Текст книги "Поцелуй перед смертью"

Автор книги: Айра Левин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 18 страниц)

3

Херми Годсен снабдил его пилюлями, серовато-белыми капсулами. Они обошлись ему в пять долларов.

В восемь часов они встречались с Дороти в их обычном условленном месте, возле укрытой тенью деревьев скамейки в сквере между корпусами Изящных Искусств и Фармацевтики. Сойдя со светлой бетонной дорожки, чтобы срезать угол прямо по газону, он увидел, что Дороти уже здесь: как будто окоченев от апрельской прохлады и сутулясь в своём тёмном пальто, сидит, сцепив перед собой пальцы. Фонарь на столбе неподалёку уже был зажжён, и узорчатая подвижная тень листвы падала ей на лицо.

Он сел рядом и поцеловал её в щеку. Она тихонько поздоровалась. Из образующих прямоугольник освещённых окон корпуса Изящных Искусств доносились конфликтующие друг с другом темы, исполняемые одновременно на дюжине роялей. Помедлив, он сказал:

– Я достал их.

Парень и девушка направились было через газон к их скамейке, но, увидев, что она занята, повернули назад, к бетонной дорожке. Девица воскликнула:

– Господи, да там везде сидят!

Он достал из кармана пакет и вложил его Дороти в ладонь. Пальцы её через бумагу почувствовали капсулы.

– Надо проглотить обе сразу, – пояснил он. – Возможно, немного поднимется температура и будет тошнить.

Она спрятала пакет в карман пальто.

– Что в них? – спросила она.

– Хинин, что-то ещё. Я точно не знаю. – Он подумал. – Они не причинят тебе вреда.

Глядя на неё, он понял, что она смотрит не на корпус Искусств, а куда-то немного в сторону. Повернув голову туда же, он увидел красный огонек, мигающий где-то на удалении нескольких миль от них. Это был сигнальный фонарь на передающей вышке местной радиостанции, установленной на крыше самого высокого в Блю-Ривер сооружения – здания Муниципалитета, где находилось Бюро регистрации браков. Интересно, подумалось ему, поэтому она туда глядит, или просто её привлекает этот мигающий красный огонёк в вечернем небе. Он коснулся её сцепленных рук – они совсем замёрзли.

– Не волнуйся, Дорри. Всё будет хорошо.

Сколько-то времени они сидели молча, потом она спросила:

– Не сходить ли нам сегодня в кино? Идёт фильм с Джоан Фонтейн.

– Дорри, извини, – ответил он. – У меня целая тонна заданий по испанскому.

– Пойдём в дом Союза Студентов. Я тебе помогу.

– Ты что, хочешь меня подкупить?

Он проводил её через кампус до её общежития – невысокого, в современном стиле выстроенного здания. У входа они поцеловались, пожелав друг другу спокойной ночи.

– Увидимся завтра на занятии, – сказал он. Она кивнула и снова его поцеловала. Дрожь била её. – Послушай, Малышка, тебе не о чем беспокоиться. Если они не подействуют, мы поженимся. Разве ты не слышала? – любовь побеждает всё. – Она молчала, ожидая от него чего-то ещё. – И я очень тебя люблю, – сказал он и тоже поцеловал её. На её губах замерла неуверенная улыбка.

– Спокойной ночи, Малышка, – попрощался он.

Он вернулся к себе, но уже не мог заниматься испанским. Поставив локти на стол и подпирая руками голову, он думал о пилюлях. Боже, они должны подействовать! Они подействуют!

Но Херми Годсен его предупредил: «Письменной гарантии я тебе не дам. Если твоя подружка залетела уже два месяца назад…»

Об этом он старался не думать. Поднявшись, он подошёл к бюро и выдвинул нижний ящик. Из-под аккуратно сложенной пижамы он вытащил пару брошюр в мягких переливающихся медью обложках.

Едва только познакомившись с Дороти и от знакомого студента, работающего секретарём в Бюро Регистрации, узнав, что она не просто родственница хозяев «Кингшип Коппер», а одна из дочерей президента корпорации, он послал запрос в Нью-Йоркский офис компании. Он написал, что якобы собирается сделать финансовое вложение в «Кингшип Коппер» (что не было совсем уж неправдой), и попросил выслать ему рекламные проспекты.

