь я – посол. Я и беру с собой своего унота.

Петрило молчал. Неизвестно было, с охотой ли он отпускает сына, или в душе его происходит борьба.

А Онцифор рассказывал дальше: «Святослав успокаивает, велит сказать брату своему, нашему киевскому князю Изяславу: ежели пойдешь с ляхами, то пойдем против тебя ратью – не дадим губить город отца нашего, стольный наш Киев; а если идешь к нам с миром, бери с собой малую дружину. Иди спокойно, супротивников нет у тебя теперь!»

Онцифор продолжал с воодушевлением, он говорил так, как будто его слушала толпа на киевской площади, а не два старика: Миронег да Петрило. Он говорил: «Опомнились русские люди, готовятся дать отпор проклятым. Святослав собирает войско, кликнул клич по Черниговской земле, чтобы шли на бой все, кому дорога родина и честь Руси…» И собираются со всех концов Черниговщины, со всех концов русской земли. Надо, чтобы воины собирались и с Переяславщины и с Киевщины… со всех концов русской земли.

Ладно ты сделал, Петрило, что благословил Ждана на поход. Пусть киевлянин он, не черниговец, но все одно: и переяславцы и черниговцы – все мы одно – Русь. Одно слово: «русские люди».

В это мгновение отворилась дверь – в комнату вошел Офрем. Он постоял тихонько, послушал, о чем говорят, а когда Онцифор замолк, Офрем заговорил: «Слушаю я тебя, слушаю, праведно говоришь… Вот я – новгородец – нет в наших краях половцев, а знаем мы, что обижают они Русь, знаем, что злейшие они наши враги…» И тут вспомнил Глебку. «И до чего хорош был малый! – ласковый, приветливый, до всего доходчивый, смекалистый!»

^{Миронег благословляет Глеба перед походом.}

От этих похвал его приемному сыну еще пуще разгорелась у Миронега тоска по Глебу.

До позднего часа засиделись гости у Миронега, а потом вдруг заторопились. Онцифор со Жданом должны были наутро, ранним-рано отправиться на главную киевскую площадь, чтоб оттуда отправиться вместе с остальными послами в город Чернигов, а Петрило собрался наутро в родное сельцо под Василев.

Офрем вернулся к любимому занятию – списыванию книг, а Миронег остался дома один вместе с приемной дочкой Олюшкой.

Совсем тихо стало в дому у Миронега. Молчаливый сидел он за своим рабочим столом, где были разложены ножики, пилочки, двузубцы и валялись незаконченные чесала с хитрой резьбой, ларцы и рукояти мечей.

Миронег работал уж не так быстро и не с той охотой, как то бывало раньше. Ныло раненое плечо, и грусть по Глебке не давала покоя сердцу. Все думал об одном: осиротили его половцы проклятые, второго сына отняли.

Сидел Миронег у своего стола, отставив пилочки и ножики, глядя молча в одну точку.

Рыжий котенок, Глебкин любимец, вскарабкался к нему на колени, потерся об его рубашку, промурлыкал свою однообразную песенку.

– Олюшка, – кликнул Миронег Глебкину сестренку. – Накорми Рыжика!

Олюшка, глядя на Рыжика, начала причитать:

– Бедный братец мой, Глебушко! Кто-то накормит, напоит тебя, сиротинушку!

– Полно, доченька! – прервал ее Миронег и прибавил строго: – Не плачь! Все будет ладно!

Когда Онцифор со Жданом прибыли в столицу Черниговского княжества – город Чернигов, они увидели, что весь народ ходит по улицам, как в дни больших праздников, радостный, ликующий. Люди собираются в кучки, толкуют, что не можно терпеть больше половцев в русской земле, должно всех перебить, прогнать, чтобы и впредь не повадно было проклятым вторгаться в наши села и города.

Киевские послы остались довольны приемом Святослава – черниговского князя. Онцифор рассказывал Ждану, что князь сказал: «Не дадим в обиду стольный наш город, великий Киев. Брату Изяславу послано сказать: ежели не бросишь ляхов, – мы сами на тебя ратью пойдем; бросай ляхов, иди в Киев, в святой город отца нашего, иди с малой дружиной, тогда миром покончим, а всю силу свою бросим на злейших недругов наших – на половцев».

Собирались воины на улицах Чернигова, строились в ряды. Ждан держался около Онцифора и вдруг оторвался от него.

«Жданко? – позвал было Онцифор. – Жданко!» Не на шутку обеспокоился мастер. Глядит – и уже бегут к нему навстречу два молодца: Ждан с дружком своим Глебом.

Онцифор спросил:

– Куда же ты делся с Альты! Мы все, кто жив остался, в Киев вернулись. Ждан отца твоего Миронега чуть ли не на плечах нес до самого дома и передал сестре твоей Олюньке, чтоб выхаживала его.

Глебко с сияющим лицом повернулся к Ждану.

