Текст книги "Разборки в Токио"

Автор книги: Айзек Адамсон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 18 страниц)

11

У меня иссякали зацепки и время. Вечером я хотел съездить в Киото, показать фотографию одной знакомой старой гейше с хорошими связями, но до поезда у меня оставалась пара лишних часов.

Не зная чем заняться, я решил посмотреть, все ли спокойно в «Пурпурном неводе». Как-никак одно из двух мест, где я видел эту женщину. Вряд ли она там, но чем черт не шутит.

На заднем сиденье такси я смотрел мини-телевизор. Йоко Ториката сыграла в новом фильме учительницу в спецшколе для детей-инвалидов. Суть сюжета в том, что мафия гоняется за Йоко, поскольку та постоянно выигрывает у игральных автоматов. В трейлере были глупые кадры, где Йоко, однорукая, играла на «одноруком бандите». Фильм так и назывался – «Однорукий бандит». Задумывался как комедия.

Выйдя из такси, я увидел рабочего – тот менял вывеску над входом в заведение Бхуто. Ну все, подумал я. Бхуто вынудили закрыть бар. Яки это умеют, если ты им не понравишься. А если им не понравился Хиро, это моя вина. Я вошел и приготовился к худшему.

– Добро пожаловать в «Пурпурную паутину». – Сияющий Бхуто раскинул руки, приглашая ознакомиться. Все тот же пыльный темный кабачок. Только теперь здесь стояли компьютеры – три на столиках и еще один в конце бара. – Интернет – волна будущего! Путешествуйте по воздушным волнам Всемирной паутины, вдыхая кислород! – Он расплылся в улыбке, держа маску, точно стюардесса во время показа на борту авиалайнера.

Ничего удивительного, что вывеску над входом заменили. На моей памяти этот бар побывал джазовым клубом «Пурпурная нота», крошечной дискотекой «Пурпурный бит», кабачком вампиров «Пурпурный гроб» и, что вообще непонятно, рыбацким баром – всего пару дней назад. Видимо, для Бхуто это лишь вопрос времени. Он всегда очень четко улавливает тенденции, искоркой мелькающие на экране культурного радара. Слишком чутким к переменам его не назовешь: он, как правило, отставал на три-четыре шага. Но если врубался – шел до конца.

– Ты пиво еще подаешь? Или только воздух?

– Воздух, пиво и информацию.

Все, что нужно мужчине. Я сел в конце бара и подключил терминал. Бхуто принес мне светлого пива «Кирин» и рассказал о софте, который загрузил в компьютеры, а затем порекомендовал несколько сайтов.

– Посмотрите страницу Йоко Ториката, – сказал он. – Фотки просто прелесть!

Но я вместо этого подключился к главному офису «Молодежи Азии». У меня накопилась уйма электронной почты – цифровые излияния фанов, обнаруживших мой адрес в журнале. Я не стал загружать письма, чтобы не полетел комп Бхуто, – мне надо было кое-что проверить.

Я уже давно взял в привычку составлять досье на людей, которые меня заинтересовали. Это значительно облегчало расследования, а если в моих фактах сомневались, у меня имелись документальные подтверждения. До моего отъезда Саре выпала незавидная доля: она набивала мои записи и газетные вырезки в компьютер, чтобы потом хранить их на сервере. Чем больше я думал о том, чем заставил ее заниматься, тем лучше понимал ее наркотические загулы.

Я открыл файл Сато и стал читать. Несколько статей – в основном рецензии из киножурналов для узкого круга. Целый цитатник под названием «Сато о кино». Это я решил опустить и перешел сразу к краткой биографии, которую сам и составил.

Сато Мигусё – дата рождения не известна. Отец – малоизвестный бзнси[56]56
  Диктор за кадром в немом кино (яп.).


[Закрыть] поклонники звали его «Большие Уши». Мать не доучилась в школе гейш и стала актрисой, в основном играла иностранок.