Две недели спустя, когда он читал «Ребекку»,[3]3
  Наиболее известный роман английской писательницы Дафны дю Морье (1907–1989).


[Закрыть] притворяясь, что восхищён книгой, поскольку это был любимый роман Дороти, а сама Дороти вязала ему толстые носки с цветными узорами, поскольку именно такие носки нравились какому-то из предыдущих её поклонников, и для неё вязание их сделалось признаком серьёзного чувства, почта доставила брошюры. Он вскрыл пакет с церемониальной торжественностью. И его ожидания сбылись – «Техническая информация о „Кингшип Коппер“, выпускаемых ею меди и сплавах» и «Пионеры на войне и в мирное время» назывались эти проспекты, и они пестрели фотоснимками шахт и печей, обогатителей и конверторов, реверсивных станов, прокатных станов, прутковых и трубопрокатных станов. Он перечёл эти книжицы сотни раз, наизусть зная каждый заголовок, но снова и снова возвращаясь к ним, листая их страницы с задумчивой улыбкой, как если бы это было любовное письмо…

Но сегодня не помогли и они. «Разработка месторождения открытым способом в Лендерсе, Мичиган. Годовая добыча руды в этом карьере составляет…»

Больше всего выводило его из себя то, что ответственность за ситуацию в целом, в определённом смысле, лежала на Дороти. Лично он предполагал, что пригласит её сюда, в свою комнату, один только раз – чтобы подтвердить серьёзность своих намерений. Именно Дороти, с этими её кротко закрытыми глазами и её пассивной сиротской ненасытностью, настаивала на повторении визита. Он ударил кулаком по столу. Её собственная вина! Чёрт бы её побрал!

Он попытался снова раскрыть брошюры. Бесполезно. Через минуту он отбросил их прочь, снова подпёр голову руками. Если пилюли не сработают – бросить учёбу? Бросить её? Не выйдет, она знает его адрес в Менассете. Даже если она не станет разыскивать его, это поспешит сделать её папочка. В суд Кингшипу на него не подать (или всё-таки можно?), только крови он всё равно ему попортит. Богатые мира сего всегда казались ему единым кланом, и нетрудно было вообразить, как Лео Кингшип говорит кому-то: «Присматривай за этим парнем. От него хорошего не жди. Моя обязанность как родителя предупредить…» И что тогда останется для него? Очередная экспедиторская?

Или, скажем, он женится на ней. Потом у них родится ребёнок, и от её папаши они не получат и цента. Снова экспедиторская, только теперь у него на шее будут висеть жена и ребёнок. Господи! Пилюли просто обязаны подействовать. Это его последняя надежда. Если они не сработают, он просто не знает, что делать.

Складной спичечный коробочек был белым, с надписью «Дороти Кингшип», вытисненной внутри медного листика. Ко всякому Рождеству корпорация «Кингшип Коппер» дарила такие персональные коробки своим руководителям, клиентам, друзьям. Ей пришлось четырежды чиркнуть спичкой, чтобы зажечь её; и когда она поднесла её к сигарете, пламя дрожало будто на ветру. Она откинулась на спинку кресла, пытаясь успокоиться, но не могла оторвать глаз от открытой двери ванной, где на краю раковины её дожидались белый пакет с пилюлями и стакан воды…

Она закрыла глаза. Если бы только она могла поговорить обо всём с Эллен. Сегодня утром пришло письмо от неё: «Погода была чудесной… президент комитета по организации досуга третьекурсников… читала ли ты новый роман Маркванда?»[4]4
  Маркванд Джон Филипс (1893–1960) – американский писатель, в своих произведениях описывавший жизнь высших слоев современного ему американского общества.


[Закрыть] – очередная отписка, которыми они обменивались после Рождества и случившейся тогда ссоры. Если бы она могла услышать её совет, раскрыть душу, как это было раньше…

Дороти было пять, а Эллен – шесть, когда Лео Кингшип развёлся с их матерью. Старшей сестре, Мэрион, было десять. Эту утрату, сначала фигуральную, а потом и буквальную, потому что год спустя мать умерла, глубже всех переживала именно она. Мэрион запомнила отчетливо все обвинения, все упреки, предшествовавшие разводу, и потом не раз с горечью пересказывала их подрастающим сестрам. Она где-то преувеличивала жестокость отца. Шли годы, и она всё более отдалялась от них, одинокая, замкнутая.

