Текст книги "Атлант расправил плечи. Часть I. Непротивление (др. перевод)"
Автор книги: Айн Рэнд
сообщить о нарушении
Текущая страница: 6 (всего у книги 32 страниц) [доступный отрывок для чтения: 12 страниц]
– Да нет, конечно же, я в курсе, – заторопился с ответом Таггерт. – Просто… просто ты попал туда как раз в ту неделю, когда у нас были проблемы с локомотивами – мы заказали новые, однако вышла небольшая задержка – ты знаешь, какие проблемы у нас с производителями локомотивов – но это временная задержка.
– Конечно, – согласился Бойль. – С задержками ничего не поделаешь. Но на более чудн ом поезде мне еще не доводилось ездить. Меня там едва не вывернуло наизнанку.
Через несколько минут они заметили, что Таггерт притих.
Казалось, он погрузился в себя. И когда он резким движением, без каких-либо объяснений, поднялся, все последовали его примеру, усмотрев в этом приказ.
Ларкин пробормотал с вымученной улыбкой:
– Мне было так приятно, Джим, очень приятно. Так рождаются великие проекты – за выпивкой с друзьями.
– Общественные реформы происходят медленно, – холодным тоном молвил Таггерт. – И нужно быть терпеливым и осторожным.
Он впервые повернулся к Уэсли Моучу:
– Что мне нравится в вас, Моуч, так это то, что вы не слишком говорливы.
Уэсли Моуч был человеком Риардена в Вашингтоне.
Закат еще не совсем погас на небе, когда Таггерт и Бойль вышли на улицу у подножья небоскреба. Факт этот немного удивил обоих – полумрак в баре намекал на то, что на улице их ждет полночная тьма. На фоне заката вырисовывалось высокое здание, острое и прямое, как занесенный меч. Вдалеке за ним в воздухе висел календарь.
Таггерт с досадой принялся возиться с воротником, застегивая его, чтобы спастись от уличного холода. Он не намеревался возвращаться сегодня в контору, однако теперь это стало необходимым. Следовало повидать сестрицу.
– …трудное предприятие ожидает нас, Джим, – говорил Бойль, – трудное предприятие, связанное со многими опасностями и сложностями, когда на кон поставлено столь многое.
– Все зависит оттого, – медленно проговорил Джеймс Таггерт, – узнаем ли мы, кто делает это возможным… Именно это и следует узнать – кто делает это возможным.
* * *
Дагни Таггерт было девять лет, когда она обещала себе, что в свое время будет управлять железными дорогами «Таггерт Трансконтинентал».Она приняла такое решение, стоя в одиночестве между двух рельс, глядя на две стальные прямые, уходившие к горизонту и встречавшиеся там в одной точке. Железнодорожная колея прорезала лес, абсолютно с ним не считаясь, и это доставляло ей высокомерное удовольствие: дорога была чужда чаще древних деревьев, зеленым ветвям, спускавшимся к вершинам кустов, одиноким копьям диких цветов – однако она существовала. Две стальные прямые блестели на солнце, а черные шпалы превращались в подобие лестницы, по которой ей надо было подняться.
Решение нельзя было назвать внезапным, оно, скорее, походило на последнюю словесную печать, скреплявшую то, что и так было давным-давно ей известно. И молча, не договариваясь, словно бы связанные совершенно излишним обетом, они с Эдди Уиллерсом с самых юных дней отдали свои жизни железной дороге.
Непосредственно окружавший Дагни мир, взрослые и дети, были скучны и неинтересны ей. И то, что жить ей приходится среди скучных людей, она воспринимала как некую грустную случайность, с которой надлежало терпеливо мириться какое-то время. Ей удалось заглянуть в другой мир, и она знала, что он где-то существует: мир, создавший поезда, мосты, телеграфные провода и мигающие в ночи огни семафоров. Надо подождать, решила она, и дорасти до этого мира.
