Текст книги "Мозаика судеб"
Автор книги: Барбара Виктор
сообщить о нарушении
Текущая страница: 11 (всего у книги 16 страниц)
– Может она вернуться в колледж? – спросила Габриэла.
– Пока нет. Ей сейчас нельзя подниматься по лестницам.
– Знаете, у меня появилась отличная идея, – начала Адриена, обращаясь главным образом к Габриэле. – Что, если нам отвезти ее в дом на побережье, пусть поживет там несколько дней. Это только пойдет ей на пользу.
Доктор поднял руку.
– Боюсь, что вас ожидает небольшая проблема, – сказал он, нахмурившись. – Дело в том, что мисс Моллой попросила, чтобы ее мать даже не пыталась увидеться с ней.
Габриэла судорожно вздохнула:
– Почему?
– Я этого не знаю. Я просто передаю просьбу моей пациентки, – сказал он и встал.
Габриэла последовала его примеру.
– Когда она это сказала?
– Прошлой ночью, – ответил он. – Дежурной сестре.
– Я поговорю с ней, – заверила Адриена. – Не беспокойтесь об этом.
Доктор протянул руку Адриене, потом Габриэле:
– Я всегда готов ответить на любые ваши вопросы. Итак, выписка в субботу. Не возражаете?
Женщины кивнули и вышли из кабинета, обменявшись перед этим недоверчивыми взглядами.
– Теперь я знаю, что дело пошло на поправку, – сказала Габриэла. – Она стала сама собой и вернулась к прежним чувствам.
– Она изменит свое мнение, – предположила Адриена. – У нее в голове такая путаница. – Она взяла Габриэлу за руку. – Я хочу отправиться в Брамптон и собрать ее учебники. Если она примет мое предложение, то сможет подготовиться к экзаменам в доме на побережье и закончить учебный год.
Габриэла только кивнула, не в силах что-либо сказать.
– Не беспокойтесь! – снова повторила Адриена. – Все обойдется.
Но даже когда Габриэла шла по коридору к лифту, спускалась в вестибюль и встретила там Ника, она не переставала удивляться превратностям своей судьбы. Или ты выходишь замуж – или делаешь карьеру, или любишь – или несчастлива, или ты женщина – или мать. Хотя в глубине сознания она в данный момент понимала, что особого выбора у нее нет.
7
«Парижская хроника»
Габриэла устроилась в уголке огромного, покрытого шоколадного цвета кожей дивана в кабинете главного редактора нью-йоркского отделения «Парижской хроники». Другой мебели здесь не было, если не считать широкого кофейного столика, на котором кипой валялись журналы, отпечатанные уже здесь, в Штатах, на английском языке. И еще декоративные растения по углам, высохшие, пожухлые.
Ни письменного стола, ни одного кресла или стула, ни пишущих машинок и телефаксов! Здесь не было даже конторских шкафов и папок с редакционными материалами.
Все было выдержано в типичном для французов псевдодемократическом стиле, способном, по мнению его создателей, внушить служащим, что их вовсе не вызывают «на ковер», а хотят доверительно побеседовать и настроить на творческую активность.
Когда Габриэла появилась в офисе, ее радушно встретили, окружили, расцеловали в щеки, проводили в комнату, где она теперь дожидалась разговора с заведующей местным отделением Николь Лонже.
Габриэла заметила последний номер журнала, где был помещен ее фоторепортаж, нашла свой материал и почувствовала огромную печаль вместо радости и возбуждения при виде своих фотографий и подписей под ними. Материал был ее, она долго занималась его поисками, в нем фигурировали люди, с которыми она сблизилась гораздо больше, чем в обычной журналистской работе. И вот все оборвалось, резко и безвозвратно. Это была очередная ее потеря, и она оплакивала ее. Может быть, она особенно остро переживала ее сейчас после всех недавних событий.