Характерная цитата: «Детство я провел, наблюдая, как отец читает тексты за кадром в старых немых фильмах. Я считал его самым умным человеком в мире, потому что люди шли и шли каждый вечер, чтобы его послушать. Мне тогда и в голову не приходило, что кино имеет к этому какое-то отношение. Я думал, они просто хотели послушать, как папа расскажет им историю, или объяснит про Эйфелеву башню, или еще что. До сих пор, когда я смотрю немой фильм, мне иногда слышится его голос. „Чаплин дает женщине цветок. Это роза, на Западе – цветок с романтическим подтекстом. Женщина благодарна и кокетливо улыбается…“»

Сато Мигусё учится в театральной частной школе. На последнем году обучения пишет свою первую работу под названием «Сеппуку в Исикава». Позже Мигусё уничтожает это произведение, так как стыдится ее дилетантства.

Характерная цитата: «Она была лишь плагиатом старых пьес театра кабуки, в которых несчастные любовники в финале падают на собственные мечи. Я попытался немного ее модернизировать и заставил их застрелиться из русских револьверов. На тот момент то была моя единственная инновация. Пьеса так и не увидела свет, все экземпляры я уничтожил. Вот как все было плохо».

Вскоре после этого, по словам Мигусё, у него случилась первая любовь. Женщину звали???

Затем он снял кучу фильмов и стал знаменит. Я не могу прочесть твои заметки, Билли. У тебя ужасный почерк. Это бессмысленно. Ты все равно не будешь их смотреть.

Сара, Сара, Сара. Пятьдесят с лишним страниц заметок о Сато Мигусё – и вот что осталось. И она еще обвиняет меня в пассивной агрессивности. Я решил распечатать файл «Сато о кино», чтобы прочитать его в поезде до Киото. К несчастью, у Бхуто были какие-то проблемы с оборудованием, и принтер не работал. Так что я отключился от главного сервера «Молодежи Азии» и допил пиво.

Бхуто долго извинялся за проблемы с принтером и проклинал навороченную аппаратуру.

– Знаешь, как говорят в народе, – сказал я.

– Как?

– Если она работает, значит, уже устарела.

Хиро Бхуто лишь посмотрел на меня, затем повернулся и стукнул по принтеру, в недвусмысленных выражениях сообщив ему, что будет, если принтер не исправит свое поведение.

Принтер молча выслушал и принял к сведению.

На выезде из города я Снова попытался связаться с Синто по пейджеру, но ответом было молчание. Парень умел обижаться. Может, будь он рядом, он и разговорился бы, но теперь наверняка не скажешь.

Меня вдруг посетила интересная мысль, которая вроде бы оправдывала мою паранойю. У меня не было никаких доказательств, что он действительно водитель Сато. Я никогда не видел его с Сато, а Сато никогда его не упоминал. Предполагаемый заказчик убийства мог вполне организовать так, чтобы Синто Хирохито заехал за мной именно в тот момент, когда дом Сато уже горел. Я помню, как Синто, задыхаясь, подбежал ко мне, когда я выходил из «Пурпурного невода». К тому времени Сато уже наверняка загибался, давясь дымом.

Какой же я идиот. Синто, ключ к разгадке смерти Сато, все эти дни возил меня по Токио, а я думал только про его усы. Он несомненно узнал обо мне больше, чем я о нем. Я почувствовал себя дурачком, которого водили за нос.

В ожидании скоростного поезда я вновь стал рассматривать фотографию. Я так углубился в это занятие, что едва замечал людей вокруг. С вами явно что-то не то, если вы обращаете больше внимания на картинки, чем на людей.

