Текст книги "Звучит повсюду голос мой"
Автор книги: Азиза Джафарзаде
Жанр:
Историческая проза
сообщить о нарушении
Текущая страница: 14 (всего у книги 30 страниц)
Сеид Азим закончил чтение, аккуратно закрыл тетрадку. Послышались восторженные возгласы собравшихся:
– Слава поэту! Да будет тебе на пользу ширазский пенал...
– Слава аллаху, такой ответ! Прямо в точку!
– Достойная отповедь! Пусть теперь сгорает от стыда!
– Ей-богу, Ага, да буду я жертвой твоего предка, хоть сто лет бы я старался, такого ответа бы не сочинил... Молодец!
– Да он, честное слово, кровь ему пустил...
Хвалебные возгласы, исторгаемые присутствующими, не то чтобы вызвали зависть у Моллы ага Бихуда, но породили в его душе какое-то непонятное беспокойство с оттенком обиды. То ли оттого, что Бихуд был в приятельских отношениях с Абдуллой-беком Аси, то ли оттого, что не он смог сочинить достойный ответ на клеветническую эпиграмму. Порою ему казалось, что сочиненные им газели и рубай ничуть не хуже газелей Сеида Азима, но почему-то все отдавали предпочтение строчкам Сеида Азима. Он и сам, в душе восхищался ими и вначале не очень сожалел, что пальма первенства не у него, но с тех пор, как члены карабахского меджлиса, прочитав подражания Физули, с использованием его редифа, присудили первое место в этих импровизациях Бихуду, а Сеиду Азиму лишь второе, Молла ага Бихуд с раздражением воспринимал хвалу, предназначенную не ему, а Сеиду Азиму. Теперь Бихуд смотрел на свое творчество другими глазами, и каждый новый успех Сеида Азима наносил рану его самолюбию. Так было и сегодня. Чем удачнее Ага находил слова, чем отточенее ложились фразы, чем разительнее действовали аллегории и сравнения, без видимого труда и с естественной легкостью, тем больнее страдала гордость Бихуда. Чтобы его газели получались красивыми и содержательными, Бихуд трудился днями и неделями, забывая о своих торговых делах в парфюмерной и кондитерской лавке на Кишмишном базаре. Бесчисленные переделки и поиски лучшего звучания изнуряли его, а другому давались шутя. Даже самому лучшему другу простить такое свыше сил... Почему ему это не дано?
Особенно ранили его гордость слова, вскользь брошенные Сеидом Азимом: "За месяц он не может написать одну газель. – И тут, будто уловив огорчение Бихуда, он невзначай заметил: – Хотя, впрочем, не это главное. Иной раз поспешишь и потом мучаешься, что написал безделушку. Уж лучше не торопиться".
Собрания меджлиса "Дом наслаждения" устраивались по-прежнему. Члены его писали все новые и новые газели, мухаммасы – пятистишия, мустазады четверостишия, своеобразные разновидности оды. Появлялись муссада-ы шестистишия со сплошным принципом рифмовки, стихи-подражания, стихи-шарады. Руководимый Сеидом меджлис посылал свои творения на суд поэтических меджлисов в Шушу, в "Меджлиси-унс" – "Собрание друзей", членом которого была Хуршид-бану Натеван, и в "Меджлиси-фарамушан" – "Собрание забытых", членом которого был Абдулла-бек Аси, а руководителем известный поэт Мир Мохсун Навваб. Между меджлисами разгорались дискуссии, шла активная переписка. Члены этих литературных собраний были образованными людьми, здесь шли беседы по истории и философии Востока, изучались произведения классиков восточной поэзии. Так же, как Сеид Азим Ширвани, Мир Мохсун Навваб преподавал в духовной школе в Шуше.
А Сеид теперь писал поэтические сатиры против верхушки мусульманского духовенства, ее алчности и корыстолюбия. Количество его врагов увеличивалось с каждым годом, даже среди его сотоварищей по меджлису нашлись такие, кто отвернулся от него. Особенно тяжело было сознавать это. И не мог молчать Сеид Азим, и не знал, как удержать друзей около себя. Неужто страх гонит их? Но разве могут ужиться обыкновенная человеческая боязнь и поэтическое мужество? Ведь писание сатирических стихов требует отваги. Увы, этой отваги кое у кого из членов меджлиса не было.
