Текст книги "Атлант расправил плечи. Часть I. Непротивление (др. перевод)"
Автор книги: Айн Рэнд
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 32 страниц) [доступный отрывок для чтения: 12 страниц]
Айн Рэнд
Атлант расправил плечи
Часть I. Непротивление
Введение
Айн Рэнд видела в искусстве «воссоздание реальности в соответствии с метафизическими воззрениями художника». Поэтому по природе своей роман (как и изваяние или симфония) не нуждается в пояснительном предисловии и не терпит такового; он является самодостаточной Вселенной, стоящей выше любых комментариев, приглашающей читателя войти, воспринять и отреагировать.
Айн Рэнд никогда не одобряла дидактических (или хвалебных) введений к своим книгам, и я не имею желания нарушать ее волю. Напротив, я намереваюсь уступить место ей самой. Я хочу познакомить вас с некоторыми аспектами ее мышления в то время, когда она готовилась написать свой роман «Атлант расправил плечи».
Прежде чем приступить к роману, Айн Рэнд много писала в своем дневнике о его теме, сюжете и персонажах. Она писала не для публики, а лишь для себя самой, то есть, для прояснения собственного же восприятия. Относящиеся к написанию «Атланта»дневниковые записи являют яркий пример ее личногомышления, уверенного, даже при продвижении на ощупь, целенаправленного, даже при наличии препятствий, блестяще – красноречивого, даже при полном отсутствии редакторской правки. Дневники эти являют завораживающий пример поэтапного рождения бессмертного произведения искусства.
В свой черед будет опубликовано все, что выходило из-под пера Айн Рэнд. И для этого издания «Атланта»,подготовленного к 35 годовщине его первой публикации, я выбрал, однако, нечто вроде премии для почитателей великой писательницы, четыре типичных дневниковых записи. Позвольте мне предупредить новых читателей о том, что отрывки эти приоткрывают сюжет и испортят впечатление для каждого, кто прочтет их, не зная всей истории заранее.
Насколько я помню, слова «Атлант расправил плечи» стали названием романа только после того, как муж мисс Рэнд предложил это в 1956 году. В процессе написания роман носил рабочее название «Забастовка».
Самые первые наброски, сделанные мисс Рэнд для «Забастовки»,датированы 1 января 1945 года, то есть примерно через год после публикации «Источника»(The Fountainhead). Вполне естественно, что ее интересовало, чем настоящий роман может отличаться от предыдущего.
Тема.Что происходит с миром, когда Движители его бастуют.
Это означает – картина мира, мотор которого отключен. Показать: что, как и почему. Конкретные шаги, действия – через персонажи, их настрой, мотивацию, психологию, поступки и во вторую очередь результаты воздействия личностей на историю, общество и мир.
Требования темы:показать, кто является Движителями мира, как и почему они функционируют. Каковы их враги, почему их ненавидят, какие причины ненависти к Движителям и их порабощения; показать природу препятствий, оказывающихся на их пути и причины их возникновения.
Этот последний параграф полностью содержится в «Источнике». Реварк и Тухи являют собой полную формулировку его. Посему этот сюжет является не общей темой «Забастовки»,но частью ее, которую следует упомянуть снова (хотя и кратко), чтобы сделать изложение ясным и полным.
Первым делом необходимо решить, на ком должно быть сделано главное ударение – на Движителях, паразитах или на мире. Ответ: на мире. Повествование должно вестись обо Всем.
В этом смысле «Забастовка»должна оказаться куда более «общественным» романом, чем «Источник».Тот роман был посвящен «индивидуализму и коллективизму в душе человека»; он обнаруживает природу и функции творца и потребителя. Основной упор был сделан на Реварке и Тухи, чтобы показать их суть. Остальные персонажи представляли собой вариации на тему отношения личности к окружающим – смесь же двух крайностей, двух полюсов: Реварка и Тухи. Основной темой было описание характеров, людей как таковых – их природы. Их взаимоотношения – то есть собственно общество, связи между людьми – имели вторичный, неизбежный характер, представлялись как прямое следствие столкновения Реварка и Тухи. Однако они не представляли собой тему.
Здесь темой должны стать взаимоотношения. Посему личное обязано отступить на второй план. То есть персональный аспект необходим только в той степени, в которой он проясняет взаимоотношения. В «Источнике»я показала, что миром движет Реварк – что Китинги паразитируют на нем и ненавидят за это, в то время как Тухи стремятся погубить его. Но тему представлял собой сам Реварк, а не отношение его к миру. Теперь меня интересуют взаимоотношения.
Иными словами, я должна показать, каким конкретно способом Движители вращают этот мир. И каким именно способом потребители паразитируют на творцах. Как в духовных вопросах – так (особенно) в конкретных физических событиях. (Особое внимание – на конкретные физические события и ни на мгновение не забывать, что все физическое является следствием духовного.)
Однако ради целей повествования я не начинаю с описания того, каким образом потребители паразитируют на Движителях в повседневной реальности, не начинаю я и с описания привычного им мира. (Это дается только в необходимой ретроспективе при возвращении к прошлому или в качестве следствия самих событий.) Я начинаю с фантастического предположения о забастовке, устроенной Движителями, истинного сердца романа. Следует отметить четкое разделение: я не намереваюсь прославлять здесь Движителей (этому был посвящен «Источник»).Я хочу показать, насколько отчаянно нуждается мир в Движителях, и насколько скверно он обращается с ними. И я демонстрирую это на гипотетическом случае, показывая, что случится с миром без них.
В «Источнике»я не показывала прямо, насколько отчаянно нуждается мир в Реварке, ограничиваясь лишь косвенными указаниями. Я продемонстрировала, насколько и почему жесток к нему мир. Я показывала в основном его суть. Это была повесть о Реварке. Настоящий роман должен стать историей мира – в отношении к его Источникам. (Это почти история отношения тела и сердца – тела, умирающего от анемии.)
Я не показываю конкретно то, что делают Движители – это становится ясно лишь опосредованно. Я показываю, что случается, когда они перестают делать свое дело. (И сразу становится видна полная картина их дел, равно как их место и роль. Это важное указание для конструкции всего повествования.)
Чтобы создать свой роман, Айн Рэнд должна была в полной мере понять, почему Источники позволили потребителям паразитировать на себе – почему за всю историю творцы ни разу не объявили забастовку – какие присущие даже лучшим из них ошибки отдали их в рабство к посредственностям. Часть ответа драматизирована в характере Дагни Таггерт, наследственной владелицы железной дороги, объявившей войну забастовщикам. Вот заметка о ее психологии, датированная 18 апреля 1946 года:
«Ее ошибка – и причина отказа присоединиться к забастовке – кроется в сверхоптимизме и избытке уверенности в себе (особенно в последнем).
Сверхоптимизм – в том, что она считает людей лучшими, чем они есть, она не понимает их и проявляет великодушие.
Избыток уверенности – в том, что она считает себя способной сделать больше, чем это по силам человеку. Она считает, что способна в одиночку управлять железной дорогой (или миром), может заставить людей сделать то, что она хочет, то, что правильно с ее точки зрения, только силой собственного дарования; не принуждая их, конечно, не порабощая их своими приказами, но силой избытка своей энергии; она покажет им, как надо, она обучит и уговорит их, она настолько одарена, что они все переймут от нее. (В этом – вера в рационализм их существа, во всемогущество разума. Ошибка? Рассудок не автоматичен. Те, кто отрицают разум, не будут покорны ему. Нельзя рассчитывать на них. Их надо оставить в покое.)
В отношении этих двух пунктов Дагни совершает в своем мышлении существенную (но простительную и вполне понятную) ошибку той разновидности, которую часто совершают индивидуалисты и творцы. Ошибка эта является следствием лучших качеств их натуры и результатом конкретного принципа, однако принцип этот прилагается неправильно…
Ошибка такова: творцу подобает быть оптимистичным в глубочайшем, глубинном смысле этого слова, поскольку творец верит в благосклонность Вселенной и функционирует, исходя из этой предпосылки. Однако будет ошибкой распространять такой оптимизм на других конкретных людей. Во-первых, это не является необходимым, этого не требуют жизнь творца и природа Вселенной: жизнь его не зависит от остальных. Во-вторых, человек представляет собой существо, наделенное свободной волей; поэтому каждый человек потенциально является добрым или злым – ему и только ему самому решать (посредством умозаключений), на какой стороне он хочет быть. Решение повлияет лишь на него самого; оно не может (да и не должно) представлять особый интерес для любого другого человека.
Посему, в то время как творец почитает и должен почитать Человека (что означает его собственный высший потенциал, то есть естественное уважение к себе), он не должен совершать ошибку, полагая, что отсюда неминуемо проистекает почтение к Человечеству (как к коллективу). Концепции эти полностью антагонистичны, из них следуют существенно различные и диаметрально противоположные следствия.
Человек в высшем своем потенциале реализуется внутри самого творца. Одинок ли творец, находит ли он горстку подобных себе или окружен большинством человечества, – не имеет абсолютно никакого значения; числа здесь абсолютно неуместны. Он один или горстка подобных ему представляет все человечество, в подлинном смысле являя собой доказательство того, что на самом деле представляет собой человек в лучших своих проявлениях, человеческая суть, человек на пределе своих возможностей. (Разумное создание, действующее в соответствии со своей природой.)
Творцу должно быть безразлично, сколько человек вокруг него не соответствуют идеалу, Человеку с большой буквы: один, миллион или вообще все; позвольте ему одному соответствовать этому идеалу; таков весь «оптимизм» в отношении Человека, в котором он нуждается. Однако понять это трудно, трудно заметить сам факт – естественно, что Дагни всегда совершает ошибку, считая других лучшими, чем они есть на самом деле (или станут лучше, или она научит их быть лучше, или, что еще проще, она просто отчаянно хочет, чтобы они были лучше) – и оказаться привязанным к миру подобной надеждой.
Творцу подобает обладать безграничной верой в себя и свои способности, не сомневаться в том, что он способен извлечь из лиры любые звуки, достичь всего, что хочет, и сделать это или нет – зависит только от него. Он ощущает это, потому что является человеком мысли. [Однако] вот что он должен иметь в виду: действительно, творец способен добиться всего, чего пожелает, если действует в согласии с природой человека, Вселенной, нормами морали, то есть если он не навязывает свое желание остальным и не пытается посягать на обладание коллективной природой, что в первую очередь затрагивает остальных или требует напряжения их воли. (Такое желание или попытка будет аморальным, противоречащим природе творца.) Покусившись на это, он перестанет быть творцом и перейдет в область коллективистов и прихлебателей.
Посему он никогда не должен быть уверен в том, чту ему удастся совершить посредством остальных или с их помощью. (Он не может испытывать такой уверенности – не может совершать подобных попыток, которые неминуемо станут аморальными.) Он не должен думать, что может каким-то путем передать им свою энергию и интеллект, сделав тем самым пригодными для достижения своих целей. Он должен принимать остальных людей такими, какие они есть, признавая в них принципиально, по природе своей, независимые существа, находящиеся за пределами его влияния; [он должен] иметь с ними дело только на собственных независимых условиях, действовать так, как, по его разумению, сообразно его собственным целям или позволить им жить согласно их собственным нормам (по собственному разумению и воле, независимо от него) и ничего не ожидать от остальных.
Теперь о настоятельном желании Дагни руководить «Таггерт Трансконтинентал». Она видит, что вокруг нее нет людей, пригодных для ее целей, людей способных, независимых и компетентных. Она думает, что сумеет использовать людей другого сорта, дилетантов-паразитов, дав им соответствующее обучение или просто используя в качестве роботов, которые будут получать от нее приказы и действовать, не проявляя личной инициативы или ответственности; в то время как она, по сути дела, станет искрой инициативы и источником ответственности для всего коллектива. Это невозможно. В этом заключена ее ключевая ошибка.
