Текст книги "Человек случайностей (др. изд.)"

Автор книги: Айрис Мердок

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 26 страниц) [доступный отрывок для чтения: 10 страниц]

– Без воздуха?

– Тихо, слушай дальше. И эта девица была самой прекрасной и самой желанной на свете. И однажды младший брат сказал старшему: «Сойдем вниз и заберем себе эту девицу». А старший ответил: «Одна девица на двоих, так ничего хорошего не получится, отказываюсь от своей доли, иди и бери ее себе». И тогда младший сошел с горы, а была та гора крутая, очень крутая, и взял себе девицу…

– Как?

– Не важно. И вот когда он с девицей начал снова подниматься на гору, старший посмотрел вниз и, увидев, как они поднимаются, не смог этого перенести, взял громадный камень и столкнул его вниз, и раздавил младшего брата…

– Раздавил?

– Да, так что тот сделался плоским, как вяленая рыба.

– А что случилось с девицей? Тоже погибла или стала женой старшего?

– Вот тут-то начинается самая смешная часть сказки. Девица-то не настоящей оказалась. Из пластика, как искусственные цветы. И младший-то как раз и нес девицу брату показать, чтобы и тот тоже посмеялся.

– Значит, старший убил его напрасно?

– Тут дело посложнее. Разное рассказывают, но на деле все куда сложнее, чем кажется. Что это, Митци?

– Где?

– Шум какой-то, там кто-то на лестнице. Быстро сходи, посмотри, быстро…

Мэтью, уже несколько минут слушавший под дверью, поспешно сбежал по лестнице. Но входная дверь не поддавалась, иначе он уже был бы на улице; пока он возился с защелкой, Митци вышла на площадку и зажгла свет.

Мэтью обернулся и увидел наверху, на лестничной площадке, женщину, одетую в старый халат, высокую, с короткими светлыми волосами, окаймляющими крупное румяное лицо. В тусклом свете она возвышалась монументально, словно древняя каменная баба. Митци смотрела вниз. Там стоял плотный немолодой лысый господин с вытаращенными глазами и испуганным лицом, в руке он держал портфель. Похож на налогового инспектора. Какой-то незнакомец.

– Чего вам надо? – спросила она.

– Весьма сожалею, – проговорил незнакомец. – Я шел наверх. Звонок, наверное, не работает. И скорее всего я ошибся адресом. Мне нужен человек по фамилии Гибсон Грей, Остин Грей.

– Звонок не работает с самой войны, – пояснила Митци. – Подождите минуту. Пойду посмотрю, дома ли мистер Грей.

Наверное, решила она, какой-то судебный исполнитель за Остином явился.

Но Остин куда-то исчез. Наверное, ушел в кухню, находящуюся рядом с комнатой. Так и есть. Стоит возле умывальника и тяжело дышит. Лицо мокрое, с волос падают капли.

– Там…

– Я знаю. Это мой брат.

– Брат?

– Сейчас я к нему выйду.

– Что ты делаешь?

– Хочу отдышаться.

– Думаешь, он слышал?

– Наверняка.

– Ну и что?

– Это очень важно. Можешь налить мне немного бренди? Виски уже закончилось.

Митци вытащила из буфета бутылку и налила. Остин выпил одним глотком и закашлялся.

– Где он?

– Там, в коридоре.

– Иди глянь. А вдруг стоит под дверью?

Митци вышла и вернулась.

– Сидит внизу на ступеньках. Может, я…

Остин вышел на площадку. Очки он снял и спрятал в карман. Когда он спустился, Мэтью встал со ступенек. Остин протянул левую руку:

– Мэтью! Какая радость!

– Остин… Остин… – Мэтью сжал его руку в ладонях.

– Извини, – сказал Остин. – Мне надо сейчас выйти, срочный звонок. Не обижайся, я очень хочу с тобой поговорить, но потом. Прости, не обижайся.

– Можно пойти с тобой?

– Нет, не стоит. Я после с тобой свяжусь. Ты где остановился?

– В отеле «Браун».

– Понятно. Что же мы сидим, ведь мне срочно нужно позвонить. И разговор предстоит долгий. Рад, что тебя увидел. Мы обязательно встретимся. Но сейчас не жди меня.

Остин вошел в телефонную будку. Там, внутри, горел яркий свет. А снаружи тьма. Мэтью как и не было. От резкого света глазам стало больно. Остин поднял трубку и начал набирать номер. И вдруг какой-то страшный, неведомо откуда взявшийся порыв ветра ударил его в грудь и понес куда-то. Он сам за собой гнался по воздуху. Лежал на какой-то раскачивающейся доске, оказавшейся опрокинутой дверью телефонной будки. Еще немного – и он упал бы в черную яму, но успел из последних сил прижаться лицом к черному стеклу. И сквозь стекло он увидел два мигающих глаза, то вспыхивающих, то потухающих, будто совиные. Это Мэтью всматривался в него с той стороны. Остин хотел отвернуться, но ему показалось, что у него появилось шесть ног из резины, мягких и подгибающихся. Ах да, он же космический корабль, севший на Луне. Сел, но тут же вновь поднялся и полетел в обратную сторону. И вот появилось какое-то ярко-красное небо, усеянное искорками. Он стукнул коленом о бетонную стену, так что нога заболела. Вторую пытался засунуть в крысиную нору. Что-то странное кружилось у него перед глазами – вроде как телефонная трубка, вращающаяся по спирали на проводе. Сам он, должно быть, лежал на полу. Но где же его ноги?

– Как ты себя чувствуешь? – спросил Мэтью.

В телефонной трубке тоже слышался чей-то голос. Женский. Голос спрашивал:

– Вызываете полицию?

– Да, – ответил Остин. – Произошло убийство.

«Нервы, – подумал Мэтью, – обыкновенные нервы. Обычное явление. Я не мог отложить эту встречу до завтра, так ведь? После разговора с Гарсом не составляло труда представить, о чем может думать Остин: пошел прямо к Гарсу, наговорил на меня, после чего не нашел минуты ко мне зайти, да и зачем, я же самый плохой; проводит вечера с Гарсом, а меня отодвигает в самый дальний угол, первый встречный важней меня, и никогда в жизни он не примчался бы к родному брату прямо из аэропорта, это ясно. Вот так могут выглядеть его мысли. Я могу лучше сыграть Остина, чем он сам. И вот я врываюсь взбешенный и совершаю это преступление на ступеньках. Догадался ли он, что я подслушивал? А теперь еще преступление в телефонной будке. Надо было просто тихо уйти в отель. Боюсь я его или что?»

Минутой позже Мэтью прошел в темноте мимо возвращающегося домой Людвига, но они еще не были знакомы.

Еще через какое-то время проехала полицейская машина с мигалкой.

* * *

«Дорогой Людвиг!

Твое последнее письмо нас очень удивило. Когда раньше ты нам писал, мы, должен признаться, не понимали, насколько это для тебя важно. Понимая, что ты чувствуешь, хочу тебе сказать, что шаг, который ты собираешься сделать, не только неразумный, но и ошибочный. Нам повезло, мы живем в демократическом государстве и поэтому должны принимать законы, пусть и пробуждающие в нас временную неприязнь, как Сократ поступал по отношению к афинским законам. Факт, что ты случайно родился в Англии, – вовсе не повод для того, чтобы предпринимать такой шаг, который даже у английских властей наверняка вызовет неприязнь. А власти США имеют длинные руки. Уверен ли ты, что тебя не подвергнут экстрадиции как дезертира? По твоему письму это трудно понять. Такое положение нас пугает, и в твоих побуждениях мы сомневаемся. Ты прекрасно знаешь, с какой благодарностью мы с матерью относимся к нашей стране, свободной стране. Несомненно, мы разделяем твое возмущение этой ужасной войной, хотя не можем согласиться, что она уже потому зло, что все войны – зло. Иногда то, против чего воюют, является еще большим злом, например, тоталитарные режимы, о которых мы в отличие от тебя знаем не понаслышке. Конечно, мы тоже не жаждем увидеть тебя в военном мундире. Ты наш единственный сын. Наверное, ты и не подозреваешь, как горячо молимся мы, чтобы Господь отдалил от нас эту чашу и чтобы тебя не забрали в армию, и в свое время такая возможность существовала. Но хватит уже на эту тему. Долг не имеет ничего общего с нашими внутренними желаниями. Нам кажется, ты не должен выбирать в пользу решения столь поспешного и необдуманного, если, конечно, не хочешь потом долго себя упрекать, не говоря уже об экстрадиции, которая может тебе угрожать. Мы понимаем, тебе хочется работать, и то, как легко и приятно жить в Англии, но ты ведь не англичанин. У тебя есть американское гражданство, от которого нельзя так легкомысленно отказываться, к тому же есть еще требования, которые Америка может предъявить к тебе за то, что ты в этой стране вырос, получил образование. Ты еще молод, а молодости свойственны необдуманные порывы. Но у тебя вся жизнь впереди, и с Божьей помощью ты еще успеешь натешиться и Англией, и работой там. Если ты сейчас не уладишь свои отношения с американскими властями, то долгие годы не сможешь вернуться сюда, а может, и никогда не сможешь, разве что с угрозой сурового наказания, тюрьмы; а ты ведь сам знаешь, какие страшные эти тюрьмы, где тебя даже могут убить. Тебе надо понять: если ты сейчас не уладишь свои отношения с властями, и именно здесь, то тем самым обречешь себя на изгнание из страны, которую имеешь счастье называть своей родиной. Мы уверены, что рано или поздно ты захочешь вернуться, любой ценой, и это-то нас и пугает. Твое предложение о том, чтобы мы переехали в Англию, мы принять не можем. У нас нет желания возвращаться в Европу, с которой у нас не связаны никакие радостные воспоминания. До сих пор нам удавалось держать все в тайне от соседей, которые постоянно спрашивают, когда же ты вернешься, но сегодня мы уже говорили о тебе с мистером Ливингстоном. Насчет даты получения повестки: он советует, чтобы ты сказал, что путешествовал по Европе и извещение пришло, когда тебя не было в стране. Лгать, конечно, неприятно, но это наилучший выход, позволяющий оставаться в рамках закона. А когда приедешь, мы вместе будем думать, как лучше оформить твое заявление с отказом от участия в войне. В последнее время отношение судебных органов стало не таким суровым, и возможны разные пути, но все это можно устроить лишь здесь, в США. Прежде всего тебе следует вернуться, и как можно скорее; чем больше пройдет времени, тем будет хуже; и мы страшно боимся экстрадиции, которая поломала бы твою жизнь. Пришли, пожалуйста, телеграмму с сообщением о том, когда приедешь. Мы очень волнуемся и болеем за тебя. Мама просит тебя поцеловать и надеется, что вскоре снова будешь дома.

Твой любящий отец Д. П. X. Леферье».

«Миленькая Карен!

Хочешь быть дружкой на моей свадьбе? Из этой фразы ты можешь понять, что я обручилась, что теперь я невеста, a promissa sposa. [3]3
  Нареченная, обещанная в жены (порт.).


[Закрыть]Нет-нет, не с… А с молодым американцем, про которого тебе уже писала, – Людвигом Леферье, преподавателем древней истории! Значит, в конце концов быть мне профессоршей. Помнишь, как в школе мы гадали и мне выпал муж «умник-разумник», а Энн плакала, потому что ей все время доставался «преступник». Я и не думала, что так получится; когда в первый раз его увидела, он показался мне ужасно нудным, но вдруг ни с того ни с сего разглядела в нем благородного рыцаря. Меня это немного даже пугает, я чувствую себя какой-то странно пожилой, но при этом и бешено счастливой. Он порядочный, слегка хмурый, но очень милый, потрясающе умный и серьезный, совсем не… Помнишь, как мы давали обещание – не выходить замуж, пока не почувствуем себя фантастически счастливыми? Рядом с Людвигом я именно так себя и чувствую. Желаю и тебе, моя дорогая, встретить такое же счастье. Я всегда считала тебя своей сестрой, с первого дня в школе, когда ты мне сказала, что не надо переворачивать тюфяк каждый день. Догадываюсь, что ты до сих пор сидишь в Миллхаузе. Когда приедешь, дай о себе знать, встретимся и поболтаем, о нарядах и о любви! С огромной любовью к тебе

твоя неизменная подруга Г.».

«Себастьян!

Что я хочу тебе сказать? Посмотри на эту вырезку из «Таймс». Теперь понимаешь, какую ошибку ты совершил? В тот вечер, вспомни, я тебе кое-что пыталась посоветовать. К тому времени я уже отчаялась до тебя достучаться. Знаю, что в твоих глазах я всегда выглядела полной идиоткой. Сама призналась тебе в любви (мужчины таких женщин презирают) и отдалась тебе, зная, что ты любишь другую, и ты мог делать со мной все, что тебе угодно, ты знаешь об этом. Но с сегодняшнего утра мы живем в другом мире, в котором только от нас зависит, встретим ли друг друга вновь. Родители продолжают заниматься своими смехотворными делами, папа возле свиней, а мама открывает какой-то дурацкий бутик, поэтому в понедельник я могу исчезнуть и никто не заметит. Пообедаем в каком-нибудь приличном ресторане, сам закажешь, согласен? Скорее всего я остановлюсь у Энн Колиндейл, а не в родительском доме. Кстати, Энн влюбилась, но умно, потому что не в тебя. Не сообщай Грейс, что я буду в городе.

Твоя рабыня Карен.

P.S. Ты и в самом деле огорчен известием о Грейс? Бедненький мой».

«Дражайшая сестрица!

Я сказал родителям, что из-за экзамена (чистая ложь) не смогу приехать на похороны. Надеюсь, ты неплохо развлечешься. Несчастная бабушка. Все наверняка рады, особенно тетушка Лотти. А о разделе трофеев уже что-нибудь известно? Может быть, осуществится мечта тети – всем остальным членам семейства показать шиш. Подозреваю, что, нанянчившись с нами в детстве, пока наши родители развлекались, она не очень о нас беспокоится. Могла бы приземлиться в Монте-Карло. На ее месте я так бы и поступил.

А сейчас об отъявленном Леферье. (Кстати, что означает слово «отъявленный»? Надо будет справиться в словаре.) Наверняка он порядочный и умный, слишком большой подарок для тебя; уважаю его за то, что решил не возвращаться в свою кошмарную страну. Может, перестанешь наконец быть кокеткой. Мне надо было с тобой об этом раньше поговорить. Склонность к кокетству отгораживает тебя от окружающих. Некоторые женщины (к примеру, наша матушка) навсегда отгорожены от мира из-за своей любви к кокетству, хотя сами этого не понимают. Значит, он человек порядочный, и это меня весьма радует. Весьма? Может, я немного завидую? Не потерпит ли наша с тобой давняя дружба от этих перемен? Ральф Одмор утверждает, что Себастьян (надо ли тебе это открывать?) в меланхолии.

Ральф по-прежнему не знает о моих чувствах к нему. Мы с ним ведем возвышенные разговоры на тему истории Европы. О Боже! Признаюсь, вздохнул с облегчением, когда узнал, что ты не выходишь за Себастьяна. Предчувствуя страдания, как греческий мудрец, все равно уверен, что моя привязанность к Ральфу в течение нескольких лет превратится в пепел. Хоть молодой и нечувствительный, жертвой страсти пал я. Ральфа алкаю, хотя ведают алчущие, что все – лишь суета и прах. Если бы ты еще вышла за брата Ральфа, получилось бы вдвойне неловко.

Кстати, о неловкости. Получил еще одно письмо от матери, отчасти с глупостями насчет бабушки, а отчасти с повестью о злоключениях Гибсона Грея, которые в маменьке вызывают сочувствие и она собирается спасать, под влиянием, разумеется, самых благородных побуждений. (Таким, как наша мама, надо запретить писать письма.) Господи, сколько раз уже меня посещала эта мысль, что следует оставлять в покое дела других людей и не плескаться в них без меры. Мне наши дорогие родители представляются в виде двух гигантских, вдохновенно глядящих вперед улиток, оставляющих за собой длинный, мокрый от слез сострадания след. Только бы нам такими не стать. Боюсь этого, дорогая моя Грейси, боюсь, сестричка. Тетка Лотти хороша тем, что без кривляний печется исключительно о своих интересах.

Договорился с Ральфом о встрече на крикетной площадке, но, наверное, ничего не получится. Блюди себя, дитя мое. Случилось ли между тобой и Людвигом то самое, об этом я не спрашиваю, хотя с интересом выслушал бы.

Твой неизменно любящий братец Патрокл Тиресий Тисборн».

«Милая Дорина!

Искренне благодарю тебя за то, что черкнула несколько слов в связи со смертью моей бедной мамы. Хотя это уже было очевидно, мы все погружены в печаль и болезненно чувствуем потерю. Об этом не стоит много говорить. Ну что тут можно сказать? Она была чудесным человеком, и наши сердца сжимаются при мысли, что она ушла. С другой стороны, обручение Грейс, событие счастливое, дает нам почувствовать, что время летит неумолимо.

Позволь кое-что еще тебе сказать. Нас всех очень огорчило известие о том, что Остин лишился работы, ты, наверное, об этом знаешь. Джордж, он шлет тебе привет от всего сердца, активно пытается найти ему подходящее место. Он уже говорил об этом Остину, чем очень его обрадовал, поэтому и ты не огорчайся. Поиски работы, конечно, нельзя назвать занятием приятным. Тем временем почему бы тебе не погостить несколько дней у нас? Бывают времена, когда полезней оказаться вдали от собственной семьи, как бы на нейтральной территории, в новой обстановке. Меня тоже иногда посещает такого рода желание, даже сейчас, когда я в своей жизни ни на что не могу пожаловаться. Ты погостила бы у нас, как на каникулах. Помимо этого, я считаю, что тебе полезен был бы разговор с кем-нибудь доброжелательным, но не из числа твоих близких. Наверняка ты понимаешь. Остина тоже могли бы пригласить, если ты захочешь. Ты же знаешь, как мы хотим, чтобы вы оба были счастливы. После наших недавних горестей общение с тобой было бы для нас отрадой. Прошу, не возражай, и мы с Мэвис договоримся о дате твоего приезда.

Неизменно преданная тебе Клер.

P.S. Мы только что узнали, что Мэтью вернулся! Вот так неожиданность! Остин говорит, что тот явился к нему прямо из аэропорта – по-настоящему трогательно. Остин, кажется, рад его возвращению, и единственное, о чем хочется просить, – чтобы эта встреча стала началом счастливых перемен!»

«Дорогая Грейс!

Прими мои искренние поздравления! Только что прочел сообщение в «Тайме». Счастья тебе и благоденствия! Хочу, чтобы ты знала еще и то, что новость эта причинила мне боль, но пусть это останется моей тайной. Я всегда буду питать к тебе особые чувства, даже когда нам стукнет по девяносто. Почему у нас с тобой не сложилось, мы оба, наверное, понимаем, хотя это и трудно выразить, да теперь и не надо. Твой будущий муж очень мне нравится. Предчувствую, что станешь украшением Оксфорда. Когда пройдет надлежащее количество времени, я приглашу вас обоих на ленч. Не обойдется, стало быть, без еще одного укола в сердце. Смею ли я надеяться, что и твое кольнет? Больше ничего не скажу. Счастья и всяческих благ тебе желаю.

Твой друг, умеющий проигрывать, Себастьян».

«Дорогой Луи!

Узнала, что ты обручился, и спешу тебя от всего сердца поздравить. Грейс – замечательная девушка, и мы все рады, что вы остаетесь в Англии. Догадываюсь, что у тебя сейчас много хлопот. Но все же, надеюсь, отыщется минутка, чтобы навестить меня. Жду тебя уже несколько дней, а ты все не приходишь, хотя Остин мне говорил, что собирался. Твои визиты очень много для меня значат, потому что я вижу, как ты поддерживаешь Остина; что до остальных, то я сомневаюсь, на чьей они стороне. Это имеет отношение к тому, о чем мы разговаривали, когда ты в последний раз был у меня. Прости, что нагружаю тебя своими неурядицами. Я знаю, что до меня мало кому есть дело, кроме Остина и Мэвис, но ничего не поделаешь. Извини, я хотела написать всего пару слов, а написала гораздо больше, и чем дальше, тем бессвязней. Я хочу сказать, что ценю тебя за доброжелательность к Остину и вообще за доброту, и ко мне тоже. Пожалуйста, приходи, как только найдется время. Мне как-то грустно. Желаю тебе и Грейс самого наилучшего.

Дорина».

«Почтеннейший Леферье!

Тешу себя надеждой, что окажусь первым, кто передаст тебе хорошие новости, поскольку письмо от директора послано будет только завтра. Ты принят (еще бы) на должность преподавателя древней истории. С большущим нетерпением ждем твоего приезда и молим Бога, чтобы ты, часом, не передумал. С большой теплотой вспоминаю наши дискуссии. Наше гуманитарное отделение покоится, как тебе известно, на трех китах, а именно: на твоем покорном слуге, пишущем это письмо, занимающемся греческим и латынью, на еще неведомом тебе Макмарахью, философе, ну и в недалеком будущем на тебе, торговце из лавки древностей. Макмарахью хоть и со странностями, но вполне надежный. Наши студенты по праву смогут считать себя счастливчиками. Наша преподавательская хотя и не вполне похожа на афинское государство, тем не менее достаточно оживленное место. Хочу также высказать, как радует меня и Макмарахью (и директора, который, боюсь, прочит уже тебя на место декана) – как нас всех радует, что ты холостяк. Не так уж много нас, холостяков, среди здешних женатиков. С приятностью вспоминаю, как мы с тобой тогда напились, и с наслаждением вновь возобновлю борьбу против твоих еретических выпадов относительно «De Rerum Natural» и дельфийского оракула! Кроме того, я надеюсь, ты простил мне мое мнение, что Аристофана ты используешь исключительно как источник сведений об античных ценах на мясо. Понимая, что не такое, несколько легкомысленное письмо ты ожидал получить от важного оксфордского профессора, все же подписываюсь.

Искренне преданный тебе Эндрю Хилтон, друг и наставник».

«Дорогой Остин!

Извини, что в тот вечер появился без предупреждения. Сердце мое было полно тобой, и я должен был увидеть тебя без промедления, не дожидаясь утра. Прости, прошу, что я так неожиданно появился и исчез. С тех пор заходил к тебе два раза, но никто не открыл, хотя, кажется, один раз мисс Рикардо была дома. Телефон у тебя, наверное, не работает. Могу ли предложить тебе пообедать со мной в каком-нибудь тихом месте, допустим, у меня в клубе? Я должен тебе рассказать кое-что о своих планах. Ищу жилище и хочу остаться здесь навсегда. Ни в коем случае не собираюсь искать старых знакомых и Вальморан не навещу. У меня в Лондоне есть несколько коллег из дипломатических кругов, на случай, если затоскую по общению, но это вряд ли случится. Но очень хотел бы повидаться с тобой. Убедился (потом, когда будет время, расскажу подробней), что нельзя жить спокойно нигде, пока старые тревоги висят над головой, будто тучи на горизонте. Боюсь предлагать тебе свою помощь. Но тынаверняка сможешь мне помочь. И если в связи с этим говорю о братских чувствах, то с моей стороны это не пустые слова.

Неизменно преданный тебе твой брат Мэтью».

«Дорогой Людвиг!

Жаль, что никак не можем встретиться. Надеюсь, ты прочел записку, которую я оставил в дверях. Вернусь в пятницу. Занимался поисками работы в Ист-Энде. Хочу найти работу, прямо связанную со служением людям. Не могу передать, насколько меня утомила философия; сейчас я знаю это лучше (гораздо лучше), чем во время нашего последнего разговора. Я тогда назвал все эти рассуждения никчемным мусором. Сейчас считаю даже больше – это грязь. Но поговорим об этом, когда встретимся. Не упоминал еще твоего обручения, и сейчас вот что скажу: хорошо, что ты женишься на Грейс Тисборн. Хорошо и для нее, потому что ей достанется в мужья человек незаурядный, и для тебя – потому что осуществится то, к чему ты стремишься. Желаю вам счастья и того, что важнее счастья. Ты знаешь, о чем я говорю. Теперь об отце: мисс Рикардо в качестве отцовой подружки меня не очень устраивает, но радует, что ты рядом с ним. То, что еще в Америке я думал о нем и о тебе, подтвердилось. Прошу, будь и дальше с ним рядом. Именно сейчас не могу ничем помочь, разве тем, что буду держаться подальше от него, а также от Дорины и дяди Мэтью. В кругу семьи люди частенько, сами того не ведая, умеют одним жестом причинять страшную боль, а сам по себе этот жест может быть совершенно невинным. Я не знаю, в какой степени наши странные отношения тебе понятны. В любом случае не теряй связи с Дориной, и с отцом тоже. Наверное, ей сейчас и в самом деле лучше всего в Вальморане, и пока ты будешь там бывать, отец будет за нее спокоен. Прости мне все эти семейные глупости. При следующей встрече поговорим о чем-нибудь другом.

Гарс».

«Моя маленькая пташка!

Все время о тебе думаю. Как ты живешь? Пришлю к тебе Людвига с букетом цветов.

Вытащи из букета один цветок и пришли мне, как в давние времена, помнишь? В том, что касается тебя, твой муж – все тот же старый сентиментальный дуралей. Тоскую по тебе днями и ночами. Помнишь, написал тебе, что оставил службу? Поэтому поживу немного дольше у Рикардо и таким образом смогу заработать больше на сдаче квартиры; одновременно буду искать новое место. Митци, конечно, неряха и грубиянка, но она добрая и сдает мне комнату по дешевке. Кажется, вздыхает по своему фотографу. Ты, наверное, уже слышала, что Мэтью вернулся. Явился ночью; вид жалкий, как у побитого пса. Мне кажется, я обошелся с ним даже слишком сурово. Но скажу честно, я старался как можно вежливей дать ему понять, чтобы не совался в мои дела. Надеюсь, ты в этом меня поддерживаешь? (Очень тебя прошу, Дорина. Это так важно.) И с тех пор мы с ним не виделись, но пришло письмо, в котором он между прочим намекает, что ему куда лучше в обществе знакомых дипломатов, чем в кружке «старых друзей» (это надо бы дать прочесть Мэвис). Боюсь, он уже неисправимый кривляка и в нашем скромном мирке больше не покажется.

Что касается нас с тобой, то, может быть, лучше, чтобы все шло без изменений. Я чувствую, что ты по-настоящему отдыхаешь в Вальморане и находишься там в безопасности. Если Тисборны будут звать к себе погостить, ни в коем случае не соглашайся, они такие бесцеремонные и к тому же интриганы первоклассные. Джордж осчастливил меня обещанием найти место. Послал я его ко всем чертям. Не волнуйся ни о чем, детка, отдыхай, пусть на душе у тебя будет легко и спокойно. Покой позволит тебе найти саму себя и облегчит заботы, сделавшие нас такими несчастными. А потом вернешься к своему старому, невыносимому, но любящему мужу… влюбленному в своего драгоценного птенчика. Напиши мне, как проводишь время, чем занимаешься. Хочу как можно больше знать о тебе, чтобы видеть тебя глазами души.

Навечно, навсегда твой Остин».

«Привет, братец!

Жаль, что ты не был на бабушкиных похоронах, вот это было зрелище! Кладбище – место трагическое, несомненно, так что я неожиданно для себя даже всплакнула. Несчастная старушка: что она видела в жизни? Тетка Шарлотта плакала, и мама утирала слезы (свои собственные, а не теткины) черным траурным платочком. И папа украдкой всхлипывал, что меня, поверь, просто потрясло. Он очень чувствительный. Известно, что с бабушкой никогда не ладил, а на похоронах вдруг проняло. В машине рассуждал о смерти, краткости жизни и тому подобном. Это когда ехали на кладбище. А по пути обратно, наоборот, стал ужасно веселым, да и все остальные тоже. Тетка сразу будто лет на двадцать помолодела. Мама рассуждала о сервизе фирмы Споуда и о георгианских столовых приборах из серебра. Все поехали к нам домой, где намечалось нечто вроде поминального вечера. Сам сэр Чарльз прибыл (все никак не могу привыкнуть к его новому званию). И еще множество в меру элегантных гостей, мне незнакомых, несколько из Ольстера, сотрудников фирмы. Представь себе – какое-то время все стояли с серьезными лицами, и вдруг раздался прямо взрыв хохота из кухни: там папа с Чарльзом откупорили бутылку шампанского. И тут мы все как по команде помчались в кухню – расхватали бокалы, одни уселись на кухонном столе, другие в холле и на ступеньках с бокалами в руках, пробки летели в потолок, вообще неплохие получились поминки. Естественно, Людвиг тоже был, и, разумеется, ему происходящее не нравилось, но все же выпил немного, чтобы мне сделать приятное, и спустя какое-то время тоже повеселел. Да, конечно, он ко мне слишком хорошо относится, спасибо небесам за это. И будет хорошим мужем – ужасное слово, – вот видишь, я уже настолько древняя, что могу свободно употреблять такие выражения. Он умный, все понимающий и милый, и если, с одной стороны, серьезный, то с другой – очень смешной. Я рада, птенец, что ты ревнуешь. Но не бойся, нашей с тобой дружбе ничто не угрожает, потому что брат останется братом всегда. Как мне поступить? Людвиг хочет, чтобы я написала его родителям, а я не знаю, что писать. У меня предчувствие, что они серьезней (набожней) наших дорогих родителей, на которых ты так несправедливо зачем-то все время наезжаешь. Наши, насколько я помню, никогда нам не запрещали делать то, что нам нравится, а это неплохо, если учитывать, что они уже люди немолодые. Ты спрашиваешь, чем занимаемся с Людвигом, когда остаемся одни. Много будешь знать, скоро состаришься. Передавай привет Ральфу Одмору, которого я всегда (извини, милый братец) считала неряхой и грубияном. Но конечно, ошибалась – он лучше всех. Предполагаю, он даже умнее Себастьяна. Но утешает меня только одно: твое увлечение лицом того же пола – это переходный этап, и у тебя не будет, как у Оливера; по-моему, парням лучше с девушками и наоборот. Ответ напиши сразу же. Целую тебя, малыш.

Твоя блудная сестра Г.

P.S. А, еще о Гибсоне Грее и о том болотце вокруг него, в которое собираются нырнуть наши почтенные предки. Догадываюсь, мама по телефону тебе сказала, что Мэтью вернулся. Вот еще один человек, который должен попасть в мои сети. Хотя, говорят, он растолстел».

«Дорогая Клер!

Новость о том, что Грейс обручилась, и порадовала меня, и огорчила. Наши долголетние планы поженить детей были, наверное, слишком прекраснодушными, чтобы осуществиться, как ты думаешь? Мне кажется, они уже давно все обдумали и перерешили, и я считаю, что проявили рассудительность, а нам, престарелым мечтателям, будет урок. Мой Чарльз любит повторять, что не стоит слишком увлекаться судьбами других людей, даже если это наши дети. Надеюсь, Грейс будет счастлива, и очень хочу увидеть ее избранника.

До меня дошла новость, что Мэтью Гибсон Грей в Англии. Это правда? Тебе известен его адрес? Чарльз очень хочет заполучить его для какой-то торжественной церемонии, какой-то комиссии или чего-то в этом роде. Я слышала, он собирался стать членом монашеского ордена на Востоке. Но скорее всего это ложные слухи. Мэтью именно из тех людей, вокруг которых легенды так и кружат. Бедному Остину, думаю, не очень приятно. Даже если эта старая история с Бетти выдумана, Остину все равно наверняка не хочется, чтобы старший брат стал свидетелем его неудач. Но может быть, Мэтью здесь только проездом? Мы вас увидим на уик-энде в Миллхаузе? Молли утверждает, что еще раз пригласила Пенни Сейс, но без Оливера и Генриетты. (Очевидно, Джеффри не переносит Оливера.) Надеемся повстречаться с вами на уик-энде. Чарльз шлет приветы. Похороны его ужасно впечатлили! Аu revoir, целую.

Эстер.

P.S. Насколько я знаю, Гарса Гибсона Грея выгнали из колледжа и он тоже прибыл в Лондон. Боюсь, Ральфа тоже выгонят. Слава Богу, что он подружился с Патриком. Патрик благотворно повлияет на него».

«Моя дорогая Шарлотта!

Я должна была написать тебе раньше и выразить сочувствие по поводу смерти матери. Это не пустые слова, потому что когда кто-то умирает, следует с печалью задуматься о своей собственной судьбе. В последнее время я мало с ней виделась, но вспоминаю с благодарностью ее бодрость и неутомимостьв те времена, когда она помогала финансово моим подопечным. Проявляемое ею милосердие всегда шло об руку со здравомыслием. Сожалею, что не смогла вовлечь ее в сферу социального служения как социального работника. У нее были прекрасные задатки для этого, и жалко, что она так много энергии отдавала узкому семейному кругу. Она могла бы возглавить полезное дело!