Фотоочерк
Первоначально был задуман фотоочерк, раскрывающий различия, существующие между француженками и американками, причем между теми женщинами, чьи судьбы и жизненные драмы были в чем-то схожи. Начинался репортаж с известной французской актрисы, снятой в ее шато где-то в Бургундии, в несколько сюрреалистической манере, с помощью широкофокусного объектива. Актриса стояла на коленях посреди широкой лужайки, прижав к себе с обеих сторон двух гончих. Движение передавалось на снимке едва сдерживаемым порывом собак и развевающимися на легком ветру длинными пшеничного цвета прядями, чуть тронутыми сединой. Лицо актрисы – символ целого поколения – было по-прежнему прекрасно, легкая летняя одежда не скрывала волнующих до сих пор линий ее тела, поблескивали знаменитые глубоко посаженные, темно-зеленые глаза, крупный рот без всяких следов помады таил едва заметную улыбку. Актриса принадлежала к числу немногих французских кинозвезд, сумевших сохранить свои деньги и вести в старости размеренную, безмятежную жизнь, ничуть не похожую на те бурные приключения, о которых когда-то судачили все домохозяйки. Любовный пыл в ней почти совсем угас, создавалось впечатление, что вся предыдущая суетливая и скандальная жизнь была всего лишь затянувшейся репетицией к кульминационному акту – ее уходу
На следующей полосе Габриэла поместила фотографию моложавого мужчины, с могучей грудной клеткой и плоским животом. Бицепс на правой руке, которую он положил на плечо стоявшей рядом женщины, не могла скрыть белая шелковая рубашка. Женщина, худенькая, с выпирающим животом, была самой молодой из ученых в Пастеровском институте и, по ее собственному утверждению, главным претендентом на Нобелевскую премию. На другой фотографии та же молодая женщина преданно смотрит на своего вполне заурядного мужа. Текст пояснял, что женщина прервала свою карьеру по случаю беременности и ожидаемых вскоре родов. Эта счастливая пара ждала своего первенца, особенно радовался этому событию мужчина. Рядом была помещена старая фотография его прежней жены, некогда знаменитой актрисы, снятой в инвалидной коляске в какой-то захудалой больнице. Подпись свидетельствовала, что кинозвезда оказалась бесплодной. Было время, когда это казалось таким пустяком на фоне всех ее бесконечных замужеств и скандалов, расписываемых газетчиками во всех подробностях.
На следующем снимке был изображен красивый мужчина на фоне своего «пежо-405» с откидным верхом, крепко обнимающий жену недалеко от загородной виллы, приобретенной на деньги, полученные за фильм, где она впервые обнажила свою знаменитую грудь.
Справа, чуть ниже, была помещена фотография тоже достаточно известной актрисы. Она сидела за огромным, совершенно пустым столом и смотрела на мужа, задумчивый взгляд которого был устремлен в окно, где вдали, под деревом, смутно угадывалась фигура молодой беременной женщины. Через восемь дней, гласила подпись, эта актриса покончила с собой, приняв смертельную дозу снотворного, не сказав никому ни слова, даже мужу, который, как она знала, страстно хотел этого ребенка. Она не могла сделать его счастливым отцом и дала ему возможность испытать это счастье с другой женщиной.
Далее шли фотографии знаменитых американок, как бы двойников известных французских женщин. На первой был снимок телезвезды, имевшей славу непредсказуемой и скандальной особы. Она сидела в окружении всех многочисленных знаков ее славы – дипломов, статуэток «Эмми», наград, сувениров. Рядом с ней не было места послушному мужу, обязанному каждый вечер, невзирая на его желания или какие-нибудь обстоятельства, являться к семейному обеденному столу. Рядом располагался снимок юноши, ее единственного сына, за несколько месяцев до этого утонувшего у берегов Новой Англии; тут же фотография ее последнего мужа с младенцем на руках в родильной палате, рядом с его новой молодой женой.
Перевернув страницу, Габриэла прерывисто вздохнула, увидев следующий снимок.