Напротив, Дороти и Эллен одна в другой находили утешение, не получаемое ими ни от отца, холодностью отвечавшего на их холодность к нему, ни от множества пунктуальных, точных, лишенных человеческого запаха и тепла гувернанток, которым отец передоверил воспитание дочерей, выигранное им в суде. Сестры ходили в одни и те же школы, клубы, на одни и те же танцевальные вечера (послушно возвращаясь домой к сроку, назначенному отцом). Куда бы ни направлялась Эллен, Дороти всегда следовала за ней.

Но когда Эллен поступила в колледж в Колдуэлле, Висконсин, и Дороти планировала пойти по её стопам на следующий год, Эллен сказала: нет, тебе пора становиться самостоятельной. Отец согласился с нею; самостоятельность была той чертой, которую он ценил в себе и в других. Всё-таки они пошли на некоторый компромисс, Дороти отправилась в Стоддард, чуть более чем в сотне миль от Колдуэлла; подразумевалось, что сестры будут навещать друг друга во время уикендов. Произошло несколько таких встреч, потом всё реже и реже, пока Дороти не заявила, что учёба сделала её вполне самостоятельной, и тогда их поездки друг к другу совсем прекратились. В довершение, в прошлое Рождество, случилась эта размолвка. Она началась из-за ничего – «Если тебе хотелось надеть мою блузку, ты могла бы попросить у меня разрешения!» – и продолжала нарастать, потому что все каникулы Дороти была не в духе. После того, как они разъехались продолжать учёбу, переписка между ними почти совсем угасла, сводясь к нечастым и коротеньким посланьицам…

Всё-таки оставался ещё телефон. Дороти поймала себя на том, что пристально смотрит на него. В одно мгновение она могла бы связаться с Эллен… Но нет, почему она должна уступить первой и, возможно, нарваться на отповедь? Она затушила сигарету в пепельнице. А кроме того, раз уж она успокоилась, к чему было теперь медлить? Она примет пилюли; если они подействуют, тогда всё отлично. А если нет, что ж, они поженятся. Она подумала, как это здорово будет, даже если отца от злости хватит инфаркт. Ей не нужны его деньги, это уж точно.

Она прошла к двери, ведущей в холл, и заперла её, возбуждённая мыслью, что действия её несколько отдают мелодрамой.

В ванной она взяла пакет с края раковины и вытряхнула капсулы себе в ладонь. Они были серо-белыми; желатиновая оболочка переливалась, делая их похожими на удлинённые жемчужины. Бросив пакет в корзину для мусора, она вдруг подумала: а что если не глотать их?

Тогда они поженятся завтра же! Вместо того, чтобы дожидаться лета или, вернее всего, получения диплома – а это ещё больше двух лет – уже завтра вечером они стали бы мужем и женой!

Но это не честно. Она обещала попытаться. Значит, завтра…

Она подняла стакан, забросила ладошкою капсулы себе в рот и залпом выпила воду.

4

Аудитория находилась в одном из новых зданий, светлое вытянутое в длину помещение со вставленным в алюминиевую раму окном во всю стену. К лекторской кафедре были обращены восемь рядов кресел, по десять в каждом ряду, изготовленных из серого металла, с удлиненным правым подлокотником, изогнутым влево и в этой части раздающимся в довольно широкую панельку, заменяющую стол.

Он сидел на самом последнем ряду, во втором кресле от окна. Соседнее место слева, кресло у самого окна, сейчас пустое, было её местом. Это была первое утреннее занятие, ежедневная лекция по социологии; единственное их совместное занятие в этом семестре. Голос лектора монотонно гудел в прогретом солнцем воздухе аудитории.

Уж сегодня-то она могла бы сделать усилие, чтоб придти вовремя. Она что, не понимает, каково ему здесь приходится быть в подвешенном состоянии? Рай или ад. Безграничное счастье или такая беспросветность, о которой даже не хочется думать. Он посмотрел на часы: 9.08. Чёрт бы её побрал.

