Текст книги "Атлант расправил плечи. Часть I. Непротивление (др. перевод)"
Автор книги: Айн Рэнд
сообщить о нарушении
Текущая страница: 12 (всего у книги 32 страниц) [доступный отрывок для чтения: 12 страниц]
Она сражалась. И она победила. Время помогло ей дожить до того дня, когда она смогла безразлично отнестись к собственным воспоминаниям, и до того дня, когда она не сочла нужным обращаться к ним. История эта была окончена и более не имела к ней никакого отношения.
В жизни ее не появился другой мужчина. Она не знала, хорошо это или плохо. У нее просто не было времени на подобные размышления. Ослепительно чистое наполнение жизни она обрела именно там, где хотела – в своей работе. Прежде подобное ощущение давал ей Франсиско – ощущение принадлежности к собственному миру, к собственной работе. Мужчины, с которыми она знакомилась после него, принадлежали к той же самой категории, что и на первом ее балу.
Дагни выиграла сражение с собственными воспоминаниями. Однако она все-таки пережила эти годы, воплощенные в коротком слове « почему»…
Какая бы трагедия ни обрушилась на Франсиско, почему он избрал самый дешевый путь спасения, столь же низменный, как пьянство ничтожного алкоголика? Тот юноша, которого она знала, не мог превратиться в жалкого труса. Несравненный интеллект не мог обратить свою изобретательность на сооружение тающих бальных зал.
Тем не менее все это произошло, и сему не было никакого разумного объяснения, позволяющего ей спокойно забыть обо всем. Она не могла усомниться в том, каким он был; она не могла усомниться и в том, каким он стал; и оба этих факта были несовместимы друг с другом.
Иногда Дагни едва не начинала сомневаться в том, что находится в здравом уме или в рациональности самого бытия; однако подобных сомнений она не позволила бы никому. Тем не менее объяснения не было, не было причины, даже намека на сколько-нибудь постижимую причину – и за прошедшие десять лет она так и не нашла ничего похожего на ответ.
Нет, думала она, проходя в серых сумерках мимо витрин заброшенных магазинов и приближаясь к отелю «Уэйн-Фолкленд»,нет, ответа и быть не могло. Она не намеревается искать его. Теперь ответ уже безразличен ей.
Остаток прежнего чувства, еще трепетавший в душе ее, предназначался не мужчине, встреча с которым ей предстояла; это был вопль протеста против святотатства, против разрушения того, что должно было стать подлинным величием.
В промежутке между домами она увидела башни «Уэйн-Фолкленда».Что-то дрогнуло в сердце, ноги на мгновение остановились. А потом она уверенно продолжила путь.
К тому времени, когда Дагни вступила в мраморный вестибюль, когда она поднялась на лифте, когда пошла по широким, крытым коврами, не знающим шума коридорам «Уэйн Фолкленда», в душе ее уже пылал холодный гнев, становившийся холодней и холодней с каждым шагом.
Не сомневаясь в собственном гневе, она постучала в дверь. Голос за нею ответил:
– Войдите.
Рывком распахнув дверь, Дагни вошла.
Франсиско Доминго Карлос Андрес Себастьян д’Анкония сидел на полу и играл в шарики.
Никто и никогда не задавался вопросом, хорош ли внешне Франсиско д’Анкония; подобная мысль казалась неуместной; если он входил в комнату, смотреть на кого-то другого было уже невозможно. Его высокая, стройная фигура казалась слишком подлинной для современности, а двигался он так, словно за плечами его развевался кавалерийский плащ. Общее мнение утверждало, что он наделен жизненной силой здорового зверя, однако существовали смутные подозрения в его ошибочности. Он был наделен жизненной силой здорового человека,предметом, настолько редким, что никто не мог опознать его. Франсиско был наделен силой уверенности.
Никто не называл его внешность латиноамериканской, ее, скорее, следовало определить как латинскую в исходном смысле этого слова – не испанской, а принадлежащей Древнему Риму. Тело его казалось спроектированным в качестве упражнения в изысканности стиля, составленного из мощного торса, тугой плоти, длинных ног и быстрых движений. Черты его были вылеплены со скульптурной точностью. Зачесанные назад прямые черные волосы, загорелая кожа подчеркивали удивительный цвет глаз: прозрачную синеву. Открытое лицо немедленно отражало его чувства, как если бы ему нечего было скрывать от людей. Голубые глаза оставались спокойными и неизменными; они никогда не выдавали его мыслей.
