Текст книги "Пуля для певца"

Автор книги: Б. Седов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 14 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]

Б. К. Седов
ПУЛЯ ДЛЯ ПЕВЦА

ПРОЛОГ

Роман стоял, прислонившись к захлопнувшейся за его спиной двери, и с ужасом смотрел на четверых здоровенных мужиков, которые, плотоядно ухмыляясь, оценивающе разглядывали его. Все четверо – голые по пояс, и их мощные торсы и руки богато украшены татуировкой.

В душном воздухе камеры повисла томительная пауза.

Наконец один из страшных обитателей пресс-хаты кашлянул и сказал:

– Ну, здорово, певец! Споешь нам?

Другой усмехнулся и добавил:

– Он и споет и спляшет, бля буду.

А третий осмотрел Романа и нежным голосом произнес нараспев:

– А ласковые песни у тебя есть?

Четвертый молчал, но зато в руке у него была раскрытая опасная бритва, лезвием которой он небрежно постукивал по ладони.

– Он даже не хочет с нами поздороваться, – обиженно сказал первый, на груди которого, к великому удивлению Романа, был выколот портрет Элиса Купера[1]1
  Элис Купер – английский рок-музыкант, известен «кровавыми» шоу.


[Закрыть], оскалившего длинные вампирские клыки.

– Нехорошо, – согласился второй, с разъяренной коброй на правом предплечье. – Невежливо это…

– Слушай, певец, – низким хриплым голосом произнес обладатель бритвы, – обычно мы не разговариваем с теми, кто сюда попадает, но для тебя сделаем исключение. Ты не подумай, что мы плохие ребята, просто работа у нас такая.

– Ага! – засмеялся Элис Купер. – Ничего личного, это только бизнес!

В этот момент бандит, на руке которого была изображена змея в боевой стойке, резко поднялся с койки и, в два прыжка подскочив к Роману, оперся могучими руками о дверь по обе стороны от головы Романа.

Роману захотелось закрыть глаза, но усилием воли он заставил себя не мигая смотреть в маленькие зрачки бандита, уставившегося на него.

– Мы тебя не убьем, – тихо сказал бандит, – такого заказа не было.

– А какой был? – спросил Роман, не отводя взгляда.

Он почувствовал, как от диафрагмы поднимается адреналиновая волна, и дикий страх, который охватил его в первую минуту, превращается в злость. То, что его не убьют, было ясно и так, но…

А вдруг покалечат?

Руки…

А если ударят по горлу, и Роман не сможет больше петь?

Лысый сказал, что его не будут опускать. А зачем тогда здесь этот накачанный педик, который смотрит на Романа с таким вожделением?

Тут адреналин дошел до ушей, и Роману стало все равно.

– Я не слышал ответа, – сказал Роман и приготовился ко всему.

Кобра удивился и оглянулся на остальных.

– Кто-то что-то сказал или мне послышалось? – риторически спросил он.

Роман уже знал, что последует дальше.

Обычный прием – отвернуться и затем неожиданно ударить.

И когда каменный кулак Кобры рванулся к его животу, Роман движением тореадора убрал торс в сторону.

Хруст кости и лязг железной двери прозвучали одновременно.

– Ай, блядь! – заорал Кобра, тряся рукой в воздухе. – Сука! Убью гада!

– Не убьешь, – сказал Роман, внимательно следя за согнувшимся от боли Коброй, – заказа такого не было.

– Урою пидараса! – вопил Кобра. – Покалечу, порву!

Остальные трое сидели на койках не двигаясь.

– А певец-то наш ловкий оказался, – сказал Элис Купер почти одобрительно, – это даже интересно, но только сначала. А потом, когда он будет валяться на полу, весь в кровище, и говно из жопы полезет… Знаешь, певец, от чего это бывает? Мышцы расслабляются и не держат ничего. Вот так… И обосрешься, и обоссышься, и проблюешься. Понял?

– Понял, – кивнул Роман. – Ну так за чем же дело стало? Давай начинай, не тяни Муму!

– А это уж мне решать, – усмехнулся Элис Купер. – Когда будет нужно, тогда и начнем. Нам тут, понимаешь, поговорить не с кем. А какой из тебя собеседник будет потом? Слышь, Валуй, сядь на место.

Кобра, оказавшийся Валуем, хмуро посмотрел на Элиса Купера и, сделав угрожающее движение в сторону Романа, прошел к своей койке. Опустившись на нее, он с болезненной гримасой распрямил окровавленные пальцы и, посмотрев на них, сказал:

– Твое счастье, что не поломал кости. Ну да ничего, потом поломаю. Только не себе, а тебе. Верно, Сухой?

Элис Купер кивнул.

А Роман отметил на всякий случай: Валуй и Сухой. Мало ли, пригодится…

– Так, значит, сначала вы меня пугать будете? – спросил Роман. – Так это пустое. Ничего не получится.

– Это почему же не получится? – прищурился Сухой.

Судя по всему, именно он был бригадиром пресс-команды.

– Ты хочешь сказать, что тебе не страшно? – поинтересовался тот, у которого в руке была бритва.

Он встал и, подойдя к Роману, поднял бритву к самым его глазам.

– Смотри, какая острая, – сказал он, – она ведь в мясо, как в масло, входит.

Он приложил бритву к левой скуле Романа и медленно повел лезвием вниз.

Роман ощутил острую боль и непроизвольно дернул головой.

Боль вспыхнула сильнее, и Роман почувствовал, как по щеке потекла кровь.

– Хочешь посмотреть? – спросил бандит и, схватив Романа за волосы, подвел его к мутному зеркальцу, закрепленному на стене.

Силой повернув голову Романа, он сказал:

– Смотри!

Роман был вынужден взглянуть в зеркало, и то, что он увидел, ужаснуло его.

Аккуратная вертикальная щель на его скуле быстро наполнялась кровью. Она была сантиметра четыре в длину и показалась Роману очень глубокой.

– Смотри, – повторил бандит и, схватив Романа за лицо, сильно дернул большим пальцем за край раны.

В глубине разрезанной скулы мелькнуло что-то светлое, и бандит с удовлетворением произнес:

– Видишь беленькое? Это кость. Я ведь могу все лицо с тебя снять. А ты живой останешься. Вот пришьют тебе на морду мясо с жопы – представляешь, как ты будешь выглядеть, артист?

– Ладно, Мясник, не спеши, – послышался голос Сухого, – а то как же он с нами без лица разговаривать будет?

– Видишь, – Мясник неохотно отпустил Романа, – жалеет тебя Сухой. Но это пока. Ты, может быть, думаешь, что он добрый, так я тебе скажу, что когда он твои косточки по одной из суставов вынимать будет, тогда ты сам меня попросишь, чтобы я тебе вены порезал. Сухой – он ведь у нас костоправ, все про кости знает.

Мясник толкнул Романа к двери и сел на свою койку.

«Валуй, Сухой и Мясник, – подумал Роман. – А кто четвертый?»

И тут, словно услышав его мысли, огромный гомосексуалист с кошачьей грацией поднялся с места.

– Пора бы и со мной познакомиться, – сказал он и походкой манекенщицы приблизился к стоявшему у двери Роману.

Внимательно осмотрев его, педик приблизил лицо к голове Романа и потянул носом.

– У тебя хороший парфюм, – низким голосом ласково произнес он, – и кожа хорошая… Ты ведь артист, тебе нужно следить за собой, правда?

Роман промолчал, а педик, придирчиво осмотрев его, капризно сказал:

– Фу, нехороший Мясник испортил тебе личико! Но я тебя полечу.

– Лолита тебя полечит! – засмеялся Валуй.

«И еще Лолита…» – пронеслось в голове Романа.

Лолита высунул неестественно длинный красный язык и медленно провел им по кровоточащей ране. Роман почувствовал мокрое горячее прикосновение, и его передернуло.

– Не нравится? – обидчиво удивился Лолита. – Ну ничего, это только сначала. А потом, знаешь, какие ласковые становятся мужчинки? Говорят: «Еще хочу»! А я, знаешь ли, капризный… Им еще хочется, а мне уже нет. Тогда я с ними по-другому обхожусь.

– Ага, по-другому, – снова засмеялся Валуй, – это значит – в другую дырку. А если дырок мало, то он их сам сделает, сколько нужно.

– Правильно, – мягко кивнул Лолита, – сам сделаю.

Он достал из-за спины узкий и длинный обоюдоострый нож и, повертев им в воздухе, сказал:

– Видишь, какой? От него дырочка узенькая получается, тесненькая такая… А в ней так горячо и мокро… А у меня такой большой, и когда я его туда…

Неожиданно он отстранился от Романа и рывком расстегнул штаны.

То, что увидел Роман, привело бы в восторг любую женщину.

Восставший член Лолиты был размером с небольшой кабачок, а его совершенная форма навела Романа на неуместную мысль, что Лолита и его качает какими-то особыми упражнениями.

– Нравится? – нежно спросил Лолита. – Он всем нравится, поверь.

– Маловат, – пренебрежительно заметил Роман, испытывая в этот момент омерзение, смешанное со злостью и остатками страха.

На койках заржали.

– Маловат? – удивился Лолита. – Ну… Это ты сейчас так говоришь. А потом посмотрим.

Он застегнулся, с трудом упрятав в штаны свой внушительный инструмент, и, задумчиво посмотрев на нож, убрал его куда-то за спину. После этого грустно посмотрел Роману в глаза и неожиданно ударил его в живот.

Роман охнул, и его ноги подогнулись.

Опустившись на пол, он попытался вдохнуть, но из этого ничего не вышло.

В ушах Романа зазвенело, свет в камере стал медленно гаснуть, и откуда-то издалека донесся голос Лолиты:

– Маловат ему… Вот когда я из твоей жопы дупло для полярной совы сделаю, тогда скажешь, маловат или нет.

Наконец дыхание вернулось к Роману, и он, держась за дверь, поднялся на ноги. У ног натекла небольшая лужица крови, и Роман, достав из кармана носовой платок, приложил его к порезу. Боль была несильной, и Роман постарался свести края раны, чтобы она засохла в закрытом состоянии.

Хотя…

Если его будут бить, то все это бесполезно.

Вытерев кровь, Роман убрал ставший красным платок и посмотрел на своих палачей. Они, судя по всему, знали толк в муках. Будь они обычными безголовыми отморозками, Роман давно бы уже валялся на полу с переломанными костями и с отбитой требухой, но зато в блаженном бесчувствии.

Но эти ребята, похоже, не дадут Роману ускользнуть в спасительную потерю сознания и позаботятся о том, чтобы он прочувствовал все до конца.

До конца…

А какой, интересно, будет конец у этой процедуры?

– Ну так что? – спросил Роман, отдышавшись, – еще не пора? Тогда я закурю, пожалуй.

Он похлопал по карманам и убедился, что сигареты остались в камере.

– А тут вообще как? – поинтересовался он. – У палачей сигареты стрелять можно?

– У палачей? – Валуй удивленно поднял брови. – Слышь, братва, он нас палачами называет!

– Ну а что тут такого? – рассудительно пожал плечами Сухой. – Мы палачи и есть. Работа у нас такая. А музыкант молодец – головенка у него работает, правильное слово нашел. Палачи, Роман Батькович, они тоже люди нужные и важные. Вот, например, был такой уважаемый человек – Малюта Скуратов, царство ему небесное…

Сухой благочестиво перекрестился и продолжил свои рассуждения:

– Или этот, я в газете читал… Французский-то, как его – Самсон, во.

– Сансон, – машинально поправил его Роман.

– Сансон? – Сухой задумался. – Может, и так. Тебе виднее, ты человек грамотный, культурный, не то что мы… палачи.

Он усмехнулся.

– Или опять же французский – из трех мушкетеров. Который Миледи башку отхватил. Ведь специально за ним посылали, тут профессионал нужен.

– И вы тут, стало быть, на своем месте? Нужные люди? – саркастически спросил Роман.

– А как же? – уверенно ответил Сухой. – Нужные, очень нужные. Вот, например, понадобится тебе заставить кого-то расколоться, а у самого кишка тонка. У тебя ведь тонка, правда? Ты же артист, человек искусства, так сказать, куда тебе из человека говорящее мясо сделать! И к кому ты пойдешь, если припечет? Ко мне же и пойдешь.

– К тебе? – Роману стало жутко от чудовищных рассуждений этого человека. – А ты что… примешь от меня заказ?

– Золотые слова! – восхитился Сухой. – Сразу видно делового человека. Именно заказ. Я ж тебе с самого начала сказал – ничего личного, работа у нас такая!

– Не гони, Сухой! – вмешался Мясник. – Это я ему про работу сказал!

– Видал, какие ребята, – усмехнулся Сухой, – за базаром следят, все помнят. Да, работа у нас такая…

Лицо Сухого изменилось, и он безжалостно повторил, посмотрев Роману в глаза:

– Работа у нас такая, понимаешь, артист?

– А кто заказчик? – спросил Роман, чувствуя, что адреналин уже перегорел, и противный липкий страх начинает ползти по его телу.

– А вот это неправильный вопрос, – серьезно ответил Сухой, – потому что заказчику не нужно, чтобы ты потом заказал его.

– У вас же?

– У нас же, – кивнул Сухой. – Однако что-то мы на лирику перешли…

«Сейчас начнется», – подумал Роман.

Что же делать?

Каменная коробка без окон, четверо садистов, готовых выполнить чей-то заказ… И ведь это не сон, не кошмар, после которого можно проснуться с колотящимся сердцем и с облегчением увидеть вокруг себя знакомую спальню, уютную и спокойную…

Ну, думай!

Роман сжал кулаки и зажмурился.

В голову пока ничего не приходило.

И тут Лолита игриво произнес:

– Может, споешь нам напоследок? Ты ведь потом петь не сможешь… А так, глядишь, мы с тобой и поласковее обойдемся. Вырубим, чтобы не так больно было…

Роман поднял голову и сказал:

– А что, это мысль! Так сказать, последнее желание.

– Не ссы, не убьем, – кровожадно хмыкнул Валуй, – так, пощекочем…

– А я и не ссу, – спокойно ответил Роман.

«Ну я и тупой! – выругал он себя. – Ведь есть же способ! Мало того – проверенный на практике!»

– Ну что, граждане бандиты, – он смело взглянул на Сухого, – вы хочете песен? Их есть у меня!

– Во дает артист, – заржал Валуй, – его сейчас на ленточки резать будут, а он петь собрался! Смелый, бля, как варяг!

Сухой прищурился и спросил:

– Ну и какую же песню ты споешь? Похоронный марш?

«Только бы не заткнули, только бы успеть!» – подумал Роман и ответил:

– Песня новая, ее еще никто не слышал.

А про себя подумал: «Тот, кто слышал, – уже мертвый».

– Ну давай, спой, – недобро позволил Сухой, – только имей в виду: если не понравится песня – быть тебе калекой.

– Понравится, – многообещающе кивнул Роман, – можешь мне поверить. Тот, кто ее слышал, уже ничего другого слушать не сможет. А вот скажи мне, Сухой, вопрос у меня есть…

– Ну?

– Вот вы четверо – вы давно на киче паритесь?

– Мы-то? – Сухой усмехнулся. – А что тебе с того?

– Есть интерес, – ответил Роман, – просто эта песня, она специально для тех, кто уже устал за каменной стеной о воле мечтать.

– Ну, устал, не устал, а сидим мы порядочно. Ты бы уже повесился.

– Это как сказать… – с облегчением сказал Роман. – Ладно, слушайте песню и не говорите потом, что она вас не тронула.

Он откашлялся и медленно начал петь первые строчки песни «Воля тебя не забудет». Той самой песни, в которой был закодирован приказ «Воли народа», приказ, услышав который, каждый обработанный предварительно зэк должен… А эти четверо, судя по заявлению Сухого, наверняка прошли обработку, раз сидят, как он сказал, порядочно.

Перейдя ко второму куплету, в котором уже содержались первые строчки приказа, адресованного любому зомбированному заключенному, Роман заволновался: а вдруг внушение уже не действует?

Но, собрав все внутренние силы, Роман всетаки допел куплет до конца и с замирающим сердцем перешел на припев:

– «… Воля тебя не забудет, воля тебя сбережет…»

Четверо сидевших на койках палачей оцепенели, и Роман с радостным ужасом повторил припев, потом еще раз, еще…

Видя, как глаза Сухого, Валуя, Мясника и Лолиты остановились и стали бессмысленными, он запел в полную силу. Подойдя к замершим бандитам, Роман несколько раз громко пропел в лицо каждому кодовый припев, а потом, отойдя к двери, громко крикнул:

– Сделай это сейчас! Сделай это сейчас! Сделай!

* * *

Вертухай, дежуривший в конце мрачного тюремного коридора, где располагалась прессхата, скучал и от нечего делать ковырял большим, истертым до блеска ключом стену. Из пресс-хаты, дверь которой специально была сделана толстой, чтобы заглушить крики истязуемых заключенных, время от времени доносились еле слышные голоса. О чем говорили, было непонятно, и только один раз послышался короткий вскрик, потом кто-то засмеялся и снова настала тишина.

Это было странно. Вертухай привык к тому, что обычно уже через несколько минут из прессхаты начинали доноситься крики о помощи, глухие удары и стоны, но сегодня этого почему-то не было. Наверное, подумал он, прессовальщики решили для начала нагнать на жертву страху, а уже потом перейти к физическим методам воздействия.

В общем-то так оно и было, но вертухай даже в кошмарном сне не мог представить, что началось потом. Примерно через полчаса он услышал, что в пресс-хате кто-то запел. Вертухай знал, что на обработку привели известного певца Романа Меньшикова. Песни Романа вертухаю не нравились. Ему вообще не нравились никакие песни, и лучшей музыкой для него были проклятия и стоны тех, кого отправляли в карцер, еще любил он тихий шелест денежных знаков.

Вертухай прислушался, но слова и мелодия песни были совершенно неразборчивы, и он подумал, что либо Меньшикова заставили петь на потеху палачам, либо он просто сошел с ума от страха и его придется отправить в санчасть. Такое иногда случалось.

Наконец пение прекратилось, и через несколько минут раздался требовательный стук в дверь. Никаких криков при этом не было. Стук повторился, и из пресс-хаты донесся глухой крик:

– Эй, начальник, отворяй калитку!

Ухмыльнувшись, вертухай встал с табуретки и, позвякивая ключами, неторопливо пошел на зов. Не иначе как певец спекся, решил он. Да, артисты хилые людишки, куда им тягаться с жестокими и безжалостными уголовниками…

Отперев дверь, вертухай заглянул в камеру и выронил ключи.

Роман стоял, прислонившись к железному косяку дверного проема, и спокойно курил сигарету. А в камере…

В камере было четыре трупа и огромная лужа крови.

Бригадир прессовальщиков Сухой сидел на полу у койки, его голова была откинута назад, а там, где раньше было горло, зияла огромная кровавая рана, похожая на разинутый в беззвучном крике рот. Рядом с его левой рукой валялся окровавленный нож с широким лезвием. Валуй лежал у стены лицом вниз, и то, как его голова была повернута набок, не давало никакой надежды на то, что он был жив. То же можно было сказать и о Мяснике – его правая рука все еще сжимала бритву, а вся внутренняя сторона левого предплечья была разлохмачена в кровавую лапшу, и такой способ вскрытия вен, судя по всему, привел к желаемому результату с трехсотпроцентной гарантией. А в дальнем углу камеры сидел Лолита, опираясь спиной на стену, и его внутренности сползали по коленям.

На лице Лолиты застыла томная улыбка, которая говорила о том, что харакири – его любимое удовольствие.

– Ну что, насмотрелся? – небрежно произнес Роман, выпустив струйку дыма в потолок. – Надо бы приборочку сделать, как думаешь?

Вертухай вздрогнул и, посмотрев на Романа бешеными глазами, быстро подобрал ключи и захлопнул дверь. Заперев камеру, он бросился к висевшему на стене телефону и, схватив трубку, воткнул дрожащий палец в дырку на черном эбонитовом диске.

Часть первая ПЕСНЯ О СМЕРТИ

Глава 1
СМЕРТЬ НА НАРАХ

– Я не понял, – сказал Лысый, подливая себе в кружку круто заваренный чай, – то есть, значит, они вот так просто взяли и начали сами себя чикать?

– Ну да, – кивнул Роман, – я уже попрощался с жизнью, решил, что мне кранты, а мне точно корячились кранты, потому что братки там были – не приведи господь присниться, а они вдруг начали наперегонки кромсать сами себя.

– Тут что-то не так, – нахмурился Лысый. – Кстати, ты не помнишь, может быть, они как-нибудь называли друг друга?

– Обязательно помню, – кивнул Роман. – Сухой, Валуй, Мясник и Лолита.

Лысый подумал и отрицательно покачал головой, потом почесал ухо, и Роман с удивлением увидел выколотый на его руке чертеж «пифагоровых штанов».

– Не, таких не знаю, – задумчиво произнес Лысый. – Про Мясника что-то краем уха когда-то слышал, а остальные – не наши. В смысле – не крестовские. Видать, их специально по твою душу с какой-нибудь зоны выдернули. Ты, значит, важная персона, раз местным тебя не отдали.

Он посмотрел на Романа, подумал еще и спросил:

– А может, ты просто скромничаешь? Может, ты их сам завалил? Такое бывало, знаешь ли…

– Ага! – Роман засмеялся. – Четырех быков завалил. Они знаешь, какие здоровые были? Руки – как у меня ноги. Даже толще. А шея у каждого – как железнодорожная шпала. И все в наколках. Живого места нет. Такой если мне раза даст, тут же мне кирдык и настанет.

– Ну, карате там всякое, ниндзя…

– Как же, ниндзя… – Роман с удовольствием глотнул крепкого чаю. – Ты на меня получше посмотри. А они…

Роман огляделся и ткнул пальцем в лежавшего на койке братка.

Браток весил килограммов сто и был весьма внушительной комплекции.

– Извини, не знаю, как зовут… Видишь – здоровый парень, крепкий, но те ребята пострашнее будут. Вернее – были…

– И все-таки странно это все… – Лысый снова покачал головой. – Чтобы пресс-команда сама себя порешила, это уже слишком.

– Ну, слишком, не слишком, – Роман пожал плечами, – сам видишь, я тут точно ни при чем.

– Значит, говоришь, сами…

– Ага, сами. Сначала пугали меня, рассказывали всякие ужасы: что они со мной сделают, да что они прежде с другими делали, да какие способы имеются, скулу мне, видишь, располосовали, – Роман потрогал подсохшую рану и поморщился, – а потом ни с того ни с сего… Главный их, этот, как его, Сухой, вдруг вынимает нож и себя по горлу – хвать! От правого уха и налево, сколько руки хватило… Кровища хлещет… А Валуй разбежался – и башкой в стену. Хряснуло так, что я чуть харч не кинул. Ну, упал и не шевелится. А башка – набок. Сразу видно, что не жилец. А эти двое – Лолита с Мясником – посмотрели на него и оба одновременно, будто наперегонки – Лолита себе харакири сделал, прямо как самурай какой-то, а Мясник бритву схватил и давай лезвием себя по левой руке хлестать. Сделал из собственной руки бефстроганов… В общем – фильм ужасов. А я еще испугался – вдруг это такое сумасшествие заразное, и я сейчас тоже что-нибудь с собой сотворю! Но вроде обошлось…

– Да уж, обошлось… – Лысый посмотрел на Романа. – Ну да ладно, давай спать.

Он повернулся к двери и позвал:

– Тарасыч!

За дверью послышалось неторопливое шарканье, и сиплый голос произнес:

– Ну, чего тебе?

– Гаси свет, – ответил Лысый, – пионерам спать пора.

– Таких пионеров в зоопарке выставлять, – отозвался из коридора Тарасыч и выключил свет. – Спокойной ночи.

– И тебе того же, добрый ты наш, – сказал Лысый и, откинувшись на койку, укрылся одеялом.

Роман последовал его примеру, и через несколько минут в камере настала тишина, нарушаемая только дыханием спящих людей.

* * *

Примерно через час Роман понял, что заснуть ему вряд ли удастся.

Поворочавшись, он осторожно встал и на ощупь пробрался к столу, где лежали сигареты. Закурив, посмотрел на кончики своих пальцев, освещенные красным сигаретным огоньком, и снова начал думать о том, что не давало ему покоя уже несколько дней.

Арбуз. Мишка Арбуз.

Вор в законе Михаил Арбузов, его самый древний и надежный друг…

Ведь он сидит сейчас в каком-то подвале, а может, и не в подвале, даже скорее всего не в подвале, потому что с таким человеком, как он, так обходиться нельзя, в общем, сидит в неволе, под охраной надежных и жестоких людей, и ждет того дня, когда воровское сообщество соберется для того, чтобы решить его судьбу.

А спасти его может только он, Роман, потому что никто, кроме него, не сможет внятно рассказать всю эту фантастическую историю про «Волю народа», про «поезд смерти» и прочие невероятные чудеса. А если он и расскажет, то может случиться и так, что ему не поверят. И тогда Арбузу конец. Наверняка.

Общество не простит ему того, что он себе позволил. К тому же на Арбузе висело еще и несправедливое обвинение в убийстве тюменского авторитета Чукчи…

Черт знает что!

Роману удалось чудом вырваться из прессхаты, но что это меняет?

Все равно он сидит в «Крестах» и ничего не может поделать.

Боровику, даже если ему удастся попасть на толковище, никто не поверит – какая может быть вера бывшему менту, да и не знает Боровик всего, что нужно сказать, да и не пустят его туда.

Ну, а Лиза – она тоже могла бы попытаться, но…

Роман усмехнулся.

Да, только он сам может спасти Арбуза.

Но он сидит в следственном изоляторе, и что будет завтра – неизвестно.

Плохо дело.

Роман глубоко вздохнул, и тут с койки Лысого донеслось:

– Что, не спится? Все пресс-хату вспоминаешь?

– Да какая там пресс-хата! – Роман махнул рукой, и огонек сигареты описал в темноте яркую дугу. – Пресс-хата – это мелочь. Есть дела и посерьезнее.

Койка заскрипела, и Лысый, почесываясь, подсел к столу.

– Посерьезнее, говоришь? Интересно… А мне расскажешь, что за дела? Может, пособить смогу.

– Пособить тут будет трудно, – Роман снова вздохнул, – хотя… Ладно, слушай.

– Подожди, – сказал Лысый, – сейчас чайник поставлю.

Он нашарил в темноте розетку, и через несколько секунд из чайника послышался легкий шум вскипающих на нагревательном элементе пузырьков.

Лысый уселся на место, закурил и сказал:

– Ну давай, рассказывай.

– Значит, так, – Роман помолчал, – помнишь, я тебе говорил вчера, что Арбуз сидит под воровской стражей?

– Ну, это я и без тебя знаю.

– Хорошо. И еще я сказал, что, кроме меня, его вытащить некому.

– Сказал. Было дело, – Лысый потрогал чайник. – Холодный еще…

– Да. А главное здесь то, что Арбуз – мой лучший друг. С самой школы, с первого класса. Мне сейчас тридцать семь, и получается, что мы дружим уже тридцать лет.

– И что, ни разу не погрызлись? – иронически поинтересовался Лысый.

– Конечно, грызлись, и не раз. И до мордобоя дело доходило. Но если друзья и подерутся, то дружба от этого только крепче становится.

– Это точно, – подтвердил Лысый, – из бывших врагов всегда хорошие друзья получаются. Вот, например, враждовали мы с татарами триста лет, а кто теперь с нами дружит лучше всех – хохлы или беларусы эти долбаные, которые по всему вроде как братья нам? Хрена лысого!

Лысый усмехнулся.

– Татары – вот кто. Или взять Европу. Кто лучше всех к нам относится? Немцы! Бывшие фашисты, с которыми у нас уж такая ненависть была, что дальше ехать некуда – натуральная война. Враги! А теперь – лучшие друзья. Да-аа… Извини, что перебил. Так что там Арбуз?

Чайник закипел, и Лысый выдернул шнур из розетки.

– А что Арбуз… – Роман был несколько удивлен оригинальными рассуждениями Лысого. – Сидит Арбуз. Так вот, по тому, насчет чего на него катят, только я один могу дать полные объяснения. И тогда все обвинения с него снимут, и будет ему снова полное уважение и почет. А я тут сижу, как дурак, и фарш в пресс-хате наблюдаю…

– Точно говоришь? – Лысый достал откуда-то свечку и, накапав воском на стол, утвердил ее в стоячем положении. – Отвечаешь?

– Отвечаю, – Роман уверенно кивнул. – Уж так отвечаю, что и не знаю как. Жизнью отвечаю – этого хватит?

– Этого – точно хватит. – Лысый налил в кружки чаю. – Давай-ка чайку тресни. Горяченько го.

– Спасибо, – ответил Роман и взял со стола кружку. – Так что – сам видишь, какое тут дело…

– Вижу, – согласился Лысый, – вижу и понимаю. И верю тебе, между прочим. А моя вера тоже кое-чего стоит. В общем… Ты особо не дергайся, утро вечера мудренее. Кстати, когда там сходняк-то будет?

– В воскресенье, – ответил Роман. – А ты что – сам не знаешь?

– Ну… Я знаю, просто решил проверить – а вдруг забыл? Всякое бывает…

Роман понял, что Лысый проверяет его, и усмехнулся.

– Это так ты мне веришь? – спросил он.

– Неважно, – туманно ответил Лысый, дуя на чай. – Сегодня четверг, значит, через два дня на третий. Я, Роман, тоже ведь человек не последний, так что когда увидишь своего Арбуза, передай ему привет от Лысого и напомни, что с него ящик коньяка, проспорил он мне. Правда, меня на следующий день повязали, так что он не успел выставить проигрыш, но я помню и ему тоже напоминаю. На всякий случай.

– А на чем проспорил?

Лысый улыбнулся:

– А ты его сам спроси. Он тебе расскажет.

– Спрошу. Да вот только если я его не вытащу, то, может, и спрашивать не у кого будет.

– Я же сказал тебе: не суетись! Вечно у вас, у артистов, все с разбегу да с наскоку… Для Арбуза я кое-что все-таки могу сделать. Завтра отправлю обществу маляву, чтобы повременили с Арбузом разбираться, потому что есть, мол, важный свидетель, а без него – без тебя, стало быть, – никак правды не найти будет. Ну а там уж как выйдет.

– Хорошо бы, – вздохнул Роман, – но ведь я еще не знаю, что будет со мной.

– Это точно, – кивнул Лысый. – Ну, да утро вечера мудренее.

– Да, ты говорил…

– И сейчас говорю.

Лысый вдруг изменился в лице, затем болезненно сморщился и схватился за сердце. Выронив кружку, он облился горячим чаем, но будто и не заметил этого.

– Эй, ты что? – шепотом воскликнул Роман.

– Ливер прихватило, – прохрипел Лысый.

Он откинулся на спинку стула и сильно побледнел.

Это было видно даже в неверном свете свечи.

Роман растерялся, но в следующую секунду сообразил, что нужно делать, и, вскочив, заколотил кулаком в дверь.

– Эй, Тарасыч, давай сюда! – закричал он.

Койки заскрипели, и в камере раздались голоса:

– Чего шумишь!

– Что такое?

В коридоре послышались шаги, затем недовольный голос Тарасыча произнес:

– Что там у вас?

– Включай свет, Лысому плохо! – ответил Роман.

– Вечно вам всем то плохо, то тесно, то на горшочек… – пробормотал Тарасыч, и в камере вспыхнул свет.

Лысый, держась обеими руками за грудь, медленно сползал со стула.

– Печет, ой, как печет… – просипел он, – будто кочергу в грудь всунули…

Его подхватили и осторожно уложили на койку.

Заскрежетал замок, и на пороге показался заспанный Тарасыч.

Взглянув на Лысого опытным взглядом, он уверенно сказал:

– Так. Значит, Лысый кони двигать собрался.

– Ты чо гонишь, мусор? – возмутился один из братков.

– Я тебе не мусор, – спокойно ответил Тарасыч. – Мусора за вами по городу бегают, а у меня другое дело – за вами следить да сопли подтирать. Вот будет на моем месте молодой да борзой, посмотрю, как ты запоешь тогда.

Он нагнулся к Лысому, который, прерывисто дыша, лежал на койке с закрытыми глазами, и укоризненно произнес:

– Говорил я тебе, дураку старому, – завязывай с чифирем, а тебе как об стенку горох. Это ведь у тебя уже четыре раза было, забыл, что ли?

– Укатали сивку крутые горки, – еле слышно прошептал Лысый. – Похоже, на этот раз мне…

Он не договорил, и Роман, почувствовав, что его сердце на секунду замерло, увидел, как у Лысого медленно отвалилась челюсть.

Тарасыч огорченно покрутил головой, затем снял помятую фуражку и сказал:

– Все, крякнул Лысый. Царство ему небесное.

Перекрестившись, он снова надел фуражку и, осмотревшись, скомандовал:

– Сидите тут тихо, а я пойду вызову кого надо.

Еще раз посмотрев на неподвижного Лысого, он вздохнул и вышел из камеры.

Лязгнул замок, и в наступившей тишине были слышны только удаляющиеся шаги старого надзирателя, который видел на своем веку столько смертей, что еще одна никак не могла испортить ему настроение.

– Ты ж мене пидманула… – донеслось из коридора.

* * *

Роман, так и не уснувший в эту ночь, лежал на спине и неподвижным взглядом смотрел в грязный потолок. Не спали и другие обитатели камеры. После того как четверо вертухаев, проклиная Лысого, который испортил им спокойную ночь, вынесли из камеры труп, братки некоторое время вспоминали в темноте положительные стороны усопшего, но, поскольку их по понятным причинам было не так уж и много, то разговор быстро закончился и наступила тишина. Однако никто не спал, и когда в камере зажгли свет, Роман увидел, что все остальные лежат, как и он сам, на спине и сверлят глазами потолок.