Он попробовал переменить позу. Пальцы его нервно теребили цепочку ключей. Он уставился на спину девушки, сидящей перед ним, начал считать горошинки на её блузке.

Дверь на другом конце аудитории тихонько открылась. Его взгляд непроизвольно метнулся в ту сторону.

Вид её был ужасен. Румяна, положенные таким толстым слоем, будто это была краска, только подчеркивали мучнистую бледность опухшего лица. Под глазами лежали синие круги. Она взглянула на него, прикрывая за собой дверь, и едва заметно покачала головой.

Господи! Он опустил глаза, ничего перед собой не видя. Он слышал, как она обошла его сзади и скользнула в своё кресло. Как она поставила книги на пол между их сиденьями, заскрипела пером ручки по бумаге и потом, в конце концов, вырвала страницу из скреплённой спиралью тетрадки.

Он повернулся к ней. В протянутой к нему руке она держала сложенный листок разлинованной в голубую полоску бумаги. Широко открытые глаза её смотрели на него выжидающе, в упор.

Он взял бумагу и развернул её у себя на коленях:

У меня был ужасный жар, и меня вырвало. Но ничего не получилось.

На секунду он закрыл глаза, потом снова их открыл и повернулся к ней, без всякого выражения на лице. Её губы дрогнули в нервной улыбке. Он попытался тоже улыбнуться в ответ, но почувствовал, что не может. Вместо этого уткнулся взглядом опять в записку, которую продолжал держать в руке. Сложил бумагу пополам, потом – ещё раз, ещё и ещё, пока она не превратилась в плотный комок, который он сунул себе в карман. Затем, крепко сцепив между собой пальцы рук, уставился вперёд, на лектора.

Несколько минут спустя он всё-таки повернулся к Дороти и, ободряюще улыбнувшись ей, одними губами прошептал: «Не волнуйся».

В 9.55 прозвенел звонок, и они вышли из аудитории вместе с другими студентами, хохочущими, пихающими друг друга, жалующимися на то, что скоро начнутся экзамены, а не все работы сданы, и придётся отложить свиданья. На улице они сошли с дорожки, на которой толпился народ, в тень, отбрасываемую учебным корпусом.

На щеках Дороти понемногу снова начал проступать румянец. Она заговорила торопливо:

– Всё устроится. Я знаю. Тебе не придётся бросать учёбу. Правительство увеличит тебе пособие, так ведь? Когда у тебя будет жена?

– Сто пять в месяц. – Он не смог сдержать брюзгливую нотку в голосе.

– Другие ухитряются как-то прожить на такие деньги – например, в трейлерном лагере. Мы тоже сумеем.

Он положил свои учебники на траву. Важно было выгадать сейчас время, время для того, чтобы всё обдумать. Он боялся, что коленки у него начнут трястись. Улыбаясь, взял её за плечи.

– Молодец. Только ни о чём не волнуйся. – Он перевёл дыхание. – В пятницу после обеда мы пойдем в Муниципалитет…

– В пятницу?

– Малышка, сегодня вторник. Три дня нас не убьют.

– Я думала, мы пойдём сегодня.

Он перебирал пальцами воротник её пальто.

– Дорри, сегодня мы не можем. Будь практичной. Нам о стольком надо позаботиться. Мне сперва надо сделать анализ крови. Всё равно ведь придётся. И потом, если мы распишемся в пятницу, то уикенд у нас будет вроде как медовый месяц. Я закажу номер в отеле «Нью-Вашингтон»…

Она нахмурилась нерешительно.

– Ну какая разница – сейчас или через три дня?

– Наверно, ты прав, – вздохнула она.

– Моя Малышка…

Она прикоснулась к его руке.

– Конечно, это всё не так, как мы хотели, но ты всё равно счастлив, да?

– Ну о чём ты беспокоишься? Послушай, деньги не так уж важны. Я думал, что это напугает тебя…

Её глаза светились признательностью.

Он посмотрел на свои часы:

– У тебя занятие в десять, да?

– Solamente el Espanol.[5]5
  Только испанский (исп.).


[Закрыть] Я могу его пропустить.

– Не надо. У нас ещё найдутся посерьёзнее причины, чтоб пропускать утренние занятия. – Она сжала его руку. – Увидимся в восемь, – продолжал он. – У скамейки. – Неохотно она направилась прочь. – Постой, Дорри…

– Да?