Франсиско сидел на полу своего номера в ночной пижаме из тонкого черного шелка. Раскиданные вокруг него по ковру шарики были изготовлены из полудрагоценных камней его родины: сердолика и горного хрусталя. Он не поднялся, когда Дагни вошла, и только посмотрел на нее снизу вверх; хрустальный шарик в его руке казался слезинкой. Франсиско улыбнулся, прежней, дерзкой и ослепительной улыбкой своего детства.
– Привет, Чушка!
И она услышала собственный голос, с беспомощной радостью отвечающий ему:
– Привет, Фриско!
Дагни смотрела ему в лицо; оно осталось тем же, что было знакомо ей. На нем не было никаких следов той жизни, которую он вел, как и той растерянности, которую видела она в последнюю проведенную с ним ночь. На нем не было отпечатков трагедии, горечи, напряженности – только слепящая насмешка, зрелая и четкая, опасно непредсказуемое веселье и огромная, не знающая вины чистота духа. Это немыслимо, решила она, еще более немыслимо, чем все остальное.
Он пристально изучал ее взглядом: расстегнутое поношенное пальто, приспущенное с плеч, и стройное тело в сером костюме, похожем на форменную одежду.
– Если ты пришла сюда в таком виде затем, чтобы скрыть от меня, насколько ты хороша, – сказал он, – то ошиблась. Ты – очаровательна. Мне хотелось бы объяснить тебе, какое это облегчение – видеть женское лицо, наделенное несомненным интеллектом. Но ты не захочешь слушать меня, потому что пришла не за этим.
Слова эти, неуместные сразу во многих отношениях, были произнесены настолько непринужденно, что немедленно вернули ее к реальности – к гневу и причине ее визита. Оставшись стоять, Дагни бесстрастно поглядела на него сверху вниз, отказывая Франсиско не только в прежнем знакомстве, но даже в возможности оскорбить ее. Она проговорила:
– Я пришла сюда, чтобы задать тебе один вопрос.
– Слушаю.
– Когда ты говорил репортерам, что прибыл в Нью-Йорк, чтобы стать свидетелем фарса, какой фарс ты имел в виду?
Он громко расхохотался как человек, редко получающий возможность порадоваться неожиданности.
– Именно это я и люблю в тебе, Дагни. В настоящее время Нью-Йорк населяют семь миллионов человек. И из этих семи миллионов лишь ты одна поняла, что я имел в виду вовсе не скандальный развод Вейлей.
– Что же ты имел в виду?
– Твои предположения?
– Несчастье с Сан-Себастьяном.
– А вот это куда более интересно, чем какой-то там развод.
Безжалостным и торжественным тоном прокурора Дагни произнесла:
– Итак, ты сделал это осознанно, хладнокровно и преднамеренно.
– А тебе не кажется, что будет лучше, если ты снимешь пальто и сядешь?
Дагни поняла, что ошиблась, вложив в ответ слишком много чувства.
С презрением отвернувшись, она сняла пальто и отбросила его в сторону. Франсиско не поднялся, чтобы ей помочь. Дагни села в кресло. Он остался на полу, чуть поодаль, однако казалось, что он сидит у ее ног.
– Итак, что я сделал хладнокровно и преднамеренно? – спросил он.
– Провернул всю аферу с Сан-Себастьяном.
– И каковы же были мои намерения?
– Именно это мне и хотелось бы узнать.
Он усмехнулся, как если бы она попросила его на пальцах растолковать ей сложную, требующую целой жизни научную проблему.
– Ты знал, что рудники Сан-Себастьян не стоят ни гроша, – сказала она. – Ты знал это еще до того, как затеял это злосчастное дело.
– Тогда почему же я начал его?
– Только не надо рассказывать мне, что ты ничего не приобрел. Я знаю. Знаю, что ты потратил пятнадцать миллионов долларов. И, тем не менее, это было сделано с какой-то целью.
– А ты можешь представить себе мотив, способный заставить меня пойти на это?