Дагни никогда не пыталась объяснить, почему ей нравится железная дорога. Что бы там ни чувствовали остальные, она знала, что такого ощущения им не понять, они попросту лишены его. Аналогичное чувство посещало ее в школе, на уроках математики – единственных, которые она любила. Ей нравилось волнение, сопутствующее решению задачи, надменный восторг, с которым она принимала вызов и без малейшего труда находила решение, стремясь получить новое, еще более сложное испытание. Одновременно она ощущала все возраставшее уважение к своему сопернику, к науке, такой чистой, строгой и столь возвышенно рациональной. На занятиях математикой в голове ее сразу возникали две простые мысли: «Как здорово, что люди создали эту науку» и «Как прекрасно, что я хорошо в ней разбираюсь». Радость восхищения наукой и собственными способностями возрастала в ней одновременно. Таким же было и то чувство, которое она испытывала к железной дороге: почтение перед чужим мастерством, пошедшим на ее созидание; к изобретательности чьего-то логичного, тонкого интеллекта добавлялась тайная улыбка, намекавшая на то, что однажды она поймет, как сделать лучше. Как подобает смиренному ученику, она крутилась возле путей и паровозных депо, однако в смирении этом угадывалась будущая гордость, которую еще следовало заслужить.
«Ты невыносимо самоуверенна» – таким было одно из двух мнений, которые она то и дело слышала о себе все свое детство, хотя никогда не говорила о своих способностях. Другая версия гласила: «Ты эгоистична». Она неоднократно пыталась узнать, что значат эти два слова, но так и не получила на них ответа. И смотрела на взрослых, гадая, как это им может прийти в голову, что она будет чувствовать себя виноватой при столь неопределенном обвинении.
Ей было двенадцать, когда она сказала Эдди Уиллерсу, что когда они вырастут, будет руководить железной дорогой. В пятнадцать лет до нее впервые дошло, что женщины железными дорогами не управляют, и что люди будут возражать против ее стремления. К черту, решила Дагни – и мысль эта более не смущала ее.
Она стала работать на «Таггерт Трансконтинентал»в шестнадцать лет.
Отец разрешил ей: ему было забавно и чуточку интересно. Она начала с должности ночной дежурной на небольшой сельской станции. Первые несколько лет она работала по ночам, а днем посещала инженерный колледж.
Джеймс Таггерт начал свою карьеру на железной дороге одновременно с сестрой; ему уже исполнился двадцать один год. Он начал свой трудовой путь в отделе по связям с общественностью.
Возвышение Дагни среди мужчин, управлявших «Таггерт Трансконтинентал»,произошло быстро и никем не оспаривалось. Она занимала ответственные посты просто потому, что других кандидатов не было. В ее окружении попадались талантливые люди, но с каждым годом их становилось все меньше. Начальники Дагни боялись пользоваться своей властью; они проводили время в попытках уклониться от решений, поэтому она говорила людям, что надо делать, и ее распоряжения выполнялись.
На каждой ступени ее подъема она исполняла служебные обязанности задолго до того, как получала соответствующий титул. Карьера ее напоминала шествие по пустому дому: никто не пытался преградить ей путь, но никто и не одобрял повышений.
Отец удивлялся и гордился ее карьерой: он молчал, но с печалью в глазах смотрел на дочь, оказавшись в ее кабинете. Когда он умер, ей было двадцать девять. «Во главе железной дороги всегда стоял Таггерт» – таковы были его последние слова, обращенные к ней. В устремленных на дочь глазах отца читалось странное выражение: в нем было и приветствие равного, и сочувствие.
Контрольный пакет акций «Таггерт Трансконтинентал»остался Джеймсу Таггерту. Ему было тридцать четыре года, когда он стал президентом железной дороги. Дагни ожидала, что Совет директоров выберет его, однако она так и не поняла, почему они так поторопились с решением. Они поговорили о традициях, о том, что президент всегда был старшим сыном семьи Таггертов; а потом избрали Джеймса Таггерта, чтобы поскорее избежать неопределенности. Они поговорили о его умении «популяризировать железные дороги», его «хорошей прессе», его «вашингтонских контактах». Джеймс необычайно умело добивался расположения властей.