Интересно, как эта фотография попала к якудза. Возможно, ее сделал частный детектив или бестолковый папарацци, который думал, что фотографии Сато еще ценятся в таблоидах. Но если Брандо Набико не врет, что это кадр с 16-миллиметровой пленки, дело принимает новый оборот. С появлением видео никто в здравом уме не станет пользоваться 16-миллиметровой камерой при слежке или даже для съемки домашнего кино. Фильм выйдет недешевый, звук никакой, для получения связного изображения требуется доводка. Эту камеру уважают эстеты и студенты-кинематографисты – за прекрасное качество изображения и за то, что она тоньше отстраивает освещение, фокус, количество кадров в секунду и тому подобное. Люди, которые любят повторять: «Театр – жизнь. Фильм – искусство. Телевидение – мебель». Иными словами, люди, которые о практической стороне дела, как правило, не заботятся.

Значит, главные подозреваемые теперь – снобы от кинематографа. Но явные изъяны фотографии говорили о том, что снимал сноб-неумеха либо сноб, которому плевать на качество изображения, хотя именно качество – основной резон использовать 16-миллиметровую камеру.

Невразумительно, конечно, – ну и ладно. Я же не обязан разгадывать каждую тайну. Найти женщину на фотографии – весьма мудрено само по себе.

Разглядывая снимок, я вдруг понял, что она становится все нереальнее. Искать ее след – все равно что играть в пятнашки с привидением. На ум приходило множество дзэнских коанов о простых с виду, но неразрешимых задачах. Однако такие мысли – пораженческий бред. Тайна – это обычная реальность, завязанная узлом.

Наверняка я знал только три вещи. Первое: она гейша. Ну хорошо, слукавил. Это не факт, а просто чертовски мощная догадка. Назовем это харагэй, мышление нутром. Второе: она знала покойного Сато Мигусё – в доказательство у меня есть фотография. Третье: когда я впервые увидел ее в «Пурпурном неводе», она от кого-то скрывалась, убегала почти в отчаянии. Вероятно, от якудза, но, может, и от чего пострашнее.

Посетив мою любимую окамисан[57]57
  Окамисан – хозяйка дома, где гейши принимают тетей.


[Закрыть] в Киото, я надеялся узнать, что же так напугало мою гейшу.

Конечно, в Токио есть отличные гейши. Я просто тащился от физической красоты токийских гейш, а их гостеприимство – само по себе грация. Но сравнивать токийских гейш с киотскими – занятие неблагодарное. Все равно что сравнивать игорное заведение на речном пароходике в штате Айова с казино на бульваре Стрип в Лас-Вегасе.

Киото для гейш – что Париж для интеллектуалов. Лос-Анджелес для блондинок. Нью-Йорк для еврейских комиков или Берлин для кожаных штанов.

Иными словами, Токио – это Токио, а Киото – это Япония.

Я имею в виду Японию легенд, дворцов и храмов, самураев и, конечно, гейш. Говорят, что культура Японии зародилась на Кюсю, а в Киото расцвела, преобразуя идеи, привносимые из Китая, в нечто уникально японское. Киото более тысячи лет был имперской столицей Японии, а равно культурным и религиозным центром нации. Даже иностранцы признали мировое значение этого города, нажали на нужных людей и добились отмены его бомбардировок во время Второй мировой войны, когда были разрушены почти все японские города.

Жители Киото сами, кажется, не знали, как относиться к своему городу. После войны они под предлогом модернизации натравили на старый Киото армию бульдозеров – задача, явно измеряемая метражом выложенных тротуаров. К счастью, война за превращение Киото во второй Токио пока не выиграна.

В определенном смысле Киото сохранил все то, что осталось от традиционной Японии, и потому, как ни парадоксально, забит туристами почти круглый год. Как однажды сказала Сара, именно массовое стремление к аутентичности делает ее невозможной. Культура сохраненная уже более не аутентична.

Сара говорила, отсюда же моя одержимость гейшами. Моя любовь к ним – проявление неосуществимого стремления познать Японию, которой больше нет. Сара утверждала, что в поисках первобытной и подлинной культуры в мире, где культура – всего-навсего прирученная дворняга, я буду неизменно разочарован. Так и буду вечно падать в объятия прелестных гейш, ища прозрения, которое никогда не наступит, ибо то, чего я жажду, навсегда утеряно.

Может, она права. Но, может, и я не так уж обманываюсь. Я возражал, что меня привлекает глубина самой фантазии. Гейши никогда не были реальны, даже сотни лет назад, когда институт гейш процветал. В них все утонченно декоративное – не наносное, но и не естественное. Они были, а немногие являются и сейчас, живыми произведениями красоты. Они – воплощение романтики как концепта, как направления в искусстве, реакция на занудство жестких социальных иерархий и договорных браков, что правили когда-то Японией. Гейши продавали грезы, а этот продукт требует пожизненного упорного воспитания. Это чудо, которое, очевидно, поймет лишь общество, где индивидуальные потребности неизменно подчинены общественным. Гейши – не просто путаны с сямисэном;[58]58
  Сямисэн – японский музыкальный струнный инструмент.


[Закрыть] они – символ эфемерной молодости, красоты, времен года – и жизни самой. Их существование – продукт дзэнской традиции, которая признает неотъемлемую печаль осознания того, что эти счастливые часы пройдут, жизнь закончится – и находит радость в этой печали.

Вот так я и лепечу, пока Сара в конечном счете меня не затыкает.

Допустим, говорит Сара. Но ты не японец, даже не буддист, у тебя-то что за оправдания?

А я не знаю, что на это ответить, да особо и не стараюсь. Это глубоко личное, и, будь я психологом, может, выдумал бы какую-нибудь теорию, на которую она бы купилась. Она большая любительница разных теорий. А я журналист. Мой бизнес – факты. И факт прост: я до того люблю гейш, что готов поломать из-за них свою жизнь.

А если вы готовы поломать свою жизнь из-за гейш, лучше всего это делать в Киото.

Хаотичный муравейник крошечных деревянных домиков, часть района Гион, куда я направлялся, дает представление о том, как выглядела городская Япония сотни лет назад. Хроникеры любили подчеркивать, что Киото уже дважды горел и перестраивался еще до того, как первые колонисты высадились в Плимуте.

Но сейчас я торчал в дорожной пробке двадцатого века на Каваримати-дори.

– Вы британец? – спросил таксист.

– Американец, – ответил я. – Но с благими намерениями.

– Черт. Да мне все равно. Пока платите в иенах, имеете право ехать. А вы неплохо говорите по-японски. Я сам кореец, так что против вас ничего не имею.

По-моему, он хотел сказать: «черт с ними, с японцами, раз им не нравятся такие, как мы, иностранцы». Я уже не раз встречал корейцев, которые неоднозначно относились к Японии. Как и большинство стран, которые в то или иное время стремились к мировому господству, Япония имела свойство посматривать на соседние народы свысока, полагая их менее развитыми. Поскольку ближайшей второсортной нацией были корейцы, им в основном и доставалось.

Я понял, что таксист пытается втянуть меня в разговор, который мне не хотелось вести, так что я лишь кивнул и посмотрел в окошко. Надо же – рядом со мной опять стоял этот чертов грузовик общества «Цугури» с громкоговорителями. Они меня как будто преследовали.

К борту грузовика всего в метре от меня был приклеен плакат с той же самой серьезной физиономией. На сей раз скандирующих парней в хопи не было – может, потому, что погода была сомнительная. Фанатизм – одно, а дождь – совсем другое. Динамики, однако, ревели, а ветер уносил их послание прочь. Что бы они там ни орали, я наверняка проживу без их соображений.

– Вы этим парням верите? – Таксист покачал головой.

– Я надеялся, такие только в Токио водятся, – сказал я. Грузовик проорал, что виски популярнее сакэ, но я не уловил, к чему он клонит.

– Они сейчас повсюду. У меня двоюродный брат в Кагосиме, так они и там тоже. Все потому, что люди глупы. Не столько люди, сколько группы людей. Да, группы людей глупы и верят всему.

Я еще не слыхал настолько неяпонского мнения, но, с другой стороны, этот парень и не японец. Любопытно, он с легкостью говорит такие вещи, потому что я такой же иностранец, или полагает, что презрение к массам типично дня американцев и я вдали от родины это оценю?

– Ну то есть, когда в комнате собирается больше трех человек, они точно выкинут какую-нибудь глупость. Организуют политическую партию, интернет-компанию, рок-группу или еще что-нибудь. Улавливаете, да? Возьмем любое дело, для которого требуется больше трех человек, – футбольную команду, ресторан, мотоклуб, церковь, клуб караоке, бывших курильщиков – все что угодно, да, и вот я думаю – к чему все это? Людям это надо? Очередной кружок оригами, или сквош-команда, или клуб кошатников?

Он с силой сжимал руль, и костяшки выступали, точно горные вершины на дуге горизонта. Его все это явно достало – или, скорее, достало что-то другое, и к нему таксист таким вот образом подбирался. Когда люди срываются на кошатниках, чаще всего их гложет что-то иное, скрытое. Я не решился спросить, как он думает, нужен ли миру очередной антисоциальный таксист.

– Ну да, – сказал я. – Человек – общественное животное. Что тут сделаешь?

– Еще какое животное. А если б я знал, что тут сделать, организовал бы собственный клуб, чтоб ему пусто было, и разъезжал бы в грузовике. – Он кивнул на передвижной штаб «Цугури». – Я бы каждому прямо в ухо орал, что хватит уже кучковаться и заниматься черт знает чем.

Я не нашелся что ответить. Грузовик «Цугури» рванул вперед. Может, подумал я, мой таксист, как профессиональный водитель, знает, отчего по соседней полосе всегда едут быстрее. Я не стал его напрягать. У него и так проблем навалом.

Через несколько минут я с облегчением вышел из такси и углубился в сплетение улочек меж деревянных домишек. Западные отели в неоновых огнях, туристические переулки с дешевыми штампованными статуэтками Будды и пластмассовыми самурайскими мечами словно остались где-то в другом мире, хотя, по правде говоря, поздний двадцатый век был всего лишь кварталом дальше.

Дождь только начался, и улицы быстро пустели. Я попытался сбавить шаг, дабы не спеша прогуляться и насладиться полуодиночеством. Но не тут-то было. Мне слишком не терпелось увидеть маму Маюми.

Она была окамисан первого дома гейш, который я когда-то посетил. Как хозяйка, она обладала самым высоким статусом из всех женщин дома: четыре гейши, три майко (девственницы, ученицы гейш) и два «яйца» (девчонки, еще не оперившиеся кандидатки в майко, приступающие к обучению, когда им исполняется шесть лет, шесть месяцев и шесть дней). Я познакомился с Маюми, работая над статьей о подростковом идоле, певце Сэме Тораюки. Когда он не пришел на интервью, я связался с его менеджерами. Они очень долго извинялись, и я, очевидно, произвел хорошее впечатление, потому что администратор, дабы компенсировать оплошность господина Тораюки, пригласил меня на вечер с гейшами. Я согласился из вежливости. По правде говоря, я сомневался, что гейши меня зацепят.

Я ошибался.

И вот теперь я вновь стоял у дверей мамы Маюми. Дом совсем не изменился с тех пор, как я посетил его впервые или посещал в дальнейшем. Он ничем не выделялся среди других домов, если не знать, что ищешь.

Вообще-то нельзя просто постучаться в дом гейши без приглашения. При уговоре о посещении дзасики[59]59
  Гостиная в традиционном японском доме.


[Закрыть] соблюдается строгий протокол, и гости приходят обычно по трое-четверо. Но мне хотелось преподнести маме Маюми сюрприз, а до прибытия очередных гуляк все равно оставалось несколько часов. За этой дверью гейши усердно красятся и тщательно укладывают слои замысловатых одеяний, в которых так захватывающе вплывают потом в комнату.

По крайней мере я не допустил ошибки и явился не с пустыми руками. Для иностранца простительно явиться без приглашения: мне нужно всего лишь задать пару кратких вопросов и, может, договориться посидеть где-нибудь попозже за рюмочкой и поболтать. Но явись я без подарка, сомневаюсь, что Маюми хоть взглянула бы на фотографию.

Я тихонько постучал и стал ждать. Через пару секунд послышалось шарканье, и внутри у меня что-то екнуло – так бывает, когда ждешь у незнакомой двери. Небольшая деревянная перегородка разделилась надвое. Изнутри на меня уставилась пара темных глаз на белом фарфоровом лице. Внутри екнуло сильнее. Я чувствовал себя Гумбертом Гумбертом на школьных соревнованиях по гимнастике.

Не успел я заговорить, глаза исчезли. Я так и стоял с подарком в руках. Внезапно в крошечной щели показалось другое лицо – огромные темные глаза, которые отняли у меня годы жизни. Но и это лицо внезапно исчезло. Я услышал суматоху, и пронзительный женский голос что-то скомандовал. Ну точно – мама Маюми пришла посмотреть, отчего ее девчонки подняли возню. Я стоял под дождем и улыбался как идиот.

– Что вы хотите? – спросил голос. Даже не взглянув ей в глаза, я глубоко и почтительно поклонился. Почтение наготове.

– Прошу простить меня за визит в такой час без приглашения. Я преступил обычай и приношу свои извинения за то, что нарушил покой вашего дома, – начал я, потупившись. Маюми этим просто наслаждается, я уверен. – Я был в отъезде и несколько лет не бывал в окрестностях…

– Сколько лет? – Девичий голос за дверью, потом взрыв смеха.

– Тихо! – осадила окамисан. Все затихли.

Я продолжил:

– Я путешествовал и не знал, как еще мне увидеться с женщиной, которую я ищу. Потому я и приехал сюда, где ведутся дела, я смущен сверх всякой меры, но мне очень нужно ее найти, и я нижайше прошу извинить меня. Намерения мои благородны, но дело срочное. Меня зовут Билли Чака, и я ищу маму Маюми.

Я ждал, опустив голову. Загривок щекотали струйки дождя.

– Не повезло, – ответил голос. – Она больше не гейша этого дома.

Я резко поднял голову. На меня смотрела незнакомая пара старых глаз. Пустых, как сознание Будды.

– Ее нет? – спросил я.

– Вот именно. Я – новая окамисан – мама Сайкуку. Ничем вам помочь не могу. Увы.

– Для меня высокая честь познакомиться с вами, – сказал я. Подумал было сунуть в щель визитку, но побоялся ткнуть гейше в глаз. А затем вспомнил, что у меня вообще нет визиток. – Не знаете ли вы, где я могу ее найти? Это очень важно. – Зря я это сказал. В мире зависти и запретных связей гейши кутаются в тайну, как в кимоно. Кто знает – может, я какой-нибудь свихнутый бывший клиент, слишком серьезно воспринял знаки внимания Маюми, преступил черту, влюбился, и теперь нам надо вместе покончить с собой. Если вы любитель кабуки, такое логическое развитие событий вам знакомо.

– Я не могу вам этого сказать. – ответила она с ноткой укоризны в голосе.

– Разумеется. Прошу извинить меня за беспокойство и, пожалуйста, примите от меня подарок вашему дому. – Подарок представлял собой шесть дневников в переплете из тонко выделанной кожи с перьевыми ручками, вырезанными из искусственной китовой кости. По этому поводу у нас с моим бухгалтером в Кливленде наверняка состоится беседа. Нам всегда есть о чем поговорить.

– Нет, спасибо. Всего хорошего, господин Чаба. – И на этой ошибке произношения щель в двери захлопнулась с сухим хлопком.

Оставалось лишь торчать под дождем, как проходимец, либо уйти, как проходимец под дождем.

Может, я ошибся домом? Но женщина вроде бы знала, кто такая Маюми. Очевидно, Маюми наконец отыскала патрона и обустраивала с ним жизнь – максимальное приближение к замужеству, какое бывает у гейш. Я вдруг запаниковал. А вдруг она умерла? Умерла, и окамисан не хотела меня расстраивать, а может, суеверие запрещает ей говорить о мертвых с вымокшими под дождем мужчинами через щель в двери.

Я разозлился: что ж такое, почему я вечно предполагаю худшее? Сара бы сказала, что моему эго легче вообразить, как кто-то умер, чем представить, как человек живет припеваючи без меня. Но от этих мыслей я мог отмахнуться не больше, чем от дождя, что лил мне на голову. Тогда я упрекнул себя в том, что злюсь на себя за собственные мысли. Непросветленный ум бесполезен, как лента Мёбиуса.

– Господин… господин, – услышал я за спиной тихий голосок. Я пришел в себя, как от хорошего удара по башке. Обернувшись, я увидел девчушку, которая бежала ко мне, шлепая кроссовками по лужам. На ней были голубые треники и желтая майка с надписью «Мамочкин поцелуй».

– Что такое, сладенький мой пончик? – спросил я, чуть не опустившись на одно колено, чтобы заглянуть ей в глаза. Она рассмеялась – то ли ее рассмешил «сладенький пончик», то ли вид дурака под дождем.

– У меня для вас сообщение, – деловито сказала она. Я уже понял, что она одна из «яичек» дома. Лет восьми, не больше.

– Тогда я надену хорошие уши, – сказал я и изобразил пантомиму, которой научился у уличного факира в Джакарте: сунув руку в карман, достал «новый» комплект ушей. Обычно детям это нравится, но девчушка лишь вздернула бровь. Непробиваемый зритель.

– Вы готовы? – спросила она.

– Давай.

– О'кей. – Глубоко вздохнув, она закатила глазки. – Рэй сказала мне сказать вам, что она вас помнит, вы были джентльмен, а она тогда была всего лишь майко, но сейчас она гейша и вам надо с ней повидаться.

Рэй… Рэй. В последнее посещение я видел лишь двух майко – обе удивительные, не по годам развитые маленькие оторвы, особенно соблазнительные, потому что к майко нельзя даже прикоснуться. Одна меня особенно привлекла. Как бы не от мира сего, все рассеянно смотрела куда-то в угол. Некоторые женщины при таком поведении сошли бы за дурочек, но другим оно добавляет таинственности. Плюс макияж и наряд гейши. Интересно, это и была Рэй?

– Хорошо, – сказал я девчушке. – Спасибо.

– Это еще не все.

– Говори.

– Она сказала, что другая леди, та, о которой вы спрашивали, она знает, где она. И она написала вот это и велела отдать вам. – Девчушка протянула мне аккуратно сложенный листок. Я сунул его в карман. – Вы прочитаете? – спросила девочка и озабоченно сморщила лобик.

– Всенепременно. Но сначала я хочу тебе кое-что дать. – И я протянул ей завернутый подарок.

– Это что?

– Ты умеешь писать? – спросил я.

– Я же не тупая, – хихикнула девчушка.

– Очень хорошо. Здесь книжки, в которых можно писать. Можешь записывать то, что делаешь каждый день, или придумывать истории, рисовать картинки – в общем, все что захочешь.

Она без особого интереса посмотрела на коробку. По-моему, она надеялась, что в коробке тамагочи или мобильный телефон.

– Ладно, – сказала она наконец. – Пока. – Развернулась и, петляя, направилась к дому. Я смотрел, как она уходит, вертя коробку в руках, чтобы рассмотреть получше, а затем сует подмышку, точно футбольный мяч.

Когда-нибудь она станет гейшей, а я стариком. А пока будущее хранило непонятно что, которое вполне могло оказаться ничем.