– Нет. Не могу.
– Разве? Ты считаешь, что я располагаю великим умом, огромными знаниями и творческим потенциалом, и посему любое мое предприятие должно оказаться успешным. А потом утверждаешь, что у меня не было желания потрудиться на благо Мексиканской Народной Республики. Непонятно, тебе не кажется?
– Прежде чем покупать эти рудники, ты знал, что Мексикой правят грабители. Ты не был обязан стараться ради них.
– Совершенно верно.
– И тебе было плевать на мексиканское правительство, потому что…
– В этом ты ошибаешься.
– …потому что ты знал, что рано или поздно эти люди захватят твои рудники. Тебе нужно было нанести удар по твоим американским пайщикам.
– Ты права. – Франсиско смотрел на нее в упор, он не улыбался, голос его звучал искренне. Он добавил: – Но это лишь часть правды.
– А в чем она вся?
– Цель моя заключалась в другом.
– В чем же?
– А вот это ты должна сказать сама.
– Я как раз и пришла сюда, чтобы сказать тебе: я начинаю понимать твои цели.
Он улыбнулся:
– Если бы это было так, ты не пришла бы сюда.
– Ты прав. Я их не понимаю и, наверно, никогда не пойму. Я просто начинаю видеть их часть.
– Какую же?
– Ты исчерпал все известные формы падения и придумал себе новое развлечение, чтобы дурачить людей, подобных Джиму и его друзьям, чтобы смотреть на то, как они извиваются. Не знаю, какая разновидность пресыщенности и порока может позволить тебе наслаждаться такими вещами, но ты приехал в Нью-Йорк именно за этим, выбрав нужное время.
– Бесспорно, было бы интересно посмотреть, как они извиваются. В особенности твой братец Джеймс.
– Они – гнилые тупицы, но в данном случае единственным их преступлением было то, что они доверились тебе. Они поверили твоему имени и твоей чести.
И вновь лицо Франсиско стало искренним, и она поняла, что не ошиблась, когда он произнес:
– Да. Все верно. Я знаю.
– И тебе это доставляет радость?
– Нет. Мне это не приносит никакой радости.
Франсиско продолжал играть со своими шариками, рассеянно, безразлично, лениво делая бросок за броском. Она вдруг заметила безупречную точность прицела, искусство его рук. Легким движением кисти он посылал каменную капельку по ковру точно в центр другой капельки. Она попыталась представить себе его детство, вспомнила предсказания, согласно которым все, что делает он, будет сделано с высшей степенью совершенства.
– Нет, – проговорил Франсиско, – это отнюдь не доставляет мне удовольствия. Твой брат Джеймс со своими дружками ничего не смыслят в горнодобывающей промышленности. Они не разбираются и в том, как делают деньги. Они не считают нужным учиться. Они считают знания ненужными, а свои суждения несущественным. Они заметили мое появление в мире, и то, что я счел делом чести овладение знаниями. Они посчитали возможным довериться моей чести. Подобное доверие нельзя предать, не так ли?
– Так значит, ты сделал это преднамеренно?
– Это уж тебе решать. Об их доверии и моей чести заговорила именно ты. Я более не пользуюсь этими терминами… – Пожав плечами, он добавил: – Я и ломаного гроша не дам за твоего брата и его друзей. Теория их не нова, она просуществовала не один век. Однако она не обладает стопроцентной надежностью. Они просмотрели всего один пункт. И решили паразитировать на моей идее, предположив, что целью моего путешествия является приобретение состояния. Их расчеты основывались на том, что я намеревался сделать деньги на этих рудниках. Что, если это было не так?
– Тогда чего же ты добивался?
– Их это не интересовало. Они не спрашивали меня о целях, мотивах или желаниях, подобный интерес не является частью их теории.
– Если ты не собирался зарабатывать там деньги, какой другой мотив мог у тебя быть?
– Любой другой. Например, желание потратить их.
– Потратить деньги на полный и безусловный провал?
– Откуда я мог знать, что рудники эти полностью и абсолютно бесперспективны?
– Но как ты мог не знатьоб этом?
– Очень просто. Просто не задумывался.
– И ты начал новый проект, не обдумав его со всех сторон?