Дагни ничего не знала о его «вашингтонских контактах» и о тех способностях, которые требовались для их поддержания. Однако старания в этой области казались ей необходимыми, посему она отмахнулась от сомнений, решив, что на свете есть много видов работы, противных, но нужных, – как, например, чистка сточных труб; кому-то надо брать их на себя, и пусть Джим займется ими, раз ему не противно.
Она не претендовала на президентство; ее заботил только Производственный отдел. Когда она стала выезжать на линию, ненавидевшие Джима старые железнодорожники дружно сказали: «Во главе дороги всегда останется Таггерт», усмотрев в ней продолжательницу отцовского дела. Против Джима ее восстанавливала уверенность в том, что ему не хватает ума, однако Дагни полагала, что брат не сможет нанести слишком большой ущерб железной дороге, потому что она всегда сумеет исправить последствия его ошибки.
В шестнадцать лет, сидя за столом телефонистки, Дагни провожала взглядом мелькавшие снаружи освещенные окна поездов «Таггерта»и думала, что попала в нужный ей мир. За прошедшие с тех пор годы Дагни успела убедиться в том, что это не так. Противник, с которым ей приходилось сражаться, не стоил ни поединка, ни победы; он не обладал высшими способностями, которые интересно было бы одолеть; врагом ее была всякая бестолочь – серая хлопковая вата, мягкая и бесформенная, не сопротивлявшаяся ничему и никому, и все же преградой лежавшая на ее пути. Обескураженная, она стояла перед этой загадкой, не понимая, как такое возможно. Ответа не было.
Только в те первые годы она иногда безмолвно молила о встрече с интеллектом, умным, жестким и блистательно компетентным. Ее посещали приступы мучительной потребности в друге или враге, обладателе дарования, превышающего ее собственное. Однако таковые желания отлетели. У нее было свое дело. И не было времени чувствовать боль; во всяком случае, часто.
Первым этапом железнодорожной политики Джеймса Таггерта стало сооружение линии Сан-Себастьян. Многие несли ответственность за него; но, с точки зрения Дагни, под предприятием этим стояла единственная подпись, имя, сразу затмевавшее все прочие, когда она видела его. Имя это стояло под пятью годами труда, под милями убыточной колеи, под листками бумаги с цифрами потерь «Таггерт Трансконтинентал»,подобных струйке крови, сочащейся из незаживающей раны… как стояло оно на лентах биржевых аппаратов в тех странах, где еще оставались биржи, как стояло на дымовых трубах, озаренных пламенем медеплавильных печей, как стояло оно в заголовках скандальных статей, как значилось оно на пергаментных страницах, несущих на себе имена благородных предков, как значилось оно на карточках, вложенных в букеты цветов, попадавших в будуары женщин трех континентов.
Имя это было Франсиско д’Анкония.
В возрасте двадцати трех лет, унаследовав состояние, Франсиско д’Анкония стал известен как медный король всего мира. Теперь, в возрасте тридцати шести лет, он пользовался славой первого богача Земли и вместе с тем ее ничтожнейшего и презреннейшего плейбоя. Этому последнему потомку благороднейших семейств Аргентины принадлежали скотоводческие ранчо, кофейные плантации и большинство медных рудников Чили. Ему принадлежала половина Южной Америки, а в качестве разменной мелочи к этой крупной купюре прилагались различные рудники, рассыпанные по Соединенным Штатам.
