Текст книги "В Древнем Киеве"

Автор книги: Бэла Прилежаева-Барская

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 8 страниц)

ГОНЧАРЫ

Не один раз после веселой воскресной прогулки пробирался Ждан в дивный княжеский сад, где он был с Глебком.

Он думал все о своей судьбе, будущем. В село возвращаться нельзя – так говорит отец, да и не хочется Жданку возвращаться к прежней жизни, к той работе, к которой приучен он с малолетства. Одно желанье им владеет теперь: только б остаться в Киеве, только бы не уезжать! Жалко матери, ну да и она, прощаясь с ним, говорила: «Останься в Киеве! Радости у нас мало здесь! Становись мастером-искусником! Мы к тебе ужо приедем и будем снова все вместе!»

А как мастерство изучить! Да мало ли в Киеве искусников! Сам Тудор – большой искусник, с радостью взял бы он Ждана к себе и выучил его всему тому, что сам знает, но для чего Жданку связывать свою судьбу с несвободным человеком, с боярским холопом?

И не заметишь, как завязнешь в лапах боярских, точно муха в паутине.

И о Тудоре вспомнил, как попал он в кабалу к Гордяте.

Боярин проведал об его искусстве, позвал к себе в хоромы, дал ему малую золотинку и приказал – выковать из той золотинки тоненькую цепочку. Работа Тудору показалась пустяковой, а вот приключилась беда!

Пришел он домой. Не стал, на ночь глядя, приступать к работе, спрятал ту золотинку в глиняную мисочку, накрыл ее крышкой и лег спать, а наутро, только собрался приняться за дело, – открыл крышку, а в мисочке пусто – исчезла золотинка! Как будто бы унес ее кто-то, а кажется, в доме никого чужих не было. Всех повыспросил: жену, детей. Отпираются – «не брали». Все перерыл, все углы, все щели пересмотрел – нигде не видно золотинки.

Пришлось идти с повинной к Гордяте.

– Иду, а руки и ноги трясутся от страха..! Сидит боярин на дорогом своем стольце[12]12
  Столец – кресло.


[Закрыть]. Однако не гневен, ногами не топает, не грозится, не кричит, только бороду поглаживает, милостивый такой, усмехается…

^{Тудор пришел к боярину.}

– Не велика беда та золотинка! Я другую дам, а ты отработаешь потерянную… Долго ли такому умельцу, как ты!

И ласкает Гордята Тудора. Денег вдоволь дает, и блюда сладкие засылает со своего стола, и одежду дорогую дарит, а все более и более втягивает златокузнеца в кабалу.

Не вырваться теперь мастеру, никогда уж не вырваться из боярских паучьих лап.

– А как же первая золотинка пропала? – спрашивает Ждан.

– Думаю, что пропажа та – дело Гордятиных рук. Видишь ли, вспомнил я потом, что к вечеру, когда я спать лег, приходил слуга боярский, принес мне кувшин заморского вина. Вот он, верно, и взял незаметно… Запутался я… и погиб. Теперь живи не по своему умению, а по Гордятиному хотению. Нет, уж лучше отойди от меня, – говорит Тудор Ждану. – Поищи лучше свободного человека. Много в Киеве великих искусников. Поищи, походи, подумай!

Легкое ли дело подумать! А тут еще отец его, Петрило, с тревогой все вспоминает о родном селе. Что-то делается дома? Ведь вот коня Воронка он увез с собой в Киев, а конь-то не «свойский», не собственный, а боярский; а вдруг Гордята или кто-нибудь из его тиунов захочет увести Воронка с Петрилиного двора или холоп боярский вздумает проверить, на месте ли Воронок, а тут окажется, что нет ни коня, ни самого Петрилы, и объявят Петрилу в бегах, а за побег – «обель» (полное холопство), и выпутаться уже будет невозможно. Сжимается Петрилино сердце, да еще и за Ждана сердце болит. Куда он пристроится?

А Ждан все ищет, все ходит по городу то с поручениями от златокузнеца, то сам придумывает предлог, чтоб познакомиться с разными мастерами.

Сидит Ждан на каменной скамейке и глядит вокруг себя. Вон вдали от него высится стена. Мудреное дело такую стену сложить, а еще мудренее кирпичи эти – плитки изразцовые – приготовить, узор на них вылить.

Посмотреть бы, как это делается!

«Внизу под горой, где расположен град, – залежи глины. Тут и живут гончары», – вспомнил он Тудоровы слова.

Ждан поднялся со скамьи и пошел обратной дорогой к Софийским воротам. Налево от ворот тянется вал, на валу бревенчатая стена. Жданко взбежал на вал, приник глазом к щели между бревнами. Глядит: так и есть, как говорит Тудор; улица в узкой ложбине между холмами. На улице стоят дома ремесленников; они тесно приткнулись друг к другу![13]13
  Эта улица под тем же названием «Гончары» существует в Киеве и в настоящее время.


[Закрыть]

Ждан оглянулся, поглядел направо, налево – никого нет… пустынно! Решился…

Вскарабкался на стену – высока стена, трудно ее одолеть!

«А вдруг заметит городской страж и подумает, что какой-то лиходей забрался?» Но нет никого: покойно, тихо!

Ждан перемахнул через стену, спрыгнул на землю… земля глинистая, ноги вязнут: одну вытащишь, другая скользнет. Упал, но не разбился, только больно оцарапался, – склон вала порос колючим кустарником. Однако Ждан поднялся, стал на ноги, огляделся вокруг. Где же это он очутился?

Вот лежат на земле деревянные рамы, заполненные глиной; глина еще совсем сырая. Чуть подалее навес; под навесом сохнут уже готовые кирпичи. Солнечные лучи проникают сквозь дырявую крышу, сушат их, а ветерок обдувает.

Ждан догадался. Он во дворе у какого-то гончара – вон из дверей дома выбежало двое ребят: мальчик и девочка. Они босиком, простоволосы, в одних сорочках. Мальчик вскочил на раму, резвыми ножками топает по сырой глине. Девочка тоже хочет вскарабкаться вслед за мальчиком, но ей никак не взобраться: она очень мала. Откуда-то из-за угла дома выскакивает коза и тоже лезет на раму; девочка цепляется за козлиные ноги, коза брыкается, и все вместе они топчут глину.

Жданко кричит ребятам:

– Уходите отсюда тотчас же, вы портите кирпичи, уходите, а не то я вас!..

Дети обернулись на Жданкин крик, испугались, увидя незнакомого человека, и закричали во все горло. На ребячий крик из-под навеса выбежал человек с засученными рукавами, весь вымазанный глиной, черноглазый, взъерошенный.

Увидя незнакомца, гончар нахмурился. Спросил отрывисто:

– Лезешь чего без спросу? Чего высматриваешь?

Ждан смутился, стал просить прощения, что явился во двор.

– За такие дела знаешь, что бывает? – сказал мастер и при этом так выразительно посмотрел на Ждана, что тот струхнул не на шутку.

– Прямая улица тянется от Софийских ворот к моему дому, а ты скачешь ко мне с вала? Что за прыть такая? За это дело ответить надобно!

Жданко, красный от огорчения и стыда, стал объяснять гончару, что он худа не мыслил, а просто не знает дорог и улиц киевских, – приезжий он.

– Сказали мне: «гончары под горой», – а не объяснили, как пройти, вот я и свалился нежданный, угодил прямо в твой дом.

Мастер еще раз взглянул на Ждана; простодушное, растерянное лицо малого смягчило сердце гончара, и он сказал:

– Раз свалился, так и рассказывай, что тебе от меня надобно.

Жданко объяснил, что выучиться хочет мастерству его.

– За ученье платить требуется! – строго ответил гончар.

– Да я и заплачу! – робко пролепетал Жданко, а у самого душа ушла в пятки: чем же он заплатит?

– Хочешь знать, как я работаю? Не так это дело просто, чтоб первому встречному показывать. Уж больно ты хитер, малый! Откуда такой выискался?

Гончар продолжал недоверчиво разглядывать Ждана, ворча при этом:

– Мастерству научиться хочешь! Вот так сразу тебе и раскрой все тайны! Я, может быть, век свой мастерству учусь, ума-разума набираюсь, а тебе вот так все разом и выкладывай!

Ждану так стыдно, что он разом провалился бы сквозь землю, только бы не слушать нареканий гончара!

Жалкий вид малого окончательно убедил мастера, что перед ним не лиходей какой-нибудь и не хитрец, пришедший выпытывать тайны ремесла, а простодушный малец, который впрямь может стать ему добрым помощником.

– Ну, ладно, так и быть! Вот гляди!

Мастер подвел Ждана поближе к навесу и улыбнулся. Мелкие морщины собрались у глаз и побежали во все стороны.

– Гляди: кирпич просох. Я лью на него цветную поливу, а затем обжигаю в печи.

Гончар показал на горн, стоящий у подножия вала.

– Вот видишь! – мастер подошел к горну, вытащил из него щипцами блестящую и гладкую глиняную плитку. – А вот погляди, что будет дальше.

Гончар прошел под навес и принес с собой тигелек[14]14
  Тигелек – сосуд из огнеупорной глины для плавки металла или стекла.


[Закрыть] с двумя ячейками, насыпал в одну ячейку желтый порошок, а в другую – синий. Порошок был похож на тот, который Ждан видел у Тудора.

Мастер поставил тигелек на жаровню. Когда порошок расплавился и превратился в жидкую массу, мастер стал выливать ее на кирпич, обращая тигелек носиком то в одну, то в другую сторону. Затем он взял гвоздь и стал острием разрывать полоски, вверх и вниз, – получилась ломаная линия с закорючками то синими, то желтыми.

^{Изразцовая плитка.}

– Как это красиво и делается просто! – воскликнул Ждан.

Гончар громко рассмеялся.

– Просто? А ну-ка, попробуй! – и мастер протянул Ждану тигелек.

Ждан неуверенной рукой взял его из рук гончара и, неловко поворачивая «льячку», стал выливать содержимое на кирпич. Но совсем не то, что у мастера, получилось у Ждана. На кирпиче образовалась дрожащая расплывчатая полоска.

Ждан понял, что он испортил плитку, и очень растерялся.

А мастер смеялся:

– Вот и не так просто, как ты думал, и не так красиво. Не печалься! – сказал он, видя, что Ждан действительно сильно огорчился и даже слезы выступили у него на глазах. – Ничего не делается сразу, надо сперва поучиться, поработать! Скажу прямо – полюбился ты мне! Иди домой сперва, поговори, с кем требуется, а потом приходи снова. Ежели надумаешь, – будешь моим подмастерьем, а пока возьми на память гостинец. Подожди маленько!

Мастер ушел в дом и тотчас же вернулся, держа в руках что-то блестящее, узорчатое.

– Послушай, как звенит!

Гончар поднес к Жданкиному уху глиняное яйцо, покрытое поливой, с точно таким же узором, каким были расписаны плитки: на коричневом фоне зеленые, синие и желтые полоски, а от тех полосок в одну и в другую сторону идут кривульки, и действительно что-то звенит в яйце. Очевидно, оно пустое внутри, а мастер положил туда шарик, который издает звук.

^{Киевский гончар.}

Увидев красивую игрушку, Ждан покраснел и стал отказываться от подарка.

– Что ты?! Я ведь не малое дитя.

– А ты все же возьми на память! – уговаривает его мастер. – Наши поливные кирпичи и яйца по всему свету гуляют, их можно найти и в стране варягов, и у чехов, и у поляков, и у немцев. Пойдешь на торжище – увидишь, сколько иноземных гостей покупают их!

Жданко обеими руками, бережно взял подарок гончара, боясь выронить искусно сделанную вещь.

Он простился с хозяином и спросил, как выбраться с этой улицы.

– Иди прямо – дойдешь до Кожемяк, по запаху узнаешь – чуешь, какой дух несет оттуда?

Ждан втянул носом струю воздуха. Действительно пахло как-то по-особенному, чем-то кислым и неприятным.

– Хорошо носить кожаные сапоги, а вот поди-ка их сделай! – засмеялся гончар.

ЖДАНКО БРОДИТ ПО УЛИЦАМ

Выйдя из дома гончара и бережно прижимая к груди глиняное яйцо, Жданко направился в ту сторону, куда указал ему новый знакомый. Улица, по которой он шел, была застроена такими же домами с деревянными крышами. Все дома были как один и все были похожи на тот, который он только что оставил. Во дворах лежали деревянные рамы; под навесами сохли кирпичи и глиняная посуда: корчаги, жбаны, кувшины, плошки и черпала. Кое-где во дворах и на улицах стояли горны.

Видит Ждан: какой-то человек накладывает дрова в топку; внизу горна – топочное отделение, а вверху – отделение для обжига; и гончар осторожно ставит туда сырые еще кувшинчики и два жбана, похожие на шары.

Редкие прохожие попадаются Ждану навстречу. День сегодня будничный, и все работают по своим домам. Разве пройдет кое-где женщина, несущая ведра на коромысле.