…Популярная телеведущая поднималась по лестнице в здании суда – на глазах огромные темные очки, скрывающие пол-лица, волосы спрятаны под косынкой. Не обращая внимания на бесчисленные вспышки, она, пытаясь сохранить достоинство перед репортерами, спешила на судебное заседание, чтобы доказать свою непричастность к краже, совершенной в глубинке – графстве Бакс, в Пенсильвании. Она была задержана с поличным, когда пыталась вынести из местной лавки, расположенной недалеко от ее роскошного, оцениваемого в миллионы долларов дома, несколько флакончиков дешевой косметики. Так совпало, что в тот день, когда была совершена кража, у ее бывшего мужа родился ребенок. Этой телекомментаторше не пришло в голову воспользоваться смертельной дозой снотворного, чтобы решить проблемы любимого человека. К тому же эта женщина усилиями своих влиятельных почитателей «ввиду недостатка улик» была освобождена от уголовной ответственности. Те же доброжелатели в свое время помогли этой звезде голубого экрана, страдавшей от пагубной привычки взбадривать себя наркотиками, избавиться от порочной наклонности в центре реабилитации, куда она была помещена с диагнозом, не имеющим никакого отношения к зелью.
На последних двух снимках был изображен бывший супруг этой дамы, занимавшийся атлетическими упражнениями в присутствии молодой жены, подтверждая тем самым, что молодость в Америке самый ходовой товар и дети от подобных браков являются официальным свидетельством неувядающей мужской силы. И в заключение звезда была изображена после объявления оправдательного приговора, который с большой радостью преподнесли ей симпатичный судья и поклонники из жюри присяжных. Теперь этой женщине предстояло возвращение в свой роскошный загородный дом, где ее ждала встреча с теми же самыми доброжелателями и с тем же избранным обществом, к которому она принадлежала и где ей будут выражать сочувствие по поводу происшедшего.
Когда Габриэла закрыла журнал, она подумала, что судьбы знаменитостей по ту и эту стороны океана почти ничем не отличаются.
– Париж сообщил нам, что они весьма высоко оценивают твой материал, – сказала Николь Лонже, входя в кабинет и расцеловавшись с Габриэлой. – Ma cherie, где ты предпочитаешь сбросить груз своих огорчений, в Нью-Йорке или Париже?
– Если вся сложность только в этом, – засмеялась Габриэла, – то ответ напрашивается сам собой – нигде. – Обняв Николь, она отреагировала на встречу с такой же теплотой. – Я нахожу, что ты великолепно выглядишь. Просто прекрасно! Весь Нью-Йорк поддержит меня!
– Да, этот город для женщин. – Николь взяла Габриэлу под руку. – Если бы мне пришлось сейчас жить в Париже, я бы этого не перенесла.
– Конечно, – согласилась Габриэла, – здесь ты ходишь в начальниках. – Она снова опустилась на диван. – Итак, расскажи мне все.
Николь присела рядом, скрестила свои стройные ноги и выудила из стеклянного ящичка сигарету.
– Послушай, неужели похоронные церемонии продлятся еще и следующую неделю? Мне было бы приятно, если бы ты полностью доверяла мне.
– Конечно, – быстро ответила Габриэла. – Без твоей помощи мне будет очень трудно, особенно здесь, в Нью-Йорке.
– Хорошо, тогда я буду до конца откровенна, моя милая. – Как всегда, Николь кстати и некстати вставляла в свою речь французские словечки и фразы, что американцы находили забавным, а французы шокирующим. – Я должна признать, что ошиблась, считая, что ты никогда не сможешь расстаться со всеми этими сентиментальными воспоминаниями! Никогда!
– Расставаясь с одним, обретаешь что-то другое.
– И что же ты нашла? Как интересно? Я была бы крайне удивлена, если бы французы сотворили с тобой это чудо.
– Смотря что ты понимаешь под этим.
– Ты чувствуешь себя уверенно и в делах, и в личном смысле. Мне в это не верится.
– На самом деле чувствую себя почти счастливой, но это не имеет никакого отношения к моему пребыванию в Париже.
– Ты скучаешь в Нью-Йорке?
– Какая-то часть меня стремится в Париж, но я совершила бы ошибку, если б вернулась туда сейчас.
– Почему?
– Нью-Йорк для меня не то место, чтобы думать о карьере. Мне здесь так хорошо, что я забываю о работе.