– Ты ведь не говорила ничего сестре, да?

– Эллен? Нет.

– Хорошо, пока лучше не надо. Пока мы не распишемся.

– Я думала сначала сказать ей. Мы ведь так дружили. Мне не хочется ничего от неё скрывать…

– И это при том, что вот уже два года она такая противная?..

– Она не противная!

– Ты сама так её называла. Ладно, с неё станется всё рассказать отцу. А он может нам помешать…

– Как?

– Не знаю. Попробовать-то он может? Может.

– Хорошо. Ты опять прав.

– Мы скажем ей потом, сразу же. Всем расскажем.

– Хорошо. – Она ещё раз улыбнулась и уже через секунду шагала по залитой солнцем дорожке, её волосы светились золотом в его лучах. Он провожал её взглядом, пока она не скрылась за углом здания. Потом взял учебники с травы и двинулся в противоположном направлении. Визг резко тормознувшей где-то рядом машины заставил его вздрогнуть. Это было так похоже на крик птиц в джунглях.

Даже не задумываясь о том, что делает, он решил прогулять остальные занятия в этот день. Он прошёл весь городок насквозь и спустился к реке, казавшейся не голубой, а мутновато-коричневой. Облокотившись на выкрашенные черной краской перила моста Мортон-Стрит и закурив сигарету, он смотрел на воду внизу.

Так-то вот. Всё равно дилемма никуда от него не девалась. Обступила со всех сторон, как… как вот этот мутный поток, плещущий о быки моста. Женись на ней или уходи. Жена, ребёнок и ни цента денег. Или всё время быть в бегах от её папочки. «Вы меня не знаете, сэр. Меня зовут Лео Кингшип. Я хотел бы поговорить с вами о том парне, которого вы только что взяли на работу…» Или: «…парне, что ухаживает за вашей дочерью. Думаю, вам будет интересно…» И что тогда? Куда ему деваться – домой, на родину? Он представил свою мать. Годы самодовольной гордости за него, покровительственных насмешек над соседскими детьми, и что же – она видит его продавцом галантерейного магазина, и не на лето, а на всю жизнь. Или на какой-нибудь вонючей фабрике! Отец не оправдал её надежд, и её любовь к нему прямо на глазах перегорела в горечь и презрение. Что тогда остаётся ему? Людская молва за спиной. О, Иисусе! Почему эти проклятые пилюли не убили девчонку?

Если бы он мог уговорить её лечь на операцию. Но нет, она твёрдо решила выйти за него замуж, и хоть на колени стань перед ней, сначала-то она всё равно посоветуется с Эллен – стоит ли идти на такой риск. И потом, где взять такие деньги? А если, скажем, что случится, ну, положим, она умрёт. Тут уж ему не выкрутиться, он ведь за эту операцию хлопотал. То есть, с чего начали, к тому и пришли, – уж тут папаша его в покое не оставит. От её смерти никакого проку.

Да, если она та́к умрёт.

Сердечко было выцарапано на чёрной краске перил, с инициалами по обе стороны от пронзающей его стрелы. Он склонился к рисунку, колупая его ногтем, пытаясь прогнать одну неотступную мысль. В царапинах в разрезе были представлены положенные друг на друга слои краски: чёрный, оранжевый, чёрный, оранжевый, чёрный, оранжевый. Это напоминало рисунки горных пластов в учебнике по геологии. Летописи былых времён.

Былых.

Спустя немного времени он снова взял книги под мышку и медленно побрёл прочь. Навстречу ему летели машины и с шумом проносились мимо.

Он завернул в захудалый ресторанчик на берегу, взял сэндвич с ветчиной и кофе и сел за столик в углу. Проглотив сэндвич и уже потягивая кофе, он достал из кармана записную книжку и авторучку.

Первым, о чём он подумал, был кольт сорок пятого калибра, который он привёз с собой из армии. Патроны достать не проблема. Но, если на то пошло, тут от пушки тоже никакого толку. Всё должно выглядеть как несчастный случай или самоубийство. С револьвером же возникнут одни ненужные сложности.