Когда Франсиско д’Анкония вдруг приобрел многомильный участок пустынных мексиканских гор, в прессу просочились известия о том, что он обнаружил там огромные залежи меди. Он даже не пытался продавать акции своего нового предприятия; их в буквальном смысле слова добивались, и д’Анкония удостаивал этой чести лишь тех, кого хотел выделить среди просителей. Его финансовое дарование считалось феноменальным; никто и никогда не мог обыграть его ни в одном деле, и он умножал свое немыслимое состояние с каждой очередной сделкой, вместе с каждым предпринятым шагом – когда благоволил сделать его. И те, кто более всех остальных порицал его, первыми старались ухватиться за возможность попользоваться его талантом, поживиться долей его нового дохода. Джеймс Таггерт, Оррен Бойль и их приятели принадлежали к числу самых крупных вкладчиков в проект, которому Франсиско д’Анкония дал имя Копи Сан-Себастьян.
Дагни так и не сумела узнать, под чьим влиянием Джеймс Таггерт решил построить железнодорожную ветку из Техаса в глушь, к Сан-Себастьяну. Возможно, он и сам не знал этого: подобно полю, лишенному лесозащитной полосы, он был открыт для всякого дуновения, и итог определялся случаем. Несколько директоров «Таггерт Трансконтинентал»возражали против этой идеи. Компания нуждалась во всех своих ресурсах для возобновления линии Рио-Норте и не могла осилить обе стройки одновременно. Однако Джеймс Таггерт был недавно избранным президентом дороги. Шел первый год его правления. И он победил.
Мексика была готова к сотрудничеству и подписала договор, на две сотни лет гарантировавший «Таггерт Трансконтинентал»право собственности на построенную железную дорогу, притом что в стране подобной частной собственности не существовало. Франсиско д’Анкония получил аналогичную гарантию на свои рудники.
Дагни упорно боролась против строительства линии Сан-Себастьян. Боролась она с помощью тех, кто прислушивался к ее мнению; однако она была всего лишь ассистенткой в Производственном отделе и по молодости лет еще не располагала авторитетом, посему желающих прислушаться к ее мнению не нашлось.
И в то время, и впоследствии она так и не сумела понять мотивы, которыми руководствовались сторонники сооружения линии. Присутствуя на одном из заседаний правления в качестве беспомощного наблюдателя, представителя меньшинства, она ощущала странную уклончивость в самой атмосфере собрания, в каждой речи, в каждом приведенном аргументе, словно бы реальная, определившая решение причина была известна всем, кроме нее самой, но так и не прозвучала вслух.
Там говорили о растущем значении, которое получит торговля с Мексикой, об обильном потоке грузовых перевозок и о больших доходах, которые суждены монопольному владельцу права на транспортировку неистощимых запасов меди. Доказательствами служили прошлые достижения Франсиско д’Анкония. Геологические доказательства богатства рудников Сан-Себастьян не приводились. Информация ограничивалась несколькими фактами, которые обнародовал д’Анкония; в большем количестве доказательств здесь и не нуждались.
Было много речей о бедности мексиканцев и том, как отчаянно нуждаются они в железных дорогах: «У них не будет другого шанса».
«Наш долг – помочь слаборазвитому государству. Страна, на мой взгляд, должна приходить на помощь своим соседям».
Она сидела, слушала, и думала о тех ветках, от которых «Таггерт Трансконтинентал»пришлось отказаться; доходы знаменитой железнодорожной компании год за годом неуклонно сокращались. Она думала о грозной необходимости ремонтов, самым зловещим образом угрожавшей всей дороге.
Политику компании в вопросах обслуживания, скорее, можно было назвать игрой, точнее, кусочком резины, которую всегда можно растянуть сильней, а потом еще сильнее.
«На мой взгляд, мексиканцы – очень старательный народ, угнетенный собственной примитивной экономикой. Разве может эта страна стать индустриальной, если никто не протянет ей руку?» «Обдумывая свои вложения, мы обязаны, по моему мнению, считаться, скорее, с людьми, а не с материальными факторами».
Ей представился паровоз, свалившийся в канаву возле линии Рио-Норте, потому что треснула соединявшая рельсы стяжка. Ей вспомнились те пять дней, на которые было остановлено все движение по линии Рио-Норте, потому что рухнула опалубка горного склона, и на путях образовался многотонный завал из камней.