– Ну, не совсем так. Но что, если я просто ошибся? Я же всего лишь человек. Ну, допустил ошибку. Потерпел неудачу. Плохо поработал. – Он сделал резкое движение кистью: хрустальный шарик, искрясь, прокатился по полу, звучно ударившись в своего бурого собрата на противоположной стороне комнаты.
– Я не верю тебе, – сказала Дагни.
– Не веришь? Неужели у меня нет права на эту ныне признанную общечеловеческой черту? Неужели я обязан расплачиваться за все чужие ошибки, не имея права допустить свою собственную?
– Это не похоже на тебя.
– В самом деле? – Он лениво и вольготно растянулся во весь рост на ковре. – Ты намеревалась дать мне понять, что поскольку, по твоему мнению, я поступил так намеренно, ты по-прежнему считаешь, что у меня есть цель? Ты до сих пор не способна увидеть во мне подонка?
Дагни закрыла глаза. Франсиско расхохотался; большего веселья в его голосе ей еще не приходилось слышать. Она торопливо открыла глаза; однако на лице Франсиско не было ни малейшего признака жестокости, оно озарялось искреннейшим смехом.
– Мой мотив, Дагни? А ты не думаешь, что он мог быть простейшим, вызванным сиюминутным капризом?
Нет, подумала она, нет, это не так; он не мог бы тогда так смеяться, так смотреть на нее. Способность к безмятежному веселью не может быть дарована безответственному дураку; нерушимый душевный покой не может посетить бродягу; умение смеяться подобным образом является конечным результатом самого глубокого, самого серьезного мышления.
Почти с безразличием глядя на распростертую у ее ног фигуру, Дагни почувствовала, что память кое-что возвращает ей: черная пижама подчеркивала длинные линии тела, в распахнутом воротнике виднелась гладкая, молодая, загорелая кожа; ей вспомнился тот юноша в черных широких брюках и черной рубашке, что лежал рядом с ней на траве в далекий утренний час. Тогда она гордилась тем, что ей принадлежит его тело; гордость эта до сих пор не изгладилась из ее души. Дагни вдруг вспомнила самые разнузданные мгновения их физической близости, память о которых, казалось, должна была бы стать теперь оскорбительной для нее, но не несла оскорбления. Гордость эта не сочеталась с сожалением или надеждой; чувство это более не имело власти над ней, но и избавиться от него она также не имела силы.
Совершенно необъяснимым образом, по ассоциации с внезапным чувством, Дагни вспомнила то, что недавно даровало ей столь же самозабвенное счастье.
– Франсиско, – услышала она свой негромкий голос, – мы с тобой когда-то любили музыку Ричарда Халлея.
– Я по-прежнему люблю ее.
– Ты был с ним знаком?
– Да. А почему ты спрашиваешь?
– Ты случайно не знаешь, не написал ли он Пятый концерт?
Франсиско замер. Она считала, что потрясти его невозможно; но это оказалось не так. Однако она не стала даже гадать, почему из всего сказанного ею именно эти слова так поразили его. Но все ограничилось каким-то мгновением; он снова заговорил ровным тоном:
– А что заставляет тебя так считать?
– Ну, так написал или нет?
– Тебе известно, что существуют всего четыре концерта Халлея.
– Да. Но мне показалось, что он написало еще один.
– Он перестал писать.
– Я знаю это.
– Тогда что заставило тебя задать этот вопрос?
– Праздная мысль. Что он поделывает сейчас? И где находится?
– Не знаю. Я давно не виделся с ним. Но что заставило тебя считать, что Пятый концерт существует?
– Я не утверждала, а просто предположила.
– Но почему ты подумала о Ричарде Халлее именно сейчас?
– Потому что… – выдержка начинала изменять ей – …потому что мой разум не способен воспринять переход от музыки Ричарда Халлея к… миссис Гильберт Вейль.
Франсиско с облегчением рассмеялся:
– Ах, ты про это… Кстати, если ты следила за моей рекламой, то могла бы заметить забавную маленькую неувязку в повествовании миссис Гильберт Вейль.
– Я не читаю ерунды.