ГАМЗА
... Последняя среда года. Город украшен разноцветными коврами и паласами, которые жители прибили к фасадам домов. По вечерам пылают яркие факелы, освещающие улицы и дома. По городу носятся ароматы горячего хлеба, пряностей, жарящегося на горящих угольях мяса. Особенно радуются празднику дети. Кто постарше – устраивает фейерверки, подростки разжигают костры и прыгают через них. Малышня поджигает ватные фитили, привязанные к проволоке, и вращает вокруг себя. Фруктовый базар полнится грудами овощей, яблок, гранатов, сушеных фруктов, зеленью. В конце рядов выставили жаровню с шашлыком. Бакалейные ряды привлекают горками риса, мисками сливочного и топленого масла. Город окунулся в празднества и веселье.
Наряженные как невесты девушки с выкрашенными хной руками и ногами собираются вместе, чтобы показать друг дружке самые лучшие свои платья, поведать девичьи тайны, поиграть в девичьи игры.
Давайте зайдем в дом к шапочнику Гаджикиши, чтобы посмотреть на наших девушек, тем более что дочь Гаджикиши – самая красивая девушка в округе, о которой матери сыновей гадают: "Интересно, какому счастливцу достанется эта красавица? Да хранит ее аллах! Пусть будет залит солнцем ее будущий дом!" Спрашивали матери, хотя знали, что ласковая, веселая и благородная красавица Гамза со дня своего рождения просватана за Мухаммеда, младшего сына покойного купца Гаджи Гусейна и Ханум-солтан – брата Исмаила и Вели.
Гамзой трудно не любоваться: черные горящие глаза ласково смотрят на вас, тонкое, чуть удлиненное лицо игриво очерчено челкой, наискосок прикрывающей высокий лоб над полудужьями густых бровей, у нежных, изящно вырезанных губ чернеет бархатом родинка, в длинные толстые косы вплетен шерстяной разноцветный шнур с помпонами и амулетами от сглаза на концах.
Гамза так добра и приветлива с подругами, что зависти к ней нет места в их сердцах...
Сейчас мужчин в доме нет, Гаджикиши предупредил, что зайдет поговорить к сыновьям покойного брата. Мать Гамзы – Бадамбеим готовит праздничный плов последней среды года. Галдеж стоит в маленькой комнате, где Гамза с подружками собираются гадать на суженого. Их десять в комнате, не считая хозяйки, – Кебутар, Меликсиме, Гюльбике, Техфа, Зийнет, Сюби, Тубниса, Гюльниса, Гюльсум, Зейваниса... Все девушки принарядились, покрасились хной. Пугливости и сдержанности как не бывало... Веселятся в предвкушении испытания своей судьбы. Волнение покрыло щеки румянцем, смущение скрылось за говорливостью.
Гамза вносит в комнату большой, недавно луженный медный таз, наполненный водой. Взяв тюфячки, девушки садятся вокруг таза. Каждая, сняв с руки колечко с камешком, кто с рубином, кто с бирюзой, бросает его в воду. Гамза накидывает на таз шелковую темно-малиновую шаль Бадамбеим, чтобы нельзя было схитрить, чтобы ничье кольцо не увидеть и не угадать... Гамза-главная. Она просунула руку под шаль, перемешала в воде кольца, словно камешки на речном дне, и, обернувшись к девушкам, несмело произнесла:
– Ну, начинайте...
Подруги растерянно переглядываются, никто не хочет начинать первой: каждая из девушек должна спеть четверостишие-баяты, а Гамза в этот момент вытащит из-под шали чье-то колечко. И снова вмешивается Гамза:
– Вы что, языки проглотили, негодницы? Начинайте! Надо успеть до азана... Опоздаем ведь...
Заговорила Кебутар:
– Пусть начинает самая смелая!
Сюби скривила тонкие губы:
– Вот ты бы и начала, а то летучая мышь по ночам летает, видно, думает, что никто об этом не знает...
– Ах ты противная!.. И ворона себя птицей величает! Тубниса вмешалась в перепалку:
– Девочки, перестаньте злословить, не дай аллах вас кому-нибудь услышать!
– Тубниса верно говорит, хватит спорить... Кебутар, начинай!
Кебутар начала первой:
Образ твой в душе храню,
На Каабу не сменю.
Красота твоя – святыня!
Ей молюсь пять раз на дню!
Гамза, с улыбкой оглядев всех, сунула руку под шаль, снова перемешала в воде кольца и вытащила одно из них. Беспокойные, тоскующие глаза так и впились в него... Гюльбике радостно вскрикнула:
– Отдай, мое...
Все рассмеялись над ее горячностью.
– Бери, счастливая, что может быть лучше того, что ты услышала?
От Кебутар очередь прочесть баяты перешла к Гюльсум, сидевшей слева от нее. Она заранее приготовила хорошее четверостишие, сама бы не прочь для себя услышать такое:
Гамза снова вынула кольцо, стряхнула воду.
– Бери, Сюби, не стесняйся! Я знаю твое колечко, счастливица! Поздравляю черненького Ага Мехти... Хорошая из тебя невестка получится для его матери! Но ты держись! Очень она властная женщина...
Когда по кругу очередь дошла до Тубнисы, она растерялась – никак не могла вспомнить ни одного четверостишия:
– Ой, как будто меня околдовали, не могу произнести ничего... Ради аллаха, пропустите меня! Пусть Гюльниса скажет первой, а потом я...
Девушки запротестовали:
– Нет, нет, так нельзя: круг нарушится!
– Ну что раскричались, как петухи! Сейчас вспомню, подождите минутку!
Все в нетерпении переглянулись, но вот Тубниса вспомнила:
Снега белая стена
Да тумана пелена.
Муж стареет раньше срока,
Коль сварливая жена!
Когда Гамза вытащила очередное кольцо, все расхохотались.
– О-о-о! Она сама для себя прочла баяты!.. Не будь сварливой, голубушка, а не то муж поседеет раньше времени...
Покрасневшая Тубниса протянула руку и взяла свое колечко. Пальцы ее дрожали...
– Дай бог тебе счастья, Тубниса, чтоб у вас было много детей! – шепнула ей Гамза. – Кто теперь? – спросила она громко.
Гюльниса бездумно оттараторила первое, что пришло ей на ум:
Баяты прозвучали в полной тишине. Страх сковал лица тех, кто готовился услышать свою «судьбу». Чье кольцо достанут сейчас?! У Гамзы руки не поднимались. Гюльсум больно ущипнула Гюльнису за руку, не смогла удержать возмущение:
– Мало баяты на свете, что ты вспомнила самые черные?
Сама Гюльниса сидела словно пришибленная, она даже не охнула от боли, только тихонько терла покрасневшую руку. Все глаза были устремлены на Гамзу... Делать нечего, девушка будто нехотя приподняла материнскую шаль и медленно вытащила из-под нее кольцо, сердце ее упало: кольцо принадлежало ей, гадание предрекало ей беду! "О аллах! Я потеряю моего Мухаммеда! Горе мне! Горе мне! Почему Гюльниса вспомнила именно это четверостишие?" Гамза изо всех сил старалась не показать подругам, как больно ударило ее предсказание. Но веселье уже нарушено, девушкам уже не хочется читать и слушать байты. Больше других опечалена виновница происшедшего – Гюльниса... Никто не глядит в ее сторону...
Донесшийся с улицы голос, призывающий верующих к молитве, прервал затянувшееся молчание. Проворно вскочив на ноги, Гюльсум предложила:
– Что-то скучно стало читать баяты... Гамза, принеси замок, будем по очереди выходить на улицу, чтобы услышать, что нам сулит судьба! Вот теперь я первая!
Гюльсум очень старалась развеять общее настроение. Девушки поднялись, в суете никто не заметил, когда ушла Гюльниса.
Гамза принесла замок с ключом. Гюльсум взяла у нее из рук замок и со словами: "Задумываю желание на тебя" – закрыла его. Гамза попыталась улыбнуться, но губы плохо слушались. Гюльсум положила ключ в карман, вернула замок Гамзе и, плотно заткнув уши пальцами обеих рук, выбежала стремглав на улицу. У ворот ребятишки размахивали горящими фитилями, привязанными к проволоке. Гюльсум отняла руки от ушей. И первое, что она услышала, было:
– Горит! Горит! Смотри, как пылает...
Сердце Гюльсум сжалось от предчувствия беды: она загадала на Гамзу – и снова гадание предвещает беду бедной девушке... "Бедная Гамза, я думала, что после того неудачного четверостишия хоть я принесу ей с улицы добрую весть, но и здесь гадание обещает ей что-то нехорошее. Нет, нет, я ей ничего не скажу, обману как-нибудь..."
... Через три дня после праздника Гаджикиши после вечерней молитвы сказал жене:
– Я дал согласие сыну Сары Мирхаджаги...
Бадамбеим вначале ничего не поняла:
– Какое согласие?
Гаджикиши резко оборвал ее:
– Какое еще может быть согласие, жена? Я сказал, что отдам свою дочь в жены Мирсалеху-сыну Мирхаджаги.
– Подумай, что ты говоришь?! Ты клятву дал своему покойному брату! Дочку сделал нареченной его сына со дня ее рождения! Это все люди знают, весь город, разве так можно?!
Бадамбеим представила себе, как будет взволнована и огорчена жена покойного деверя Ханумсолтан, когда услышит эту ужасную новость... Бедняжка Ханумсолтан одна вырастила трех сыновей после смерти своего мужа...
Гаджикиши и сам все это хорошо знал, но отдать дочь за Мухаммеда, о котором болтают в народе всякое, он не намерен! Разговоры о младшем сыне покойного брата извели его душу, что в этом смыслит женщина? Не стоит и обсуждать. Но жена не успокаивалась:
Ты не должен обижать память своего покойного брата Гусейна!
– Жена! Ты меня хорошо знаешь! Знай, что если бы у меня была не одна, а девять слепых дочерей, я ни одну не отдал бы за Мухаммеда. Из него для моей девочки мужа не получится, он бездельник и шалопай. Видите ли, решил поэтом стать! Зять-поэт? Ну, уж нет! Я сказал: "Нет!" И кончено! Я говорил сегодня в лавке Дор Али с одним человеком и дал слово... И больше попусту не болтай! Все что знаешь, я тоже знаю. И перед моим покойным братом на том свете буду держать ответ я сам.
Внезапно крик положил конец спору отца с матерью. Они вбежали в боковую комнату. Гамза лежала на полу в луже крови, она лилась из рассеченного виска и заливала все лицо.
– Вай! Пусть обрушится дом виновного, дитя мое погибает! – начала причитать несчастная мать. – О аллах, не оставь ее в эту минуту!
Гаджикиши тоже растерялся. "Наверно, бедная девочка услышала мои слова, что и мертвую я не отдам ее за проклятого нечестивца..." Он наклонился над дочерью и стал поглаживать в отчаянии ее плечо.
– Что ты волосы рвешь, женщина! Встань, принеси воды и приготовь постель.
Спотыкаясь и наталкиваясь на стены, мать прошла в кухню и вернулась с медным ковшиком воды. Гаджикиши осторожными движениями сначала обрызгал лицо дочери водой, а потом смыл кровь с ее лица и шеи. При этом он приговаривал:
– Нельзя быть такой неосторожной, дочка! Чего ты испугалась? Что случилось? – Но, увидев, что Гамза никак не откликается на его слова, обрушил свою растерянность на жену: – Я же тебе сказал, бестолочь, чтобы ты приготовила постель! Что ты застыла? Совсем из ума выжила!
Не зная, что предпринять, чтобы помочь умирающей дочери, бедная мать не стерпела, накинулась на мужа, которому не перечила ни разу в жизни до сей минуты, с проклятьями:
– Чтоб ты провалился! Все хвастаешь: "Я! Я!" Разлучил мое дитя с женихом! Теперь, когда она уходит от меня, ищешь во мне причину своих бед! Проклятый!.. Да выйдет у тебя душа из черного зрачка твоих глаз!
Бадамбеим кинулась к постели и принялась взбивать подушки. Но даже теперь не мог муж не ответить на женино неуважение. Подойдя к ней, он сильно ударил ее по лицу:
– Если еще раз осмелишься сказать подобное, считай себя мертвой! Раскрой уши и слушай: я лучше увижу Гамзу мертвой, чем отдам ее этому мальчишке!
Ни пощечина, ни ругань не возымели своего действия на Бадамбеим, что может быть страшнее вида умирающей дочери в луже крови на полу?!
– О аллах, вразуми отца моей дочери! Только ты, всемогущий, можешь заставить его понять, что это его собственное дитя тоже!.. Помоги мне положить ее в постель! Может быть, настали ее последние минуты, да не услышит она наших споров...
Мать горько заплакала, обвязывая лоб Гамзы собственной косынкой. Гаджикиши наклонился и поднял дочь на руки, потом с предосторожностями уложил ее в приготовленную матерью постель.
... В эту ночь Гамза так и не пришла в себя. Мать не отходила от нее ни на шаг. Когда утром следующего дня девушка очнулась, она увидела тоскующие глаза матери, устремленные на нее.
– Родная моя, девочка моя, да перейдут на меня твои горести и болезни, что с тобой?
Одна ночь так изменила облик Гамзы, что узнать ее было невозможно: будто многолетняя болезнь подтачивала ее силы. Той девушки, которая блистала среди подружек своей красотой, уже не было. Как будто не она собиралась с девушками в последнюю среду года... Бедняжка и не догадывалась о том, как она изменилась.
Мать прикладывала примочки со снадобьями к ее ране, вытирала мокрым полотенцем лоб. Гамза ослабевшей рукой тронула ноющую голову, гримаса боли исказила ее черты. Глаза наполнились слезами, рыдания стиснули грудь.
– Что с тобой, моя девочка?
– Не спрашивай о моем горе, мама, я все слышала...
Бадамбеим горько заплакала:
– Что делать, дитя мое? Он – твой отец, глава дома! Что он скажет – мы должны делать... Родная моя, не горюй, аллах милостив, может быть, отец изменит свое решение.
– Нет, мама, я знаю, не изменит... Знаешь, в тот праздничный последний день, когда мы гадали по кольцам с девочками, Гюльниса нагадала мне: "Соловья в саду убили, роза бедная в крови..."
– Стоит ли обращать внимание на баяты, девочка? Да ну ее, Гюльнису...
– Нет, мама, у меня предчувствие. Разве ты не знаешь отца? Он не изменит своего решения, сказал – сделает...
Бадамбеим поняла, что не смогла переубедить дочь пустыми обещаниями, и всполошилась снова:
– Да обрушится дом виновника наших бед, да сгорит он! Отцу наболтали что-то про Мухаммеда, вот он и отвернулся от него. Терпи, детка, такова наша доля, завещанная нам пророком великим. Подумай, Мирсалех тоже неплохой парень, из достойной семьи, и кусок хлеба у них есть! Не знаю, может быть, аллаху виднее. Не перечь отцу, послушание родителям в чести у аллаха...
– Мама, у тебя не каменное сердце, ты должна меня понять. Не уговаривай меня! Не заставляй говорить всю правду... Дело даже не в том, что меня не отдадут моему нареченному... Силы оставляют меня... Я знаю, что скоро умру... И теперь мне кажется, что я уже мертва.
– Избави, аллах, детка, почему ты должна умереть?! Кому ты причинила зло?
– Мама, у меня внутри все горит, дай мне глоток воды...
Мать тут же поднялась и принесла чайник:
– Гамза, да перейдут на меня твои горести, может быть, выпьешь немного крепкого сладкого чая, он тебя подкрепит? – Она присела рядом с дочерью, готовясь налить в пиалу: – Знаешь, детка, возможно, аллах начертал на твоем лбу именно такую перемену в твоей жизни. Может быть, ты и найдешь свое счастье в этом новом сватовстве?
Гамза прикрыла пиалу дрожащей рукой.
– Я не хочу чаю, мама, дай мне холодной воды, я горю...
Только что матери казалось, что ей удалось отвлечь внимание дочери от беды, которая надвинулась на нее, но нет...
– Да будет мать жертвой твоего израненного, горящего сердца, доченька! Как же я дам тебе холодной воды! Тебе сейчас, не приведи аллах, только хуже станет от нее. Ты вся горишь, как свеча на ветру, в чем душа теплится...
– Хуже быть не может, мама, дай холодной воды!
... Шли дни, но Гамза не поправлялась. Она даже не могла встать с постели.
Тем временем в доме готовились к обручению с новым женихом. Пришли сваты с подарками для невесты и с обручальным кольцом, которое означало, что отныне Гамза принадлежит жениху-Мирсалеху. Особенного приема сватам, полагающегося при обручении, не было: невеста лежала больная... Даже традиционный обряд кройки подвенечного платья и других свадебных нарядов, шитья приданого и постельного белья совершался без невесты, Гамза лежала пластом. Лекарства не помогали. В городе не осталось моллы, дервиша, знахарки, к которым бы не обращалась Бадамбеим. Над девушкой читались заклинания. Из дома Сеида Азима принесли ритуальный молитвенный коврик рода сеидов и приложили к голове больной. Одни советовали сжечь над ее головой кошачьи волосы, другие приносили семена руты, которыми следовало окуривать комнату в предутренние часы, еще до пения первых петухов. Особенно сведущие в подобных случаях говорили матери, что самое лучшее средство от недуга сжечь над Гамзой специальные заклинания, и непременно в те минуты, когда скот гонят с пастбища... Все эти ухищрения ни к чему не привели. Дым разъедал бедняжке глаза, но помочь несчастью ничто не могло.
И наконец, женщины посоветовали Бадамбеим отправиться с больной дочерью на поклонение в святилище недалеко от Шемахи. Моление в святилище вместе с тамошней жрицей приносит исцеление и не таким тяжелым больным. Как известно, почитание мусульманской святыни связано с личностью какого-либо святого: он там погребен, или жил в этом месте, или останавливался для отдыха, или молился. Почитается не только сам святой, но и место, где ступала его нога или покоится его тело. Люди верят, что святилища обладают сверхъестественной силой, что в святых местах они находятся под особым покровительством аллаха и святого... Как было отказаться несчастной матери от такой заманчивой возможности?! Конечно же она пойдет пешком на поклонение с Гамзой.
В другое время Бадамбеим обратилась бы к жене покойного деверя Ханумсолтан и попросила бы ее отправиться на поклонение вместе с ними. Но отказ Гаджикиши от слова, данного покойному брату, отдать Гамзу замуж за Мухаммеда породил между семьями вражду, злобу и обиду. Говорят в народе, что у жен братьев даже платья в сундуке не уживаются. Но о взаимоотношениях Бадамбеим и Ханумсолтан раньше так сказать было нельзя, они очень дружили между собой и с нетерпением мечтали о том времени, когда их дети совьют свое гнездо. Теперь же связь между женщинами была порвана, хотя Бадамбеим знала, что Ханумсолтан по-прежнему любит Гамзу, так же, как и она сама любит Мухаммеда. Ах, если бы она могла обратиться к Ханумсолтан, которую считала своей старшей сестрой, со словами: "Да буду я твоей жертвой, Ханумсолтан!.. Я боюсь потерять Гамзу! Пойдем с нами к святилищу! Вместе мы одолеем трудный путь, вместе помолимся за мою доченьку. Может быть, ворота небес будут открыты для наших просьб – и аллах поможет моему ребенку..." Но не могла теперь мать просить Ханумсолтан, ведь они незаслуженно обидели ее. И что сделал Мухаммед, что его так ненавидит родной дядя?..
Бадамбеим обратилась за помощью к своей подруге Бике, которая ежедневно забегала к ним, выполняя мелкие поручения, договариваясь с моллами и знахарями, говорила два-три ободряющих слова Гамзе. Она сразу же согласилась сопровождать Бадамбеим и Гамзу. Теперь дело было за мужем: без его согласия в доме ничего не делалось.
– Знаешь, Гаджикиши, говорят, дочке нашей может помочь поклонение и молитва в святилище...
Отец и сам был удручен затянувшейся болезнью дочери, из-за этого откладывалась и свадьба, запаздывать с которой Гаджикиши не желал, поэтому он сразу согласился:
– Говорят, надо вести, веди... Если ей не помогло лекарство Мирзамаммеда, поможет ли ей поклонение святилищу?
– Не говори так, муж! Она еще жива!
– Жива, жива, я и сам думаю, что девчонка притворяется! Затягивает, чтобы отсрочить намеченную свадьбу!
– Не ругай ее, она так больна.
– Вот тебе мое последнее слово: идите куда хотите, лишь бы поднялась на ноги, чтобы сыграть свадьбу. Не встанет, – значит, умрет. Если вы надеетесь обе, что мое сердце смягчится и я изменю решение, ошибаетесь! О другом разговора быть не может.
Услышав слова мужа, сказанные тихим голосом, но с раздражением и злобой, женщина похолодела. "О аллах! Что же такое сделал ему бедный парень, что он так гневается на него?!" Мать поняла, что судьба дочери уже решена мужем окончательно. Гамза права, отец никогда не изменит своего последнего слова, после этого о Мухаммеде не может быть и речи. Муж произнес свои слова как глубоко уязвленный и смертельно обиженный человек. "Да обрушится дом виновника", – сказала она со вздохом. И опять бедная женщина не могла совместить в своем сознании Мухаммеда и дурные дела. Она только проклинала виновника недовольства мужа.
... Гаджикиши владел на Базаре лавкой, в которой шил и продавал шапки и папахи. Он покупал привозимые из Дагестана шкурки каракуля и мерлушки, черные, коричневые, серые, с длинным и коротким ворсом, и шил из них знаменитые во всем Ширване папахи – островерхие и плоскодонные, высокие и низкие. На одни папахи шел мех из Калмыкии, на другие из Черкесии. Считалось хорошим тоном носить шапку, сшитую руками Гаджикиши. Сеид Азим тоже заказывал себе папахи у него. В последний раз, когда Гаджикиши выполнял очередной заказ Аги, под рукой у него не оказалось нужного добротного меха, и, вместо того чтобы подождать и сшить папаху лучшего качества, Гаджикиши поторопился и сделал папаху из плохого меха. И вот на шапочника пошла гулять эпиграмма:
Мех калмыцкий вместо черкесского
Что ж всучил ты мне, друг Гаджи?
Ну и шапка, брат! Не успел надеть
Изорвалась вся вдруг, Гаджи!
Круги пошли по воде – эпиграмма имела успех. Честно говоря, шапочник пожалел о том, что сделал... Однако затаил обиду на поэта, с которым раньше был в приятельских отношениях: приглашал в свою лавку на чай, с удовольствием слушал его рассказы, шутил с ним... Все было хорошо, пока шутка касалась другого, но как только эпиграмма на Гаджикиши распространилась по Базару, отношения были порваны. Вместо того чтобы пенять на себя, он разозлился на Агу, не ощутив шуточного и веселого тона эпиграммы. Одной из причин его враждебности к Мухаммеду была близость племянника с Сеидом Азимом. А то, что семья покойного брата дала прибежище поэтическому меджлису «Дом наслаждения», вывело его из себя! Его племянник поэт, его называют «Мухаммед Сафа»... Этого еще недоставало!.. «Скоро я не смогу ходить по шемахинскому Базару из-за этих поэтов. Такого бесчестья стерпеть нельзя. Аллах не дал мне сына, я думал, дети брата – мои сыновья... Но нет, аллах должен дать сына самому человеку, – как говорится, кто чужого теленка привязывает, у того в руках лишь веревка остается!» Дочь была его надеждой, но и она подвела. Вот почему он ополчился на Гамзу и жену.
Не понимая, что руководит мужем в его решении, не зная подлинных причин вражды, Бадамбеим поражалась жестокости мужа. "Старик, видно, не в себе... О аллах! Будь милосердным, может ли отец быть таким безжалостным к собственному ребенку?" – думала она, сравнивая сердце мужа с камнем.
Гаджикиши спешил в лавку. Жена остановила его во дворе, чтобы до Гамзы не донеслось, о чем они говорят.
Гаджикиши рассеянно спросил:
– Хорошо, отправляйтесь... А с кем вы пойдете?
Бадамбеим знала, что муж спросит об этом: негоже женщине отправляться в такой путь с больным ребенком, не заручившись подмогой. Она быстро ответила:
– С Бике.
– Хорошо, только старайся побыстрей вернуться. Бике пришла, когда Гаджикиши уже ушел. Они вдвоем помогли Гамзе одеться, взяли жертвоприношения, заранее припасенные Бадамбеим, и двинулись в путь.
Как давно Гамза не была на свежем воздухе! Она как будто ожила. Свежий ветерок ласкал лицо и шею. Цветущие луга, зеленые сады, холмы, убегающая вдаль безлюдная дорога – все радовало взор.
Знавшая дорогу Бике часто останавливалась, чтобы Гамза не устала. Кивнув Бадамбеим, она скороговоркой проговорила:
– Будь проклят сомневающийся! Смотри, сестрица, слава аллаху, мы только пустились в праведный путь, а девочке уже, кажется, лучше... – Бике улыбнулась и продолжила свой рассказ о порядках и обычаях в святилище, куда направлялась не впервой.
Сердце матери наполнилось надеждой, она тоже заметила перемену к лучшему в состоянии Гамзы.
Еще до полудня они добрались до святилища. В окружении вековых деревьев стояло небольшое старинное строение, стены которого поросли мхом. Даже сквозь щели в куполе пробивалась трава... Перед святилищем они увидели женщин, тоже ожидавших моления. Прибывших на поклонение встретила жрица святилища Айша:
– Добро пожаловать, да пошлет аллах вам исцеление... Больная, кажется, девушка?
Бике ответила:
– Да, сестрица, мы пришли просить у вас помощи. У этих дверей мы надеемся получить исцеление... Единственная дочь... Такое несчастье... Тает как свеча с каждым днем...
– Если вы пришли с чистыми помыслами, аллах вам поможет, уйдет отсюда здоровой, отбросит все болезни.
Бадамбеим и Бике отдали Айше принесенные пожертвования, вдобавок мать отдала жрице деньги. В ответ на это жрица ввела их внутрь святилища и указала им места. Вслед за ними вошли и другие женщины, ожидавшие под деревьями.
Внутри святилища стоял полумрак. Сквозь высокие узкие окна в толстой стене, похожие на бойницы, падали слабые косые лучи солнца. В помещении было прохладно, Гамзу слегка знобило. Женщины кружком уселись на старых циновках и полосатых маленьких паласах. Бике посадила Гамзу между собой и матерью и тихонько зашептала ей на ухо:
– Крепись, девочка, уповай на помощь аллаха!.. Смотри, что будет делать Айша, и повторяй все за ней.
Служительница уселась перед нишей, напоминающей древний очаг, который был устроен в середине стены напротив входа. На стене над очагом были высечены слова на арабском языке: "О аллах, о правда, о аллах правдивый".
Окинув взглядом женщин, сидевших по кругу с правой и левой от нее стороны, Айша положила руки на грудь. Подула сначала налево, потом направо, и стала раскачиваться на месте, приговаривая первые слова своей молитвы. Она обращалась от имени шейха этого святилища – шейха Эйюба к аллаху, от неба, что над головой, к аллаху, от горы Пирдереки к аллаху...
Повторявшие ее движения и слова женщины все яростнее раскачивались, сидя на коленях. По мере чтения молитвы они все больше распалялись и постепенно от стен, у которых они сидели, стали продвигаться к центру. По-прежнему первой к аллаху взывала Айша, ей вторили возбужденные сверх меры женщины, они хлопали себя по груди и плечам и на коленях двигались и двигались к центру... Волнение страждущих нарастало, нервное напряжение достигло пика, пена появилась у многих на губах, некоторые потеряли сознание, – измученные и обессиленные, они упали на пол. Молящимся это казалось хорошим признаком: "Счастливица! Эта выздоровеет, ей повезло, с исступлением болезнь покинула ее!"
Гамза одной из первых лишилась сознания. Мать и Бике с трудом привели ее в чувство. Ее вынесли на свежий воздух из святилища, окропили лицо холодной водой, и наконец девушка очнулась. Из страха перед мужем Бадамбеим решилась сразу же пуститься в обратный путь. Гамза была слишком слаба для такой дороги, к тому же она не взяла и кусочка в рот. Опечаленная происшедшим, Бике думала: "Наверно, не надо было приводить сюда бедную девочку, она только измучилась и еще больше ослабела. О аллах! Может быть, потом польза проявится..."
Обратно длинная и безлюдная дорога уже не радовала взор. Те же зеленые сады и цветущие луга потеряли для путниц свое очарование – надежда оставила их. Повозку или арбу нанять было не у кого. С двух сторон взяв больную под руки, они с трудом шли, почти волоча ее по земле. Далеко так не уйдешь...
