355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Барбара Виктор » Мозаика судеб » Текст книги (страница 1)
Мозаика судеб
  • Текст добавлен: 4 октября 2016, 00:26

Текст книги "Мозаика судеб"


Автор книги: Барбара Виктор



сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 16 страниц)

Барбара Виктор
Мозаика судеб

Пролог

– Неужели даже ракетку в руки не брала? – не поверил Пит.

– И близко к корту не подходила, – шутливо поклялась Адриена.

– Точно?..

– Пит, кому лучше знать…

После нескольких минут игры Пит совершенно выдохся:

– Черт, что-то я совсем сдал.

– Ты слишком суетишься, стараешься ударить как можно сильнее, – объяснила Адриена.

– Мне не нужно от тебя поблажек! Давай по диагонали, обводящим…

– Не так, не так… Поменьше прыти. Почувствуй себя раскованно… – давала советы партнерша Питу по ходу игры.

– Пощади, Адриена, я не играл целых три недели, – взмолился Пит.

– Ничего, ничего, побегай, потрудись, иначе тебе не набрать форму.

– Что-то мне надоело это занятие.

– Ты рано сдаешься!

– Я же вижу, ты тренировалась, пока я отдыхал.

– Пару раз… Как и ты, вероятно…

– Что-то не верится… Ты меня вконец загоняла, – задыхаясь, сказал Пит и рукавом вытер пот со лба.

– А ты не усердствуй… Играй легко, непринужденно…

– Ага, особенно когда ты посылаешь такие мертвые мячи.

– Не ной, все идет хорошо. Не теряй мяч из вида… Вот так! Ты же сам просил как следует погонять тебя. Готова…

Пит сделал подачу и поморщился.

– Двойной промах! – обрадованно воскликнула Адриена, когда мяч снова угодил в зеленую разделительную сетку. Она перешла на другую сторону и, чуть пригнувшись, приготовилась к приему мяча. – Как тебе нравятся эти цифры «тридцать» и «ноль»?!

– Черт возьми! – взорвался Пит. – Мы же договорились не вести счет, а теперь, пожалуйста: тридцать – ноль!

– Что ты кипятишься, это только игра.

– Конечно, игра, когда ты выигрываешь, а когда впереди я, то это третья мировая война. – Пит начал делать рукой размашистые круговые движения, словно разминая мышцы.

– Судорогой свело? – спросила Адриена и, пользуясь паузой в игре, нижним краем тенниски оттерла пот с лица.

– Как будто что-то внутри покалывает, – мрачно ответил Пит.

– Когда ты проигрываешь, у тебя вечно что-нибудь не так.

– Спагетти были просто замечательные… – тяжело вздохнув, сказал Пит.

– Вот есть надо как раз поменьше, а теннисом заниматься побольше, – поддразнила его Адриена. – Ладно, подавай…

Она опять наклонилась, приготовившись к приему подачи.

Питер Моллой, как обычно, несколько раз переступил у задней линии, потом подбросил мяч вверх и с силой пробил.

Адриена метнулась вперед, однако мяч просвистел мимо ее ракетки.

– Здорово! – выкрикнула она. – А ну-ка, еще разок!..

То, что случилось в следующее мгновение, когда приободренный удачной подачей Пит вновь взмахнул ракеткой и в ту же секунду повалился на газон, она потом долго вспоминала с ужасом. Точнее, старалась не вспоминать – стерла сковавшее оцепенение, охватившее ее, ясное ощущение свершившейся беды; постаралась вычеркнуть из памяти тот солнечный день, безмятежную, сладкую истому позднего утра и, конечно, Пита, распростершегося на земле с раскинутыми руками, в одной из которых он продолжал сжимать ракетку. Тем не менее в сознании еще долгие годы всплывало воспоминание, как она бросилась к нему, перепрыгнув прямо через сетку, ее собственный крик… Нет, выворачивающий душу вопль, напугавший ее саму:

– Боже мой, Пи-ит!..

Что еще разрешала себе вспоминать? Вросшую в газон пару на соседнем корте, округлившиеся глаза женщины… Неужели у нее самой тоже были такие глаза?

Помнится, она еще раз воскликнула:

– Ну, кто-нибудь! Помогите же!..

Она в тот момент уже стояла на коленях возле Пита, дотронулась до лица, принялась трясти за плечи неподвижное тело, молила его:

– Ну, пожалуйста… Не притворяйся, Пит. Вставай! Вставай!..

Пара с соседнего корта поспешила на помощь Адриене. Подбежали… Женщина, открыв рот, – в глазах ее застыл ужас, – попятилась, мужчина присел на корточки рядом с Адриеной. Он тяжело дышал.

– Пожалуйста, – прошептала она тогда. Верно, она так и прошептала: – Пожалуйста, сделайте что-нибудь…

Мужчина ничего не ответил, торопливо начал щупать пульс на шее Пита – там, где сонная артерия… Потом повернулся и крикнул женщине:

– Позвони девятьсот одиннадцать. Быстро!

Та побежала в сторону раздевалок, буквально врезавшись в группу спешащих на помощь мужчин. После короткой заминки женщина помчалась в сторону конторы, а подбежавшие люди окружили Пита.

Он лежал в неестественной позе – лицо его серело на глазах. Жуткое ощущение надвигающейся тени… Спортивная рубашка задралась, обнажив загорелое тело, ракетку он по-прежнему сжимал в руке… Один мяч валялся под сеткой, другой все еще распирал карман шортов…

Мужчины занялись Питом, перевернули его на спину – кровь тут же хлынула изо рта, потекла по шее, испачкала тенниску. Адриена закричала. Сосед по корту, подбежавший первым, схватил ее за плечи, но спазм, сжавший ее горло, оборвал крик, и Адриена безмолвно следила за человеком, принявшимся делать Питу искусственное дыхание изо рта в рот. Другой в это время массировал сердце.

– Джек, поосторожнее, – сказал мужчина, державший Адриену за плечи. – Ты же в этом ничего не понимаешь!

Человек, которого назвали Джеком, обратился к тому, кто надавливал на грудную клетку Пита:

– Не торопись… Нажимаешь слишком часто…

Он опять принялся вдувать воздух в легкие Пита.

Слезы текли по щекам Адриены, скапливались в уголках рта, и она не вытирала их.

– Вы – доктор? – неожиданно спросила она Джека.

– Нет, я – бухгалтер.

Адриена попыталась оттащить его от тела, но мужчина оттолкнул ее руку.

– Вы не смеете прикасаться к нему! – закричала она. – Видите, у него кровь пошла горлом! Вы что, сумасшедший? – Затем хриплым громким шепотом добавила: – Вы же не знаете, что с ним.

Она совсем потеряла голову…

– Он был со мной, – Адриена принялась исступленно объяснять. – Понимаете, со мной…

Никто не обратил на ее слова внимания. Двое мужчин продолжали делать искусственное дыхание.

Через несколько минут к собравшейся толпе устремились выскочившие из остановившейся невдалеке машины «скорой помощи» медики. Работали они слаженно, быстро, но без спешки – достали пузырьки с какими-то лекарствами, расправили кислородную маску, моментально раскрутили несколько сложенных в жгуты проводов, подключили к аппарату с помощью присосок контакты на грудь Пита. Дали ток…

Слишком поздно. Включили аппарат еще раз… Ничто не помогало… Жизнь покидала его тело, – видимо, ему не хватило сил удержать ее. Глаза Пита не мигая, пусто смотрели в безоблачное небо. Что видела в те мгновения его душа, какие бездны разверзлись перед ней? Врачи отсоединили провода, сняли кислородную маску. Адриена, опустившись на колени, наклонилась над Питом – слезы все еще текли по ее лицу, – стерла кровь со щеки, дрожащей рукой погладила его волосы. Неожиданно она уронила голову ему на грудь и разрыдалась:

– Зачем?.. Зачем?.. Что же мне теперь делать без тебя?

– Вы были здесь, когда случилось несчастье? – Человек в белом халате обратился к ней.

Адриена не ответила.

– Я присутствовал, – откликнулся бухгалтер, – он только было собрался подавать, вскинул мяч и сразу повалился.

– Очевидно, сердце отказало. Хотя ничего определенного нельзя сказать до вскрытия… – добавил второй врач.