Он подумал о яде. Но где он его возьмёт? Херми Годсен? Нет. Может, в корпусе Фармацевтики. В тамошнюю кладовую, должно быть, не так тяжело попасть. Надо будет покопаться в библиотеке, какой яд лучше всего…

Всё должно быть похоже на несчастный случай или самоубийство, а иначе он первым же и окажется на подозрении у полиции.

Тут столько всяких мелочей… если на то пошло. Сегодня вторник; бракосочетание дальше пятницы не отложить, а то она начнёт беспокоиться и позвонит Эллен. Пятница – крайний срок. Придётся всё быстро и в то же время аккуратно спланировать.

Он перечитал те записи, которые сделал:

– Пушка (не год.)

– Яд

а) Выбор

б) Получение

в) Способ применения

г) Видимость (1) несчастного случая или (2) самоубийства.

Уж если на то пошло. Сейчас-то всё только в проекте: сначала надо проработать детали. Слегка поупражнять мозги.

Но когда он вышел из ресторанчика, собираясь пересечь городок в обратном направлении, шаг его был спокоен, лёгок и твёрд.

5

В кампусе он был в три и направился сразу в библиотеку. Судя по карточкам каталога, здесь имелось шесть книг, которые могли бы содержать нужные ему сведения; четыре из них были по общей теории токсикологии; две другие, руководства по криминалистике, если верить аннотациям в карточках, включали в себя главы, посвящённые ядам. Предпочитая обойтись без помощи библиотекаря, он сам сделал запись в книжке регистрации и прошёл в книгохранилище.

Здесь он никогда не был. Книгохранилище занимало три этажа, заставленных стеллажами; между собой они сообщались винтовой металлической лестницей. Одной из книг его списка на месте не оказалось. Остальные пять он отыскал без труда на полках стеллажей третьего этажа. Расположившись за одним из небольших письменных столов, что стояли вдоль стены помещения, он зажёг лампу, сразу приготовил авторучку и записную книжку и начал читать.

Примерно уже через час он составил список из пяти токсичных химикатов, которые наверняка имелись в кладовой корпуса Фармацевтики; причём, один из этих химикатов, по времени своей реакции и тем симптомам, что вызывал перед смертью, вполне подходил к тому плану, которые он вчерне уже набросал, пока шёл сюда с реки.

Выйдя за пределы кампуса, он направился к себе домой. Он прошёл два квартала, и на пути ему встретился магазин одежды, окна которого были залеплены плакатами с крупными надписями, извещающими о распродаже. На одном из плакатов были нарисованы песочные часы и написано: «Последние Дни Распродажи».

Секунду он смотрел на рисунок, а потом развернулся и двинулся обратно в кампус.

Там он пришёл в университетский книжный магазин. Пробежав глазами отпечатанный на ротаторе список книг, кнопками прикреплённый к доске объявлений, он спросил у продавца методичку по фармацевтике, руководство по лабораторным для аспирантов.

– Поздновато, семестр-то уже кончается, – заметил продавец, возвращаясь из складского помещения с экземпляром руководства в руке. Это была большая тонкая книга в яркой зелёной обложке. – Свою потеряли?

– Нет. Украли.

– О-о. Хотите что-нибудь ещё?

– Да. Несколько конвертов, пожалуйста.

– Какого размера?

– Обычные конверты. Почтовые.

Продавец положил стопку белых конвертов на книжку.

– Это будет доллар пятьдесят и двадцать пять. Плюс налог – всего доллар семьдесят девять.

Колледж Фармацевтики размещался в одном из старых корпусов Стоддарда, кирпичном трехэтажном здании, увитом плющом, с широкими каменными ступенями парадного подъезда на фасадной стороне. У обоих же торцов корпуса спускались вниз ступеньки, ведущие в коридор, проходивший насквозь весь цокольный этаж, где и была устроена кладовая реактивов. Дверь её была снабжена автоматическим Йельским замком, ключи от которого имелись у администрации университета, преподавателей колледжа и аспирантов, получивших разрешение на самостоятельную работу. Такой порядок был заведен на всех факультетах, располагавших подобными хранилищами. И с ним был знаком практически каждый в кампусе.