– А следовало бы. Она самым превосходным образом описала прошлый новогодний сочельник, который, по ее утверждению, мы провели вместе на моей вилле в Андах. Освещенные лунным светом вершины гор, кроваво-красные цветы на оплетающих окна лианах. Ты видишь, что-либо неправильное в этой картине?
Дагни негромко ответила:
– Об этом следовало бы мне спрашивать тебя, но я не намереваюсь этого делать.
– Ну, а я не вижу в ней ничего плохого, за исключением того, что как раз в тот сочельник находился в Техасе, в Эль-Пасо, где председательствовал на открытии линии Сан-Себастьян, принадлежавшей компании «Таггерт Трансконтинентал»,как тебе следовало бы помнить, даже в том случае, если ты предпочла не присутствовать при подобном событии. У меня даже карточка осталась, на которой я стою, положив руки на плечи твоему брату Джеймсу и сеньору Оррену Бойлю.
Дагни охнула, вспомнив, что он действительно прав, и что рассказ миссис Вейль она прочитала в газетах.
– Франсиско, что… что это значит?
Он усмехнулся.
– Делай выводы сама… Дагни, – лицо его сделалось серьезным. – Почему ты решила, что Халлей написал свой Пятый концерт? Почему не новую симфонию или оперу? Почему именно концерт?
– А что это так волнует тебя?
– Не волнует. – Он негромко добавил. – Я по-прежнему люблю его музыку, Дагни.
Голос его вновь сделался непринужденным:
– Но она принадлежала к другому времени. Нашему веку свойственны развлечения иного рода.
Франсиско перекатился на спину и лег, подложив скрещенные руки под голову, разглядывая потолок так, как если бы на нем разыгрывалась сценка из какого-то кинофарса.
– Дагни, разве тебя не потешил тот спектакль, что разыгрался в Мексике с этими рудниками… как их там, Сан-Себастьян? Ты читала речи, которые произносили члены правительства этой страны, и передовицы в местных газетах? Они называли меня беспринципным обманщиком, надувшим целое государство. Они-то рассчитывали захватить перспективный горнодобывающий концерн. И я не имел никакого права обманывать их в этом благородном намерении. Ты не читала о паршивом мелком чиновничишке, который советовал им подать на меня в суд?
Франсиско рассмеялся и изменил позу; руки его теперь лежали на ковре, превращая тело в подобие креста:
– Представление это стоило любых затрат. Я могу позволить себе такие расходы. И если бы я затеял весь спектакль преднамеренно, то превзошел бы самого императора Нерона. Разве можно сравнить испепеливший город пожар с адом в этом котле, разверзшимся, когда я сдернул с него крышку?
Приподнявшись на локте, Франсиско взял в руку несколько шариков и рассеянным движением встряхнул их на ладони; камни отозвались мягким чистым звоном, присущим хорошей породе. Дагни вдруг поняла, что Франсиско играет с этими шариками не по вздорной привычке; он просто не знал, что такое покой, и не мог долго оставаться без дела.
– Правительство Мексиканской Народной Республики выпустило прокламацию, – продолжил он, – в которой попросило свой народ соблюдать терпение и еще на какое-то время примириться с трудностями. Похоже, что доходы от меди Сан-Себастьяна уже были заложены в планы их Центрального комитета. Он намеревался повысить в стране уровень жизни, дать в стране всем и каждому – мужчине, женщине, ребенку и недоноску – по куску жареной свинины по воскресеньям. И теперь эти любители строить планы просят свой народ винить не правительство, а порочные наклонности богачей, потому что я оказался безответственным плейбоем, а не жадным капиталистом, на которого они рассчитывали наткнуться. Откуда они могли знать, спрашивали эти людишки, что я подведу их? И в самом деле, откуда им было знать это?
Дагни отметила, как Франсиско сжимал в своей руке камни. Он не замечал этого, вглядываясь в какую-то мрачную даль, но она могла утверждать, что движение это приносило ему некоторое облегчение, быть может, по контрасту. Пальцы его неторопливо, с чувственным наслаждением оглаживали поверхность камня. Подобный способ получать удовольствие не показалась ей несносным, напротив, Дагни сочла его странным образом привлекательным, словно бы, как подумала она вдруг, чувственность не имела физической природы, а являлась следствием утонченного унижения природы духовной.
– Однако не знали они не только об этом, – сказал он, – им предстоит ознакомиться еще с некоторыми новостями. Для рабочих в Сан-Себастьяне построен поселок. Он обошелся в восемь миллионов долларов. Дома на стальных каркасах, с водопроводом, электричеством и холодильниками. Кроме того, школа, церковь, госпиталь и кинотеатр. Целый поселок, построенный для людей, живших в хибарах из плавника и жестяных банок. И наградой за это мне стала возможность убраться восвояси, целым и невредимым, особая привилегия, которой я удостоился благодаря тому, что не был гражданином Мексиканской Народной Республики. Этот рабочий поселок тоже был учтен в их планах. Еще бы, пример прогрессивных методов строительства. Что ж, эти дома на стальных каркасах построены в основном из картона, покрытого добрым поддельным шеллаком. Они не простоят и года. Водопроводные трубы – как и почти все наше горное оборудование – было приобретено у дельцов, основным источником товара которым служат городские свалки Буэнос-Айреса и Рио-де-Жанейро. Могу поручиться, что эти трубы продержатся еще пять месяцев, а проводка не откажет еще полгода. Чудесные дороги, устроенные нами для Мексиканской Народной Республики, не переживут и пары зим: они покрыты дешевым цементом без насыпной подушки, а ограждение в опасных местах сооружено – из крашеных досок. Остается дождаться первого оползня. Ну, церковь-то выстоит. Она им понадобится.
– Франсиско, – пошептала Дагни, – ты сделал это нарочно?
Он приподнял голову; к своему удивлению, она заметила в его глазах отблеск бесконечной усталости.
– Нарочно ли, – проговорил он, – по халатности ли, по глупости ли… разве ты не понимаешь, что это не имеет значения? Пропущен один и тот же элемент.
Дагни содрогнулась и, позабыв про обещанный себе самой полный самоконтроль, воскликнула:
– Франсиско! Если ты видишь, что происходит в мире, если осознаешь,что именно сказал сейчас, то как ты можешь смеяться над всем этим! Тебе, именно тебе в первую очередь следовало бы сражаться с ними!
– С кем?
– С грабителями, с теми, кто сделал возможным всемирный грабеж. С мексиканскими комитетчиками и им подобными.
Улыбка его сделалась опасной:
– Нет, моя дорогая. Это с тобой я должен сражаться.
Она посмотрела на него с недоумением:
– Что ты хочешь этим сказать?
– Я хочу сказать, что рабочий поселок для Сан-Себастьяна стоил мне восемь миллионов долларов, – ответил он, жестким голосом подчеркивая слова. – На деньги, потраченные на картонные дома, я мог бы купить стальные конструкции. Как и на деньги, потраченные на все остальное. Деньги эти ушли к тем людям, которые создают собственное богатство подобными методами. Но такие люди останутся богатыми недолго. И деньги уйдут своим путем не к тем, кто умеет работать, а к тем, кто наиболее изощрен и развратен. По нормам нашего времени побеждает тот, от кого меньше всего пользы. Эти деньги будут растрачены на проекты, подобные рудникам Сан-Себастьян.
Она заставила себя спросить:
– Так вот, значит, какова твоя цель?
– Да.
– И это радует тебя?
– Да.
– Я подумала о твоем имени, – проговорила Дагни, хотя некая часть разума упорно твердила ей, что спорить сейчас бесполезно. – В твоей семье, кажется, существовала традиция, требовавшая, чтобы очередной д’Анкония оставлял после себя состояние более крупное, чем было получено им от отца.
– О, да, мои предки были наделены удивительной способностью совершать нужные поступки в нужное время и делать правильные вложения. Ну, конечно, «вложение» – тоже относительное понятие. Все зависит от того, чего ты хочешь достичь. Например, возьмем Сан-Себастьян. Он обошелся мне в пятнадцать миллионов долларов, однако эти пятнадцать миллионов уничтожили сорок миллионов, принадлежавших «Таггерт Трансконтинентал»,и тридцать пять миллионов из карманов таких вкладчиков, как Джеймс Таггерт и Оррен Бойль, попутно с сотнями миллионов, в которые обойдутся всякие вторичные последствия. Неплохое вложение, не правда ли, Дагни?
