Текст книги "Звучит повсюду голос мой"

Автор книги: Азиза Джафарзаде

сообщить о нарушении

Текущая страница: 24 (всего у книги 30 страниц)

– Что значит "комплимент", господин Агаси-бек?

– Похвала... Похвала...

А гость продолжал улыбаться. Он оценил тонкость восточного комплимента, ему понравилось, что его сочли молодым... Этого учителя с таким одухотворенным лицом ему еще в Тифлисе хвалил Захаров. И местный меценат и аристократ Махмуд-ага много рассказывал о нем... Учитель производил самое благоприятное впечатление...

– А позвольте узнать, уважаемый педагог, как же вы преподаете в русско-татарской школе, не зная русского языка?

Еще до того как Агаси-бек перевел слова гостя, Сеид Азим понял смысл вопроса.

– Господин учитель, может быть, вы и правы. А как же вы? Являетесь попечителем мусульманских школ, а языка мусульман не знаете? – добродушно пошутил учитель.

Поэт понимал, что гость может обидеться. Но приветливость этого человека и то, что он многие годы сам учительствовал, подсказали ему, что гость поймет его правильно.

Попечитель уловил остроумие и смелость в словах учителя. Он весело рассмеялся. В классе все замерли: и дети, и взрослые, всех волновал вопрос, как ответит гость на слова Сеида Азима? Что означает веселый смех? Господин Иванов вытащил из кармана белоснежный носовой платок и вытер слезы. Отсмеявшись и успокоившись, неожиданно ловкими движениями своих коротких толстых пальцев отстегнул цепь, прикрепленную ко внутреннему карману жилета под сюртуком, и вытащил из бокового кармашка большие часы-луковицу. Он протянул часы Сеиду Азиму со словами:

– Господин учитель, хотя эти часы не столь достойный подарок, чтобы соответствовать вашему остроумию, но я прошу вас принять их как свидетельство нашей встречи и дружеских чувств, которые я питаю к вам.

Агаси-бек радостно перевел его слова. Все заулыбались. Только Сеид Азим смущенно украдкой оглядывал класс, лихорадочно раздумывая: "Взять или не взять? Не стыдно ли? Как быть?" Но потом решил, что с искренним человеком нельзя хитрить:

– Благодарю вас, господин попечитель! Только я думаю, что в путешествии вам очень пригодятся часы, нельзя допустить, чтобы вы остались без них...

– Нет, нет! Я обижусь! Я уже успел изучить характер кавказцев. Когда не берут ваш подарок, вы смертельно обижаетесь. Я тоже очень обижусь на вас! Поэтому – берите! В Баку я куплю другие... Ну, право же, это такая безделица, им стоимость – пять рублей! – Он настойчиво протягивал руку.

Отказываться дольше было неловко. Сеид Азим взял часы, посмотрел на них с улыбкой, потом поднес к уху, послушал, медленно пристегнул цепь к пуговицам своего архалука и положил в карман:

– Для меня, господин попечитель, эти часы стоят миллион.

После ухода гостей один из учеников, смелый не по возрасту Агалар, поднял руку и, заглядывая учителю в лицо, спросил:

– Ага, почему вы сначала не взяли часы?

Сеид Азим ответил, помедлив:

– Брать подарок сразу – проявлять свою невоспитанность и жадность... Будто человек никогда ничего не видел...

Агалар не унимался:

– Но вы все-таки взяли?

Поэт улыбнулся: "У него время задавать вопросы! Вырастет – будет поздно..." А вслух добавил:

– Почему я взял? Возвращать подарок искреннего и доброго человека значит обидеть его. Дело не в ценности подарка, а в глубине чувств, сопутствующих ему... Глядя на подарок, человек думает о другом человеке, вспоминает его... Когда же ты возвращаешь дар, то ты этим хочешь сказать: "Я тебя забуду, не трудись мне ничего дарить!" Понял, Агалар?

Дети с восторгом разглядывали сверкающую на груди учителя цепь, а после окончания урока он дал им послушать, как часы стали отбивать новое для их школы время.

Была самая прекрасная пора весны. Ярко-зеленые и только что распустившиеся нежные желто-зеленые листочки деревьев еще не покрылись пылью. Ветви деревьев напоминали тонкие кружева, сквозь них голубело бескрайнее небо. Приближался праздник жертвоприношения курбан-байрам. Город наполнится блеянием овец, приведенных для заклания... Ребятишки будут похваляться друг перед другом красотой жертвенных животных, будут красить их хной, разнарядят лентами и бубенцами, будут с руки кормить кусочками сахара... Женихи, обрученные с невестой, купят, а друзья жениха поведут по улицам города в подарок жертвенных овец... Вот и сейчас Сеиду Азиму навстречу попалась красочная группа: четверо парней вели по дороге упирающегося барана. Голова и шерсть большого белого красавца были выкрашены хной. Видимо, баран противился окраске, поэтому шерсть в нескольких местах была ярко-рыжего цвета, а кое-где остались белые пятна. На шее животного раскачивался и позванивал колокольчик, а сверху был наброшен пурпурно-красный шелковый платок. Видно, барана долго и тщательно мыли и расчесывали – шерсть лоснилась и ниспадала пушистыми прядями.

– Пусть будет принята ваша жертва великим и всег могущим творцом! говорили люди, встречая их.

– Пусть примет аллах!

– Чтобы и в ваш дом пришел жених! С помощью аллаха!

– Да будет так, аллах велик!

– Пусть будет достойным, слава аллаху!

... Поэта заботило приближение праздника: "Да, приближается курбан-байрам... Как я буду смотреть в глаза своим детям? Они тоже захотят иметь свое жертвенное животное, как в других домах округи... Как мне объяснить им, что мы не можем соперничать с другими. В прошлом году пришлось отметить праздник одним петухом. Маловато. Правда, на курбан-байрам мясо в доме не переводится: приносят соседи, друзья, знакомые, родственники, присылают с кочевья. О дружок курбан! Посмотрим, что ты приготовил нам на этот раз?.."

Поэт принял предложение Махмуда-аги провести с ним и друзьями музыкально-поэтический меджлис на лоне природы, чтобы развеять уныние и печали прошедших дней. Все необходимое для празднества слуги отвезли на место накануне вечером. Часть кавалькады, пришпорив коней, умчалась вместе с утренним ветром. Сеид Азим и Махмуд-ага отпустили поводья, чтобы спокойно поговорить. Махмуда-агу, как всегда, интересовали молодые таланты Ширвана. На одном из предыдущих меджлисов в его доме кто-то рассказывал об одном из учеников Сеида Азима. Это очень волновало Махмуда-агу, он направил русло разговора по этому пути:

– Ага, я слышал, будто один из ваших учеников экспромтом сочиняет стихи?

Вопрос доставил Сеиду Азиму настоящее удовольствие. Он радостно улыбнулся:

– Да, слухи правильные. Алекпер – один из лучших моих учеников. Я верю, что у него большое будущее. Его характер поможет ему достичь того, чего мы не достигли.

– Чей он сын, Ага?

– Он здешний, его дед Гаджи Тахир был превосходным мастером, делал чубуки и мундштуки к наргиле и кальянам; наверно, и среди кальянов, хранящихся в вашем доме, найдутся сделанные им.

– Аа...

– Отец мальчика – Мешади Зейналабдин – отличается в лучшую сторону от своих соседей – хозяев бакалейных лавок. В молодости он был одним из гостей нашего меджлиса... И в вопросах разрешения скандалов между суннитами и шиитами он всегда придерживался мудрых решений... Вот и сын у него растет толковый.

– Хорошо бы мальчику помочь, такие люди – будущая гордость нашего народа...

– Я очень верю в него...

Жаль, не удалось узнать учителю, что его любимый ученик – Алекпер Сабир – станет великим азербайджанским поэтом, гордостью и славой своего народа, так же, как и его великий учитель...

Махмуд-ага внимательно посмотрел на поэта. Начинающая седеть борода все еще была черной, на лбу и вокруг глаз собрались морщины, плечи ссутулились. "Ему еще нет пятидесяти, а как постарел! Выглядит, будто приходится мне отцом... Тяжелая жизнь выпала на его долю. Каждая написанная им строка отнимает день его жизни... Проходят дни нашего поэта..."

– Оправдаются ли мои слова, увидим в будущем... Если не я, то вы, Махмуд-ага...

– Сеид, почему ты не увидишь? Ты же не старше меня, слава аллаху. Махмуд-ага пытался скрыть грусть, которая овладела его сердцем.