Он зашёл через парадный вход, пересёк холл и заглянул в зал отдыха. Одновременно разыгрывались две партии бриджа; студенты, сидевшие рядом, читали, разговаривали. Почти никто не обратил на него внимания, когда он вошёл. Он проследовал прямо к длинной вешалке в углу, положил учебники на полку над крючками и на один из них повесил свой вельветовый пиджак. Затем он выдернул стопку конвертов, зажатую между книг, отделил три штуки и, сложив, сунул их в брючный карман. Остальные конверты положил снова между книг, взял методичку и вышел из зала.

В коридор цокольного этажа он спустился по центральной лестнице. Справа от лестничной клетки был мужской туалет. Он вошёл туда, заглянув под дверь каждой кабинки, убедился, что никого нет, и бросил методичку на пол. После этого он принялся топтать её, пинать, гоняя по всем плиткам пола, и, когда поднял, она уже больше не казалась совершенно новой. Он положил её на край раковины, сам же, глядя на себя в зеркало, расстегнул у рубашки манжеты рукавов и закатал их до локтей. Также расстегнул воротник и ослабил узел галстука. И с методичкой под мышкой вышел в коридор.

Дверь кладовой была посредине между клеткой центральной лестницы и концом коридора. В нескольких футах от неё на стене висела доска объявлении. Он подошёл к доске объявлений и встал перед нею, уставившись на приколотые кнопками листки. Стоял он слегка повернувшись спиной к концу коридора, так что краем глаза мог видеть лестничную клетку. Под левой мышкой он держал методичку, правую же руку опустил так, что пальцы были как раз вровень с цепочкою ключей.

Девица вышла из кладовой, заперев за собой дверь. В руках у неё была точно такая же зелёная методичка и мензурка, наполовину заполненная молочно-белой жидкостью. Он смотрел ей вслед, пока она не исчезла в проёме лестничной клетки.

Несколько человек появились из дверей за его спиной. Они проследовали мимо, о чём-то разговаривая. Трое мужчин. Они прошли через весь коридор и скрылись за дверью на противоположном его конце. Он продолжал глядеть на доску объявлений.

В пять прозвенел звонок, и на несколько минут в проходе сделалось людно. Потом так же моментально вся эта толчея схлынула прочь, и он остался снова один. Одним из сообщений на доске оказалась иллюстрированная брошюра, посвящённая летней сессии в университете Цюриха. Он принялся её читать.

По лестнице в коридор спустился лысый мужчина, без методички, но направившийся прямо к дверям кладовой и на ходу выбирающий на цепочке нужный ключ. Впрочем, это был, явно, преподаватель… Повернувшись к вошедшему спиной, он перевернул ещё одну страницу брошюры. Он услышал, как чмокнул ключ в замке, дверь отворилась и тут же захлопнулась. Через какую-нибудь минуту она открылась и закрылась снова, послышался удаляющийся звук шагов сначала по коридору, а затем, уже в несколько ином ритме, по ступеням лестницы.

Он занял прежнюю позицию возле доски объявлений и закурил сигарету. Но, сделав единственную затяжку, бросил её на пол и растёр носком ботинка: появилась ещё одна девица, и она направлялась в его сторону. В руке она несла лабораторную методичку. У девицы были длинные, жидковатые тёмные волосы, и она носила очки в роговой оправе. На ходу она достала из кармана халата латунный ключ.

Расслабив мышцы левой руки, он позволил методичке выскользнуть из подмышки в ладонь, так чтобы бросилась в глаза её зелёная обложка. В последний раз щелкнув пальцем по брошюре о Цюрихском университете, он двинулся к двери кладовой, не глядя на приближающуюся девицу. При этом правой рукой принялся копаться в кармане, в подкладке которого якобы застряла прикреплённая к цепочке связка ключей, и сумел-таки вытащить её наружу как раз в тот момент, когда девушка уже стояла перед дверью. Однако, продолжая сосредоточенно перебирать связку, пытаясь ухватить нужный ключ, он будто бы по-прежнему не замечал её присутствие и прозрел лишь тогда, когда она вставила свой ключ в скважину и, повернув его там и толкнув дверь, приоткрыла её, глянув на него с улыбкой. «О, спасибо», – пробормотал он, распахивая перед ней дверь шире и убирая ключную связку назад в карман. Девушка вошла внутрь, он последовал за нею, прикрыв за ними двоими дверь.

Стеллажи и стойки небольшого помещения кладовой были заставлены стеклянными ёмкостями и коробочками с различными этикетками и аппаратами странного вида. Коснувшись выключателя на стене, девушка оживила, заставив их сначала мерцать, трубки дневного света, совершенно не подходящие к старомодной обстановке комнаты. Затем она прошла к стойке в другом углу кладовой и раскрыла там свою методичку.

– Ты учишься вместе с Аберсоном? – спросила она.

Он встал в противоположном углу. Повернувшись к девице спиной, рассматривал от пола до потолка забитый бутылками стеллаж.

– Да, – сказал он.

В тишине раздавалось негромкое позвякивание стекла и металла.

– Ну, и как его рука?

– Да думаю всё так же, – отвечал он. Притронулся к пузырькам, слегка ударив их друг о друга, чтоб не возбудить подозрения у девицы.

– Ну, не идиотство ли это? – заметила она. – Говорят, без очков он ничего не видит. – Она замолчала.

На каждую бутылочку была приклеена белая этикетка с чёрной надписью. На некоторых же имелись дополнительные этикетки с бросающейся в глаза красной надписью ЯД. Он быстро пробегал глазами ряды пузырьков и бутылок, останавливая внимание только на ёмкостях, помеченных красными буквами. Список был у него в кармане, однако названия так и горели у него перед глазами, будто проецируемые на прозрачный экран.

Один реактив он уже нашёл. Бутыль стояла не далее, чем в двух футах от него, немного выше уровня его глаз. Белый мышьяк – As₄O₆ – ЯД. Она была наполовину заполнена белым порошком. Его рука, потянувшись было к склянке, остановилась.

Он медленно повернулся назад, так, чтобы краем глаза видеть девушку за спиной. Она пересыпала какой-то жёлтый порошок из чашечки весов в стеклянную кружку. Он снова отвернулся к стеллажу, раскрыл методичку на стойке перед собой, начал листать страницы, полные непонятных диаграмм и указаний.

Девица, похоже, заканчивала свои манипуляции; весы были отложены в сторону, выдвижной ящичек задвинут на место. Он наклонился сильнее к методичке, ведя пальцем по строке. Судя по звуку шагов, девица направилась к дверям.

– Пока, – сказала она.

– Пока.

Дверь распахнулась и закрылась. Он оглянулся назад. Он был один.

Тогда он достал носовой платок и конверты из кармана. Обернув ладонь правой руки платком, снял бутыль мышьяка с полки стеллажа, поставил её на стойку и вытащил пробку. Порошок напоминал муку. Он насыпал примерно столовую ложку мышьяка в конверт; белая субстанция легла туда с прерывистым шелестом, похожим на шёпот. Затем несколько раз сложил конверт, превратив его в плотный пакетик, и поместил его во второй конверт, тоже сложив его и сунув опять в карман. Закупорив бутыль и поставив её на место, он начал медленно двигаться вдоль стены, читая этикетки на ящичках и коробочках, наготове держа в руке третий конверт.

Он нашёл то, что ему было нужно через несколько минут: коробку, наполненную желатиновыми капсулами, блестящими овальными пузырьками. Для верности он взял шесть штук, положил их в конверт и аккуратно опустил его в карман, чтобы не раздавить капсулы. Затем, убедившись, что всё находится в первоначальном состоянии и порядке, взял методичку со стойки, погасил свет и вышел из кладовой.

Забрав свои учебники и пиджак, он покинул сначала здание, а потом, уже во второй раз сегодня, и кампус. Его охватило чувство удивительной лёгкости; первую часть задуманного им плана он исполнил быстро и точно. Конечно, пока это был только примерный план, и он вовсе не собирался доводить его до конца. Надо ещё прикинуть, что делать дальше. Полиция ни за что не поверит, что Дорри случайно приняла смертельную дозу мышьяка. Это должно выглядеть как самоубийство, очевидное, несомненное самоубийство. Нужна предсмертная записка или ещё что-нибудь не менее убедительное. Потому что стоит им заподозрить неладное и начать расследование, девица, впустившая его в кладовую, всегда будет тут как тут, чтобы дать против него показания.