В этом причина ее неудачи.
Основной задачей Айн Рэнд как писателя являлось не представление злодеев или наделенных недостатками героев, но создание образа идеального человека, непротиворечивого, законченного в свое полноте, идеального. В романе «Атлант расправил крылья»таковым является Джон Голт, величественная фигура, являющаяся движущей силой всего мира и самого романа, однако появляющегося на сцене только в третьей части. По природе своей (и в соответствии с ходом повествования) Голт играет центральную роль в жизнях всех его персонажей. В записи «Взаимоотношения Голта с остальными», датированной 27 июня 1946 года мисс Рэнд в сжатом виде формулирует то, что Голт представляет собой для каждого из них:
Для Дагни – идеал. Ответ на оба ее стремления: найти гения и любимого человека. Первое стремление выражается в поисках изобретателя двигателя. Второе – в крепнущем убеждении, что она никогда не полюбит.
Для Риардена – друг. Дающий понимание и оценку, которых он всегда хотел добиться, не ведая того, что и так добивается их, хотя бы от матери, сестры и брата.
Для Франсиско Д’Анкония – аристократ. Единственный человек, воплощающий в себе вызов и стимулянт – «подходящую» аудиторию, придающую радость и цвет жизни.
Для Даннескъёлда – якорь. Единственный человек, олицетворяющий сушу и корни для не знающего устали, безрассудного скитальца; подобный цели борьбы, порту в конце пути через бушующее море – единственный человек, которого он может уважать.
Для Композитора – вдохновение и идеальный слушатель.
Для Философа – воплощение его абстракций.
Для отца Амадеуса – источник конфликта. Мучительное осознание того, что Голт является венцом его усилий, человеком добродетельным и совершенным, и что средства его самого уже не соответствуют цели.
Для Джеймса Таггерта – вечная угроза. Тайный ужас. Укоризна. Вина (причем собственная). Он не сталкивается с Голтом непосредственно, однако поражен беспричинным, истерическим страхом. И он сразу узнает его, когда слышит выступление Голта по радио и впервые видит лично.
Для Профессора – его совесть. Укор и напоминание. Призрак, преследующий его везде и повсюду, не давая ни мгновения мира. Постоянное «нет» всей его жизни.
Некоторые примечания к предыдущему отрывку. Сестра Риардена Стейси как персонаж второстепенный была впоследствии исключена из романа.
«Франсиско» в те ранние годы писался «Франсеско», а Даннескъёлд носил имя Ивар, предположительно, данное в честь Ивара Крюгера, шведского «спичечного короля», послужившего реальным прототипом Бьорна Фолкнера в «Night of January 16th».
Отец Амадеус был духовником Таггерта, и тот исповедовал ему свои грехи. Священник предполагался как положительный персонаж, искренне приверженный добру и практикующий мораль милосердия. По словам мисс Рэнд, она исключила его после того, как выяснилось, что персонаж этот не получается убедительным.
Профессор – это Роберт Стэдлер.
Теперь последний отрывок. Благодаря яркому стремлению к идеям, мисс Рэнд часто спрашивали, кем является она в первую очередь – философом или романистом. В последние годы этот вопрос раздражал ее, однако она дала ответ, предназначенный в первую очередь для самой себя в записи, датированной 4 мая 1946 года. Речь шла о природе созидания.
Я создаю впечатление философа-теоретика и романистки. Однако мои интересы в большей степени обращены к последней ипостаси; первая служит для меня лишь средством для реализации последней; абсолютно необходимым средством, но, тем не менее, всего лишь средством; все воплощается в романе. Не осознав и не сформулировав правильный философский принцип, я не могу создать правильное повествование; однако открытие принципа интересует меня только как обнаружение нужных познаний, которые я использую для достижения своей жизненной цели; а целью моей жизни является создание такой разновидности мира (людей и событий), которая понравится мне самой – и потому представляет человеческое совершенство.
Философские познания необходимы для достижения человеком совершенства. Однако я не намереваюсь останавливаться на определении, я хочу воспользоваться им, применить – в своей работе (и в личной жизни, – но ядром, сердцевиной и средоточием моей личной жизни, всей моей жизни, является работа).
Вот поэтому, я думаю, идея написания философского труда и показалась мне скучной. В такой книге я должна была бы учить других, представлять им свою идею. В романе же я, напротив, должна создать для себя самой желанный мне мир и жить в нем в процессе его создания; и уже в качестве побочного результата позволять людям насладиться моим миром, – пускай лишь в той степени, в какой они способны это сделать.
Можно сказать, что первой целью философского труда является прояснение или формулировка твоих новых познаний для себя и ради себя; а уже потом, в качестве второго шага – изложение твоих познаний другим. Но в этом и заключается разница, в том случае, когда речь идет обо мне: мне приходится получать и формулировать для себя самой новые философские познания или принципы, которыми я воспользовалась для написания художественного произведения, воплощающего и иллюстрирующего их; я не могу писать произведение на основе всем известного тезиса или темы, знания, изложенного или открытого кем-то еще, то есть, на основе чужой философии (потому что такие философии ошибочны). И в этой степени я являюсь абстрактным философом (я хочу представить идеального человека и его идеальную жизнь – и я также должна обнаружить собственное философское утверждение и определение такого совершенства).
Но в том случае, когда и если я обнаружила такое знание, меня не интересует его представление в абстрактной и обобщенной форме, то есть, собственно в виде знания. Меня интересует его использование, применение – то есть воплощения в виде конкретных людей и событий, в форме вымышленного повествования. Такова итоговая цель, конец моей работы; и философские познания или открытия являются лишь средством для достижения ее. Меня не интересует с точки зрения моих целей научная форма абстрактных познаний, в отличие от итоговой, прикладной формы вымысла, повествования. (В любом случае я формулирую эти знания для себя самой; однако избираю окончательную форму, выражение в завершенном цикле, который вновь ведет назад, к человеку).
Интересно, в какой мере я представляю в этом отношении особенное явление. На мой взгляд, я – некий интеграл абсолютно человеческого существа. Такой путь неизбежно приводит меня к характеру Джона Голта. Он также представляет собой комбинацию абстрактного философа и практика-изобретателя; мыслителя и одновременно человека действия.
В процессе обучения мы черпаем абстрактные представления из конкретных объектов и событий. Созидая, мы творим собственные конкретные объекты и события из абстракции; мы обращаем абстракцию, низводим ее к собственному конкретному значению; однако абстракция помогала нам создать тот род конкретики, которым мы хотим располагать. Она помогла нам переделать – создать этот мир таким, каким мы хотим его видеть.
Не могу воздержаться и не процитировать еще один абзац. Он присутствует в предшествующей записи, на несколько страниц выше.
Кстати, как побочное наблюдение: если литературное сочинительство представляет собой процесс преобразования абстракции в конкретику, возможны три градации такого сочинительства: перевод старой (известной) абстракции (темы или тезиса) посредством старинной литературной техники (то есть персонажей, событий и ситуаций, использовавшихся для той же темы, того же самого перевода) – сюда относится большая часть популярной халтуры; пересказ старой абстракции с помощью новых, оригинальных литературных средств, то есть сюда относится большая часть хорошей литературы; созидание новой, оригинальной абстракции и перевод ее с помощью новых, оригинальных средств – под этот пункт, насколько мне известно, подпадаю только я сама – со своей манерой писания романов. Да простит меня Бог (Метафора!) если это всего лишь ошибочное самомнение! Насколько видно мне самой, дело обстоит именно так. (Четвертая возможность – пересказ новой абстракции старыми средствами – невозможна по определению: если абстракция новая, не может существовать средств, уже использованных кем-либо для ее пересказа.)
Можно ли усмотреть в ее словах «ошибочное самомнение»? Прошло сорок пять лет с того времени, когда она написала эту заметку, и вы держите в руках шедевр Айн Рэнд. Решайте сами.
Леонард Пейкофф,сентябрь 1991 года