«Поскольку человек обязан заботиться о благе своих собратьев, прежде чем обратиться к размышлениям о собственном благе, мне кажется, что американскому народу надлежит подумать о ближайших соседях, прежде чем обращаться к размышлениям о собственной выгоде».
Она думала о прежде неизвестном Эллисе Уайэтте, на которого люди начинали обращать внимание, поскольку в результате трудов его из умиравших доселе пустынь Колорадо начинал течь поток товаров. И линии Рио-Норте позволялось прийти в полное запустение именно тогда, когда возникала потребность в ее максимальном использовании.
«Низменная жадность – это еще не все. Следует учитывать и нематериальные идеи». «Я со стыдом признаюсь себе в том, что мы располагаем огромной сетью железных дорог, в то время как у мексиканского народа насчитывается всего две жалких линии». «Старинная теория экономической самодостаточности давным-давно рухнула. Одна страна не может процветать посреди умирающего от голода мира».
Дагни подумалось, что «Таггерт Трансконтинентал»стала такой, какой была прежде, задолго до ее рождения, когда на учете был каждый наличный рельс, костыль и доллар и когда отчаянно не хватало и того, и другого, и третьего.
На том же самом заседании много было сказано об эффективности мексиканского правительства, полностью управлявшего всеми ресурсами. У Мексики великое будущее, говорили они, буквально через несколько лет страна эта превратится в опаснейшего конкурента. «В Мексике есть дисциплина», – говорили директоры с ноткой зависти в голосе.
Джеймс Таггерт дал всем понять – недоговоренными фразами и неопределенным намеками – что его друзья в Вашингтоне, которых он так и не назвал, хотели бы увидеть в Мексике железнодорожную линию, что подобная линия окажет большое содействие в вопросах международной дипломатии, что добрая воля и мировое общественное мнение более чем оправдают вложения «Таггерт Трансконтинентал».
И директорат проголосовал за выделение тридцати миллионов долларов на строительство линии Сан-Себастьян.
Когда Дагни покинула кабинет, в котором проводилось заседание, и вышла на прохладный, чистый уличный воздух, по онемелому и опустошенному разуму ее пробежали два слова: «Уходи отсюда… уходи отсюда…»
«Уходи».
Дагни с изумлением прислушивалась к самой себе. Мысль об уходе из «Таггерт Трансконтинентал»не принадлежала к числу тех, которые она не могла посчитать здравыми. Она ужаснулась, но не самой этой мысли, а тому вопросу, который породил ее. Гневно качнув головой, она сказала себе, что теперь «Таггерт Трансконтинентал»нуждается в ней куда больше, чем прежде.
Двое из директоров подали в отставку; также поступил и вице-президент, руководивший Производственным отделом. Его сменил один из приятелей Джеймса Таггерта. Стальные рельсы поползли через мексиканскую пустыню, был отдан приказ уменьшить скорость движения поездов по линии Рио-Норте из-за износа линии. На пыльной и немощеной центральной площади мексиканской деревушки возвели облицованный мрамором и украшенный зеркалами вокзал из железобетона, а на линии Рио-Норте свалился под откос целый состав цистерн с нефтью, превратившихся в обожженный пламенем металлолом, потому что в колее лопнул рельс. Эллис Уайэтт не стал дожидаться суда, чтобы усмотреть в случившемся волю Господню, как предлагал Джеймс Таггерт. Он просто передал все перевозки своей нефти «Феникс-Дуранго», компании незаметной, но педантичной и своих стараниях преуспевавшей.
Этот факт и дал начальный толчок «Феникс-Дуранго».Теперь она росла, следуя росту «Уайэтт Ойл»,чьи заводы возникали в соседних поселках, в то время как полоса рельс и шпал тянулась все дальше и дальше между жидких полей мексиканской кукурузы, прирастая со скоростью двух миль в месяц.