Она выпрямилась в кресле:
– Ты хоть понимаешь, что говоришь?
– О, в полной мере! Должен ли я назвать тебе все последствия, за которые ты намеревалась меня ругать? Во-первых, я не думаю, что «Таггерт Трансконтинентал»переживет утрату своей пресловутой линии Сан-Себастьян. Ты надеешься, но этого не произойдет. Во-вторых, Сан-Себастьян помог твоему братцу Джеймсу уничтожить «Феникс-Дуранго»,единственную хорошую железнодорожную линию во всей стране.
– Ты понимаешь это?
– И не только это.
– А ты… – она не знала, почему хочет спросить именно это; должно быть потому, что темные яростные глаза еще смотрели на нее из недр памяти: – …ты знаком с Эллисом Уайэттом?
– Конечно.
– И ты знаешь, какие последствия это будет иметь для него?
– Да. Его придется уничтожить следующим.
– И ты, находишь это занятие, интересным?
– Куда более волнующим, чем разорение мексиканских комитетчиков.
Дагни встала. Она столько лет считала его безнравственным; она боялась этого, она думала об этом, она старалась забыть об этом и никогда больше не вспоминать; однако она и представить не могла, насколько глубоким оказалось его падение.
Она не смотрела на него; она не понимала, что говорит вслух, что снова произносит сказанные им когда-то слова —…кто будет больше гордиться, Нат Таггерт тобой, или Себастьян д’Анкония мною…
– Но разве ты не поняла, что я назвал эти рудники в честь своего великого предка? По-моему, подобная честь пришлась бы ему по вкусу.
На мгновение Дагни словно ослепла; ей еще не было известно, что такое богохульство, и что ощущают, сталкиваясь с ним; теперь она поняла это.
Франсиско поднялся с пола и смотрел на нее сверху вниз; холодная и безликая улыбка ничего не открывала Дагни.
Ее бил озноб, но Дагни не замечала его. Ей было безразлично, что он увидит, о чем догадается, что посмеет.
– Я пришла сюда, так как хотела узнать причину того, что ты сделал со своей жизнью, – произнесла она бесстрастным, лишенным эмоций тоном.
– Я назвал тебе эту причину, – серьезно ответил он, – однако ты не захотела поверить в нее.
– Я все вижу тебя прежним и не могу забыть. А то, чем ты теперь стал, не принадлежит к рациональной Вселенной.
– Не принадлежит? А окружающий нас мир принадлежит к ней?
– Ты не принадлежишь к числу людей, которых может раздавить мир, каким он ни оказался бы…
– Правильно.
– Так почему же?
Франсиско пожал плечами:
– А кто такой Джон Голт?
– О, незачем пользоваться этой пошлятиной!
Франсиско посмотрел на нее. Губы его улыбались, но глаза оставались спокойными, искренними и даже – на мгновение – тревожно восприимчивыми.
– Так почему? – спросила она.
Он ответил теми же словами, которые произнес однажды ночью в этом же самом отеле десять лет назад:
– Ты не готова услышать это.
Он не стал провожать ее до двери. Опустив руку на дверную ручку, Дагни повернулась… и остановилась. Франсиско не отрывал от нее глаз; взгляд его охватывал ее целиком; она понимала его смысл, и это приковывало ее к месту.
– Я по-прежнему хочу спать с тобой, – проговорил он. – Но я не настолько счастлив, чтобы позвать тебя в постель.
– Не настолько счастлив? – повторила она в полном недоумении.
Он рассмеялся.
– Не будет ли лучше, если ты сперва ответишь на мое предложение? – Она молчала. – Ты ведь тоже этого хочешь, не так ли?
Дагни уже хотела сказать «нет», но вовремя поняла, что истина значительно хуже.
– Да, – ответила она ледяным тоном, – но это желание ничего не значит для меня.
Франсиско улыбнулся, явно отдавая должное той силе, которая потребовалась ей, чтобы ответить именно так.
Однако когда она открыла дверь, чтобы уйти, он произнес уже без всякой улыбки:
– Ты наделена великой отвагой, Дагни. И однажды тебе хватит ее.
– Чего? Отваги?
Он не ответил.