– На то, Онцифор, мы и друзья с ним навечные! А я не мог уйти с вами. Помните, как на меня навалился пузатый половчин? Не мог я тогда отбиться, а потом изловчился, схватил я половчина и повез до Чернигова, своими руками изловил. Об отце не беспокоился, знал, что он со Жданком… что не пропадет отец мой…

Вот сейчас еще раз пойдем на половцев, а там, бог даст, и в Киев вернемся все вместе.

Миронег не ошибся; с уходом Ждана он твердо верил в возвращение сына, в счастливый конец похода черниговцев, и он не очень удивился, когда однажды ранним утром, едва начало светать, кто-то стукнул в его оконце.

Олюшка спрыгнула с лавки, подбежала к оконцу, всплеснула руками и закричала:

– Глебушко! Братец родименький!

Услыхав такие слова, Миронег поднялся с лавки и заторопился по ступенькам наверх к двери.

– Глебушко! Сыночек! – только всего и мог выговорить Миронег, и крупные слезы, слезы радости текли по его щекам.

– Сказывай! Все сказывай! – тормошила Олюшка брата.

– Да сперва дай ты ему отдохнуть с дороги, попотчуй, дай помыться! – останавливал Олюшку Миронег.

Но Глебу было не до мытья, не до отдыха, не до еды.

– Победа, батя, победа! – говорил он прерывисто, задыхаясь от переполнявших его чувств. – Победа! Немного было нас, русских воинов, едва ли три тысячи набралось у черниговского князя, а половцев, почитай, тысяч двенадцать. Тьма ворогов, а все же мы их одолели! Святослав все время был впереди воинов, – продолжал Глебко. – Скакал впереди всех. Когда бой начался, князь воскликнул: «Нам некуда деться! Ляжем костьми за землю русскую! Ляжем все до единого!»

– Сказывай дальше! Сказывай все! – Теперь Миронег торопил Глеба. – По порядку сказывай!

Глебко засмеялся:

– Говорю я тебе, – всех половцев, какие были на поле битвы, всех перебили мы, русские, хоть их было в четыре раза больше, чем наших. А тех, которые уцелели в бою, столкнули в речку Снов, всех потопили, проклятых! Ни один половчин не спасся! Отомстили за Альту!

– А где же дружок твой Ждан? Неужто все еще в Чернигове?

– Ан нет, не в Чернигове, а в стольном городе Киеве…

В открывшуюся от сильного толчка дверь спускался Жданко, а с ним вместе и Онцифор.

– Вот, гляди! – сказал Онцифор, указывая на Ждана. – Вспоминаешь, что я тебе сказывал? Не хочу, говорил, никакого другого унота – дождусь, говорил, Ждана! И дождался! Вместе работали, вместе воевали, а теперь отвоевались и снова за работу! Но сперва отпразднуем!

– Олюшка! Собирай на стол! Тащи все, что есть в дому.

– Да и у нас кое-что припасено!

Онцифор показал глазами на плетеную корзину, что нес Жданко.

– А где же други наши верные? – И, обращаясь к Миронегу, Онцифор сказал: – Зови Тудора, Офрема с его Мичькой, – и станем пировать.

Олюшка не заставила вторично просить себя и помчалась во весь дух в Гордятин двор за Тудором и к новгородцу Офрему.

Почувствовав себя хозяйкой, Олюшка раскраснелась, захлопоталась, вытащила из большого ларца скатерть, вытканную в елочку (работа покойной жены Миронеговой), разостлала ее на столе, стоявшем против костерезного станка, и поставила всю посуду, какая была в доме.

– Сядем, други, за стол! – предложил Миронег. – Ранним утречком начнем почестный пир – наступил светлый день победы! Достань-ка что припрятали для праздника, – приказал он Олюшке.

Та мигом исполнила приказание отца – побежала в кладовую, принесла глиняный кувшин и поставила его на стол.

Миронег стал разливать по чаркам пахучую золотистую влагу.

Он первый поднял свою чарку и сказал:

– Выпьем за храбров наших Ждана и Глеба!

Оба молодца поднялись, низко поклонились своим старшим и одним махом опустошили чарки. Сладкий, крепкий напиток обжег горло, влил смелость в сердца юношей.

Глебко просил позволения сказать и ему слово.

– За мастеров и учителей наших, за всех людей киевских, за стольный город наш Киев!

Теперь пришла и Жданкина очередь. Он взглянул на Тудора, отцова друга, вспомнил родного своего отца – Петрило, и горло сжалось болью «Неужто они оба останутся холопами у проклятого Гордяты?! Нынче радость великая на Руси – недругов прогнали русские люди! А у Петрилы с Тудором все по-прежнему!» Еще раз оглядел Ждан праздничный стол и увидел, что друзья ждут его слова. Тогда он поднял чару и сказал:

– Первее всего и главнее всего – поднимем наши чары за Русь! За то, чтобы она век была сильна и мощна и чтоб всегда давала отпор недругам своим! Чтоб ни один ворог не осмелился ступить на землю нашу!

А сам думал: «Неужто и вправду наши родимые останутся навек холопами! Нет, не бывать тому! Придет правда, придет счастье, полное счастье на Руси!»

Друзья не знали думы Ждана, но все поддержали его и дружно возгласили разом:

– За Русь! За Русь!