Дагни было тридцать два года, когда она сообщила Джеймсу Таггерту о своем намерении уйти в отставку. Последние три года она руководила Производственным отделом, не имея титула, доверия и власти. Ей надоело тратить часы, ночи и дни на попытки исправить плоды вмешательства приятеля Джима, занимавшего пост вице-президента и руководителя Производственного отдела. У него не было собственной политики, любое принятое им решение подсказывала она, однако принимал он ее советы, только предварительно предприняв все усилия, чтобы сделать исполнение их невозможным. Она предъявила своему брату ультиматум. Тот ахнул.
– Дагни, но ты ведь женщина! Женщина на посту вице-президента и руководителя Производственного отдела? Это неслыханно! Правление даже не станет рассматривать подобный вопрос!
– Тогда я ухожу, – ответила она.
Дагни не размышляла о том, что будет делать остаток жизни. Оставить «Таггерт Трансконтинентал»было для нее все равно, что позволить ампутировать себе обе ноги; она подумала тогда, будь что будет, потом разберемся.
Она так и не поняла, почему Правление единодушно проголосовало за то, чтобы сделать ее вице-президентом и руководителем Производственного отдела.
Она собственными руками закончила строительство линии Сан-Себастьян. Когда она начала работу, стройка длилась уже три года; была проложена треть колеи; а текущая стоимость уже перевалила за установленную смету всей дороги. Она уволила всех приятелей Джима и отыскала подрядчика, который закончил всю работу за год.
Линию Сан-Себастьян сдали в эксплуатацию. Однако из-за границы не потек поток товаров, не загромыхали на стыках груженные медной рудой поезда. Редкие, считанные вагоны спускались с гор Сан-Себастьяна. Рудники, говорил Франсиско д’Анкония, пока еще находились в процессе разработки. «Таггерт Трансконтинентал»по-прежнему истекала кровью.
И теперь Дагни сидела за столом в своем кабинете, где проводила долгие вечера, пытаясь справиться загадку и понять, какие ветки и когда могут выручить всю систему.
Перестроенная линия Рио-Норте могла бы спасти все остальное. Разглядывая листки бумаги, объявлявшие о новых и новых потерях, она не думала о долгой и бессмысленной агонии мексиканского предприятия. Она вспоминала свой телефонный звонок:
– Хэнк, ты можешь спасти нас? Можешь ли ты предоставить нам рельсы в кратчайший срок и в самый долгий кредит?
Спокойный и уверенный голос ответил:
– Конечно.
Мысль эта стала точкой опоры. Дагни склонилась над разложенными на столе листами бумаги, обнаружив, что теперь может сосредоточиться. У нее появилось хоть что-то, способное выстоять, не рухнуть, не рассыпаться в самый последний момент.
Джеймс Таггерт вступил в приемную кабинета Дагни, еще сохраняя известную долю той уверенности, которую полчаса назад ощущал в баре, в обществе своих приятелей. Однако когда он открыл дверь, уверенность эта испарилась сама собой. И к столу сестры он подходил уже как нашкодивший ребенок, ожидающий наказания, память о котором сохранится на многие годы.
Голова Дагни была склонена над бумагами, в свете лампы поблескивали пряди растрепанных волос, белая блузка липла к плечам, своими свободными складками намекая на худобу тела.
– Что у тебя, Джим?
– Что ты устраиваешь на линии Сан-Себастьян?
Она приподняла голову:
– Устраиваю? Что ты имеешь в виду?
– Какое у нас там расписание, и какие поезда там ходят?
Она рассмеялась; к веселью в голосе примешивалась усталость:
– Иногда стоило бы читать отчеты, которые кладут на стол президента, Джим.
– Что ты хочешь сказать?
– То, что мы придерживаемся такого расписания и пускаем такие поезда по линии Сан-Себастьян уже три месяца.
– Один пассажирский поезд в день?
– С утра. И один товарный состав ночью.
– Боже милостивый! И это на такой важной ветке?
– На такой важной ветке не окупается и эта пара поездов.
– Однако мексиканский народ ждет от нас настоящей помощи!
– Я в этом не сомневаюсь.
– Ему нужны поезда!
– Для чего?
– Чтобы, чтобы помочь развитию национальной промышленности. Как, по твоему мнению, сможет она развиваться, если мы не обеспечим Мексику транспортом?
– Я не ожидаю, что промышленность этой страны будет развиваться.
– Это всего лишь твое личное мнение. И я не понимаю, какое право имеешь ты собственной волей урезать расписание. Одни только перевозки меди окупят все.
– Когда?
Джеймс поглядел на сестру; на лице его появилось удовлетворение человека, получившего возможность сказать обидную вещь.
– Надеюсь, ты не собираешься усомниться в процветании этих медных рудников? Ведь они принадлежат Франсиско д’Анкония! – Он подчеркнул голосом это имя, не отводя взгляда от сестры.
Она проговорила:
– Возможно, он и твой друг, но…
– Мой друг? А я думал, что твой.
Дагни ровным голосом произнесла:
– Уже десять лет как не мой.
– Плохо-то как. Ведь он один из самых умных бизнесменов на Земле. И никогда не проваливал предприятий, деловых, как ты понимаешь, и в рудники эти он вложил миллионы, так что мы можем положиться на его суждение.
– Когда ты, наконец, поймешь, что Франсиско д’Анкония превратился в ничтожного тунеядца?
Джеймс усмехнулся:
– Я всегда полагал, что ничего большего он собой не представляет как личность. Но ты не разделяла моего мнения. Ты возражала. О, еще как возражала! Помнишь, как мы ссорились на эту тему? Может, процитировать некоторые твои высказывания? И высказать догадку о причине некоторых твоих поступков?
– Ты хочешь поговорить о Франсиско д’Анкония? И пришел сюда ради этого?
На лице его появились признаки гнева и разочарования, потому что ее лицо оставалось бесстрастным.
– Тебе прекрасно известно, зачем я сюда пришел! – отрезал он. – Я услышал совершенно невероятные вещи о тех поездах, которые ходят у нас по Мексике.
– Какие вещи?
– Какого рода подвижной состав ты там используешь?
– Хуже которого у меня нет.
– Ты это признаешь?
– Я отмечала это на бумаге, в посланных тебе отчетах.
– И это правда, что ты используешь дровяные паровозы?
– Эдди отыскал их для меня в Луизиане, в чьем-то заброшенном депо. Он не сумел даже выяснить название этой железной дороги.
– И эта рухлядь носит имя поездов Таггерта?
– Да.
– В чем заключается великая идея? Что происходит? Я хочу знать, что происходит!
Дагни проговорила ровным голосом, глядя в лицо брату:
– Если ты хочешь знать, я оставила на линии Сан-Себастьян одну только рухлядь и притом в минимальном количестве. Я забрала из Мексики все, что можно забрать: маневровые паровозы, инструменты и оборудование, даже пишущие машинки и зеркала.
– А за каким чертом?
– Чтобы грабителям досталось поменьше добычи, когда они национализируют линию.
Он вскочил на ноги:
– Это тебе с рук не сойдет! На сей раз такая выходка выйдет тебе боком! Надо же иметь совесть, чтобы обойтись столь низменным, подлым образом… просто из-за каких-то зловредных слухов, когда мы располагаем контрактом на двести лет…
– Джим, – проговорила она неторопливо, – наша фирма не располагает ни одним лишним вагоном, паровозом или тонной угля.
– Я не позволю, я самым решительным образом не позволю проводить такую бесстыдную политику в отношении дружественного народа, нуждающегося в нашей помощи. Низменная жадность не оправдание. В конце концов существуют и высшие соображения, даже если ты не способна понять их!
Дагни положил перед собой блокнот и взяла карандаш:
– Хорошо, Джим. Сколько поездов должна я по твоему указанию пустить по линии Сан-Себастьян?
– Гм?
– Сколько поездов и на каких линиях, я должна отменить, если ты хочешь иметь там дизельные тепловозы и стальные вагоны?
– Я не хочу, чтобы ты отменяла поезда!
– Тогда откуда я возьму подвижной состав для Мексики?
– Это ты должна знать. Это твоя работа.
– Я не в состоянии выполнить ее. Так что решай.
– Опять твои гнилые штучки, хочешь переложить ответственность на меня!
– Я жду твоих распоряжений, Джим.
– Я не позволю тебе заманить меня в такую ловушку!
Она отбросила карандаш:
– Тогда расписание поездов на линии Сан-Себастьян остается без изменения.
– Хорошо, подождем до следующего месяца, до заседания правления. Я потребую, чтобы там приняли решение. Чтобы раз и навсегда запретили Производственному отделу превышать рамки своих полномочий. И ты ответишь там за все.
– Отвечу.
Дагни вернулась к прерванной работе еще до того, как за Джеймсом Таггертом закрылась дверь.
Когда она покончила с делами, отодвинула бумаги и посмотрела в окно, небо сделалось черным, и город превратился в россыпь освещенных окон на исчезнувших стенах. Дагни поднялась без особой охоты. Она понимала, что устала сегодня и видела в усталости свое мелкое поражение.
Снаружи в офисе было темно и пусто; сотрудники уже разошлись по домам. Лишь Эдди Уиллерс находился на своем месте, за столом, располагавшимся за стеклянной перегородкой, который казался теперь освещенным кубом в углу просторного помещения. Проходя мимо, она помахала ему.
Она спустилась на лифте в вестибюль, но не здания, а расположенного под ним вокзала Таггерт.Ей нравилось проходить через вокзал по пути домой.
Ей всегда казалось, что вестибюль этот напоминает храм. Глядя вверх, на далекий потолок, она видела неярко освещенные своды, опиравшиеся на огромные гранитные колонны, и верхние абрисы высоких, застекленных тьмой окон. Своды, полные торжественной умиротворенности католического собора, защитным покровом простирались над людской кутерьмой.
Видное место в вестибюле занимала статуя основателя дороги Натаниэля Таггерта, не пользовавшаяся, впрочем, особым вниманием пассажиров.
Лишь одна Дагни не могла равнодушно пройти мимо нее, не отдав дань уважения изваянию великого предка. Взгляд, брошенный на него по пути через вестибюль, был единственной известной Дагни разновидностью молитвы.
Натаниэль Таггерт, авантюрист, без гроша в кармане явившийся из какого-то местечка Новой Англии, построил железную дорогу через континент в пору, когда появились первые стальные рельсы. Его дорога стояла по сию пору; битва за постройку ее превратилась в легенду, ибо люди предпочитали или не понимать ее значения, или попросту считать невозможной.
Человек этот никогда не признавал за другими права преграждать ему путь. Поставив себе цель, он продвигался к ней по дороге, столь же прямой, как и протянувшийся к горизонту рельс. Он никогда не пытался добиться от правительства никаких займов, ссуд, субсидий, земельных дотаций или законодательных льгот. Он брал деньги у тех, кто имел их, переходя от двери к двери – будь то выточенная из красного дерева дверь банкира или сколоченная из грубых досок дверь фермерского дома. Он никогда не брался толковать об общественном благе. Он просто говорил людям, что его железная дорога принесет им крупный доход, объяснял, откуда этот доход возьмется, и приводил аргументы. Веские аргументы.
И во все последующие поколения «Таггерт Трансконтинентал»оставалась в числе тех немногих дорог, которые не обанкротились, и единственной, контрольный пакет акций которой остался в руках потомков основателя.
При жизни имя Ната Таггерта пользовалось не то чтобы славой, но, скорее, печальной известностью; его повторяли не с уважением, но с брезгливым любопытством; а если и находился какой-нибудь почитатель, то почтение его было тем, с которым относятся к удачливому бандиту. И, тем не менее, ни один пенни его состояния не был нажит грабежом или обманом; на нем не было никакой вины, если не считать ею то, что свое состояние он заработал сам и никогда не забывал о том, что принадлежит оно ему и только ему.