– Похоже, что так, – согласился Джек. – Парень был в скверной форме. – Он задумчиво покачал головой. – Возможно, он переусердствовал – приходил на корт три раза в неделю. Потом после тренировки горстями глотал какие-то витамины. Совершенно свихнулся.

– Кто-нибудь знает этого человека? – Врач указал на Пита. – От его партнерши ничего сейчас не добьешься, она в шоке, – добавил он, глядя на Адриену.

– Это окружной прокурор из Насау, – ответил служащий теннисных кортов.

Адриена подняла голову и слабым голосом спросила:

– Он умер?

– К сожалению, да, – смущенно ответил медик. Он помог ей подняться.

Адриена отступила на полшага и сильно сжала губы, чтобы вновь не разрыдаться.

– Вы его жена? – поинтересовался Джек, поддерживая ее под руку.

– Нет, – с трудом произнесла она. – Мы должны были пожениться через несколько дней…

1

Ужасные известия

Весна в Париже – чудесное время. Цветущие каштаны вдоль авеню Фош – нежный аромат раскрывшихся бутонов заглушается запахом жареных каштанов, которые наперебой предлагают уличные торговцы. Преимущественно алжирцы, они любят собираться поблизости от мэрии – здесь их всегда особенно много.

Париж весной.

Речные трамваи на Сене, переполненные немецкими туристами и едва не идущие ко дну под их тяжестью. Магазинчики дамской одежды на Сен-Оноре, забитые близорукими японцами, уткнувшимися в новинки сезона парижских модельеров.

Май в Париже, когда скандинавские семьи, в одинаковых кожаных сандалиях и носках домашней вязки, мечутся в поисках сувенирных маек и прочих мелочей, в то время как поджидающие их туристские автобусы перекрыли движение по рю Риволи.

Весна – то особое время года, когда художники покидают свои мансарды на левом берегу Сены, стоящие теперь больше, чем особняки в Сохо, чтобы выставить свои работы на узких улочках возле бульвара Сен-Жермен де Пре. Когда португальские эмигранты выбираются из лачуг, куда более ветхих, чем трущобы Гарлема, чтобы на ступенях Нотр-Дам де Пари всучить приезжим ладанки со святыми образами и медальоны из дутого золота.

Весной в Париже – яркое солнце и безоблачное небо. Над городом смесь запахов свежевыпеченной сдобы и бензина, сигаретного дыма и аппетитного аромата мяса от уличных жаровен, таких привлекательных для бродячих собак.

Весна. Сезон, когда террористы всех направлений, выполнив свою обязательную квоту по бомбометанию на Елисейских полях, забираются в свои хорошо охраняемые виллы на Ривьере, уступив свои апартаменты в Нейи изгнанным из своих стран африканским политикам, готовящим новые перевороты.

Большинством американцев Париж воспринимается как бесконечный экзотический марафон от одного музея к другому для беглого ознакомления с шедеврами мировой культуры.

Весна в Париже – время короткое, волнующее, очаровательное; недолгая передышка между промозглыми зимними и скучнейшими летними месяцами, когда парижане покидают свой город.

Габриэле Карлуччи-Моллой эта замечательная пора не была в диковинку, и даже дуновение легкого ароматного ветерка не могло оторвать ее от чтения журнала «Парижская хроника». Она медленно шла, перелистывая на ходу еще пахнувшие типографской краской страницы. В журнале был опубликован очередной комментарий Паскаля Бурже, щедро проиллюстрированный сделанными ею фотографиями. Эта статья как бы подтверждала общее мнение знатоков, что самой характерной чертой наступления весны можно считать появление новых коллекций одежды, образцы которой выставлялись в витринах на Елисейских полях.

Наконец она закрыла журнал, сунула его под мышку, замедлила шаг, стараясь не наступить на искусно нарисованные на асфальте цветными мелками картины, которыми уличный художник украсил тротуар. Габриэла бросила в его чашку подвернувшуюся в кармане пальто мелочь и в тот момент, когда монеты звякнули о металл, решила, что попрошайки – второй дар Америки великому городу. Первым, безусловно, можно считать закусочные «Макдональдс».

Перебежав через улицу, она прошла мимо магазина Ива Сен-Лорана, где выставленные в витрине мини-юбки поражали глаза пурпурными и золотистыми оттенками; мимо парфюмерного магазинчика, где в витрине под солнцем таяли наборы губной помады, мимо брошенной хозяевами и прижившейся в этом районе таксы, провожающей тоскливыми взглядами спешащих прохожих. Свернула за угол – и вдруг ощутила на себе внимательные взгляды. Хотя с точки зрения местных знатоков и ценителей женской красоты Габриэла была слегка полновата, она часто ловила на себе восхищенные взгляды. Возможно, ее плотное телосложение напоминало французским мужчинам об их латинских корнях, о чем они забыли, увлекшись модой на худосочных женщин, пришедшей из-за Ла-Манша. Возможно, в генетической памяти у них хранились воспоминания об обильных трапезах и боях быков, которые сравнительно недавно заменились тощими бутербродами и настольным теннисом. А еще вероятнее, она выглядела в их глазах как некая диковинная птица, прилетевшая из райских садов, из тех сказочных мест, где, по преданиям, улицы вымощены золотом.

Габриэла старалась не обращать внимания на подобные взгляды – мнения она была невысокого о своих достоинствах. Для этих мужчин она навсегда останется чужой, странной особой, иностранкой, увлеченной своей работой, которая может рассчитывать разве что на короткую связь с настоящим французом.

Она прошла мимо уличных лотков, на которых торговцы разложили свежих устриц. Несколько полицейских, вооруженных автоматами, лениво прохаживались по тротуару, пока отдаленный переливчатый вой сирены, вызывающий у обывателей холодок тревоги, не привлек их внимание. Париж был щедр на предложения, но пока все, что он мог подарить Габриэле, касалось работы – более живописного места для профессионального фотографа она не встречала. Куда ни глянь, увидишь совершенный образец городского ландшафта; каждое лицо в толпе – яркий типаж для съемки. Работы было хоть отбавляй, но на улицах и площадях этого города, где, казалось, царил вечный праздник, она не встретила пока мужчину, который бы всколыхнул ее душу, лишил ее покоя…

С тех пор как Габриэле удалось получить работу в «Парижской хронике», кого только ей не приходилось снимать – от заключенных в тюрьму баскских сепаратистов до занимающих высокие посты политических лидеров. Особенно ей удавались портреты парижских клошаров, а также снимки с показов новейших коллекций одежды. Перед ней распахивались все двери – от тряпья, скрывающего вход в вонючие убежища бездомных, до роскошных резных дворцовых врат, охраняемых швейцарами. Трудно объяснить, как ей удавалось добиться успеха там, где другие иностранцы почти все как один терпели неудачи. Она сама не раз задумывалась об этом. Может быть, не было в ней той вызывающей надменности, переходящей в неприемлемый для окружающих эгоцентризм, которым славились ее заокеанские соотечественники? Габриэла была полна искреннего, так высоко ценимого людьми сочувствия к другим. На это чувство нельзя было не ответить… Не то чтобы она легко умела находить общий язык с объектами своих съемок – нет, она просто пыталась их понять, и чаще всего ей удавалось запечатлеть на фотографиях самые яркие черты их индивидуальности. Может быть, секрет был в ее глазах цвета темного меда, обещающих так много, проницательно смотрящих, казалось, в самую душу. Если бы у людей, которых доводилось снимать Габриэле, не возникало подобных ощущений, они бы сразу решительно отказывали ей в праве вмешиваться в их частную жизнь, как отказывали большинству ее соотечественников. Тогда можно было возвращаться на родину, во Фрипорт, что на Лонг-Айленде. Можно было с легкой душой и незаживающей обидой снимать там свадьбы, рождественские праздники, делать семейные фото. Но она однажды рискнула – отправилась в Париж, и город ее принял.

Впереди показалось белое кирпичное здание, где она снимала квартиру. Габриэла вошла в подъезд, набрала код и прошла во внутренний дворик, откуда на лифте поднялась на четвертый этаж.

В прихожей ее ждал Паскаль Бурже. Засунув руки в карманы мятой куртки, он нетерпеливо прохаживался взад-вперед. На лице его была написана тревога.

– Габриэла, – возбужденно заговорил он. – Плохие новости… Ужасные!..

– Что случилось? – Габриэла в волнении прижала руки к груди.

Он нервно взмахнул рукой, в которой дымилась сигарета «Галуаз».

– Твой бывший муж умер.

Она недоверчиво посмотрела на него.

– Я прослушал автоответчик… – начал Паскаль.

Габриэла, не дослушав его, тут же опустилась на колени перед тумбочкой, где стоял телефон, перемотала ленту на магнитофоне, напряженно ожидая начала записи. Паскаль со скрещенными на груди руками стоял рядом.

– Габи, – раздался гнусавый голос ее бывшей невестки Клер, – у Пита случился обширный инфаркт. – Клер помолчала. – На теннисном корте… Ты же знаешь, как он любил играть, жить не мог без этого мячика… – В телефонной трубке послышался кашель. – А теперь вот! – Кашель сменился рыданиями. – Прямо на теннисном корте. Габриэла, пожалуйста, приезжай на похороны. Они состоятся в пятницу у Конроя, ты знаешь – в похоронном бюро за кортами. Питу… будет не по себе, если ты не приедешь. Там, на небесах…

Голос умолк, потом раздался щелчок. Габриэла снизу недоверчиво глянула на Паскаля.

– Обширный инфаркт? – переспросила она. – Этого не может быть! Только не с Питом!..

– В Америке невероятный темп жизни. Вечная гонка требует постоянного напряжения.

В его глазах стояли слезы, и, если бы Габриэла не знала, что он страдает от глаукомы и не расстается с глазными каплями, она бы решила, что Паскаль действительно переживает по случаю этого несчастья.

– Умер, – тихо повторила женщина, казалось не понимая страшного смысла, заключенного в одном-единственном слове.

– Ты полетишь? – спросил Паскаль. Он уже успел проморгаться, и взгляд его стал ясным.

– Куда? – Габриэла, по-видимому, еще не пришла в себя.

– На похороны, в Америку.

– Конечно! Как я могу не полететь?

Он огорченно развел руками:

– А я собирался на следующей неделе отправиться с тобой в Бургундию…

Габриэла вытерла глаза тыльной стороной ладони.

– Там моя дочь! Неужели ты не в состоянии понять, что она сейчас переживает?..

– С того дня, как мы с тобой познакомились, я что-то не замечал, чтобы она нуждалась в тебе.

Слезы хлынули из глаз Габриэлы, она уронила голову на скрещенные руки.

– Постарайся собраться с силами.

Это был бесполезный совет. Как только Габриэла подумала о своей девочке, представила, что она там одна переживает смерть отца, то уже не могла справиться с горем. Все прежние муки, которые она испытала, оставив ребенка с отцом, тот обман, с помощью которого она часто успокаивала себя, – что расстояние в несколько тысяч миль не разделяет их навеки, всегда можно позвонить, нахлынули на нее. В памяти с необыкновенной отчетливостью возникло лицо дочери, словно они расстались вчера, – милое, родное, с голубыми круглыми глазами. Мягкие золотистые волосы, длинная пушистая челка, спадающая до самых бровей, маленькие нежные ушки, просвечивающие на свету… Она обратила на них внимание, когда подбрасывала девочку в воздух – Дина заливалась смехом, одновременно взвизгивая от страха, и, широко раскрыв глаза, просила: «Выше, мамочка, еще выше!» Сердце сжала тоска. Даже запахи нежной кожи, детской присыпки, ромашкового масла, которым она смазывала сыпь после ежевечернего купания, были настолько ощутимы, словно все происходило вчера и их не разделяли ни многомильные расстояния, ни долгие тоскливые месяцы разлуки.

Казалось, только вчера ее дочь была круглолицей, обожаемой всеми девчушкой, и не успела Габриэла оглянуться, как милый шаловливый ребенок превратился в красивую шестнадцатилетнюю девушку с остриженными по последней моде волосами. В ее голубых глазах теперь застыли отчужденность, холодное равнодушие, и Габриэлу долго преследовал ее ровный, лишенный эмоций голос: «Решено, мама, я буду жить у отца!» Так она ушла из ее жизни…

Габриэла наконец встала, прошла в гостиную:

– Я тебя никогда ни о чем не просила, Паскаль, но сегодня ты бы не мог побыть со мной? Отложить свои планы? Я с утра нащелкала массу снимков, мне с ними за день не справиться. По-видимому, в Нью-Йорк лучше вылететь в четверг. – Она что-то подсчитала в уме. – К понедельнику я, вероятно, освобожусь. Значит, в моем распоряжении еще два дня. Я не смогу полететь, если не закончу работу с этими пленками.

Паскаль посмотрел на часы:

– Теперь уже поздно что-то менять. Я должен присутствовать при вручении литературных премий в отеле «Лютеция». Я не могу туда не явиться. Кроме того, мне необходимо закончить статью, а тебе, как мы и договаривались, заснять для нее всех награжденных и почетных гостей.

– Я не могу, отправляйся без меня.

– Послушай, Габриэла, Пита теперь в любом случае не оживить – пойдешь ты со мной на коктейль или нет. Все остальное ты сможешь закончить позже. Завтра пронумеруешь пленки, кое-что проявишь…

– Это невозможно. Мне еще надо позвонить Кларе, предупредить издателей о том, что я улетаю. Я просто не в состоянии сейчас присутствовать на коктейле, у меня руки трясутся, я и камеру не удержу.

– Это в тебе говорит итальянская кровь. Нельзя давать волю эмоциям.

– Паскаль, я вышла замуж в девятнадцать. Мы почти двадцать лет прожили вместе. Пит – отец моего ребенка. Разве для того, чтобы посочувствовать горю, нужна итальянская кровь?

– Мне бы не хотелось показаться бестактным, но я что-то не припомню, чтобы он часто вспоминал о тебе… – Паскаль усмехнулся. – Или американцы способны исповедоваться только перед психоаналитиками?

– Одно могу сказать определенно, – наконец ответила она, – когда Дина перестала разговаривать со мной, он палец о палец не ударил, чтобы как-то смягчить наш разрыв…

– Пойми меня правильно, – сказать Паскаль, – я ни в чем не хочу обвинять Пита. Но давай задумаемся: если бы ты не оставила мужа, то, может, не было бы и конфликта с дочерью?

– Но ведь это было взаимное решение! Ведь не я же его бросила!

В гостиной на двух черных складных стульях кипами лежали журналы, пачки фотографий, сделанных на демонстрациях мод, валялись на софе, в углу, в раскрытом металлическом чемодане – коробочки из-под использованной пленки. Габриэла подошла к столу, пальцем едва коснулась снимка, на котором была изображена улыбающаяся молоденькая девушка.

– Она очень хорошенькая, разве нет? – повернувшись к Паскалю, спросила Габриэла. Потом вновь взглянула на фотографию – удивительно, но на лице дочери уживалась вся гамма человеческих чувств. Такое впечатление, что она одновременно и хмурилась, и улыбалась, выглядела печальной и веселой… Вот кончики губ чуть загнулись вниз, а в глазах смешливые огоньки. Очень хорошенькая!.. Совершенный овал лица, лучистые глаза, нежные щечки, крупный рот, прямой нос, на подбородке маленькая ямочка.

– Очень привлекательная, пышущая здоровьем девица, – согласился Паскаль. – Настоящий американский продукт. – Он о чем-то задумался и добавил: – Ну, не надо грустить, дорогая. Ты же знаешь, нет такого человека, который жил бы вечно.

– Между вечной жизнью и внезапной смертью на теннисном корте в сорок шесть лет большая разница.

– Он пожил в свое удовольствие.

– Он пожил слишком мало.

– Вы, американцы, всегда предпочитаете количество качеству.

С ним бесполезно было вступать в спор. Его иронический взгляд на жизнь, особенно на жизнь вне Франции, раньше очень импонировал ей. В начале их знакомства. До тех пор, пока не стало очевидно, как много он теряет без окружающей его бутафории. Без вечно торчащей из уголка рта сигареты Паскаль был самой заурядной личностью. Сигарета играла большую роль. С ней он выглядел этаким грубоватым литературным персонажем, который постоянно критиковал интеллект Габриэлы, вернее, намекал на полное его отсутствие. Сена, Лувр, Трокадеро – все служило ему декорацией для создания собственного образа. Она верила Паскалю, когда он говорил ей, что восхищаться, переживать и вообще выражать эмоции для женщины ее лет, а ей почти сорок, смешно.

– Почему ты все время нападаешь на Америку? – спросила она, забыв о том, что дала себе слово не вступать с ним в дискуссию.

– Ни на кого я не нападаю, просто я пытаюсь объяснить тебе, что смерть сама по себе не имеет границ, так же как, например, культура. Это может случиться с любым из нас, в любое время. – Он едва заметно улыбнулся. – Но зачем из-за этого пропускать званый коктейль? Будет очень жаль, если ты не пойдешь туда. Жизнь продолжается, ma cherie.

Она мельком глянула на него, потом заговорила о своем, словно не слыша последних слов Паскаля.

– Дина поставила не на ту лошадь, – сказала она, обращаясь более к себе, чем к нему.

– Что это значит? Это же не скачки, это просто жизнь и просто смерть.

– Разница невелика… – ответила Габриэла. – Пит сошел с дистанции задолго до финишной черты, и Дина потеряла свою ставку.

– Она потеряла многое, но выиграла главный приз, – сказал Паскаль.

– Какой приз? – удивилась Габриэла.

– Дело в том, что теперь Дина наследует все, чем владел Пит. Скоро она будет очень богатой восемнадцатилетней девицей.

– Она никогда не производила впечатление корыстолюбивой, расчетливой особы, охочей до денег. Ты говоришь глупости!.. – Габриэла встряхнула головой. – Кто мог предположить, что такое случится! Питер был здоровым мужчиной, заботился о себе, выглядел достаточно молодо. Нет, этого не может быть… Никто не мог предположить его скорой смерти…

– Почему же все-таки она осталась с ним?

– Чтобы оскорбить меня, причинить мне боль. Наказать, проучить… За что, сама не знаю. Два последних года я все пыталась понять причину ее поступка и до сих пор не могу найти разгадку.

– Ты сильно переживала?

– Даже не знаю, что тебе ответить, – задумчиво сказала Габриэла.

– Зачем тогда тебе ехать на похороны? – удивился Паскаль.

– Я должна быть рядом с Диной, потому что она сейчас страдает сильнее, чем я.

На мгновение перед ее мысленным взором возникло лицо дочери. Тот день, когда Дина заявила, что не желает жить с матерью. Время словно замкнулось на этом кадре. Надо стряхнуть наваждение!.. Но воспоминания сменяли друг друга, как в калейдоскопе… Испуг тринадцатилетней Дины, когда она поутру обнаружила, что ее простыни в крови, – они тогда решили, что этот день стоит отметить. Как же – девочка стала девушкой! Они тогда бродили по Центральному парку, мечтали о будущем, гадали, что же оно им готовит; обсуждали, что такое взрослая жизнь… Может, именно в тот день она чем-то обидела дочь? Кто это может знать?

Габриэла вспомнила тот день, когда Дине исполнилось шесть лет, она упала с трехколесного велосипеда и разбила нижнюю губу. Сильно разбила… Дело было в парке Вашингтона, и Габриэла на руках донесла дочь до пункта первой медицинской помощи, расположенного на Сен-Винсент.

«Нет, надо взять себя в руки, – подумала Габриэла. – Хватит мучить себя, изводить воспоминаниями…»

– По-моему, это типично для американских детей. Только им может прийти в голову сводить счеты с родителями именно таким способом, – заметил Паскаль. – В них не осталось ни капли уважения к авторитету старших…

Возможно, будь Габриэла не так расстроена, она бы указала Паскалю, что именно преклонение перед авторитетом старшего поколения позволило нацистам так легко вторгнуться во Францию и оккупировать ее. Вместо этого она сказала довольно резко:

– Ты считаешь, для Дины это был легкий выбор? Думаешь, так просто отказаться от матери? Это была наша общая боль.

– Просто американцы слишком много позволяют детям, и те перестают различать, что можно, а что нет. Вы сами их портите. Почему, к примеру, даже во время оккупации наши дети так хорошо вели себя? – Паскаль откинул прядь темных волос, упавших ему на глаза. – Думаю, это произошло потому, что они видели, как самоотверженно старшее поколение боролось в подполье за освобождение Франции.

Габриэла опять сдержалась, хотя ей хотелось заметить, что если бы все те, кто сейчас претендуют на лавры героев Сопротивления, действительно в нем участвовали, то немцы были бы разбиты в пух и прах в первые же минуты.

Паскаль откашлялся.

– Я хорошо помню, – сказал он, – каждый внес свой, пусть даже небольшой вклад в общее дело…

«Самомнение этой культурной нации непоколебимо, – подумала Габриэла. – Может быть, поэтому они с таким равнодушием относятся к бездомным и нищим на улицах Парижа. Франция никого не выбрасывает вон, она просто не обращает на них внимания…»

– Прости, я должен тебя покинуть… Это все-таки премия «Фемина», – заявил Паскаль.

Она не стала его задерживать:

– Понимаю.

Паскаль легонько щелкнул ее по носу.

– Вряд ли я могу чем-нибудь помочь тебе, cherie, – сказал он. – Разве что напомнить еще раз, что жизнь – такая штука, в которой все может произойти. Все эфемерно, все имеет свое начало и конец – так и надо ее воспринимать.

Он улыбнулся самой обаятельной из своих улыбок, и тут же его лицо вновь стало печальным. Габриэла проводила его до дверей. У порога Паскаль обернулся и сказал:

– Когда успокоишься, постарайся объяснить мне, почему вы, американцы, разводитесь по таким глупым причинам.

– Не таким уж глупым. – Габриэла напряглась. – Хотя я должна признать, что во Франции любовь в основном сводится к постели, начинается и кончается там, в Америке же она обычно заканчивается в зале суда на бракоразводных процессах…

– Отсюда и все ваши несчастья.

– Какой смысл теперь, когда Питер умер, разбираться, кто из нас был прав, кто виноват. Что было не так в ту пору, когда мы были женаты.

– Возможно, покопавшись в этом, ты бы смогла понять, почему твоя дочь ушла от тебя, – заключил Паскаль.

– Если начать вспоминать обо всех изменах Пита. Если бы только раз или если бы только одна женщина. Это было невыносимое испытание моего терпения.

– Тогда и тебе следовало позаботиться о любовнике.

– Я так и поступила.

Брови у Паскаля поползли вверх от удивления:

– Ну и?..

– Питер все узнал.

Паскаль присвистнул.

– Американцы полные профаны в сексе. – В его голосе прозвучало сожаление. – Вы берете на себя обязательства, переспав с кем-нибудь, неважно, когда это случилось – пять лет или пять минут назад… Вы сразу же начинаете думать о том, что произойдет в будущем.

– Ты преувеличиваешь. Через пять минут после любовного акта я еще не думаю о будущем.

Она пыталась пошутить, но ее чувство собственного достоинства было задето.

Он примиряюще улыбнулся, словно прося прощения:

– Это всего лишь часть тех ложных надежд, что манят нас. Вряд ли стоит рассчитывать, что можно построить прочное будущее на основе так называемой любви. Невесомая материя, обманчивая…

Подобные взгляды не были Габриэле в диковинку, но чем дальше, тем больше ее угнетало нарочитое, вызывающее отделение чувств, эмоций от физиологического акта. Впрочем, так же, как и его равнодушие, прикрываемое фиговым листком философских рассуждений о сути жизни – в этой области Паскаль считал себя знатоком. Габриэлу раздражал и его ребяческий фанатизм – вся музыка, созданная не в эпоху барокко, не считалась музыкой, любая картина, не принадлежавшая кисти Живерни, объявлялась мазней… Если до сих пор она сдерживалась, не выражала протест против подобных, достаточно примитивных, воззрений, то только потому, что принимала Паскаля таким, каким он был. Он может исповедовать любые взгляды, Габриэла сама должна решить, продолжать ли встречаться с ним. Необходим ли он ей? Что толку переубеждать Паскаля, тем более устраивать сцены, если она с самого начала приняла его правила игры. Если честно, Габриэла приехала в Париж растерянная и опустошенная, после того как Дина решила остаться с отцом. Совместная работа с Паскалем, их тесное общение в свободное время отвлекали ее от тяжелых воспоминаний и дали возможность прийти в себя после разрыва с семьей.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю