Текст книги "Люби меня вечно"
Автор книги: Барбара Картленд
сообщить о нарушении
Текущая страница: 12 (всего у книги 12 страниц)
14
Герцог проснулся от пения птиц в саду. Открыл глаза, но тут же снова зажмурился – так ярко светило солнце в окна спальни, на которых он вчера забыл задернуть шторы. Лежа в постели, он предавался ощущению счастья, которого не знал еще никогда в жизни.
Накануне герцог и Эме допоздна гуляли в саду, пронизанном лунным светом, среди спящих цветов, погруженные в тихое блаженство.
Мелинкорт, который полагал, что знает о любви все, с удивлением понял, что только сейчас узнал, что же это такое. Эме научила его любить. Эме разбудила его сердце и подарила ему чудеса, о которых он раньше не имел понятия.
Ему казалось, что вся она пронизана неземным светом. Чувство поистине преобразило ее. Оно было столь всеобъемлющим, что весь мир вокруг, казалось, склонял голову перед величием этой любви.
– Я всегда представляла себе любовь именно такой, – шептала девушка, когда они стояли, обнявшись, в тени огромных деревьев. – Вот такой прекрасной, совершенной, божественной.
На долю секунды герцог представил себе ту любовь, которую успел познать в жизни.
– Вы не должны ожидать от меня слишком многого, – с трудом выговорил он. – Возможно, настанет день, когда вы почувствуете себя разочарованной.
Эме подняла к нему лицо и заглянула в глаза.
– Вы не хотите понять, – сказала она, – что наша любовь не просто случайно пришла в нашу жизнь. Она существовала в прошлом и точно так же будет существовать в будущем. Она бессмертна.
– Откуда вам знать? – спросил Себастьян. – Как можно такое утверждать? Это ведь все равно, что говорить, будто мы жили всегда и будем жить вечно. А на самом деле мы можем быть уверены только в настоящем.
– Неужели вы и вправду можете так думать? – с ужасом воскликнула девушка. – Ведь это значит – жить без надежды и без веры!
Она неожиданно высвободилась из его объятий и простерла руки, словно обнимая цветы, кустарник и даже огромные развесистые деревья.
– Посмотрите вокруг, и вы увидите, как глупы все наши сомнения и рассуждения. Приходит зима, листья опадают, цветы умирают. Но ведь весной они обязательно вернутся! Тогда почему же нельзя поверить, что так же вечна наша любовь, что мы никогда не потеряем друг друга?
О монсеньер, пожалуйста, поверьте в это! – нежно и умоляюще попросила она.
– Если вы утверждаете, что это правда, я не могу не верить, – произнес он, неотрывно глядя ей в глаза. В следующую секунду он припал к ее губам.
Они долго не могли разомкнуть объятия, а потом Эме вновь взяла своего возлюбленного под руку, и они продолжили ночную прогулку по волшебному саду.
– Расскажите о Мелине, – попросила девушка. – Мне очень интересно, какой он.
И герцог начал рассказывать о своем поместье. Об изысканной архитектуре дома, который построили еще во времена королевы Елизаветы. Об огромном парадном дворе, где хозяйничают белые голуби, и о террасах, по которым гордо разгуливают павлины. Он упомянул о портретах, картинах, скульптурах и фарфоре, способных соперничать с национальными коллекциями.
Главная галерея, банкетный зал на двести персон тоже предстали перед мысленным взором Эме.
– Через несколько дней мы уже будем дома, – говорил герцог, – и я все покажу вам. Все сокровища Мелина станут и вашими, дорогая, а спустя много лет они будут принадлежать нашим детям.
Она на минуту спрятала лицо у него на плече, но Себастьян взял ее за подбородок, заставил посмотреть себе в глаза, а потом вновь поцеловал в губы.
– И еще в Мелине есть семейные драгоценности, которые тоже станут вашими, Эме. После смерти моей матери я часто думал, к кому они перейдут. Но не знал ни одной женщины, которую готов был бы ввести в Мелин как хозяйку. Теперь-то я понимаю, что хранил эти драгоценности для вас!
Там есть великолепная тиара из бело-голубых бриллиантов, а к ней – ожерелье и серьги. И много-много других чудесных украшений с бриллиантами, сапфирами и изумрудами. Когда мы отправимся ко двору или на открытие сессии парламента, вы обязательно наденете их.
– У меня уже есть драгоценность, которую я ценю превыше всех остальных! Это ваша любовь, монсеньер! Я так боялась, что вы не полюбите меня! Но в дальнем уголке моего сердца жила уверенность, что вы обязательно ответите на мое чувство. Я люблю, потому что мы принадлежим друг другу. Случайных встреч на свете не бывает. Все было решено свыше.
– Вам еще предстоит научить меня верить в подобные предназначения! – откликнулся герцог.
– Не думаю, что я способна научить вас чему-то. Вера всегда пребывала с вами, возможно, глубоко спрятанная или забытая. Но она часть вашего существа, потерять ее невозможно.
За обедом, когда они сидели вдвоем в маленькой столовой, Эме сказала, что оставила записочку для леди Изабеллы, в которой просила ее и Гуго приехать не слишком поздно.
– Если Изабелла не забыла о своих обязанностях дуэньи, то она скоро примчится сюда, – рассмеялся герцог.
– Долтон сказал, что вряд ли леди Изабелла и месье Гуго смогут появиться здесь раньше, чем к трем часам утра. Он видел, как они собирались на маскарад в Опере. Им будет очень весело. Они влюблены, и все вокруг покажется им интересной, необычной игрой.
После этих слов герцог неожиданно протянул руку через стол.
– Дайте мне свою руку, – попросил герцог.
Девушка послушалась, хотя в глазах ее читался вопрос.
– Я боюсь вас, – произнес Себастьян. – Вы так мудры и проницательны. Вы понимаете людей гораздо лучше, чем я.
– Это просто потому, монсеньер, что влюбленные лучше понимают, что весь мир стремится к любви, к такой любви, которую уже нашли мы с вами!
– Возможно, вы правы! – согласился герцог, поднося к губам пальцы девушки.
– Несчастная королева любит Акселя Ферсена, – произнесла Эме. – Но они никогда не остаются наедине, не могут открыть друг другу чувство, что с такой силой сжигает их сердца! И поэтому они очень-очень одиноки.
После долгого молчания девушка вдруг неожиданно произнесла:
– Я много думала о страшной тени, которая нависает над королевой! И мне понятно, почему мама так боится за нее.
– Не могу разделить ваших опасений, равно как и страхов графини. Мария Антуанетта имеет репутацию очень веселой, даже фривольной дамы. На празднике в Малом Трианоне она показалась мне вполне удовлетворенной и даже счастливой!
– Хотела бы я точно объяснить то, что чувствую, – вздохнула Эме, – но никак не могу найти подходящие слова. Мама тоже не может объяснить свое ощущение опасности. Но угроза существует, монсеньер!
– Долго еще вы собираетесь называть меня «монсеньер»? – спросил герцог. – У меня ведь есть и другое имя!
– Для меня вы навсегда останетесь монсеньером. Почему-то очень трудно выговорить «Себастьян». Может быть, это потому, что я вас очень уважаю. Вы кажетесь мне таким умным, достойным человеком, рядом с которым я должна вести себя очень скромно.
– Моя дорогая, смешная, любимая! – прошептал герцог, прижав девушку к груди. — Я так серьезно с тобой разговариваю, а ведь ты дитя по сравнению со мной. Но мое счастье ты держишь в своих руках, мое сердце принадлежит тебе, все, что я прошу у жизни, – это возможность обнимать тебя, целовать твои губы!
Охваченный страстью, он стал целовать ее глаза, волосы, шею, губы, чувствуя, как в ответ трепещет и тянется ему навстречу все существо девушки.
– Монсеньер, умоляю! – выдохнула Эме.
– Милая, я напугал тебя? – спросил герцог, тяжело, прерывисто дыша. Глаза его потемнели от возбуждения. Но Эме снова прижалась к нему, и он крепко обнял ее, стараясь быть нежнее и мягче.
Потом они снова бродили по аллеям и лужайкам старого парка и вышли к лесу, где тек ручей и был устроен небольшой грот. Искусно вырубленный в камне, он представлял собой нишу, в которой стояла статуя мадонны, умело выточенная из дерева и с течением времени не потерявшая своей прелести. У ног девы Марии лежали свежие цветы, а в глубине грота горела свеча, защищенная от ветра куском стекла.
Совершенно естественным движением Эме опустилась перед статуей на колени и начала молиться. Герцог молча стоял рядом.
– Мне кажется, – сказала девушка, вставая с колен, – что сегодня в этом саду небеса благословили наш союз: ведь мы случайно вышли к часовне святой девы. – Потом Эме взглянула на небо.
– Уже поздно, монсеньер. Я не хочу сегодня видеть ни леди Изабеллу, ни месье Гуго. Я очень люблю их обоих, но пусть сегодняшний день и вечер полностью принадлежат нам.
– Пойдемте в дом, завтра нам предстоит дальний путь, а вы очень устали.
– Нет, что вы! Я вовсе не устала! Я счастлива! Все мое существо поет от блаженства, от этого чудесного сознания любви!
Они медленно направились к дому. Возле двери Эме остановилась и обвила руками шею возлюбленного.
– Ну скажите же еще раз, что любите меня, монсеньер! Скажите, что будете любить меня вечно!
– Обещаю любить тебя всю жизнь, – ответил герцог. – Но если существует что-то и после жизни, я буду любить тебя вечно. Ты моя, Эме! Я никогда не отпущу тебя!
– Ваша навеки, монсеньер! Люблю вас – сейчас и навсегда!
Она наклонила к себе его голову, чтобы губами достать его губы, и не отпускала долго-долго. А потом вдруг сразу выскользнула из его рук, вошла в дом и закрыла за собой дверь, оставив его одного в саду.
Он слышал, как примерно час спустя приехали Изабелла и Гуго, а потом заснул с улыбкой на губах, чувствуя себя по-мальчишески счастливым.
Проснувшись утром, он сразу подумал, что теперь одна из самых трудных его задач – не дать девушке разочароваться в жизни, которую ей предстоит вести, став его женой.
– Она так верит в меня! Я просто не имею права ее разочаровать!
Неожиданно герцог обнаружил, что произнес эти слова вслух.
На сей раз он окончательно проснулся и, взглянув на часы, с удивлением увидел, что уже девять.
Позвонив, он вызвал камердинера. Долтон явился через несколько минут с кувшином горячей воды для бритья.
– Приготовьте ванну, я сейчас встану.
Приняв ванну и одевшись с необычайной тщательностью, герцог взглянул в зеркало, сам удивившись своему порыву.
– Немедленно прикажите подать мой экипаж, Долтон, – распорядился он. – Если мадемуазель Эме готова, мы выедем сейчас же, а вы можете последовать за нами в другом экипаже. Я полагаю, месье Гуго распорядился насчет багажа.
– Экипаж... вашей светлости?.. – переспросил Долтон. – Но... Ваша светлость... Ваш экипаж... уехал!
– Куда уехал? О чем вы говорите?
– Я думал, что ваша светлость отменили все распоряжения, – пробормотал камердинер. – Рано утром экипаж взяла мадемуазель Эме. Подразумевалось, что это происходит с ведома вашей светлости.
Герцог застыл от неожиданности.
– Мадемуазель Эме уехала сегодня утром? – недоуменно повторил он.
– Да, ваша светлость, именно так, примерно в четыре. Она прислала ко мне свою горничную, передала, что экипаж должен быть готов немедленно, но, чтобы не разбудить леди Изабеллу, она пройдет к конюшне и сядет в него там. Выполняя приказ мадемуазель, я понятия не имел, что делаю что-то не так.
– Она отправилась одна, без горничной?
– Да, ваше сиятельство.
– Пришлите горничную ко мне.
– Хорошо, ваша светлость.
Озадаченный и несчастный, Долтон вышел из комнаты и через несколько секунд вернулся вместе с Нинетт, шустрой молоденькой француженкой, которой Изабелла поручила прислуживать Эме. Девушка была очень молода и явно боялась герцога. Она присела в реверансе, а потом стояла, опустив глаза и нервно теребя уголок передника.
– Насколько я понимаю, ваша госпожа покинула дом ранним утром?
– Да, ваша светлость.
– А она не сказала, куда направляется?
– Нет, ваша светлость.
– Расскажите подробно, что произошло.
– Вчера вечером я ждала, чтобы помочь мадемуазель раздеться. Она сняла платье и сказала:
– Возьми мои часы, Нинетт, и приходи за мной ровно в четыре.
– Я сделала так, как велела мадемуазель. Когда я пришла, она извинилась за то, что не дала мне спать. Она всегда была очень добра.
– Да-да, – нетерпеливо подтвердил герцог, – продолжайте!
– Она послала меня за месье Долтоном, а когда он пришел, отправила спать.
– Это все?
– Она сказала, что, когда вы утром спросите о ней, я должна передать вам вот это.
Все еще трепеща от страха, девушка достала из кармана передника письмо.
Герцог взял письмо из ее дрожащих пальцев и отпустил горничную.
– Вы свободны, – резко произнес он.
Нинетт и Долтон направились к двери, но герцог спросил:
– Что было надето на мадемуазель, когда она уезжала из дома?
– Черный плащ, ваша светлость, – ответила Нинетт, – а под ним – белое платье. Я никогда не видела их раньше.
Герцог присел к туалетному столу, глядя на запечатанное письмо. Лишь через несколько секунд он сломал печать. Буквы плясали перед его глазами. Усилием воли он заставил себя прочитать письмо.
Монсеньер, я люблю вас. Вы это знаете, и все же я должна повторить это снова и снова, чтобы вы ни на минуту не усомнились: я вас люблю. И именно потому, что я так глубоко люблю вас, а вы любите меня, я знаю, что своим счастьем мы не должны приносить страдания другим.
Я боюсь не только за свою мать, но и за королеву. Вчера мы притворились друг перед другом, что сможем легко скрыть, кто я на самом деле, но я не настолько проста и глупа, чтобы не понимать: рано или поздно кто-нибудь все равно откроет правду. Мне нечего стыдиться, но и для мамы, и для королевы это окажется катастрофой. Мы оба хорошо представляем себе, как ужасны окажутся последствия скандала для Франции.
Мы не можем предать любовь, монсеньер, сознавая, что своим счастьем приносим горе, позор и страдания другим. Именно поэтому вчера, когда мы сидели в пыльной кладовке, я решила, что должна вернуться в монастырь. Я приму постриг и останусь в обители до конца своих дней.
Пожалуйста, монсеньер, возвращайтесь в Англию немедленно: не пытайтесь встретиться со мной и разубедить меня в том, что, как мы оба знаем, является единственно правильным.
Как я сказала вам вчера ночью, я люблю вас и буду любить вечно. Берегите себя, мой дорогой монсеньер. Я непрестанно буду за вас молиться: куда бы вы ни направились, что бы ни случилось, моя любовь навсегда останется с вами.
Эме.
Долго-долго герцог сидел, глядя на письмо, а потом закрыл лицо руками. Однако к завтраку он спустился внешне спокойным. Изабелла и Гуго ожидали его, и по их лицам Себастьян понял, что они все знают.
Спокойным бесцветным голосом герцог рассказал, что произошло накануне у графини де Фремон.
– Опять герцог де Шартр! – не сдержал возмущения Гуго.
– Да, опять. И на этот раз он сполна отомстил мне.
Герцог посмотрел на часы:
– Эме уже должна быть в монастыре. Я еду немедленно. Когда вернется экипаж, в котором она уехала, дайте лошадям отдохнуть, а потом следуйте за мной на побережье. Я заеду в монастырь, заберу Эме и направлюсь в Кале. Если вы меня не догоните, встретимся на борту моей яхты.
– Второй экипаж уже ждет. Лошади, конечно, не такие быстрые, как ваши, Себастьян, но тоже вполне хорошие, – заверил Гуго.
Из окна они видели, как он садится в экипаж, а когда тот исчез из виду, оставив за собой лишь облако пыли, Изабелла спросила Гуго:
– Он успеет?
– Надеюсь, – ответил секретарь, но в голосе его не было уверенности.
– Гуго, я боюсь, – призналась Изабелла, прижимаясь к нему, – боюсь, что Эме не послушает Себастьяна. В таком случае мне жаль его всей душой!
Однако герцог, направляясь в Сен-Бени, вовсе не казался достойным жалости. Лицо его было мрачно, губы твердо сжаты. Те, кто его знал, сказали бы, что таков он всегда в решающие минуты своей жизни.
Экипаж подъехал к воротам монастыря, и кучер, соскочив с козел, дернул веревку тяжелого колокола. Герцогу показалось, что пришлось очень долго ждать, пока в середине тяжелой дубовой двери в зарешеченном окошке не показалось чье-то лицо. Голос спросил, что угодно путнику.
– Мне необходимо поговорить с послушницей по имени Эме.
Окошко захлопнулось, а через секунду тяжелая дверь монастыря открылась. Старая монахиня, морщинистая и согнутая, жестом пригласила его войти. Герцог оказался в длинном сводчатом коридоре. Гулко отдавались шаги по каменному полу, а все здание казалось пустынным и холодным, словно погруженным в вечное молчание.
Пожилая монахиня провела герцога через трапезную. Стены ее украшали прекрасные картины, вдоль массивных полированных столов, потемневших от времени, стояли длинные деревянные скамьи.
Выйдя из трапезной, монахиня остановилась и постучала в дубовую дверь. Голос за ней произнес «Войдите», и герцог оказался в квадратной комнате с узкими окнами, побеленными стенами, грубым ковром на полу. Мебели, строгой и простой, было немного. На стене висело распятие. Из-за стола поднялась женщина в белой одежде и направилась навстречу гостю. Она была высока ростом, а лицо поражало невозмутимым спокойствием. Герцог догадался, что перед ним сама мать-настоятельница, и склонил голову.
– Я герцог Мелинкорт.
– Я ожидала вас, – ответила та. – Не угодно ли вашей светлости присесть?
– В этом нет необходимости, – ответил герцог. — Я хотел бы поговорить с послушницей Эме, которая, насколько я понимаю, вернулась сегодня утром.
– Да, это так, – подтвердила монахиня.
Она изучающе смотрела на герцога, а он почти дерзко не отводил взгляда.
– Присядьте, ваша светлость, – вновь повторила настоятельница, и на этот раз он принял приглашение и сел в кресло с высокой спинкой, стоявшее возле стола.
Монахиня тоже села. Солнце, заглянув в окно, осветило ее лицо, подчеркивая его прекрасные точеные черты, гладкую безупречную кожу. Тонкие, с длинными пальцами и слегка проступающими венами руки настоятельницы были сложены на коленях. Герцог не мог не почувствовать умиротворенности и покоя, которые исходили от этой женщины.
– Эме рассказала мне обо всем, что произошло с ней с тех пор, как она покинула монастырь, – спокойно произнесла настоятельница.
– Я приехал, чтобы забрать ее, – отрезал герцог. — Я увезу ее с собой в Англию. Она станет моей женой. И если кому-нибудь придет в голову интересоваться ее происхождением, я пресеку это в корне.
– И вы полагаете, что Эме сможет быть счастлива, зная, что ее счастье таит угрозу для ее матери?
– Я полагаю, что такого не случится. Уверен, что смогу свести на нет все усилия герцога де Шартра.
– Однако помешать слухам не в ваших силах.
– Это не имеет никакого значения!
– Почему же?
Герцог взглянул на настоятельницу с удивлением. Наступило молчание. Молчание, поразительное по своей значительности. Казалось, все будущее зависит от ответа, которому предстояло прозвучать. Медленно, словно с трудом, герцог наконец произнес:
– Потому что я люблю Эме.
Его глаза, в которых остались лишь боль и мольбы, встретились с темными глазами монахини.
– Люблю ее, – повторил герцог, – и надеюсь, что она любит меня. Я недостоин ее любви, но я сделаю для счастья Эме все, что смогу. И этим, надеюсь, искуплю свое прошлое.
Он понимал, что проходит суровое испытание. В какой-то момент ему показалось, что он не выдержал его. Но затем на губах монахини мелькнула едва заметная улыбка.
– Помогите, святая мать! Прошу, помогите! Я отчаянно нуждаюсь в сострадании! – взмолился Себастьян.
Еще ни разу в жизни гордый герцог Мелинкорт не склонял головы, но сейчас его голос был искренен.
– Эме оказалась права, – тихо ответила мать-настоятельница, – и я помогу месье герцогу, поскольку верю, что в вашей любви вы найдете Бога, раскаявшись в прошлых грехах.
– Клянусь вам в этом!
– Никто из нас не способен на большее! Это усилие, которое много значит.
Мать-настоятельница коснулась креста на груди.
– Когда вы вошли, у меня был только тот план, о котором просила Эме: она остается в монастыре и сегодня же вечером принимает постриг.
– Сегодня! – Слово еле слышно слетело с губ герцога, и он смертельно побледнел.
– Все уже готово для таинства. Но сейчас у меня появился другой план. – Она помолчала. – В Часовне лежит тело нашей усопшей сестры. Она была очень стара, родственников у нее нет. Хоронить ее должны завтра, но я еще не давала распоряжений по этому поводу, тем более – письменных.
Лицо герцога неожиданно посветлело и помолодело, словно кто-то в одну минуту снял с него весь груз прожитых лет.
– Мои книги покажут, что молодая послушница по имени Эме, младенцем оставленная матерью у нашего порога, скончалась неожиданно в результате тяжелой пневмонии, – твердо произнесла настоятельница. – Конечно, грешно обманывать кардинала, но еще хуже, если дитя, сердце которого принадлежит иному миру, примет постриг, даже если она готова на это ради спокойствия близких.
– Как мне благодарить вас? – выговорил герцог дрожащим от волнения голосом.
– Сохраните мою Эме в чистоте, не допустите, чтобы ее запятнали зло и разврат, которые, боюсь, скоро уничтожат прекрасную Францию. А теперь, сын мой, вы должны действовать очень быстро. Уезжайте, и уезжайте немедленно!
С этими словами монахиня вышла из комнаты, а через несколько минут вернулась вместе с Эме. На той был черный плащ, но непокрытые золотые волосы сияли. Казалось, строгую суровую келью внезапно залил солнечный свет.
– Эме! – смог лишь промолвить герцог.
– Монсеньер! – Крик радости, словно птица, взлетел к небесам.
Они стояли, глядя друг на друга, а настоятельнице, наблюдавшей за ними, казалось, что их сердца и души беседуют между собой.
– Вам надо уезжать! – Голос монахини разбился о нечто столь прекрасное, что оба обернулись к ней почти с изумлением, словно их свергли с небесных высот, на которые они поднялись вместе.
– Да, мы едем к побережью! – воскликнул герцог.
Он повернулся было к двери, но Эме остановилась перед настоятельницей.
– Прошу вас, святая мать, благословите нас! – с мольбой произнесла она, протянув к старой монахине маленькие руки. Герцог взял девушку за руку, а потом, почувствовав, чего ждет от него любимая, Мелинкорт опустился на колени и впервые с тех пор, как был еще ребенком, начал молиться, чтобы Бог благословил его любовь. Он не сомневался, что она станет путеводной звездой всей его жизни.