– Махмуд-ага, я молю аллаха, чтобы ваша жизнь длилась долго, лет сто, сто пятьдесят. Вы стольким людям помогли, что аллаху следует продлить ваши дни! Пусть продлятся, не сглазить бы...

– Сеид, жизнь не балует тебя, но ты вознагражден талантом, отпущенным тебе самим аллахом!

Поэт не захотел продолжать грустный разговор, тем более что знал мнительность Махмуда-аги и желал хорошего настроения устроителю ожидаемого меджлиса. Поэтому он пошутил:

– Господин мой, вы засыпаете под музыку, просыпаетесь со звуками музыки. Ваши пиршества и меджлисы протекают под волны музыки... Уж если вы не будете жить долго, то кто же тогда?

И сразу улучшилось настроение у Махмуда-аги:

– Клянусь духом покойного отца, ты прав, Сеид!

Друзья радостно улыбались друг другу.

– Прекрасное место выбрали вы для проведения меджлиса, дорога туда напоминает дорогу в рай.

– Ты только взгляни, Сеид, эти места дарят радость... Окрестности Шемахи должны вызывать вдохновение поэтов, недаром наша земля так богата поэтами...

Кони перешли в галоп, не слишком опытные наездники разом вздрогнули и подхватили поводья, чтобы удержаться от падения.

Солнце уже поднялось над вершинами и осветило склон горы Фит, прогоняя туман в ущелье. Волны его вставали плотной завесой между залитой солнцем и затененной частью склона. Как жемчужины сверкали на ярко-зеленой траве росинки, над бархатом травы поднимался пар. Громадный простор, раскинувшийся между резко очерченными, вздымающимися очертаниями гор.

Они приближались к месту, выбранному для пирушки. Уже были видны фигуры приехавших раньше, они размахивали руками, кое-кто приветствовал друзей, надев папахи на длинные палки и вращая их над головой. Махмуд-ага и Сеид Азим одновременно пришпорили коней.

На лугу слуги приготовились расстелить ковры, как только трава просохнет от росы. Были привезены из города паласы, тюфячки и мутаки, посуда и напитки. Испеченные ночью лепешки и лаваши, завернутые в чистые белые салфетки, сохраняли свежесть. В стороне дымили разожженные недавно мангалы; знатоки за ними приглядывали, ждали, пока раскалятся угли...

Слуги приняли поводья у Махмуда-аги и Сеида Азима, поддержали стремена и помогли им опуститься.

Хозяин и гости сняли обувь и ступили на только что постеленные ковры, они усаживались по кругу, подкладывая под себя тюфячки и мутаки. Музыканты готовили инструменты: Садыгджан настраивал тар, певец Гуси разогрел свой бубен над раскаленным мангалом, а теперь растирал его ладонью. И Гуси, и Садыгджан готовили свои инструменты, сидя на коленях. Оба волновались, особенно певец: Сеид Азим Ширвани, его знаменитый соотечественник, был строгим ценителем искусства. Чтобы не обнаруживать волнения, скрыть дрожь в пальцах, Гуси крепко прижал левой рукой бубен к колену, а правой непрерывно растирал кожу, обтягивавшую широкий обруч. Наконец тар был настроен. По знаку Махмуда-аги Садыгджан начал... Мелодия мугама поплыла над горами, низкий голос Гуси словно изливался из глубин его существа.

Услышав первые слова, Сеид Азим вздрогнул. От Махмуда-аги это не укрылось. Его глаза весело прищурились: певец специально выбрал слова Сеида Азима для исполнения мугама.

Облокотившись на бархатные мутаки, Махмуд-ага весь отдался наслаждению от чарующего голоса певца, он покачивал головой в такт мелодии, даже неслышно подпевал одними губами. Голос певца звучал словно стонущая свирель, переплетаясь с переливами и вибрирующим звучанием тара. Музыка лишала Махмуда-агу покоя, открывала, казалось, тысячу тайн, приподнимала завесу неизвестности "райских наслаждений".