Вот плетется старик с большой корзиной за плечами, а корзина полным-полна гончарной посуды.

«На продажу понес, на торговище», – подумал Ждан.

^{Гончар несет посуду.}

Спокойно на улице гончаров. Тишину нарушают только несколько босых ребятишек, которые играют с пятнистой собакой. Размахивая пушистым хвостом и высунув красный острый язык, она то подбегает к ребятам, хватает их за подол рубашки или голые ноги, то отбегает прочь с заливистым лаем, будто приглашая догнать ее. Ребята визжат и дразнят собаку.

Ждан постоял короткое время, поглядел на ребят и двинулся дальше. Он все шел и и шел и вдруг остановился в недоумении. Улица круто обрывалась. Перед ним протекала речонка, и ходу дальше не было. Жданко захотел было перейти речонку, он снял прабошни[15]15
  Прабошни – выворотные сапоги (то же самое, что поршни без голенищ; их носили сельские жители).


[Закрыть], засучил штаны, попробовал воду – холодна!

– Эй, малый! – услышал он голос. – Иди бережком, увидишь мостки.

Действительно, чуть подалее от того места, где он остановился, речонка делала крутую извилину. Тут и были положены мостки; по ним Ждан перебрался на другой берег. Не было сомнения, что это начиналась улица кожевников. Густой кислый запах дубленых кож стоял в воздухе.

Здесь были такие же низкие дома с деревянными крышами, как и на улице гончаров, и такие же дворы. Но вместо навесов, рам и печей-горнов в этих дворах стояли большие ящики из колотых деревянных плах; плахи были вставлены в пазы (отверстия) врытых в землю столбов. Это кожевенные чаны, в которых очищают шкуры животных от шерсти и волос, и они мокнут в кислом растворе, чтобы кожа сделалась мягче, податливее для обработки.

Ждан остановился у двора, отгороженного с улицы пятью низенькими столбиками, и стал наблюдать за работой человека, стоявшего у чана. Ждан видел только его спину и сильные мускулистые руки, которыми он мял большую воловью кожу.

По широкой спине, по мощному крутому затылку сразу было заметно, что человек этот крепок и силен, но нелегко давалась ему работа. Пот лил с него в три ручья; казалось, он только что вышел из воды и не успел вытереться. Ждан вспомнил слова гончара: «Хорошо носить кожаные сапоги, а вот, поди-ка, сделай их!» Вишь, как уморился такой крепкий человек, как этот кожемяка!

Жданко знал – кожевник его не видит, но ему стало стыдно: а вдруг обернется мастер, заметит его и подумает: «Ишь, глазеет бездельник!»

И впрямь – плохи Жданкины дела! Сколько дней ходит по городу, выбирает мастерство, а все никак выбрать не может!

В эту минуту кожевник приостановился, вытер пот с лица, а Ждан поторопился отойти в сторону, чтоб не попадаться ему на глаза.

В следующем доме, у порога двери, какой-то краснощекий малый укладывал кожевенный товар на повозку, которую, очевидно, он приготовился увозить куда-то, может быть, заказчику или на торг, на продажу. Здесь были два узких кожаных пояса, один с медной, а другой с серебряной пряжкой, пять пар рукавиц и много обуви: высокие мужские сапоги с жесткой подметкой и железными подковами; были и прабошни, сшитые из целого куска мягкой кожи. Одни сапожки, совсем особенные, очень понравились Ждану: зеленые, нарядные, обшитые золотой тесьмой, и с пуговками в виде колокольчиков на боку! Таких сапожков Ждан никогда не видывал вблизи. Наверное, они приготовлены для боярина или князя, – словом, для какого-то знатного мужа. И вспомнилось ему, как в воскресный день гусляр пел на площади:

 
«А на ножках сапожки – зелен сафьян,
Носы-то шипом, пяты востры.
Круг носов-носов хоть яйцом прокати,
Под пяту-пяту воробей пролети».
 

И захотелось Ждану поговорить с краснощеким малым.

– Ты сам шьешь такие сапожки?

Малый тряхнул вихрами и надул с важностью свои румяные щеки:

– А кому же шить, как не нам?

– И кожу мнешь, вон, как тот человек?

Жданко кивнул в сторону широкой обнаженной спины мастера, который снова принялся за работу.

– Да! Мы и кожи мнем, мы и сапоги шьем, все мы!

Малый показал Ждану большой сапожный нож, лежавший на пороге.

– Этим ножом крою, шилом дырочки прокалываю, продеваю толстые, крепкие нити, а когда и проволоку бронзовую, как в зеленых сапожках, что тебе полюбились!

^{Сапожный нож.}

Малый неожиданно громко рассмеялся:

– Видно, тебе больше дела нет, как ходить с глиняной игрушкой и выпытывать нивесть что у добрых людей.

Жданко задели за живое смех и слова краснощекого малого. Он в долгу не остался:

– Ишь, заважничал! кожемяка несчастный! Кожемяка отставил свою тележку, засучил рукава и стал наступать на Ждана.

– Как ты сказал?! А ну-ка повтори! Бездельник!

Не успел Жданко открыть рот, чтобы дать достойный ответ, как румяный паренек схватил его за шиворот и толкнул. Ждан поскользнулся и упал со всего размаха в глинистую вязкую грязь, измазался и выронил из рук расписанное яйцо.

– Вот тебе, получай от «несчастного кожемяки»!

Ждан с трудом выкарабкался из липкой грязи и, очищая рубаху и штаны, повторял сквозь зубы:

– Несчастный кожемяка ты и есть! Не очень-то я испугался тебя!

– Ты, верно, никогда не слыхал про Никиту Кожемяку, что жил еще при князе Владимире, то-то богатырь был! Кожемяки все сильные! Неужто я бы с тобой не справился, если бы у меня время было! А только некогда мне с тобой язык точить и неохота руки о тебя марать. Скажи спасибо, что жив остался!

И, схватив оглобли, малый резво покатил свою тележку вниз с горы.

Жданко с досадой поглядел ему вслед, поднял оброненное было яйцо и еще крепче прижал к себе подарок гончара, но вдруг остановился. По ступенькам соседнего дома поднимался в это время какой-то человек. Он нес в руках новое, по-видимому только что купленное седло из желтой кожи. Человек был приметный. До сего времени Ждан не встречал таких: смуглое лицо, черные, узкие, косо поставленные глаза, копна темных волос, свисающих над лбом.

«Кто это, кто?» – напряженно думал Ждан.

Странный человек остановился, поглядел на свое седло, погладил его, прижал к своей щеке, понюхал и причмокнул в знак удовольствия: хорошее, мол, ладное седло!

^{Новое седло.}

Жданко думал, – кто же это?

Сердце Ждана колотилось все усиленнее, все быстрее и вдруг… ясное, яркое воспоминание: он с отцом в степи на работе, потом шум, заунывная песня, звук плети, Гнедка-коня увели… половцы… да это степняк, половчин… Вот он, исконный враг Руси, что налетает вихрем на родную землю, на пашни, убивает смердов, уводит в плен женщин, малых детей!

«Проклятый! Это он сам или его брат осиротил друга Глеба. А вот теперь ходит по Киеву, седла покупает… Как это киевский мастер продает злому кочевнику свою работу? И что делает половчин в нашем городе?! С этими людьми надо глаз зоркий иметь и ухо востро держать», – думал Ждан.

Когда Ждан очнулся от своих дум, половчина уже не было на улице, а впереди мелькнула знакомая спина.

«Глебко? Неужели Глеб вместо того, чтобы работать в мастерской костереза, разгуливает по улице кожевников?!»

Но Глеб не был похож на гуляющего человека; он не оборачивался, не оглядывался, по-видимому сильно торопился.

Ждану хотелось позвать, окликнуть своего дружка, но он этого не сделал.

«Выслежу-ка я его, куда он пойдет, дождусь, а потом напугаю».

Глеб постучал в двери одного дома, ничем не отличавшегося от остальных домов на этой улице, а Жданко, притаившись, стал ожидать его. Ждать пришлось недолго; скоро он услышал за дверью голоса: один знакомый, звонкий, а другой низкий, густой, очевидно принадлежавший пожилому почтенному человеку.

Чужой голос говорил:

– Нет у меня пергамена!

А Глебкин – просил:

– Дай хоть парочку козлиных кож!

– Знаешь ведь сам, что козлиная шкура идет на сафьян, из сафьяна сапоги шьют, а для книги годится только телячья кожа, из нее получают настоящий пергамен. Потерпи до пятницы: вынесу на торговище – купишь там.

Глебко ничего не отвечал. Ждан представил себе ясно, как Глебко стоит за дверью и молча мнет свою шапку, а вот выйдет на улицу – увидит друга, обрадуется и забудет о своем пергамене, а Ждан подарит ему глиняную игрушку!

Каково же было удивление Ждана, когда Глеб, увидя его, не только не обрадовался, а густо покраснел, потом побледнел и спросил хриплым голосом:

– Что ты здесь делаешь?

– Я тебя поджидал.

Глеб ничего не ответил и быстро зашагал от дома кожевника.

Жданко, однако, догнал его и спросил:

– Что с тобой, Глебко?

Но у него уже не было охоты отдавать другу полученный от гончара подарок. Он только неожиданно спросил:

– Глебко! Ты знаешь про Никиту Кожемяку?

Глеб повернулся к Ждану и только сказал: «знаю», а потом прибавил тихо, но внятно:

– Смотри, Миронегу не сказывай, что ты меня здесь видел.

ПОЧАЙНА

Ждан крепко запомнил подслушанный разговор в доме кожевника; незнакомый голос говорил Глебке: «Приходи на торговище, там продам тебе кожу».

«Зачем Глебу понадобилась кожа? – думал Ждан. – И почему не сказывает, таится от всех, от Миронега, от меня даже? Худое что задумал? Да нет, непохоже, чтоб Глебко, дружок мой верный, худое что-нибудь сотворил! Что же с ним?»

Дума эта мучила Жданко, а Глебко и вправду ведет себя странно, – не разговаривает, избегает расспросов, бегает от Ждана, – «дело нечисто». «Да уж буду не я, если не дознаюсь». И Жданко решил: «Пойду-ка и я на торговище, встречу Глебку и выведаю, что у него на сердце, зачем таится от меня…»

Торговый день в Киеве – пятница.

В первую же пятницу Ждан отправился на Подол, где невдалеке от днепровского берега расположилась торговая площадь.

Ну как же по пути не заглянуть на Почайну?!

Почайна – приток Днепра и киевская гавань.

Множество людей едет в Киев, множество товаров они везут с запада, через Золотые ворота. И волокуши (две оглобли с прикрепленными к ним досками); и колы – повозки на колесах, двухколесные и четырехколесные; и возы с запряженными в них волами; и просто вьючные лошади, нагруженные сумами с двух сторон; и пешие люди с торбами на плечах – все это валом валит в город через Золотые ворота; но еще больше людей, еще больше товаров прибывает в Киев с востока, Днепром.

^{Волокуша.}

Велика река Днепр, широка она и привольна!

В верховьях своих она близко подходит к тем речкам, что впадают в Ильмень-озеро.

Из Ильменя можно доплыть рекой Волховом до озера Нево (Ладожское), а оттуда рекой Невой – до Варяжского моря. В Варяжское (Балтийское) море южнее Невы течет река Двина. Двиной попадешь и в немецкие земли.

На юге Днепр впадает в море Русское (Черное).

Днепр соединяет море Балтийское с Черным. Это путь «Из варяг в греки», а на середине пути стоит великий город – «мать городов русских» – Киев.

Притоки Днепра на северо-востоке так близко подходят к притокам Волги, что, перетащив посуху ладьи с товарами, можно попасть из одной великой реки в другую.

Могучая Волга через царство волжских булгар приводит к морю Джурджанскому (Каспийскому). Смельчаки переплывают и это море и проникают в дальние юго-восточные страны: Персию и Аравию.

Киев – стольный город Руси. Из Аравии, Персии, из богатой Византии и с крымских берегов – отовсюду, со всех концов мира прибывают в Киев товары.

Гости торговые – иноземные купцы – продают изделия своих земель и закупают киевские, чтобы развести их по чужим странам.

Так рассказывают старики.

Ждан стоит на берегу, глядит и дивится, до чего Почайна запружена кораблями и ладьями, сколько на ней насадов и простых челнов!

^Ладья.

Точно тонкая лебединая шея, изогнулся высокий нос белой ладьи, прибывшей откуда-то издалека. И тут же рядом с лебедем мерно покачивается на серебристой воде другой корабль: орел распростер свои темные крылья и поблескивает цветными камешками, вставленными мастером на места глаз.

И вспоминается Ждану песня, слышанная от гусляра:

 
«Корму в ём строил по-гусиному,
А нос в ём строил по-орлиному,
В очи вкладывал по камешку,
По славному, по камешку, по яхонту».
 

Вот еще какой-то иноземный корабль!

На корабле суетятся чудные люди в длиннополых пестрых одеждах. Они натягивают алые и желтые паруса, готовятся к отплытию в далекий город Булгар на реке Каме.

Тяжело оттолкнувшись от берега, медленно отплывает нагруженный корабль, уступая место насаду – большой ладье с высокими бортами. Вот еще насад, за ним третий, четвертый.

– Гляди, малый, это гречники приехали!

Ждан оглянулся на говорившего. Сзади него стоял седобородый старик, добродушный и ласковый.

– Вижу, что ты приезжий, и все тебе в диковину, вот я и хочу тебе объяснить.

Дед рассказывает, что гречники – это киевские купцы, которые торгуют с Византией. Они увезли из Киева меха, и воск, и мед, и изделия киевских мастеров, и глиняные поливные плитки, и множество других вещей, которые продали византийцам, а привезли драгоценные ткани, фрукты и вино.

– Большим опасностям подвергаются русские купцы во время своего далекого и трудного пути, – продолжает свой рассказ словоохотливый дед. – Степные хищники притаились в прибрежных зарослях или в густой высокой траве… Они выслеживают русских купцов. Они зорко следят, не покажется ли киевская ладья на гладкой поверхности реки. Заметили… и пустили стрелы… Тучи стрел несутся навстречу кораблю… Если погибнут гребцы, – погибнет и корабль. Необходимо сохранить гребцов – скрыть их от неприятельских стрел.

Для этого на ладье с высокими бортами устраивают деревянный настил – луб. Под лубом в глубине насада сажают гребцов. Теперь неприятель видит только взмахи весел, а сами гребцы спрятаны от неприятельских стрел.

^{Половцы в степи.}

Стоит Ждан на берегу около ласкового бывалого деда, глядит вокруг себя и слушает внимательно, что рассказывает старик.

У берега плещутся челны, они мерно покачиваются на серебряной речной поверхности.

– Откуда их столько пригнало? – спрашивает Ждан.

– На продажу, с верховьев днепровских.

Ждану хочется узнать, как строят ладьи, и дед продолжает свой рассказ. Он говорит о том, как из ствола толстого дерева вырубают топором челн, как его отделывают теслом (столярный инструмент), затем распаривают, и тогда начинается разводка боков. Нос и корму при этом крепко связывают веревками, чтобы не образовались трещины. Разводка закрепляется вкладкой внутрь «упругов», то есть гнутых сухих сучьев.

На однодеревках-челнах плавают по рекам. Но для выхода в море нужна ладья, увеличенная и оснащенная.

Для того, чтобы такую ладью увеличить и углубить, на края ее прибивают доски, которые стесывают к носу и к корме. В каждой ладье имеются уключины для весел, большие бревна (мачта) и паруса.

Ладьи с набитыми досками, высокими бортами, называются насадами.

Но не только из далеких мест и не только нарядные ладьи толпятся в водах Почайны. Есть тут и простые, дощатые, с низкими бортами, плоскодонные суденышки, специально предназначенные для перевозки грузов. На них жители ближних мест привезли на торговище свои сельские изделия – пеньку и веревки, деревянную посуду, плетеные корзины и лукошки из бересты.

– А вот гляди, малый, – дед подтолкнул Ждана, показал ему на судно, груженное большими каменными плитами розового и красного шифера.

«Это те самые плиты, которые я видел на Золотых воротах и в Софийском соборе», – вспоминает Ждан.

– Откуда же их привозят?

– Недалеко от Киева стоит город Вручий[16]16
  Теперь этот город называется: Овруч.


[Закрыть] на реке Уборти; берега речки все из шифера. Жители тех мест выламывают целые плиты, укладывают их на струги и учаны и привозят в Киев.

Все лучшие церкви и дворцы княжеские украшены красным или розовым шифером.

Вдоль берега Уборти у города Вручия много мастерских, где из шифера делают разные предметы: пряслица – маленькие колечки, которые надевают на веретено, чтоб оно быстрее вертелось, чтоб легче разматывалась кудель, чтоб веселее спорилась работа; делают из шифера и детские игрушки, крестики и бусы.

– Все эти товары с кораблей и со стругов снесут на торговище… Вот гляди, – дед указал рукой на громадную толпу, которая, как издали казалось, топталась на месте. – Это и есть большое торговище.

– Вот мне туда-то и нужно!

Ждан поблагодарил деда, простился с ним и быстро зашагал вперед.