– Когда женщина забывает о работе и чувствует себя удовлетворенной, это может значить только одно.
– Что же?
– Что она завела любовника. – Николь улыбнулась. – Итак, да или нет?
– Да, только не волнуйся, это не продлится слишком долго.
– Какая ты оптимистка, ma cherie, – сказала Николь.
– Просто мы встретились в неблагоприятное время и, конечно, в неподходящем месте.
– Это не имеет значения. Любовь сама управляет нами. Она или благополучно кончается, или не кончается никогда, – сказала Николь с ноткой печали в голосе.
– Если бы ты знала, сколько у меня проблем и без этого – больная мать, нелады с дочерью. Как я могу дать волю своим чувствам? Если я сделаю это, то я просто дура, даже больше чем дура. Я так скучаю по своей матери, по Дине, но ирония в том, что в обеих ситуациях не имеет значения, где я нахожусь. Даже когда я рядом с ними – мы совсем чужие.
– Как Дина? – мягко спросила Николь.
– Сейчас нормально, но она попала в автомобильную аварию.
– Не может быть! – воскликнула Николь, всплеснув руками. – Надеюсь, ничего серьезного?
– Все обошлось, хотя могло быть хуже. Ее уже перевели в общее отделение, на выходные выпишут.
– Все случилось одновременно, похороны и все это. – Николь встряхнула головой. – Габриэла, я так расстроилась, когда я услышала о Пите. Такой молодой!
– Это действительно ужасно.
– По крайней мере, теперь вы с Диной вместе?
– Нет. Может, я обманываю себя, что все наладится и мы когда-нибудь будем вместе. В такие минуты руки опускаются и одна надежда – найти забвение в работе.
– Она больше не ребенок, – веско сказала Николь. – И самое лучшее, на что ты можешь рассчитывать, так это на перемирие, когда вам придется время от времени быть вместе. Одним словом, «холодная война».
– Я не хочу, чтобы было так. Я хочу более теплых отношений!
– Не все происходит в мире по нашему желанию и так, как мы предполагаем.
– Это так странно, Николь. Я так хотела ребенка, возможно, надеясь, что он заполнит ту ужасную пустоту, которая образовалась, когда я фактически потеряла мать.
Она сделала паузу, чтобы сосредоточиться, ища точное выражение своей мысли.
– Вот этого как раз и не получилось, – заключила Габриэла.
– Ты можешь раздавить любое существо, взваливая на него груз своих забот, ma cherie.
– Но все-таки разрыв между нами случился целиком по вине Пита – это он настроил Дину против меня.
– Чепуха! – с неожиданной резкостью воскликнула Николь. – Она была уже взрослой девчонкой, когда оставила тебя. Шестнадцать лет – вполне достаточно, чтобы самостоятельно принимать решения и отвечать за свои поступки.
– Тогда что же мне делать? Уступить? Отказаться от всяких попыток вернуть ее?
– Не уходи от проблем.
– Не понимаю. Я же здесь, никуда не ухожу.
– Да, пока. Но на самом деле ты обитаешь далеко отсюда. Не обманывай себя, Габриэла, географическое расстояние тут ни при чем. Ты все равно здесь чужестранка.
– Давай пока не будем говорить об этом, – попросила Габриэла. Ее глаза заблестели от слез. – По крайней мере, сейчас.
– Безусловно. Давай-ка лучше поговорим о Паскале.
Габриэла виновато улыбнулась, поморгала, чтобы прогнать слезы.
– Прекрасная тема! Захватывающе интересная!
Николь засмеялась:
– Ты, кстати, прочитала его статью?
– Комментарий к моей истории в фотографиях? Еще нет. А что, хорошо?
– Совершенно не в его стиле. Такой лихой, неожиданный поворот… Думаю, это потому, что фотоматериал задел его за живое.
– Каким же образом?
– Он повел себя так же, как все мужчины поступают в подобной ситуации. Это просто смешно! Любой стареющий мужчина в компании с молоденькой девицей выглядит всегда смешным в глазах окружающих. Конечно, только не в своих собственных. В конце концов, он сам поймет это, но мы-то, глядя на подобную пару, не можем скрыть разочарования.
Тот факт, что у Паскаля появилась молоденькая пассия, причем так скоро, изумил Габриэлу. Странное совпадение, что им одновременно было уготовано попасть в любовную ловушку.
– Кто же она? – спросила Габриэла, стараясь ничем не выдать своего волнения.
– Я не знаю, – ответила Николь. – Она, как говорят, новый фоторепортер, взятый в редакцию с испытательным сроком. Как ты называешь это?
– Стажер, – ответила Габриэла, слегка удивленная, что в нью-йоркском отделении хорошо знали об ее отношениях с Паскалем.
– Стажерка… – со значением повторила Николь. – Из этого факта, Габриэла, можно извлечь два урока. Первый – стареющая женщина рядом с мужчиной моложе ее возрастом выглядит еще более смешной. И второе: единственное, что остается на долю женщин нашего возраста, – это работа. В ней мы можем черпать уверенность в себе и получать удовольствие.
Николь Лонже не всегда рассуждала подобным образом. Было время, когда она жила только ради мужчины. Ее единственным стремлением было сделать этого человека самым счастливым на земле. Она была готова удовлетворять каждое его желание и прихоть, отбросила в сторону свои надежды, интересы. В итоге он бесцеремонно бросил ее ради молоденькой девицы.
Правда, в этой обыкновенной истории обнаружилась и положительная сторона. Этот мужчина случайно оказался владельцем огромного издательского концерна, в который входила и «Парижская хроника». Николь хватило ума в качестве отступного потребовать заключения контракта, который обеспечивал ей должность главного редактора нью-йоркского отделения редакции, и эта сделка оказалась куда более выгодной, чем единовременно выплаченная сумма. В результате она сохранила чувство собственного достоинства и приобрела работу.
Надо отдать ей должное – выучилась она быстро, на ходу впитала необходимые знания и опыт руководства подобным изданием, так что вскоре все забыли, что начинала она совсем недавно и с нуля. Теперь в свои сорок пять – а выглядела Николь лет на десять моложе – она дотошно и вдумчиво руководила порученным ей изданием. И к тому же очень профессионально.
Николь внимательно оглядела Габриэлу, потом посоветовала:
– Тебе следует покороче постричь волосы. А то ты слишком похожа на Брижит Бардо. Хотя, впрочем, ты и так замечательно выглядишь, просто сияешь, ma cherie. По-видимому, этому мужчине удалось сделать тебя капельку счастливей.
Габриэла немного смутилась, на щеках выступил легкий румянец.
– У меня сейчас нет времени думать о стрижке. – Она постаралась уйти от разговора.
– Знаешь, я не хотела говорить об этом, потому что это идет вразрез с моими намерениями, но Париж буквально ежедневно бомбардирует нас факсами. Они с нетерпением ждут твоего возвращения. Они поддержали идею подобных фоторепортажей и уже выделили средства на них для осенних и зимних выпусков журнала. Итак, что мне делать? Давать им факс о твоем возвращении?
Габриэла помолчала – ей требовалось время осознать, что она еще не потеряла работу, что о ней, оказывается, помнят и она еще кому-то нужна.
– Я не могу с уверенностью сказать, пока Дина не выйдет из больницы. Может это подождать еще несколько дней?
– Ничего страшного, мы заставим их подождать.
– Проблема в том, – поделилась Габриэла, – что Дине, как только она выйдет из больницы, необходим небольшой отдых. Около недели… Я очень хотела бы побыть рядом с ней, может быть, чем-нибудь помочь…
– Да, но захочет ли она, чтобы ты была с ней в это время?
– Кто знает?
– Габриэла, послушай, – настаивала Николь и иронически пощелкала языком. – Даже для цвета лица бывает полезно исповедаться перед подругой.
Габриэла улыбнулась – ей припомнилась привычка французов определять внутреннее состояние человека по цвету лица.
– Ты все-таки настоящая француженка, хотя столько лет прожила в Америке. Эти последние десять дней – что-то невероятное, мучительное и ошеломляющее. Одним словом, горячие выдались денечки, и, поверишь, в голове полный сумбур. Я не знаю, за что схватиться…
– Знаешь что, давай-ка выпьем по бокалу шампанского, оно нас слегка развеселит, – предложила Николь. – Правда, я расплачусь за это бессонной ночью. К сожалению, то, что улучшает цвет лица и исцеляет душу, вредно для печени… – Она выразительно похлопала себя по правому боку.
– Может, не стоит? – засомневалась Габриэла. – Не говоря уж о том, какой вред будет нанесен твоей печени и моей голове, сегодня я еще приглашена на обед.
– Кем? Любовником? – лукаво протянула Николь.
– Другом, – поправила Габриэла, предпочитая использовать более скромное американское выражение. – Хотя мне кажется, что в Америке это означает одно и то же.
– И слава Богу, ma cherie. Ты же знаешь, что все наши любовники, перестав быть друзьями, в финале становятся врагами.
– Ты начиталась статей в собственном журнале, – легкомысленно заметила Габриэла.
В этот момент в кабинет главного редактора заглянула секретарша.
– Господин Бурже на линии, – сообщила она.
– С кем он хочет говорить? – спросила Николь.
– С вами, но, когда я сказала, что вы беседуете с Габриэлой, он переменил решение и просит тебя. – Она глянула на миссис Моллой.
– Вот и прекрасно! – Николь легонько потянула Габриэлу за рукав. – Пойдем-ка в пустой кабинет, там ты сможешь спокойно поговорить. Знаешь, Паскаль сейчас занимается сбором материалов для твоей истории в Бургундии, – торопливо пояснила она. – Саша, любовница мужа Марианны, вчера ночью родила.
– Неужели? – удивилась Габриэла.
– Да, – сказала Николь, – более оскорбительного отношения к памяти Марианны, знаменитой кинозвезды, хозяйки дома, трудно себе представить. Только не ссылайся на меня, – торопливо добавила она. – Ведь мы же французы и выше всякой сентиментальной ерунды.
Телефонный разговор
– Паскаль, ты меня слышишь? – спросила Габриэла сквозь потрескивания международного кабеля.
– Отлично, будто ты говоришь из соседней квартиры. Как дела? Как прошли похороны?
– Печально.
– А твоя дочь?
– Дина попала в автокатастрофу, но сейчас поправляется.
– Какой ужас! – воскликнул он. – Ничего серьезного?
– Ничего серьезного. – Ей менее всего хотелось сейчас говорить о Дине и выслушивать его рассуждения по этому поводу.
– Слава Богу! – В его голосе послышалось облегчение. Теперь он мог перейти к главной теме их разговора.
– Ты видела материал?
– Да, он мне понравился.
– Знаешь, похороны Марианны были невероятны. Там присутствовали все, от мадам Помпиду до Алена Делона. Даже женщина, которая продавала ей овощи в Париже, и садовник из загородного дома. Весь свет!
– Замечательно, – без всякого выражения сказала Габриэла.
Паскаль на другом конце провода несколько раз кашлянул.
– Николь уже сказала тебе, что в редакции решили сделать несколько снимков младенца на обложку для выпуска на следующей неделе? Одного этого будет достаточно, чтобы привлечь читателей и завершить всю главу потрясающим эпизодом.
– Не могу поверить, что Анри позволил себе подобную выходку. Сразу после похорон жены. Ведь месяца не прошло с ее смерти.
– Не глупи! Мы не можем подобным образом бросить наших читателей. Они имеют право наблюдать за началом новой жизни.
Типично по-французски, отметила Габриэла про себя, – ловко связать концы с концами. Король умер, да здравствует король или любовница, или ребенок! Смотря кто подходит к данной ситуации. И здесь нет вины Паскаля – ответственность, скорее, лежит на взрастившей его культуре. Он вырос в стране, в которой одним из главных вопросов являлся вопрос усвояемости пищи и связанные с этим проблемы, вплоть до повышения температуры при длительных запорах. Это была единственная забота, которая могла до глубины души взволновать среднего француза.
– Кто будет делать снимки? – спросила Габриэла.
– Анна-Мария Фонтэн.
Отчасти Габриэла порадовалась за молодую женщину, которой наконец выпал шанс проявить себя в настоящем деле. В то же время Габриэла испугалась, что этот дебют повлияет на ее собственную карьеру. Скольких трудов стоило ей добиться своего положения во Франции! Анна-Мария была высокой блондинкой двадцати пяти лет, скуластой, узкой в бедрах, широкой в плечах. Типичная фигура француженок, так ловко схваченная Кристианом Лакруа в его моделях, когда созданные им жакеты разошлись по всему миру. До того как она стала ассистенткой Габриэлы, Анна-Мария ходила в кожаных брюках и шелковых рубашках и занималась тем, что ухаживала за собаками. Еще один пример французского равнодушия к признанным авторитетам, когда, с одной стороны, каждому предоставляется шанс стать кем-то, а с другой – резко понижается уровень профессионального мастерства. Здесь каждый может утверждать, что является писателем, если его книги кто-то покупает; или журналистом, если его статьи заметил хоть какой-нибудь критик; или фотографом, даже если снимки слабы технически и скверны по композиции. Подобные «творцы» возможны только во Франции…
– У нее еще не все получается, – сказал Паскаль. – Ты начинала куда лучше.
– Она научится, – ответила Габриэла, и непонятно почему, в тот момент она ощутила сожаление о своей ушедшей молодости.
– И ей не очень-то доверяют те, кого она снимает, – продолжал Паскаль.
– Так бывает с новичками, – неожиданно встала Габриэла на защиту девушки. – Ты остановишься в их загородном доме? – спросила она и тут же пожалела о том, что задала его.
– Да, только потому, что Саша там родила.
– Как же Саша отважилась рожать там, где только что умерла Марианна?
– Где же, по-твоему, Саше рожать? – возмутился Паскаль. – В больнице?
Габриэла опять поразилась его способности даже самое логичное решение довести до полного абсурда! Но опять – это не его вина! Он вырос в стране, где собак допускают в рестораны, где детям позволено пить вино и последний научный вклад Франции в мировую сокровищницу – это пастеризация.
– Поздно спорить сейчас о наших серьезных расхождениях.
– Ты стоишь на своих старых позициях, Габриэла, – заметил Паскаль. – Американское пуританское самоограничение.
– Ты поливаешь мои цветы? – спросила Габриэла, желая изменить тему разговора.
– Ты знаешь, как-то совсем упустил из виду. – Он виновато хмыкнул. – То одно навалится, то другое. Когда ты собираешься вернуться?
– Еще не знаю, может, через пару недель, может, раньше. В любом случае мои растения могут погибнуть.
– Почему так долго?
– У меня здесь еще масса дел.
Паскаль вздохнул.
– Я постараюсь, – теперь он шумно выдохнул, – но это так трудно – носиться из одного конца Парижа в другой, с левого берега на правый.
– Я понимаю, что доставляю тебе хлопоты своей просьбой, Паскаль, но позаботься о них, пожалуйста. Два раза в неделю поливай те, что стоят на солнце, а остальные можно один раз.
У Габриэлы сердце сжалось от тоски. Пусть между ними не было пылких, страстных отношений, но ведь что-то было? Пусть редкие, но прекрасные мгновения вместе – тогда, в Нормандии, или в Париже, когда над городом прошел ливень и она вымокла до нитки; совместные завтраки, долгие беседы – все это теперь свелось к спору насчет полива ее цветов.
Положив трубку, она еще некоторое время сидела молча, с сожалением думая о том, что их отношения с Паскалем не оставили в ее душе следа. И у нее возникло желание уехать куда-нибудь, где ее никто не знает и никто не ждет.
– Мы еще увидимся перед твоим отъездом? – спросила Николь, когда Габриэла вернулась в ее кабинет и устроилась на необъятном диване.
– Конечно, – не задумываясь, ответила Габриэла и спросила: – Ты бы не хотела провести несколько дней на море? Если, конечно, Дина не будет возражать против моего приезда.
– С удовольствием. – Николь помолчала, потом поинтересовалась: – Скажи мне, тот мужчина, который пригласил тебя на обед, – это серьезно?
Габриэла кивнула.
– Поэтому я и хочу уехать.
– Но это же безумие! – воскликнула Николь.
– Пожалуйста, не противоречь себе. Ты же только что утверждала, что только карьера может быть надежной опорой для женщин нашего возраста.
– Все это не имеет никакого значения, – возразила Николь, – если ты нашла человека, который по всем статьям подходит тебе.
– Он – американец, – объявила Габриэла.
– Прекрасно, – ответила Николь и с удовольствием потерла руки. – Что еще?
– Я влюбилась в него, хотя знаю всего десять дней.
– Вопрос не во времени. Можно влюбиться в течение десяти минут, а можно прожить и десять лет вместе и этого не случится.
– Тогда в чем же вопрос?
– Сначала разберись с ответами. – Николь засмеялась. – Не надо задавать себе слишком много вопросов. Вот что я хочу тебе сказать – это здорово, что он американец. С американцами жить гораздо легче. Я убедилась в этом с тех пор, как Жан-Марк нашел себе «источник молодости». – Она печально улыбнулась.
– У тебя все с ним кончено? – тихо спросила Габриэла.
– Жизнь продолжается, – ответила Николь решительно.
– Почему это произошло?
– Ему стукнуло шестьдесят, и тут он обвинил меня в том, что со мной больше не чувствует себя молодым. Оказалось, что я не обладаю волшебной силой, чтобы сохранить ему вечную молодость. – Она рассмеялась. – Наверное, я должна была пристукнуть его в пятьдесят девять, тогда бы ему точно никогда не исполнилось шестьдесят.
– Ты не хочешь пообедать с нами сегодня за компанию?
– Сожалею, – игриво ответила Николь. – У меня сегодня тоже rendez-vous.
– С американцем? – поддразнивая, спросила Габриэла.
– Только с американцем, – думая о чем-то своем, ответила Николь. – И знаешь, почему?
Габриэла отрицательно покачала головой.
– Потому что в нашем возрасте сюрпризы вредно отражаются на здоровье.
– Только не напоминай про цвет лица, – с улыбкой перебила ее Габриэла.
– И на цвете лица! Может, американцы не так остроумны и частенько наивны, пусть даже несколько неловки и занудны, они все-таки честны. Если американец не может тебя трахнуть, он не обвиняет в этом тебя. Если он тебя не хочет, это значит, что он не хочет никакую женщину вообще. Если разлюбил, то не ждет, пока все вокруг, кроме тебя, узнают об этом. С французом невозможно понять, кто он тебе – любовник или давно равнодушный человек. Француз, как мелочный скряга, оберегает свою внутреннюю сущность. Скрытность, внешнее равнодушие для француза – достоинство, которым он может хвалиться, как и изображением гильотины. Но только результат, к сожалению, моя дорогая, один и тот же. Открыто порывает с тобой мужчина или скрытно, голову теряем мы с тобой, а это очень больно.
– Когда ты успела стать таким знатоком психологии американских мужчин?
– Просто стараюсь не терять оптимизма. – Николь достала из ящичка сигарету, затянулась и неожиданно призналась: – Особенно после разрыва с Жан-Марком. Если бы ты знала, что этот культурный и вежливый человек выделывал со мной. Я до сих пор удивляюсь, как мне удалось сохранить в себе хоть маленький кусочек сердца.
– Это у меня нет сердца, потому что, когда я узнала о Паскале и Анне-Марии, меня это ничуть не взволновало.
– Это потому, что прошлое тебя больше не волнует, а сердце твое переполнено любовью к американцу.
– Тогда почему я стремлюсь обратно в Париж?
– Может быть, потому, что ты во власти двух иллюзий – насчет французских любовников и преуспевающих американских женщин, и ты не знаешь, что выбрать. Французский любовник так боится взять на себя ответственность и стать собственником, а деловая американка боится стать чьей-то собственностью, и у них не получается ничего.