Тарист поднял свой изящный, отделанный перламутровой инкрустацией инструмент высоко на грудь, словно желая прислушаться, что происходит внутри тара. Он весь отдался исполнению, не обращая внимания на слушателей. Мугам звучал то на высоких нотах, то опускался к басовым, то переливался нежными трелями, то резкими, строгими взлетами взмывал к небесам. Голосом Гуси говорила, жаловалась вечная любовь, то взрываясь пламенной страстью, то изливаясь безграничной скорбью, неудовлетворенностью, безнадежностью. А Гуси уже пел газель Физули...

"Нет поэта, кроме Физули..." – прошептал Сеид Азим Ширвани. Он поставил пиалу с шербетом на скатерть. Снующие за спинами слуги неслышно разливали напитки в пиалы. Внезапно поэту показалось, что наступила глубокая тишина, он достал из кармана тетрадку и ширазский пенал. Он не слышал ни разговоров, ни шума приготовлений к пиршеству...

Слуги быстро нанизывали мясо молочных барашков на длинные шампуры, стараясь, чтобы мангалы не пустовали и сохранился жар углей.

– Эй, Мамед, не клади мясо на одуванчики, шашлык горчить будет! Клади вот сюда, на клевер!

– Эй, Али, неси лаваши!

– Зелень, зелень не забудьте!

– Неси барбарис с солью!

В чистом горном воздухе далеко разносились голоса говоривших.

... Газель окончена. Сеид Азим поднял голову и оглядел присутствующих, как будто впервые увидел всех. Махмуд-ага протянул к нему руку:

– Разреши, Сеид, прочитать мне первым твою новую газель!

С глубоким проникновением в самую суть стихов читал Махмуд-ага новую газель Сеида Азима. Он громко повторил строку из последнего двустишия:

Вперед пойду я в битву за любовь!

И СНОВА СОНА

Беда ищет того, кто умеет ее переносить. И находит...

Дорогой читатель, я получила известия о Соне. Прошло немало лет. Мой язык не осмеливается произнести: "Сона постарела..." Время оставило безжалостные следы на лице царицы фей. Но она по-прежнему прекрасна, фея вдохновения поэта, та, которая осталась единственной любовью в жизни Тарлана, его единственной надеждой на счастье. По сей день он скитается в чужих краях с ее именем на устах...

Недолгим было семейное счастье Соны. Умер Иси. Не прошло и года после его смерти, как погиб на охоте заступник и защитник Сонны – Алияр-бек. Тело господина привезли на коне, завернутое в красочную попону охотника. Безутешная Шахбике-ханум несколько раз лишалась сознания в те минуты, когда плакальщицы поднимали к небесам свои крики и стоны. Вдова так и не оправилась от несчастья, выпавшего на ее долю. Через сорок дней траура в день поминок по мужу она тоже покинула этот мир. Ее громкий, призывный крик: "Алияр! Алияр!" – был последним словом когда-то смешливой и доброй толстухи, которая закрыла глаза с именем любимого мужа на устах. Жизнь ее кончилась задолго до этой минуты, она распростилась с нею в ту минуту, как увидела тело мужа. За сорок траурных дней от непрерывных слез и мучительных страданий от ее огромной, тучной фигуры осталась только тень. Сона все время думала о бедной Шахбике-ханум: "Как быстро ты воссоединилась с любимым, Шахбике-ханум! Какой верной женой оказалась, что только сорок дней, необходимых для поминаний о нем, оставалась с нами... Как сильно ты любила Алияр-бека, кто бы мог подумать! Твое доброе сердце, изнеженное радостью и счастьем, не вынесло несчастья, разорвалось от боли... Под вздымающейся как холм грудью пряталось нежное, беззащитное сердце..." Сона горше других оплакивала свою мягкосердечную ханум, и не зря...

Потянулись тяжелые, безрадостные дни... Жизнь Соны постепенно осложнилась...

У Алияр-бека и Шахбике-ханум был единственный сын-наследник Бейбала-бек. Он получил образование то ли в России, то ли в Тифлисе. А говорили, что и тут, и там, а еще и во Франции. Бейбала-бек был ровесником покойного Иси, в детстве Иси приводили в дом поиграть с бекским сыном... Но с тех пор прошли многие годы. Бейбала-бек провел в дальних странах около двадцати лет. Шахбике-ханум и Алияр-бек горестно вздыхали, думая о сыне: не таким мечталось им видеть единственного сына, но судьба распорядилась по-своему. Очевидцы рассказывали, что молодой бек содержит иноверку в своем доме, то ли русскую, то ли татарку, то ли армянку. Никто толком ничего не знал. За те годы, что Сона провела в имении Алияр-бека, молодой хозяин приезжал дважды, и оба раза ранней весной. Побыв в родительском доме день или два, он уезжал. В эти дни слуги сбивались с ног: гости валом валили, Шахбике-ханум стремилась удержать сына в родных местах женитьбой, показывала невзначай молоденьких невест из уважаемых домов, но молодому беку никто не нравился. И мечта Шахбике-ханум о веселой и пышной свадьбе сына так и осталась мечтой. Не суждено было Шахбике-ханум ввести в свой дом невестку, увидеть внуков...

Как только тело Алияр-бека, убитого на охоте, внесли в дом, Бейбала-беку послали телеграмму о смерти отца. Он смог приехать в Арабчелтыкчи лишь к седьмому поминальному дню. На этот раз молодому хозяину пришлось задержаться: на сороковой день после смерти отца умерла неожиданно и мать – Шахбике-ханум, снова похороны и поминки...

В первое время тетка Бейбалы-бека – вдова Махджа-малбеим – из Гияслы переехала в Арабчелтыкчи и взяла ведение хозяйства в свои руки. Это была властная самолюбивая женщина. Ее заветным желанием была женитьба Бейбала-бека на ее дочери или на дочери другого брата Алияр-бека. В течение целого года она вела уговоры, которые ни к чему не привели. Бейбала-бек не собирался жениться на двоюродных сестрах, он намеревался привезти в родной дом свою бывшую содержанку, у которой к тому времени родился сын. Махджамалбеим, привыкшая властвовать в своем доме и не добившись того, чтобы племянник прислушался к ее советам, обиделась и покинула дом.

Бейбала-бек был не из тех хозяев, которые обращают внимание на слуг. Но по прошествии года он заскучал. Увидев Чеменгюль, как всегда убиравшую в господских комнатах, он неожиданно прикрикнул на нее: "Кроме тебя, нет служанок в этом доме? Или все такие же противные, что хочется плюнуть?" Чеменгюль расплакалась и выбежала из комнаты. С тех пор она и ногой не ступала на господскую половину. Эта вспышка хозяйского гнева осталась бы незамеченной, если бы Сона не обратила внимание, что убирать хозяйскую комнату посылают Гаратель. Еду беку носит Гаратель...

Это имя девочке дал сам Алияр-бек. Сона только поднялась на ноги после родов и очень уставала, нянчить малышку ей помогала Чеменгюль. Молодая мать еще не показывалась хозяевам на глаза, и добрая Шахбике-ханум сама пришла ее навестить. Она взяла девочку из рук Чеменгюль и отнесла ее в господские комнаты, нежно прижимая к сердцу, бедняжка так мечтала о внуках.

– Алияр, ради аллаха, взгляни на эту малышку.

– На кого?

– Ты только посмотри на дело рук аллаха! У такой крошки – и такие локоны, о аллах, не сглазить бы, какая хорошенькая! – В голосе Шахбике соединились восторг и нежность, лицо просияло.

Алияр-бек полюбопытствовал, взглянув на ребенка:

– Чей ребенок, Шахбике-ханум?

– Да Соны, помнишь ту служанку, которую мы отдали за Иси? Это их девочка.

Алияр-бек, не скрывая интереса, посмотрел на малышку. Он вспомнил молоденькую красавицу Сону, когда во время танцев черные косы змеями обвивали ее стройную, грациозную фигуру.

– Шахбике! А ты придумала, какое имя дать девочке?

– Нет, бек, нет... А что?

– Может быть, родители уже сами назвали ее?

– Да как они посмеют, не посоветовавшись со мной? Они меня не обидят, я думаю.

– Тогда скажи им, пусть назовут Гаратель.

– Ай да Алияр-бек, какое красивое имя придумал! Не сглазить бы, будь счастлива, девочка, какое красивое имя придумал тебе ага, еще больше украсил этим именем.

Шахбике-ханум громко покричала в дверь:

– Чеменгюль, Чеменгюль!

Служанка появилась в дверях в ту же секунду:

– Да, ханум...

– Возьми-ка ее, пойди к отцу и матери и скажи, что Алияр-бек назвал ее Гаратель – чернокудрая...

Алияр-бек вынул из кошелька золотую пятерку и дал монету Шахбике-ханум. Хозяйка завязала монету в уголок пеленки, в которую была завернута Гаратель, и сказала:

– А вот ей и приданое...

К моменту описываемых событий Гаратель превратилась в чернокудрую красивую четырнадцатилетнюю девочку, грациозную и изящную, какой когда-то была Сона. Жизнь в родительском доме не баловала девочку богатством, но и отец и мать были с ней ласковы. Она видела, что хлеб свой родители добывают праведным путем, все дни свои отдавая работе в господском доме. Шахбике-ханум очень жалела девочку и заботилась о ней: отдавала перешить для нее свои юбки и кофты. Она часто говорила Гаратель:

– Ты очень похожа на молодую Сону, когда она только приехала в наш дом... Да... У нас была сорокадневка, так она там танцевала! Да как танцевала! Тогда твой отец Иси увидел ее и полюбил. Потом родилась ты, счастливица, и имя тебе дал сам Алияр-бек!

Шахбике-ханум ценила Сону: эта служанка, которую прислал Алияр-беку его друг, знала всему место, понимала все с полуслова, была исполнительна и несвоенравна, не перечила хозяйке никогда, отличалась скромностью и молчаливостью. Чего еще желать? К тому же Сона где-то выучилась читать. Временами, когда Алияр-бек уезжал по своим делам из Арабчелтыкчи, Шахбике-ханум звала Сону к себе и просила ее почитать. "Ах ты, умница! Клянусь аллахом, эту Сону аллах создал для шахского дворца! Как получилось, что такая красавица, такая умница бедна?" – гадала Шахбике-ханум...

Теперь многое изменилось. С тех пор как домом стал править Бейбала-бек, никто уже не заботился о Соне и Гаратель. Иси умер, добрые хозяин и хозяйка ушли за ним. Трудным стало положение вдовы с дочерью на руках.

В дом часто стали съезжаться молодые гости. Слуги выбивались из сил от бесконечных празднеств. Застолья следовали одно за другим.

В один из таких дней, в перерыве между блюдами, один из гостивших в доме беков вышел на веранду. Он неожиданно увидел во дворе Гаратель. Брови его изумленно поползли вверх. Он минуту-другую подумал, а потом отвел Бейбалу-бека в сторону:

– Слушай, бек, кто эта девушка?

Обведя пьяным взглядом двор, Бейбала-бек увидел Гаратель.

– А... Это моя служанка... А что?

– Странно... – Гость делал подсчеты в уме. – Она мне напомнила одного человека. Не знаешь, чья она дочь?

– Нет, – Бейбала-бек был недоволен неожиданной остановкой карточной игры и раздраженно проговорил: – Мне только и дела – выяснять, откуда родом мои слуги! Все они здешние, издавна работают в доме, еще при родителях жили.

Гость упорно твердил:

– Ты только подумай, как могут быть похожи люди!..

Неожиданный интерес гостя привлек внимание Бейбалабека:

– Да на кого она похожа?

– Знаешь, я тогда был совсем юнцом... Однажды вместе со старшим братом мы попали в дом Махмуда-аги... В Шемахе... Ты слышал, наверно. В его доме устраиваются музыкальные меджлисы с танцами.

– Слышал, говорят, он ведет веселую жизнь?

– Так вот, скажу я тебе, эту девушку я видел там, среди танцевавших в его доме чанги. Если это она, то это чудо. Она за эти пятнадцать лет совсем не повзрослела, скорее наоборот. Будто ее перенесли в твой двор, не мусульманином будь сказано, из другого времени.

– Тебе почудилось, ей лет тринадцать, не больше... – Бейбала рассмеялся.

– Как она танцевала! Как танцевала, злодейка! Она была жемчужиной шемахинских чанги, ее имя было у всех на устах! И имя ее, и она сама... Ее звали Сона! Каждый взгляд ее, каждый шаг приводил очевидцев в восхищение... Эх, потом я услышал, что разбойники похитили ее и увезли в горы... С тех пор она пропала... И вот теперь я ее увидел в твоем дворе и подумал: а может быть, это ее чадо? Не может быть двух столь похожих людей на свете, если это только не ее дочь! Нет, не поверю!

Бейбала-бек окончательно протрезвел:

– Нет, по-моему, эта девочка родилась и выросла в нашем доме, она дочь одного из старых отцовских слуг... Наверно, просто очень похожа...

Гость не мог успокоиться:

– Бывает... Бывает... Над нами власть аллаха... И вот теперь не верь рассказам, что у каждого человека на земле есть двойник. Может быть, это и так, кто знает...

Из комнат раздался призывный крик:

– Куда запропастился хозяин? Гости ждут! Бейбала!

Бейбала-бек настойчиво приглашал рассказчика в дом:

– Ну ладно, пошли, игра стоит...

Хозяин еще больше заинтересовался Гаратель, которая не подозревала, какие за ее спиной идут разговоры, и продолжала спокойно подметать двор. Он не хотел, чтобы гость продолжал смотреть на девушку, эти взгляды пробудили в нем чуждое его сердцу раньше чувство ревности.

На следующий день гости покинули дом. Гаратель послали в комнаты убирать после гостей. Вдруг появился Бейбала-бек. Он молча наблюдал за девушкой, потом приблизился к ней и взял ее за нежный подбородок. Гаратель покраснела, но не посмела отвести хозяйскую руку. Бейбала-бек внимательно вглядывался в глаза девушки, а потом спросил:

– Ты чья дочь?

– Иси.

– Отец твой что здесь делает? – Бек давно забыл приятеля своих детских забав, который часто заменял ему "коня"...

Глаза девушки наполнились слезами:

– Он умер год назад, незадолго до гибели Алияр-бека, упокой аллах души обоих...

– Аллах упокоит... А кто твоя мать?

– Ваша служанка, бек...

– Как ее зовут?

– Сона...

– Сона? – У Бейбалы загорелись глаза: "Видно, прав был гость, эта та самая..."

– Чанги Сона?

– Что? Моя мама служит у вас, бек, среди дворовых людей.

– Откуда она родом, не знаешь? Она здешняя?

И тут Гаратель поняла, что она ничего не знает о матери.

– Нет, мама, кажется, не здешняя, никого здесь у нее нет.

Сона караулила Гаратель; как только дочь вышла из комнаты бека, она перехватила ее. Так она делала все последнее время, как только смекнула, что бек сверх меры заинтересовался ее дочкой.

– Почему ты так долго, детка?

Девочка залилась краской:

– Хозяин меня задержал...

Черным туманом заволокло глаза, страх сжал сердце:

– Что он делал?

– Ничего! Только спросил, кто твой отец, откуда твоя мать...

– Что?!

– Когда он услышал твое имя, он спросил: "Это чанги Сона?" Я ответила, что ты служанка...

Будто сорвали корку с недавно затянувшейся раны. Соне почудилось, что ее тайна уже раскрыта. Тайна, которую она скрывала долгие годы, станет достоянием всего села. Те, кто до сих пор называли ее "сестрицей", отвернутся от нее, будут кричать ей "чанги, сукина дочь чанги", изобьют и прогонят из села, а хуже всего, что над Гаратель нависнет угроза позора, ей тоже станут кричать: "ублюдок чанги"... Теперь не только она, но и Гаратель будут проклинать тот день, когда появились на свет... И снова она вспоминала взгляды, сопровождавшие ее в молодости: исполненные презрения женские и похотливо-блудливые мужчин... О аллах!... Сердце покатилось, покатилось... и, если бы не Гаратель, она бы упала...

Когда Сона очнулась и увидела испуганные, устремленные на нее с мольбой глаза дочери, она поняла, что надо взять себя в руки, иначе она ничего не сможет сделать для своего ребенка. Для нее самой страх бесчестья уже не имел того первоначального смысла, это над дочерью кружит опасность... Она не может быть глупой курицей, которая способна только на то, чтобы спрятать своего цыпленка в минуту страха, она должна стать коршуном, готовым выклевать глаза любому, кто приблизится к ее птенцу. Ее решимость подстегнул разговор с Чеменгюль... Подруга Соны теперь выполняла самые грязные работы по дому.

С тех пор как Бейбала-бек запретил ей показываться ему на глаза, она работала на кухне и не забывала, как сегодня, занести Соне чего-нибудь вкусного. Чеменгюль забеспокоилась, увидев впалые щеки и провалившиеся глаза Соны:

– Сона! Что с тобой! Ты вся горишь, уж не заболела ли ты?

– Ничего, Чеменгюль, ничего... Материнские заботы, знаешь.

– Очень хорошо, что ты первая об этом заговорила, а то я не знала, как начать...

Сона встрепенулась:

– Что-нибудь случилось?

– Пока ничего не случилось, но неприятностей нужно ожидать. Молодой хозяин давно присматривается к Гаратель, я заметила...

– О аллах! О аллах!

– Не волнуйся, не только я, все слуги и служанки от мала до велика присматривают за ней... Мы все здесь выросли, похоронили наших родителей в этой земле, знаем наших господ лучше, чем ты... Поэтому и не спускаем с нее глаз...

– О Чемен! Пусть аллах тебя наградит, никого у меня на свете нет, кроме тебя, сестра...

– Говорю тебе, не волнуйся пока. Как только Гаратель по его приказанию идет убирать господские комнаты, кто-нибудь из наших парней оказывается в соседней, или девушки под каким-нибудь предлогом вызывают ее от бека. Всегда с ней рядом кто-то есть из наших...

Сона залилась слезами:

– О, дитя мое пропадает! Помогите, люди! Помогите!

– Говорю тебе, что-нибудь придумаем...

Сона не находила себе места. Она часто смотрела на девочку и думала: "О аллах! Мать всегда радуется красоте своего ребенка, почему же я мечтаю, чтобы моя Гаратель была уродливой и безобразной! Только была бы здоровой! Зачем она источает аромат весны? Зачем ей эти нежные, алые, как лепестки розы, щечки?.. Зачем ей эти полные, пахнущие рейханом губы? На что ей безмерная красота, раз она вызывает похотливые желания бека!.. Для чего на мир смотрят ее глаза, неужели для того лишь, чтобы увидеть всю мерзость нашей жизни? О аллах!

Лучше бы ты мне еще дал сына, если дал дочь. Он был бы опорой сестры, никто бы не посмел к ней приблизиться! О аллах! Зачем ты отнял у нее отца, под его защитой мы бы ушли из этого, ставшего чужим нам, дома!.."

Мысль покинуть дом Бейбалы-бека не оставляла Сону. Но куда идти? К кому обратиться за помощью? У кого искать прибежища? Она машинально сбивала масло для господского стола из свежих сливок. Если бы горечь, накопившуюся в сердце несчастной матери, смешать с тем маслом, что готовилось для бека в маслобойке, получился бы яд... В просторном светлом мире не было места для нее и ее единственного ребенка...

После того как Чеменгюль разобрала бурдюки и кувшины, привезенные в бекский дом с зимовья от арендаторов его земли, она подошла к Соне:

– Сегодня будь начеку, Сона! Бейбала с утра напился, лучше бы Гаратель ему на глаза не попадалась...

Сона позвала Гаратель и велела ей не выходить из их комнаты. Но предотвратить несчастье было уже невозможно – с господской половины раздался зычный голос бека:

– Гаратель! Гаратель, где она?

– О черный день, будь ты проклят! Он записан на моем лбу, Чемен!.. Я знаю, чует мое сердце...

Сона вместе с Гаратель и Чеменгюль подошли к дверям в комнату Бейбалы-бека. Сона шепнула подруге:

– Умоляю тебя! Побеги за Исрафилом, может быть, понадобится его помощь...

Чеменгюль осталась за порогом комнаты бека... "Чем я могу помочь этой несчастной, о аллах?! Кто может ей помочь? Я даже не осмеливаюсь с ними войти в комнату к этому пьянице..."

Сона и Гаратель остановились у самой двери. Гаратель не совсем понимала, почему мать идет с ней рядом, держа ее за руку, почему у нее и тетушки Чеменгюль такие перепуганные лица. Она видела, что дядя Исрафил и другие слуги всегда сопровождают ее в комнаты бека, но относила это за счет любви, которой была окружена с детства. Эти простые люди всегда баловали девочку, угощали сладостями, играли с ней. Она спокойно вошла в комнаты, которые теперь часто убирала.

Бейбала-бек полуодетым развалился на тахте, лежа на бархатных подушках. Не узнав Сону, которую в первую минуту принял за Чеменгюль, он завопил, пьяно брызгая слюной: