355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Беате Тереза Ханика » Скажи, Красная Шапочка » Текст книги (страница 4)
Скажи, Красная Шапочка
  • Текст добавлен: 10 октября 2016, 07:11

Текст книги "Скажи, Красная Шапочка"


Автор книги: Беате Тереза Ханика


Жанр:

   

Детская проза


сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 10 страниц)

Зато ты ужасный хвастун, – говорю я, закатывая глаза.

Мимо нас вверх по лестнице бегут дети, они толкают нас, Муха пододвигается ближе ко мне, наши ноги соприкасаются. Я слышу, как продавец-итальянец шутит с детьми, они хотят лимонное мороженое, каждому по шарику, деньги звякают на прилавке, в голове у меня шумит, в ногах покалывает, я смотрю вниз, на свои тощие ноги в темных джинсах рядом с ногами Мухи, на нем опять штаны с дырками, я вижу его коленку с золотистыми волосками. Я не знаю, что делать с руками, и поэтому скрещиваю их на груди, и не знаю, хочу ли я, чтобы он снова отодвинулся или чтобы остался сидеть так.

Ну, – говорит Муха, надо же чем-то на девчонок впечатление производить.

Вот как, – говорю я, значит, вы поэтому нас в прошлом году все время доводили, получше ничего придумать не могли?

Я прикусываю язык, б о льшей глупости я сказать не могла, но, по крайней мере, Лиззи могла бы мной гордиться, хотя это слабое утешение. Муха молчит, он возится со шнурками своих кроссовок, наверно, не хочет говорить со мной про прошлый год.

Когда молчание начинает казаться совсем уж невыносимым, я замечаю, что к нам подъезжает на велике моя сестра Анна. У нее горный велосипед, совсем новенький, на нем надо сильно наклоняться вперед, чтобы достать до руля.

И еще надо сказать, что у Анны довольно большая грудь, в данный момент на ней надет топ с тоненькими бретельками, на шее болтается айпод, светлые волосы развеваются на ветру. О, Господи! Именно сейчас.

Она останавливается прямо перед нами.

Вот ты где, – говорит она и с любопытством смотрит то на Муху, то на меня. Из наушников грохочут басы.

Папа тебя ищет, – весело сообщает Анна, дедушка ужасно разозлился из-за того, что Бичек принесла ему еду, а папа ужасно разозлился, потому что дедушка ужасно разозлился. Так что приготовься.

Она стреляет в Муху своими совиными глазами, подведенными черным карандашом, а мне хочется перегрызть ей горло!

И что, – говорю я, потому что мне опять ничего не приходит в голову, к тому же я не хочу выглядеть глупо в глазах Мухи, он и так уже скроил странную гримасу, поди пойми, что он думает о моей сестре. Может быть, она кажется ему суперклассной, а может, совсем наоборот. Большинство парней тащатся от Анны, потому что она блондинка и у нее такая грудь, и потому, что в школе она носит мини-юбки, едва закрывающие попу, а на переменках подкрашивает губы. Темно-красной помадой! Однажды я обнаружила своих одноклассников висящими на окне класса Анны, потому что в тот день по школе прошел слух – на Анне надет топ, открывающий живот, и спортивный бюстгальтер. Я не понимала, что тут такого особенно интригующего и попросила объяснить. Мальчишки сказали: ну-у, понимаешь, она такая клевая телка. Из чего следовало, что я таковой не являюсь.

На твоем месте я бы поторопилась, – говорит Анна и добавляет, видя, что я не двигаюсь с места: ну, идешь?

Она снова запрыгивает на седло своего горного велосипеда и делает несколько кругов, по-видимому, чтобы Муха смог хорошенько рассмотреть ее со всех сторон.

На твоем месте я бы проваливала, – говорю я злобно.

Муха все еще ковыряется в кроссовках, но я вижу, что он усмехается. Он прижимает ногу к моей ноге, я отвечаю тем же и вдруг чувствую себя по-настоящему хорошо и спокойно. Я сдуваю волосы со лба, дети снова бегут мимо нас вниз по лестнице, один из них теряет по дороге свой шарик лимонного мороженого и начинает плакать. Нет, нет, нет, – кричит он, а итальянец выскакивает из кафе и утешает его.

Сейчас дам тебе новое мороженое, – говорит он, не переживай.

Моя сестра разворачивает велосипед, засовывает наушники в уши и усвистывает.

Очень, очень милый, – кричит она через плечо, не очень понятно, кого она имеет в виду – Муху или итальянца.

Это была моя сестра, – говорю я, хотя комментарии явно излишни. И добавляю: кретинка преизрядная.

Да что ты, – говорит Муха, а то бы я сам не догадался.

Я встаю, ухватившись за перила, нерешительно покачиваюсь на пятках. Если хочешь, приходи завтра к вилле, – говорю я, мне нужно домой, сейчас мне там достанется по полной программе.

Среда

В тот день, когда мальчишки бросили велики в траву перед виллой, я выбежала в сад и принесла грабли. Лиззи взяла их и твердо посмотрела одним глазом в два моих глаза. Что бы ни случилось, – прошептала она, ни слова, и не выходи из дома, обещай мне.

Я пообещала и посмотрела ей вслед с трепетом. Она отправилась приносить себя в жертву, для нас и для виллы; я никогда не видела чего-то героического, по рукам побежали мурашки от гордости, что у меня есть такая замечательная подруга, как Лиззи. Она повернулась и вышла, положив грабли на плечо, вид у нее был очень решительный и смелый, на секунду она задержалась на пороге, ослепленная ярким светом летнего дня, темный силуэт с копьем в правой руке, потом дверь за ней захлопнулась. Я прильнула к двери и прижалась к ней ухом. Мальчишки тем временем широкими шагами спускались с холма вниз к вилле, вереницей, впереди Муха, за ним Покер, Лужица и Жвачка. Под их ногами хрустела высохшая на летнем солнце трава, а больше ничего не было слышно. Жара проникла в каждый уголок, скоро солнце достигнет высшей точки, а я опять со злостью и тоской вспомнила наш старый лягушачий пруд, на месте которого теперь стоят эти чертовы дома. Я оглянулась в поисках подходящего оружия на случай столкновения с мальчишками, но ничего, кроме помятой кастрюли, не нашла, тогда я снова прижалась ухом к двери и прислушалась.

Стойте, – сказала Лиззи, дальше ни шагу.

Мальчишки остановились и уставились на Лиззино лицо – с ужасом, как она потом рассказывала. Между ними и Лиззи было, наверно, метров пять, не больше. Лиззи сняла грабли с плеча и положила их между собой и мальчишками.

Я бы не стала раздражать его сегодня, – сказала она тихим, угрожающим голосом, и я за дверью подумала с удивлением, что же она имеет в виду. Мальчишки тоже удивились, ведь кроме Лиззи они никого не видели.

Ты это про кого? – спросил Муха, он сделал другим знак рукой, чтобы они не двигались, и они не двигались, вопросительно переглядываясь. До меня стало медленно доходить, что хочет сделать Лиззи, если этот план не удастся, то тогда… Об этом мне думать не хотелось, но вдруг мальчишки ей поверят…

Я подавила смешок и тихо ругнулась, потому что мне ничего не было видно, а посмотреть на лицо Мухи очень хотелось, ну и, конечно, на других тоже.

Вот что, – медленно, с расстановкой сказала Лиззи, посмотрите-ка на мое лицо. Не надо было мне сегодня становиться у него на пути.

Она сделала многозначительную паузу, потом высоко подняла грабли, на конце ручки можно было, если постараться, заметить несколько капель крови.

Ловите, – сказала она и бросила грабли Мухе, тот ловко поймал их одной рукой.

У нашего предводителя сегодня ужас какое плохое настроение, – сказала Лиззи, пока мальчишки передавали грабли друг другу, я бы вам советовала уйти отсюда…

Не закончив фразу, она повернулась и проскользнула в дверь. Вместе мы побежали вверх по лестнице, в гостиную к Синей Бороде, оттуда все было лучше видно, мы присели на корточки под подоконником и стали потихоньку выглядывать из разбитого окна. Мальчишки все еще растерянно обсуждали, что же им делать. Снова и снова они оглядывались через плечо на дверь, жаль только, мы не могли понять ни слова из того, что они говорили.

Быть такого не может, неужели они такие глупые? – прошептала я и зажала рукой рот, чтобы не рассмеяться во весь голос.

Может-может, – сказал Лиззи, я в шоке просто…

Если честно, я никогда бы не подумала, что это сработает.

Мальчишки собрались уходить, мы наблюдали за ними, пока они не скрылись в полях.

Дай пять, – сказала Лиззи и плюхнулась на пол, от долгого сиденья на корточках ноги у нее совсем затекли.

Позже мама Лиззи сфотографировала ее с повязкой на глазу, которую мы нашли в коробке с карнавальными костюмами, и Лиззи решила, что будет носить эту повязку несколько недель. На самом-то деле она не снимала ее еще долго после того, как глаз зажил.

* * * *

Я заворачиваю на задний двор, там меня уже ждет Братко. Он переворачивается на нагретом солнцем асфальте туда-сюда, подставляя мне свой рыжий в полоску живот.

На твои уловки я не поддамся, – говорю я, спрыгивая с велика.

Он сердито мяукает и бежит впереди меня ко входу в дом, останавливается там и писает на дверь.

А если дедушка увидит? – говорю я и еще раз пробую погладить его.

Наверху я вижу округлую фигуру фрау Бичек. Она с чем-то возится перед дверью дедушкиной квартиры, а когда замечает меня, испуганно вздрагивает.

Матерь Божья, – говорит она, девочка, ну ты меня напугала.

Она быстро прячет руки за спину и бочком-бочком старается проскользнуть мимо меня к своей квартире.

Что вы тут делаете? – спрашиваю я с любопытством, за глазком дедушкиной двери я замечаю какое-то шевеление, дедушка наверняка подсматривает за нами. Бичек манит меня к себе, по-прежнему держа руку за спиной.

Это просто соль, – шепчет она.

Как это, – шепчу я в ответ, просто соль?

Братко трется о мои джинсы, я немножко боюсь, вдруг он укусит меня за пальцы ног, я ведь в сандалиях, первый раз в этом году.

Сыплю соль на порог, – шепчет Бичек, чтобы прогонять злой дух.

Ага, – шепчу я в ответ, это помогает?

Она энергично кивает головой, на ней розовый платок, в волосах бигуди.

Это надо делать на убывающая луна, тогда хорошо получится, – шепчет она.

Свободной рукой она поднимает Братко и прижимает извивающегося кота к своей обширной груди.

Дедушка зол на меня. Он не говорит ни слова, пока я перекладываю в холодильник продукты, которые дала для него мама. Я не тороплюсь, мне нравится кухня, она маленькая, с пестрыми занавесками на полках, их сшила бабушка. Она всегда говорила: тогда, когда ты была еще в недрах Авраамовых.

Это означает, что я еще не родилась, когда она шила эти занавески. Они синего цвета с красными и желтыми розами и очень подходят к бледно-голубой кухонной мебели.

Иногда я думаю, как же это так – все эти годы меня еще на свете не было. Это странная мысль, я знаю, это очень трудно объяснить. Время от времени мы с Лиззи говорим о том, как все было раньше, потому что мы познакомились всего четыре года назад и многого друг о друге не знаем. Лиззи рассказывает много всего интересного про себя и маму, про разные их проделки, про пощечину, которую ей влепил в церкви пастор, когда она попыталась залезть на кропильницу, и всякое такое. А потом Лиззи просит, чтобы я тоже что-нибудь рассказала про раньше, что-нибудь смешное, и самое странное – мне ничего не приходит в голову. То есть почти ничего, это как если открыть фотоальбом, а в нем – сотни пустых мест. Кое-что еще можно разглядеть, какие-то половинки разорванных фотографий, но толком ничего, по крайней мере, никаких веселых историй. От этого во мне возникает страх, во всем теле какое-то мутное ощущение, легкое покалывание, оно начинается за лбом и расходится все шире, пока все тело не начнет зудеть, как сумасшедшее. Тогда я чаще всего говорю, что в моей жизни ничего веселого не было, и вскакиваю, чтобы это покалывание прошло. Лучше всего помогает быстрый бег, пока не начнешь задыхаться, но куда же бежать, если лежишь животом на кровати Лиззи.

Я убираю молоко и сливочное масло в дедушкин холодильник, потом иду в гостиную, дедушка сидит в кресле у окна, он молча смотрит, как я стою на пороге. Ну ладно, – говорю я, я тогда пойду.

Мое сердце бьется очень быстро, я снова его слышу, в голове за лбом начинается это странное покалывание, теперь я знаю, что оно означает, все эти годы я этого не знала. Это покалывание – страх, отвратительный страх.

Ты разочаровала меня, Мальвина, – говорит дедушка, я думал, что могу положиться на тебя.

Я опираюсь плечом на дверной косяк, потому что вдруг боюсь, что пол подо мной начнет прогибаться, он немножко качается, и дедушку я вижу нечетко, как будто смотрю через матовое стекло. Он продолжает говорить, он говорит и говорит, про бабушку, что бабушка тоже полагается на меня, там, на небе, что она смотрит сверху на нас и наверняка плачет, потому что я бросила дедушку в одиночестве и посылаю ему еду через соседку-польку.

Что они подумают, – говорит он, они же подумают, что у нас не все ладно.

Он делает паузу, не отрывая от меня взгляда, я верчу ручку пустой корзины между пальцами и пытаюсь сосредоточиться на одной точке на ковре. Ковер темно-красный с черным угловатым орнаментом, по краям бахрома, раньше я всегда ее расчесывала и заплетала в косички, вот ведь ерунда какая, думаю я.

А что с твоей подругой Лиззи? – спрашивает дедушка.

Я только пожимаю плечами, потому что не хочу говорить дедушке, что Лиззи уехала на каникулы. Это его совершенно не касается. Он говорит, что Лиззи неподходящая для меня компания, потому что ее родители в разводе, а разводиться – это не дело. Разводиться нельзя. Запомни это, – как-то сказал он мне, люди остаются вместе, пока смерть не разлучит их. Мне эти слова кажутся ужасными – «пока смерть не разлучит их», по рукам сразу начинают бегать мурашки, я вполне понимаю маму Лиззи, которая такого не захотела. Лиззи всегда говорит, что ее отец был настоящим тираном, а потом еще и связался со своей секретаршей Аннабелль, которой было двадцать три года. То есть на двадцать лет меньше, чем Лиззиному папе. Лиззи говорит, что иногда она ходит с папой и Аннабелль обедать в ресторан, и Аннабелль пытается изображать из себя ее маму, а Лиззи это совершенно не нравится.

У мамы Лиззи так и не появилось нового мужчины, и Лиззи как-то сказала, может, она станет лесбиянкой, потому что столько времени проводит со своей лучшей подругой, а я сказала, ерунда, так мы уже давно стали бы лесбиянками, а Лиззи сказала, что, на ее взгляд, это было бы здорово, это ведь необычно, такая мама не у каждого есть.

Да что с ней может быть, – говорю я.

Дедушка все еще пристально смотрит на меня.

Ничего, конечно, ничего, – говорит он и слегка улыбается, будто знает что-то, чего не знаю я.

Такая дружба, она ведь не навсегда, – говорит он, раз, и ты вдруг окажешься одна, когда у Лиззи появится друг, теперь это ведь быстро делается.

Я не очень понимаю, что он хочет этим сказать, знаю только, что чем дальше дедушка заговаривает меня, тем сильнее качается пол, красный ковер с бахромой и вся комната. В конце концов все начинает вращаться, перед глазами становится темно, и последнее, что я слышу, – это звук удара: я треснулась головой о шкафчик в коридоре, на котором стоит телефон.

Я все еще лежу на кушетке, когда за мной приходит папа, к ботинкам у него прилипла трава, он косил газон.

Я слышу, как он разговаривает с дедушкой в прихожей. Дедушка говорит, что я вдруг ни с того ни с сего упала, и он думает, что это какая-то хитрость. Он говорит Шепотом, но я понимаю каждое слово и спрашиваю себя, как он это вообще себе представляет, такую хитрость, никто ведь не станет нарочно ударяться головой о телефонный шкафчик.

Папа тоже настроен скептически, он говорит: ну, не вырастет же она такая, как ее мать. Он имеет в виду мигрень. Если еще кто-то в доме будет страдать мигренью, этого он не выдержит.

Тут я вскакиваю с дивана, голове немножко больно в том месте, которым я стукнулась, но в общем все в порядке.

У меня нет мигрени, – говорю я, я могу сама поехать домой.

Я вдруг вспомнила, меня даже в жар бросило, что Муха, наверно, придет к вилле, а попросить папу отвезти меня туда я никак не могу.

Мы стоим в коридоре, переминаясь с ноги на ногу, вокруг в золоченых рамках развешены семейные фотографии, больше всего тех, на которых я, шестилетка, серьезно гляжу в камеру, на некоторых у меня отсутствующий вид, как будто я где-то далеко-далеко. Я хорошо помню это ощущение – как будто я где-то далеко-далеко. Голова у меня пульсирует, я протискиваюсь мимо папы к двери.

Спасибо, что приехал за мной, – говорю я и выхожу из квартиры.

Мы встречаемся случайно на пути к вилле, среди полей. Сейчас на них еще не так много всего выросло, а летом вокруг сплошная кукуруза, пшеница и рожь, можно прокладывать в них проходы, делать лабиринты и прятаться. Теперь, конечно, мы так не делаем, теперь я больше не ребенок, но играть в полях – это всегда было здорово. Мы ведем велики рядом, потому что Муха проколол шину, я говорю, да оставь ты велик где-нибудь, но он боится, что его украдут.

Мы взбираемся на следующий холм и с его вершины смотрим вниз, на виллу.

Перед ней стоят две больших машины, вокруг суетятся люди.

О нет, – говорю я, неужели они уже начинают.

Теперь мы все-таки оставляем наши велосипеды, я пристегиваю Мухин велик к своему, чтобы он был за него спокоен. Потом мы пробираемся к вилле через свежевспаханное поле, вдоль цветущей белыми цветами терновой изгороди, которая отделяет это поле от следующего. В зарослях изгороди чирикают, прыгая по веткам, птицы, Муха крадется передо мной, пригнувшись, его хвостик на затылке подпрыгивает на каждом шагу. Дойдя до забора, мы прячемся в небольшой заросшей сорняками яме, через дырки в заборе видны люди у виллы. Они геодезисты, я это знаю, потому что отец Лиззи тоже занимается чем-то вроде этого, он говорит рабочим, что им нужно измерять. У них странные приборы, похожие на маленькие подзорные трубы на штативе, один из мужчин что-то записывает в большой темно-коричневой папке.

Внутри виллы еще какие-то люди, за пустыми окнами мелькают их силуэты, похожие на привидения. Ну почему такое должно было случиться именно сейчас, когда Лиззи нет?! Понятия не имею, что могла бы сделать Лиззи против всех этих людей, но одно только ее присутствие подбодрило бы меня. Если бы Лиззи сейчас была здесь, мы взялись бы за руки и разработали план, как предотвратить снос, в этом я уверена.

В коленки мне впиваются камни, а голова все еще болит.

Что-то не так? – шепчет Муха.

Он внимательно смотрит на меня, потому что я все время беспокойно дергаюсь, не зная куда девать ноги.

Ты совсем бледная.

Именно так я себя сейчас и чувствую. Бледно.

Да нет, все о-кей, – говорю я, просто треснулась головой о шкафчик, а так все в порядке.

Ох, да у тебя наверняка сотрясение мозга. Видно же, что тебе нехорошо.

Он опирается спиной на забор, так людей больше не видно, но гораздо уютнее.

Я делаю то же самое, вытягиваю ноги и шевелю пальцами ног в сандалиях.

Ой-ой-ой, затекли совсем, – говорю я и немножко пошевеливаю ими, чтобы они пришли в чувство.

А как это случилось? – говорит Муха. Он опять роется в карманах штанов в поисках сигарет, а найдя, видит, что половина из них раскрошилась.

Ну ты и спросил, – говорю я, когда стоишь на посту, это ведь обычное дело, что пальцы ног затекают.

Да не пальцы, балда, я про твою голову.

Позади нас геодезисты что-то кричат друг другу, кажется, они выстукивают виллу, так это воспринимается на слух, наверно, хотят узнать, в каком месте виллу будет проще начать сносить.

А-а-а-а, – говорю я и размышляю, что ему можно рассказать, потому что я, конечно, не хочу говорить, что упала в обморок.

Я споткнулась и упала.

Муха закуривает сигарету, на этот раз он не спрашивает, не хочу ли я тоже, но так даже лучше, родители бы учуяли, что от меня несет куревом, когда я вернусь домой. От курения возникает рак легких, говорят они, и зубы желтеют. Мои голуби летают вокруг нас кругами, им теперь тоже придется куда-то переселиться, а может, они уже присмотрели себе какое-нибудь прибежище в городе, думаю я, но мне-то, мне куда теперь деваться?

Я подвигаюсь еще немножко вперед, теперь я лежу на спине, потому что от сидения тут же затекла попа, солнце светит мне прямо в лицо, я закрываю глаза и закидываю руки за голову.

Ты так и не сказала, как тебя зовут, – говорит Муха.

Я качаю головой, не открывая глаз, я и сама точно не знаю почему.

Может, из-за Лиззи, мы ведь друг другу поклялись.

Это тайна, – говорю я.

Ладно, – говорит Муха. Тогда мое имя – тоже тайна.

Его голос звучит обиженно, и я не могу сдержать усмешку.

Да знаю я твое имя, – говорю я.

Муха сильно затягивается сигаретой, я слышу, как она потрескивает.

Ага, значит, знаешь, – говорит он еще обиженнее.

Ну да, тебя зовут Муха, – говорю я безмятежно.

Слышно, как хлопают двери машин, наверно, геодезисты закончили с измерениями, они заводят мотор, он тихо рычит, машина медленно разворачивается на узкой дороге. Другой водитель решил, что не стоит и пытаться развернуться, и едет задним ходом вверх по холму.

Ты что, с ума сошла? – говорит Муха.

Машины исчезают в клубах пыли, снова становится тихо, мы встаем и пролезаем через дыру в заборе. Геодезисты воткнули в землю странные палки, а перед виллой положили несколько рулонов красно-белой ленты, которой ограждают стройки. Мы заглядываем в каждую комнату, но на вилле ничего не изменилось, пока еще ничего, остался только запах геодезистов. Это запах города, сигарет и лосьона после бритья. Я с отвращением морщу нос. Мы забираемся на самый верх, но там пахнет вполне нормально, как всегда, деревом, перьями и свежим воздухом.

Хорошо быть здесь, наверху, с Мухой. Мне нравится, когда он здесь. Мне нравится разговаривать с ним, стоя рядом, прислонившись к балкам. Я забываю про геодезистов и про то, что виллу скоро снесут. Муха придумывает мне имена, как в сказке про Румпельштильцхена, называет какое-нибудь имя, а я качаю головой, потому что решила не уступать.

Софи, – говорит он, Мария, Йоханна, Эстер, Джульетта…

Он не может остановиться.

Кунигунда, Гертруда, Хайдрун, Хайделинда…

Мы смеемся, а я качаю головой.

Ни за что не догадаешься, – говорю я, забудь, проехали.

Он кладет руку мне на плечи, но я увертываюсь, не люблю, когда меня обнимают за плечи. От этого у меня по телу бегут мурашки.

Ты что, – говорит он.

Ничего, – говорю я, оставь меня.

Он больше не пытается так делать, но смотрит на меня очень странно.

Мне просто это не нравится, – говорю я, потому что чувствую, что надо что-то сказать в свое оправдание.

Голуби воркуют над нашими головами, все как будто мирно и спокойно, только в затылке у меня снова начинается покалывание. Я забираюсь на балки, чтобы отвлечься, Муха смотрит на меня снизу, у него дружелюбное лицо, это самое дружелюбное лицо из всех, которые я знаю. Он ничего не спрашивает, он просто здесь и смотрит на меня, а я забираюсь по балкам, все выше и выше.

Когда Муха здесь, я не боюсь упасть.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю