Текст книги "Человек случайностей (др. изд.)"

Автор книги: Айрис Мердок

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 26 страниц) [доступный отрывок для чтения: 10 страниц]

После покупки этого домика на Брук Грин Митци предложила Остину самую лучшую комнату, но он отказался, потому что как раз в это время нашел небольшую квартирку в Бэйсуотер, которую занимал и по сей день. Они и дальше продолжали встречаться в кафе. Митци нисколько не похудела. Еще немного – и придется покупать одежду в магазине для «безразмерных». На улице прохожие уже оборачивались ей вслед. Но несмотря на это, она уже потихоньку начинала обживаться в своем новом теле – и тут, н тебе, Остин влюбился в Дорину. Знакомы они были давно. Его брат дружил с ее сестрой. Митци несколько раз видела Дорину, и та произвела на нее впечатление хрупкой, восторженной особы, как говорится, витающей в облаках. Видя, что Дорина жалеет Остина, Митци даже слегка за него обиделась, хотя и сама его жалела. И в этот момент Остин объявил, что снова женится. Митци с ума сходила от ревности и сожаления. Ну почему ей раньше ни на минуту не пришла в голову мысль, что он может жениться? Но к этому времени себялюбие уже успело в ней окрепнуть. Она заводила скучные, пустые знакомства и ничего больше не ждала от жизни. Уговаривала себя, что любовь к Остину была просто выдумкой, неопределенной тоской по недоступно-прекрасному, похожей на ту, которую испытываешь после чувствительного фильма. Позднее ей придали бодрости известия о том, что у Остина неприятности, и, просыпаясь по утрам, она вспоминала вновь и вновь, что Остин по-прежнему несчастлив. Но, встречаясь время от времени, чтобы пропустить стаканчик, они оба вели себя как старинные друзья.

* * *

– После стольких лет! Стыд какой!

– Я мог бы подать иск… опротестовать приказ об увольнении, – сказал Остин. – Но не хочу быть мелочным. Надо иметь достоинство.

– Безусловно, надо! Пусть видят, что ты не хочешь иметь с ними ничего общего!

– Именно. Ничего общего.

– Какой скандал! И ты пришел прямо ко мне, я так рада.

– Ты можешь мне помочь, Митци.

– Помогу, чем сумею, не сомневайся!

Остин сидел в крохотной конторе у Митци и пил кофе. Хотя лето только началось, он уже успел загореть. У него был длинный нос и длинные волосы цвета молочного шоколада, пряди которых он заправлял за уши. Лицо его выражало сейчас величественный покой, и очки в металлической оправе поблескивали многозначительно.

– Митци, скажу тебе прямо. У меня в карманах ветер свищет.

Предложение о помощи уже готово было сорваться с языка, но тут Митци вспомнила, что у нее тоже нет ни гроша.

– Мне тебя так жаль.

– Найду другое место, несомненно.

– Конечно. И намного лучше прежнего.

– Куда лучше. Но сейчас я в кризисе. Думал, что заработаю, если сдам квартиру. Цены сейчас приличные.

– Прекрасная мысль.

– Только вот мне придется приискать себе какое-то жилье.

– Переезжай ко мне, – предложила Митци.

– В самом деле? Ты согласна меня принять? Как мило с твоей стороны. Я знаю, что большие комнаты у тебя заняты постоянно. Но может быть, на чердаке найдется комнатушка?

– Ну что ты! – великодушно возмутилась Митци. – Поселишься в одной из больших комнат. Как раз освободилась.

– Но у меня нет денег на оплату.

– И не надо. Перестань молоть чушь. Мы же с тобой друзья.

– Ты не потребуешь платы? Честное слово?

Десять гиней в неделю черти взяли, подумала она, а Сиком снова отделается векселем. Ну и черт с ним, главное – Остин поселится рядом!

– Заплатишь позднее, когда сможешь.

– Как только поступлю на должность, сразу же заплачу, договорились? Конечно, тут могут быть трудности. Не хочу соглашаться на первое попавшееся. И на поиски может уйти время. Поэтому я не имею права обещать, вот в чем дело. Знаешь что, лучше… я себе подыщу место для ночевки.

– Остин, не беспокойся о деньгах. За комнату тебе не придется платить.

– Митци, ты настоящий друг. – Он схватил ее за руку, сжал, тут же выпустил и с облегчением потянулся за кофе.

Митци ощутила давнее пронзительное дружеское сочувствие и вместе с тем смутное желание огреть его чем-нибудь тяжелым. Ладони с растопыренными пальцами она положила Остину на лацканы пиджака, стараясь, чтобы они не прижимались к телу: нелепый, неуклюжий жест, каким только животное может выражать свою привязанность.

А Остин дружески похлопал ее по плечу и поднялся:

– Могу я перебраться сегодня же вечером?

– Разумеется. – Остин будет у нее дома! Под ее надзором. Остин рядом – и ночью. Каждую ночь, как прежде. – Предлагаю тебе занять среднюю комнату на третьем этаже. О, и угадай еще: кто обручился?

– Обручился?

– Ну кто?

– Кто?

– Людвиг. И угадай с кем.

– Понятия не имею, – ответил Остин, кажется, чем-то обеспокоенный.

– С Грейс Тисборн.

– Да? А откуда ты знаешь?

– Людвиг звонил утром.

– Подумать только! Не верилось, что до этого дойдет. Хотелось бы знать, что у них получится.

Митци обручение Людвига, честно говоря, не очень интересовало, ей было ни холодно ни жарко. Но когда Остин опешил, ей стало грустно. Она симпатизировала Людвигу. И знала, что Остин питает симпатию к Грейс. И к Людвигу тепло относится. Но перспектива будущего счастья молодых его явно не устраивала.

Еще минуту назад светило солнце, а тут опять полил дождь.

– Пойду сделаю пи-пи, если ты не возражаешь, – сообщил Остин. Через студию прошел в сад.

Митци пошла следом и остановилась, наблюдая. Он стал у стены спиной к ней. В наступившей полутьме он был похож на Сиком-Хьюза, когда стоял вот так уверенно на широко расставленных ногах. Во влажном воздухе резко запахло мочой. Не терплю мужчин, подумала Митци. Попросту не выношу. Не выношу.

* * *

– Клер, это ты? Это Шарлотта. Кажется, она умирает.

– О Господи! А мы тут собирались на ужин к Арбатнотам.

Шарлотта помолчала.

– Ну что ж, как знаешь. Я позвонила, чтобы ты была в курсе.

– Ты не ошиблась?

– Нет. Доктор говорит… нет, я не ошиблась.

– Хорошо. Мы сейчас будем.

Шарлотта положила трубку.

Доктор Селдон надевал пальто.

– Доктор, не уходите. Пожалуйста, не уходите.

Сдерживая неудовольствие, доктор снял пальто.

– Я сделал все, что мог, мисс Ледгард.

– А если это один из тех ужасных приступов? Вы сами говорили, что если приступ, то надо сделать укол… ну понимаете… чтобы ей облегчить…

– Сестра, закройте дверь, – приказал доктор.

Сестра Махоуни закрыла дверь комнаты Элисон. Прежде чем дверь закрылась, Шарлотта успела поймать взгляд Элисон, устремленный в ее сторону. Она смотрела одним глазом, но в нем было сосредоточено столько осознанной ярости, что Шарлотта почувствовала, будто ее пронзила стрела. Почему она произнесла эти слова в присутствии Элисон? Еще утром постеснялась бы. Но по мере того как проходили часы, она начинала воспринимать мать как нечто отдаленное, как корабль, все дальше отплывающий от берега. В какой степени этот гаснущий разум способен еще воспринимать мир?

– Она ведь уже не слышит и не понимает?

– Не знаю, – ответил доктор. – Но думаю, что помогать ей не требуется. Вскоре все свершится естественным образом.

«Только бы все произошло спокойно. Если с мучениями, я тоже не выдержу», – подумала Шарлотта.

– А если будет мучиться? Пожалуйста, останьтесь.

– Сестра сделает все необходимое.

– Вы хотите сказать, что сестра сделает укол… чтобы помочь?

Слово доктора, повторенное Шарлоттой, прозвучало странно, словно предстояли роды, а не смерть. Но смерть – это тоже борьба за что-то, и тут тоже нужна помощь.

– Нет.

– Нет?

– Нет необходимости, – уточнил доктор.

– Будьте добры, посидите здесь. Может, хотите перекусить? Еще немного. Сейчас все кончится, вы сами сказали, все останется позади. Сейчас приедет сестра с мужем. Он собирался с вами поговорить. – Эту причину Шарлотта выдумала. Может, доктор заинтересуется.

– Ладно. Подожду.

– Может, хотите чаю или чего-нибудь покрепче?

– Пожалуй, чаю.

– Сестра, будьте добры, заварите чай для доктора. Я посижу около нее.

Шарлотта вновь открыла дверь. Сиделка поднялась с края кровати.

– Разрешите позвонить? – попросила она.

– Да, пожалуйста.

Сиделка вышла. Это была ирландка, рыжеволосая, широколицая, с карими глазами, очень молодая и совершенно равнодушная к драме, в которой принимала участие. Сегодня один умирающий, завтра другой. Умелая и предупредительная, мыслями она так далека от этих людей; все они, кроме доктора, для нее вне реальности.

Шарлотта опустилась в кресло у кровати. Лицо матери было искривлено, теперь уже, наверное, больше страданиями души, а не тела. Душа тоже терпит родовые муки. И возможно, в час кончины эти муки становятся нестерпимыми. А может, душа, сжалившись, отлетает первой? Один глаз был плотно закрыт, другой болезненно широко распахнут, и в нем поблескивала влага, быть может, от непролитых слез, в этом глазу жило, в полную силу жило сознание. Вчера Элисон плакала, и это было страшно. Сегодня слезы ушли внутрь. Слышала ли она те слова? Даже из-за закрытой двери Шарлотта слышала, как сиделка разговаривает по телефону со своим парнем, сообщает ему, что завтра у нее выходной. «Я тоже, – подумала Шарлотта, – завтра буду свободна».

Ужасный день, ни минуты покоя. Кажется, впервые за весь день удалось присесть. Теперь уже все решено, все приготовлено. Оставшееся – за Элисон. Столько суеты. И вот наконец тишина. Элисон смотрела на дочь. Открытый глаз всматривался в нее не с любовью, не с ненавистью, даже не с тревогой, рождающейся из страха, а с неким чистым созерцанием. Как у малого ребенка, смотрение на мир стало, наверное, самоцелью. Она видит меня, поняла Шарлотта, наконец-то… Какой бред, она ничего не видит, ничего не знает, вообще ничего.

– Как ты, мама? – спросила она. Сам вопрос прозвучал бессмысленно, деревянно, тупо.

Элисон пробормотала что-то, какие-то слова. Она и раньше пыталась выговорить что-то похожее. Как будто слово «древ…».

Шарлотта посмотрела на окно. За ним виднелось темнеющее вечернее небо. Под окном когда-то росли две липы, но их срубили. Элисон так хотела, и Шарлотта устроила. Потом Элисон стало жаль, и она все повторяла: «Мои любимые деревца, бедные деревца, погубила я вас». Шарлотта сурово осуждала такую сентиментальность. Столько на свете вещей, куда более важных и достойных жалости.

– Без деревьев лучше, – сказала Шарлотта. – Больше света.

Мать снова пробормотала что-то.

– Больше света, – повторила Шарлотта. – Лучше.

Боже, спаси меня сейчас от жалости к ней, взмолилась Шарлотта, потом пусть, но не сейчас. Уходи, уходи с миром. Бедная, бедная мамочка. Она прожила хорошую жизнь, но какое теперь это имеет значение, да и так ли это было?

– Тебе удобно? – спросила Шарлотта. Коснулась подушки, коснулась тусклых волос лежащей, в последнее время постоянно распущенных, что иногда в полумраке делало ее похожей на девушку. Уже ничего нельзя сделать. Она даже подушку не пыталась поправить. Даже подушку поправить, и то ни к чему. И нести еду тоже не надо, хотя уже время ужина. Ей уже не нужна еда, как странно. Хотя сознание еще тлело, многолетний порядок жизни рухнул. Ничего нельзя сделать, дела закончены. В это с трудом верилось. Странное чувство, как после экзаменов, когда книжки, так прочно соединившиеся с повседневностью, можно навсегда поставить на полку. Господи, не дай мне поддаться жалости… убереги меня от сострадания, еще будет время.

– Мисс Ледгард, чай будете пить?

– Нет, сестра, спасибо. Кажется, кто-то звонит. Посидите минуту, я пойду открою.

Шарлотта вышла в коридор. Доктор отворил дверь. Вошли Клер и Джордж, за ними Грейс.

Зачем Грейс пришла, с досадой подумала Шарлотта. Равнодушная зрительница, не более.

– Лотти, дорогая! – громким шепотом произнесла Клер. Она плакала.

– Моя дорогая, – подхватил Джордж. Сжал Шарлотту за плечо. Ладонью прикоснулся к ее щеке.

– Как она? – снова прошептала Клер.

– Снимайте пальто, – произнесла Шарлотта самым обычным голосом. Целый день сражаясь то с жалостью к матери, то с болью, то с ненавистью, сейчас она уже не находила сил на волнение. Да как смеет Клер плакать!

Пришедшие положили пальто в холле. Под пальто они оказались в вечерних нарядах – Джордж в строгом костюме, Клер в чем-то восточном, длинном, зеленом, шелковом, с черной вышивкой. Грейс, не сняв светлого пальто, сунула руки в карманы и прислонилась спиной к двери.

– Красивое платье, – машинально заметила Шарлотта.

– Благодарю, Шарлотта, милая.

Старая песенка.

– Мне сказали, что вы хотите о чем-то поговорить со мной, – обратился доктор к Джорджу.

– Я? А… Да, – ответил Джордж, невольно подчиняясь суровой мужской манере доктора. – Как… э-э… самочувствие? Удастся ли на сей раз вернуть ей сознание? Помню, тем разом…

– На этот, боюсь, не удастся, – ответил доктор, после чего вдвоем с Джорджем прошел в гостиную. Потому что столовая теперь превратилась в спальню больной. Шарлотте приходилось обедать в каком-то подсобном помещении. Слуг не было, а Перл, приходящую домработницу, Элисон уволила, потому что ей показалось, что та украла старинную ложечку, которая позднее отыскалась под диваном. По дому все приходилось делать Шарлотте.

– Лотти, ты, наверное, намучилась ужасно? – вполголоса спросила Клер.

– Не особенно. Пойдемте к ней. Хотя она никого уже не узнает.

Шарлотта отворила дверь, и перед вошедшими возникла Элисон, лежащая высоко на подушках. Сиделка включила ночник. На столике возле кровати, словно жертвенные приношения, поблескивали бутылочки, и было много цветов, даже слишком много. Чем-то похоже на индуистский храм, когда-то виденный Шарлоттой на снимке.

– Мама, Клер пришла к тебе.

– Мамочка, – проговорила Клер. Она никогда раньше так к матери не обращалась.

– Не расстраивай ее, – вмешалась Шарлотта.

Клер приблизилась к умирающей и села в кресло, придвинутое сиделкой. Взяла Элисон за руку и тут же отпустила. Шарлотта поняла почему. Рука была почти мертвая.

Элисон медленно повернула голову. Теперь она, наверное, видела дочку одним глазом. Губы ее зашевелились, она старалась что-то сказать.

– Что она говорит? – попыталась разобрать Клер. – «Устала»?

– Не плачь, Клер. Перестань.

– Прости, Лотти, ты умеешь держаться. А я не вынесу.

– Ну так иди. Ты просила в случае чего сообщить, я сообщила. Попрощайся и иди.

– Как я могу… попрощаться!

– Клер!

– Не сердись…

Открытый глаз напряженно смотрел на Клер, обмякшие губы шевелились.

– Древ, – сказала Шарлотта. – Она говорит – древ… деревья.

– По-моему, нет. Что ты, мама? Скажи мне.

– Может, я попробую? – вмешался Джордж. – Элисон, посмотри, это я, Джордж.

Вошел доктор и остановился возле дверей рядом с сиделкой. Джордж наклонился, всматриваясь в искривленное старческое лицо с некоторым интересом. Эффектная пара, подумала Шарлотта. Густые волосы Джорджа припорошены красивого оттенка сединой. Несмотря ни на что, он выглядит моложаво, уверенно и празднично. Сейчас полон заботы о больной, но вскоре снова вернется к своим акциям и ценным бумагам. Клер, хотя и постаревшая, тоже хороша собой, с лицом, одухотворенным заботой и болью, без этого свойственного ей самодовольно-радостного выражения. Только волосы, покрашенные в насыщенный каштановый цвет и старательно уложенные, своей изысканной волнистостью напоминают, что она собиралась на приятный званый ужин.

Элисон делала усилия, страшные усилия, так что подрагивало веко открытого глаза.

– Что она говорит? – спросила Клер. – Ведь она что-то говорит.

– Зовет священника? – предположил Джордж.

– Нет! – возразила Шарлотта.

– О Боже, может, нам лучше…

– Доктор, как вы считаете? – спросил Джордж. – Достаточно ли она понимает, чтобы…

– Вполне возможно, – ответил доктор. – Наверняка не скажешь.

– Наверное, тогда мы должны… – начала Клер.

– Не говори глупостей, – прервала Шарлотта. – Она не могла сказать «священника». Никогда этого слова не употребляла.

– Но ведь какое-то время она увлекалась католичеством, – напомнил Джордж.

– Никакого увлечения католичеством у нее не было, – возразила Шарлотта. – Она испытывала отвращение к католичеству. Мама, ты не хочешь, чтобы пришел священник, правда? Ни за что не хочешь.

Взгляд открытого глаза переместился на Шарлотту, губы дрогнули, а лицо исказилось от внутреннего напряжения. Шарлотта застыла, стараясь не показать, что задыхается.

– А по-моему, она именно этого просит, – настаивал Джордж. – Она посещала какое-то время одного священника.

– Они обсуждали вопросы благотворительности, а не религии.

– Об этом мы не знаем, – сказала Клер. – И не должны пренебрегать своими обязанностями. Надо позвонить священнику. Как его имя… сейчас, дайте припомнить… отец Менелли.

– Католический священник в этот дом не войдет, – заявила Шарлотта.

Наступило молчание.

– Но если она хочет… – огорченно произнес Джордж. – Вы согласны, доктор?

Он уже не наклонялся над больной, а стоял выпрямившись, серьезный, полный стремления выполнить долг.

«Что я плету, – подумала Шарлотта. – Я ведь совсем не то хотела… хотела… ее защитить… никаких святош, бормочущих молитвы и кропящих над ее головой… Нужно сохранить достоинство… Пусть ее смерть будет достойной… не превращать уход в посмешище».

– У нее есть духовник? – спросил доктор.

– Нет, – ответила Шарлотта. – Она воспитывалась в семье методистов, но уже много лет не посещала церкви, ни методистской, ни какой-либо другой.

– Тут есть местный пастор, человек, по-моему, симпатичный, – заметил Джордж. – Его зовут Инстон. Ну так как?

– Но ведь она не сказала «священника», – не сдавалась Шарлотта.

– Давайте все же позвоним Инстону, – сказала Клер. – Он знаком с мамой, бывал у нее… и вообще мы должны выполнить свой долг, как вы считаете? Она ведь еще, может быть, проживет несколько часов или дней, или…

– Ну так как, Шарлотта? – спросил Джордж.

– Делайте что хотите, – сдалась она. Сейчас надо попробовать от всего отключиться.

Джордж вышел. Когда он проходил мимо, Шарлотта почувствовала легкий запах виски. Доктор посматривал на часы. Сиделка тайком смотрелась в зеркало, поправляя волосы. Слышно было, как в холле Джордж говорит по телефону.

Шарлотта ушла в соседнюю комнату. На столе стояли графинчик и две рюмки… Грейс сидела на софе, вытянув стройные длинные ноги, скрестив руки, задумчиво глядя куда-то в пространство. Вошли Клер и доктор.

– Я, пожалуй, выпью, – сказала Клер. – Доктор, вам налить немножко?

– Нет, спасибо. Мне пора уходить.

– А ты, Лотти?

– Не хочу.

– Грейс, будешь пить?

– Нет.

Как раньше сиделка, Шарлотта тоже посмотрела на себя в зеркало и невольно поправила волосы. В нынешние времена она если и гляделась в зеркало, то разве что мимоходом, и совсем уже редко всматривалась в свои глаза, как бывало в молодости. Да и что она могла прочесть в своих глазах, кроме того, о чем и знать-то не хочется. В зеркале отразилось ее аристократически узкое лицо, волнистые седеющие волосы и большие фиалково-синие глаза. Сейчас она стоит на пороге перемен. Придет ли время, когда она сможет смотреть на себя без боли? Какими нежными и вместе с тем нерушимыми оказались оковы, превратившие ее в служанку при собственной матери. Она была из породы викторианских «ученых дам». Должна была посвятить жизнь борьбе за что-то, например за просвещение. А вместо этого погубила свою жизнь, потому что не боролась, слишком поздно осознала это право. Слишком поздно осознала также и то, что посвятила жизнь тому, что никак не могла назвать своими принципами. И вот состарилась. Зато завтра проснется свободной и богатой. И когда, сама тому удивившись, объявила, что ноги католического священника не будет в этом доме, она ведь подразумевала – в ее собственномдоме. Элисон давно сказала, что дом перейдет к ней. А сказала ли об этом Клер? Сестры никогда на эту тему не разговаривали.

– Священника нет дома, – сообщил Джордж, появившись в дверях. – Я попросил передать. Мы сделали все, что могли.

– Нельзя ее оставлять, – сказала Клер, глотнув неразбавленного виски. – Надо что-то сделать… не знаю… может быть, прочесть из Библии, как на ваш взгляд? Ну что-нибудь надо сделать.

– Пойди к ней, Грейс, – приказал Джордж.

– Не хочу.

– Шарлотта, ты должна что-нибудь прочесть, обязательно, раз мы не можем с ней разговаривать. Нельзя же вот так просто сидеть и смотреть на нее. Когда-то она увлекалась Библией.

– Ну, это уж совсем дерзко, – не выдержала Шарлотта. – Мы не имеем права сейчас навязывать ей религию.

– Прочитать один из псалмов, от этого никакого вреда не будет, – предложила Клер. – При чем тут религия? И я уверена, что она произнесла именно «священника».

– Это будет похоже на то, что все кончено. С таким же успехом могли бы отслужить заупокойную службу.

– Не говори глупостей, Лотти. Нам всем нужно сесть возле нее и…

– Хорошо, читай, если хочешь, – сдалась Шарлотта.

– Я не умею, получится ужасно. Джордж, прочитай ты.

– Не знаю ни одного псалма, – оборонялся Джордж.

– Прочти «Господь Пастырь мой». Сейчас, какой же это номер? Пожалуй, из первых. Лотти, у тебя есть Библия?

– Есть. Вот она. – В доме была какая-то Библия. Элисон даже заглядывала в нее. Но уже давно.

Грейс говорила с кем-то по телефону, кажется, с Людвигом Леферье: «Нет, дорогой, не могу… позвоню в одиннадцать… еще ничего не известно, но, наверное… да, полагаю…»

– Какой это псалом, помнишь, Пинки?

– Кажется, мне и в самом деле пора уходить, – сказал доктор.

– Останьтесь, я очень вас прошу, – произнесла Шарлотта. – Выпейте еще.

Раздался дверной звонок.

– Это наверняка пастор Инстон, – поднял палец Джордж.

Шарлотта пошла открывать. Оказалось, сосед, пришел с претензией, что кто-то из приехавших сюда перекрыл своим автомобилем подъезд к его гаражу. Он хотел узнать – может, это кто-то из гостей? Шарлотта сказала, что в доме нет гостей. Тогда сосед спросил, как себя чувствует больная, и Шарлотта ответила, что чувствует она себя как обычно. Закрыла дверь, но прежде успела мельком глянуть на этот прекрасный, пульсирующий жизнью и вместе с тем такой заурядный, погруженный исключительно в собственные заботы, самовлюбленный материальный мир автомобилей и светящихся реклам. С удивлением обнаружила, что уже вечер.

– Грейс, прошу тебя, пойди к бабушке, – велела Клер. – А папа отыщет псалом.

– Я пойду вместе с вами, – отнекивалась Грейс. – Бабушка не хочет, чтобы я сидела рядом. Нам не о чем разговаривать.

– Она сейчас не может разговаривать.

– Тем более не имеет смысла к ней идти.

– Нашел! – объявил Джордж.

– Лотти, пойди ты, прошу тебя.

– Мне пора идти, – в очередной раз повторил доктор.

– Останьтесь, мало ли что может случиться!

– Мне жаль, мисс Ледгард. Но мое присутствие не имеет смысла. Сейчас уже все пойдет проторенной дорожкой.

– А сиделка сможет…

– Все сможет, если понадобится. Я вас прошу до завтрашнего утра мне не звонить. Это бессмысленно.

– То есть что бы ни случилось? Ну что ж, благодарю вас, доктор.

– Не за что. Спокойной ночи.

Джордж открыл дверь, и все вошли. Сиделка отошла в сторонку. Клер зажгла еще одну лампу.

Элисон впилась в них тем своим прежним страшно, нечеловечески напряженным одноглазым взглядом, таким красноречивым и вместе с тем таким бессильным. Этот взгляд, наполненный страданием, как у роженицы, что он выражал – мольбу, страх, вопрос, гнев, удивление, недоумение? Этот наполненный слезами глаз страстно чего-то требовал. Руки двигались, губы шевелились. Вчера на минуту наступило взаимопонимание. Сегодня тьма, лишь взгляд и бормотание. Неукротимый сильный характер умирающей уже не мог найти выхода.

– Мамочка, дорогая, – начала Клер, – сейчас Джордж тебе почитает. А ты отдохни.

Она села возле постели, Джордж тоже придвинул кресло для себя. Клер, подкрепившись виски, чувствовала себя более уверенно, она схватила слабеющую материнскую руку и удержала в своей. Шарлотта и сиделка стояли у камина. Грейс, испуганная и смущенная, нерешительно остановилась у двери.

– Дорогая мама, – произнес Джордж и начал псалом: «Господь Пастырь мой. И я ни в чем не буду нуждаться…»

Шарлотта отвернулась и закрыла глаза. Пусть это и неприятно, но надо признать – в каком-то смысле Клер и Джордж сейчас делают именно то, что нужно; это несколько тревожащее умение было им свойственно. Древние слова, что бы они ни значили, заключали в себе неоспоримую власть. И в этих обстоятельствах были как раз на месте. Ласково вознеслись над всем, пересилив все голоса, оставив лишь самих себя, превращая комнату в место, где должно совершиться великое таинство. Шарлотта увидела, что лица присутствующих стали неподвижными, застывшими. Клер плакала. Только Элисон, все еще шевелящая губами, казалась отделенной от них, вознесенной, как Бог – для служащих литию.

Раздался звонок.

Джордж прервал чтение. Клер утерла слезы.

– На этот раз наверняка пастор, – сказала она.

Шарлотта пошла открывать.

Это и в самом деле был пастор.

– Настоятельно прошу у вас прощения, – обратился он к присутствующим, – но я как раз был в клубе, там сегодня вечером игра в пинг-понг, и мне кто-то сообщил, но очень невнятно. Миссис Ледгард хотела бы со мной побеседовать?

– Кончается, – сказала Шарлотта. Это прозвучало странно, но пастор понял и тут же придал лицу иное выражение.

– Весьма сочувствую. Чем могу помочь, может, побеседовать с ней?

– Она не в состоянии, – сказала Шарлотта.

– Нам показалось, она хочет, чтобы позвали священника, – выступил вперед Джордж. – Мы решили почитать ей из Библии.

– Прекрасно, продолжайте, – ответил пастор.

– Но я думаю, это должны сделать вы, – сказал Джордж, протягивая Библию.

– Ну что вы, вовсе нет.

– Вы могли бы ей что-нибудь сказать, – вмешалась Клер. – Вы знакомы с моим мужем, мистер Инстон?

– Да, как же, рад знакомству.

Что они несут, подумала Шарлотта. Уж лучше пусть читают. Читать, не прерываясь, только читать.

– Опасаюсь, что я недостаточно знаком с миссис Ледгард, – оправдывался пастор. – Но если вы настаиваете, что именно беседы она ждет, я побеседую.

И все потянулись в спальню. Сиделка вновь снялась со своего места. Грейс стояла в ногах постели.

– Она все еще пытается что-то сказать, – сообщила Грейс.

– Наша дочь Грейс.

– Рад познакомиться.

– Присаживайтесь, мистер Инстон.

– Простите меня, миссис Ледгард. Я понимаю, что мы с вами почти не знакомы, но ваши дети обратились ко мне с просьбой прийти сюда и утешить вас словом, насколько это в моих силах. Вы понимаете меня, миссис Ледгард, можно мне взять вас за руку? В такие минуты мы понимаем то, что надлежит помнить всегда, что мы существа смертные, которых дни сочтены, и что наш уход, равно как и рождение, в руках Господа. В эти минуты мы понимаем тщету земных дел, пустоту самолюбивых стремлений, видим, что ничто не имеет смысла, кроме Бога, этого светила Благости, которое, хотя и затмеваемое тучами греха, освещает нашу жизнь. Идя к Богу, мы переходим изтени в свет, излжи к правде, изкажущегося к действительности и вступаем в этот великий покой, которого никто не в силах постичь. А сейчас прошу всех присутствующих присоединиться к молитве…

– Опять произносит это слово, – отозвалась Грейс. – По-моему, говорит «завещать».

– А может, «прощать»? – предположил пастор.

– «Завещать»? – вмешалась Клер. – Наверное, речь идет о завещании.

– Где хранится завещание? – спросил Джордж.

– Не помню, – ответила Шарлотта. – Раньше лежало в гостиной, в ящике бюро. Пойти посмотреть?

– Я пойду с тобой, – предложила Клер.

И сестры дружно вышли из комнаты.

– Тут нет.

– Ну пропало, какая разница.

– Нет ли там какого-нибудь крючочка?

– Ты имеешь в виду юридического?

– Ну что, нашли? – Джордж появился в дверях.

– Лотти подозревает, что там какая-то юридическая зацепка.

– А ты когда-нибудь видела это завещание?

– Нет, но… а, вот оно.

– Дай-ка глянуть.

– Нет, пусть Джордж глянет.

– Допустим, тут есть какая-то зацепка.

– А когда вступает в силу?

– Я считаю, надо отнести ей.

– Но она не в состоянии.

– Лотти, отнеси маме.

– Может, она хочет нам показать…

– Господи, только бы все было в порядке.

– Надо развернуть, чтобы она могла…

– Простите, мистер Инстон, – обратился к пастору Джордж. – Мы, наверное, ошиблись, она требовала не духовника. Но мы очень вам благодарны, что откликнулись. Не уходите.

– Мама, вот, – сказала Шарлотта. – Купчая. На дом. Ты ее просила? – Положила развернутый документ на постель, подсунув его под слабеющую руку. Но Элисон не взглянула на документ, не сделала никакого усилия, чтобы его взять, и через минуту бумага упала на пол. Джордж поднял ее и начал внимательно изучать.

Элисон Ледгард всматривалась в старшую дочь. Собрав, очевидно, последние силы, она вновь прошептала, и на этот раз Шарлотта наконец поняла. Древс, вот что она говорила. Древс – семейный адвокат. О Боже, испугалась Шарлотта, она хочет изменить завещание. Она ненавидит меня, всегда меня ненавидела, и теперь хочет выбросить из завещания. Как можно в последние минуты так поступить, как можно! Да. Ненависть, причем очевидная. Что же делать?

– Что же она говорит? – тем временем растерянно спрашивала Клер. – Неужели…

– Зовет Древса, – объяснила Шарлотта.

– Да, совершенно верно! – подтвердил Джордж.

– А кто такой этот Древс? – спросил пастор.

– Наш поверенный, – пояснил Джордж.

– Сейчас позвоню ему, – сказала Шарлотта, собралась выйти, но вернулась. – Мама, не волнуйся. Я сообщу Древсу. И он тут же придет. Сразу же придет. Не волнуйся.

Огромный внимательный глаз закрылся, и слезы вдруг потекли по белым щекам.

Слезы вот-вот готовы были заструиться из глаз Шарлотты. Она вышла и начала набирать номер адвоката. Раздались гудки, но никто не брал трубку. Гудки, гудки, а она слушала и пыталась сдержать слезы. Из спальни долетел какой-то странный звук, похожий на крик неведомой птицы.

– Не отвечают, – сказала она.

Вернулась в спальню. Элисон лежала боком, уронив голову на край постели, глаза ее были открыты и смотрели неподвижно в одну точку. Клер рыдала. Грейс прошла мимо Шарлотты в холл.

– Она уже на небесах, – произнес пастор.

* * *

Остин Гибсон Грей положил телефонную трубку. Людвиг только что сообщил, что старая миссис Ледгард умерла, что Митци и он ждут Остина, и бутылочка виски тоже. Остин не почувствовал никакой жалости к покойной. Когда-то Клер сказала, думая, наверное, что Остин не воспримет эти слова всерьез: «Мама называет тебя шутом». А Остин воспринял. Значит, старуха скончалась. Ну и ладно. Может быть, Шарлотта разбогатеет и одолжит денег. Шарлотта ему симпатизирует, это все знают. Митци и Людвиг ждут. И бутылочка виски. Прекрасно.

И тут его кольнуло – Людвиг обручился с Грейс. Надо же было такое придумать! Все его бросают, вступают в отношения с кем угодно, лишь бы ему насолить. Вечно так происходит, ему никого не удается удержать. Например, Бетти. А Дорину забрала Мэвис, да кто угодно мог ее забрать. Людвиг защищал его от стольких неприятностей, что и передать трудно. И Грейс он любил. Любил без свойственных ему мучительных сомнений, с самого ее детства. Но сейчас, конечно, все усложнилось, сейчас, когда он с упоением читал в ее взорах, угадывал во всем ее расцветающем девичьем теле тайное понимание его желаний. Это была их общая тайна. В Людвиге он не сомневался ни на минуту, веря безоговорочно, что тот не только не осудит, но и вряд ли что поймет. Иногда встречаются такие вот замечательные люди, общение с которыми рождает именно такую уверенность. Но теперь Людвиг и Грейс наверняка возьмут за правило обсуждать его. Сначала все запутают, загрязнят, потом предадут.