Текст книги "Русская жизнь. Земля (сентябрь 2007)"

Автор книги: авторов Коллектив

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 15 страниц)

1929-1932 годы. «Великий перелом». Переход к сплошной коллективизации. Вывоз зерна достиг максимума за довоенное время. Цены, по которым государство приобретает зерно у деревни, ничтожны.

1930 год. 2 мая в «Правде» опубликована статья Сталина «Головокружение от успехов. К вопросам колхозного движения». Колхозы нередко рассматриваются как советский вариант общины. Но скорее колхоз можно назвать формой крепостной зависимости, при которой государство выступает как коллективный помещик, а крестьяне – как коллективный крепостной.

1932– 1933 годы. Массовый голод на территориях Украины, Северного Кавказа, Поволжья, Южного Урала, Западной Сибири, Казахстана.

1932 год. 7 августа издан закон «Об охране имущества государственных предприятий, колхозов и кооперативов и укреплении общественной (социалистической) собственности». Известен как «закон о колосках», поскольку по нему преследовались крестьяне, занимавшиеся ручной сборкой остатков зерна с колхозных или совхозных полей. За присвоение колхозной собственности предусматривался срок от 5 до 10 лет.

1932 год. 27 декабря введена единая паспортная система с обязательной пропиской. Эта система была создана для того, чтобы ограничить исход крестьянства из деревень и остановить «проникновение кулаков в города». В отделениях милиции были образованы паспортные столы. Крестьянам, работавшим в колхозах, паспорта не выдавали.

1933 год. 4 апреля М. А. Шолохов в письме к Сталину описывает ужасы коллективизации. Из ответа Сталина 6 мая 1933 года: «Дорогой тов. Шолохов! Дело в том, что Ваши письма производят несколько однобокое впечатление. Иногда наши работники, желая обуздать врага, бьют нечаянно по друзьям и докатываются до садизма. Но это не значит, что я во всем согласен с Вами. Вы видите одну сторону, видите неплохо. А другая сторона состоит в том, что уважаемые хлеборобы вашего района (и не только вашего района) проводили „итальянку“ (саботаж!) и не прочь были оставить рабочих, Красную Армию – без хлеба. Уважаемые хлеборобы по сути дела вели „тихую“ войну с советской властью. Войну на измор, дорогой тов. Шолохов… Конечно, это обстоятельство ни в какой мере не может оправдать тех безобразий, которые были допущены. И виновные в этих безобразиях должны понести должное наказание. Но все же ясно, как божий день, что уважаемые хлеборобы не такие уж безобидные люди, как это могло бы показаться издали».

1939 год. Перепись населения дала цифру, на 15 млн меньшую, чем ожидалось, однако горожан стало на 19 млн больше. Крестьяне шли в города, спасаясь от голода и раскулачивания.

1955 год. 9 марта выходит постановление ЦК и Совмина «Об изменении практики планирования сельского хозяйства». Ставится задача освоения целинных и залежных земель – это «наиболее доступный и быстрый источник увеличения производства зерна» (Н. Хрущев). Несколькими годами позднее принято решение о расширении посевов кукурузы и гороха. Ликвидируются «неперспективные деревни». Миллионы крестьян снова потянулись в город.

1959 год. Принято решение о создании новой системы оплаты труда в колхозах. Вместо начисления трудодней колхозникам начинают выплачивать твердый оклад. Отменен налог на личное подсобное хозяйство. Объемы хозяйства позволено увеличить в 5 раз.

1965 год. Колхозникам начинают платить пенсию. Первоначально она составляет 8 рублей в месяц. Многие колхозы преобразовываются в совхозы – государственные сельхозпредприятия.

1976 год. Постановление «О мерах по дальнейшему совершенствованию паспортной системы СССР». Паспорта получают все граждане ССС– с 16 лет, в том числе и колхозники.

1990 год, ноябрь. Принят закон «О земельной реформе». Цель: «перераспределение земли в интересах создания условий для равноправного развития различных форм хозяйствования». Реально получить землю в собственность невозможно из-за отсутствия земельного кодекса, можно только ее арендовать.

1992 год. Группе экспертов поручено разработать Программу приватизации земли и реорганизации сельхозпредприятий. Ее результатом должна была стать масштабная фермеризация сельского хозяйства. Но этого не произошло, поскольку, во-первых, не была создана система земельного законодательства. А во-вторых, фермеры в глазах крестьян – это помещики, мечтающие о том, чтобы на них работали батраки. «Помещичий» скот травили, в колодцы предпринимателей кидали высоковольтные провода и т. п.

1998 год. 22 апреля принят Земельный кодекс, обеспечивающий право собственности на землю.

2002 год. 24 июля принят закон «Об обороте земель сельскохозяйственного назначения», определяющий правила и сроки приватизации государственных и муниципальных земельных участков. Решения о сроках должны принимать органы местного самоуправления. В ряде областей приватизация будет возможна лишь через 49 лет со дня вступления в силу закона.

2004-2007 годы. Частная собственность на землю не дает ожидаемых результатов. Землю скупают спекулянты, затем перепродавая ее под дачное и коттеджное строительство. Сельское хозяйство нерентабельно: урожай за тридцать лет стоит дешевле, чем сама земля.

Олег Кашин
В эталонную землю

Особенности сахарного производства в российском Черноземье

I.

Пресс-релизы – это, конечно, особый литературный жанр. «04.09.07 на Перелешинском сахарном комбинате при предпусковой проверке в коллекторе пара была сорвана заглушка 20-летней давности, в результате чего погибли 3 человека. Произошло трагическое стечение обстоятельств – никто из людей не должен был находиться рядом с коллектором в это время. Материальный ущерб производству незначителен. Завод продолжает принимать свеклу от сельхозпроизводителей и будет запущен в ближайшее время».

Завод действительно продолжает принимать свеклу от сельхозпроизводителей. Грузовики с сахарной свеклой въезжают в заводские ворота днем и ночью. Взвешиваются, отгружают свеклу и едут в поля за новой. Номера не только воронежские: здесь работают грузовики со всего Черноземья и Юга России.

Станция, на которой взвешивают свеклу, находится на той же улице Мира (в Перелешине всего четыре улицы: Заводская, Солнечная, Мира и еще какая-то, без табличек; наверное, Ленина), где в маленьком доме (четырехкомнатном на две семьи) в кухне нечем дышать, потому что подгорели блинчики с капустой. Блинчики подгорели потому, что Валентине Пыховой, женщине лет пятидесяти в черном платке и черном платье, стало плохо, и она отошла от плиты. А черный платок и платье – потому что «погибли 3 человека» в пресс-релизе ОАО «Перелешинский сахарный комбинат». Это в том числе и про ее мужа Валеру. Блинчики она пекла к поминкам.

II.

Валентина работает на перелешинской водокачке. Юра, Валентинин сын от первого брака, говорит: «Раньше называлась слесарем, теперь должность переименовали, как-то по-новому называется». Подсказываю: «Менеджером?» Юра морщит лоб. «По-моему, нет. Нет, стопудос не менеджером. Короче, воду качает». Когда «в коллекторе пара была сорвана заглушка 20-летней давности», Валентина находилась на работе и качала воду. Слышит, что-то бабахнуло. Ну, бабахнуло и бабахнуло. А потом сменщица прибегает: «На заводе взрыв. Говорят, Коростылева убило». Иван Коростылев работал с Валерием Пыховым в одной бригаде. Валентина вскочила и побежала на завод. Это в километре от водокачки. Бегом. Пятидесятилетняя толстая женщина.

III.

Но на завод ее не пустили. Директор запретил бойцам службы безопасности (или браткам, кому как нравится) пускать родственников членов погибшей бригады. Не потому, что тайна там какая-то или еще что. Просто директор и сам побоялся смотреть на то, что сделалось с людьми. Трехсоткилограммовый железный верстак взрывной волной отбросило в цех – вот и представьте, во что превратились находившиеся там люди. А то, во что они превратились, еще и сварилось, потому что пар.

Валерий Пыхов пострадал меньше других, он стоял чуть в стороне, за выпарной станцией. «А у Сереги, – говорит слесарь Николай Жигулин о Сергее Прибыткове, самом молодом (27-летнем) слесаре в бригаде, – у Сереги мозгов нет с макушкой и одного глаза». Слесарь Жигулин рассказывает о том, что у Сереги нет мозгов, как будто пересказывает какой-то фильм, но его можно понять, потому что он с утра сильно пьян. И то, что пьян, понять можно: Жигулин был в бригаде ремонтников четвертым. И тем вечером отпросился у начальства домой пораньше, копать картошку. Взрыв услышал, когда был у проходной. «Еще подумал: вовремя ушел, там громыхает что-то», – смеется Жигулин. Смеется, а глаза заплаканные.

IV.

Восемь вечера – это не рабочий день, и в пресс-релизе справедливо сказано, что «никто из людей не должен был находиться рядом с коллектором в это время». То есть получается, что Пыхов, Прибытков и Коростылев сами, от нечего делать, собрались в коллекторе и давай устраивать предпусковую проверку пара. На самом деле утром пятого числа должны были пускать завод. Потому что грузовики со свеклой едут, а хранилище не резиновое.

Перелешинский завод, как и все сахарные заводы Черноземья (в Воронежской области таких заводов девять), работает не круглый год: график естественным образом привязан к сезону. В начале осени собирают сахарную свеклу. Собирают и везут на завод, который к этому времени должен быть запущен. Свеклу на заводе перерабатывают месяца два, до начала ноября. Потом свекла заканчивается, и завод останавливают до следующей осени. И каждый раз в конце августа директор спохватывается, что скоро надо опять пускать предприятие. Так и возникают сверхурочные работы и предпусковые проверки пара.

Хотя, конечно, рабочие сами кровно заинтересованы в том, чтобы завод заработал как можно скорее. Когда завод работает, им платят зарплату: от двух до четырех тысяч рублей в месяц. Когда не работает, получают они по десять процентов. У Валерия Пыхова десять месяцев в году выходило по четыреста рублей в месяц. Зарплата Валентины на водокачке – полторы тысячи. «Но вы не думайте, что мы бедно жили, – пугается непонятно чего Валентина. – У нас огород есть, картошка, тыква, помидоры. Ну и у мамы пенсия хорошая». Мама Валентины, теща покойного, тоже в черном. Сидит на грядке, на сваленных горкой тыквах и плачет. Внук Юра приносит ей кружку воды и включается в разговор о деньгах. «Я в Воронеже работаю, я электрик. Работа – две лампочки в месяц вкручиваю. И выходит у меня за это девять тысяч. А у дяди Валеры было четыре, ну как так можно?»

Надеюсь, я больше никогда не побываю в Перелешине, потому что Юра очень боялся, что его «Ну как так можно?» будет процитировано в печати, и просил меня его не цитировать. Юра очень боится, что семья его родителей из-за его неосторожного слова подвергнется репрессиям со стороны заводского руководства и его службы безопасности. Но я все-таки его процитирую, потому что в самом деле: ну как так можно, а?

V.

У Пыховых мы были на следующий после взрыва день. Гроб с телом Валерия Пыхова в дом привезли только наутро – в день похорон. А накануне в Перелешине гастролировала похоронная контора из райцентра Панино, по такому случаю устроившая в поселке антираспродажу, предлагая 250-рублевые венки по 400. Народ брал, целый КамАЗ венков раскупили.

Отпевали погибших на улице, через дорогу от заводской проходной, возле круглой бетонной клумбы между заводом и заводоуправлением. От администрации присутствовала секретарша, брюнетка в брючном костюме и на шпильках. Директор уехал в Панино, дела. Рабочих, продолжающих ускоренно готовить завод к пуску (свеклу-то завозят), выпустили попрощаться на полчаса. Школьникам тоже разрешили не ходить на занятия (школа в райцентре), тем более что желтый школьный автобус задействовали для перевозки родственников на кладбище.

Час дня, жара, над улицей кружатся стаи ворон: они любят оставшуюся от производства сахара патоку. Ворон здесь вообще много, и очень красиво получается, когда ворона садится на гору известнякового булыжника (знаете же, почему сахар получается белым? Его известью отбеливают), – как на картине Верещагина «Апофеоз войны».

По одну сторону улицы Заводской у магазина «Кедр» сотни две хмурых мужчин в поношенных грязных спецовках; через дорогу, у магазина «Березка», сотни четыре женщин и детей в чем-то турецком или китайском, но, в общем, неотличимом от рабочих костюмов мужей и отцов. Стоят, ждут. Кто-то горячо доказывает, что надо было открывать два вентиля: один на атмосферу, второй на две. Кто-то вспоминает такое же ЧП в 1981 году, когда погибли пять человек; рассказчик утверждает, что, как и Жигулин теперь, он должен был быть в той бригаде, но ему, конечно, никто не верит. Еще кто-то даже рассказывает анекдот. Слушатели, впрочем, не смеются.

Гробы несут со стороны дома Пыховых (Коростылев жил там же, а Прибытков был холостяк, поэтому его тоже привезли на Мира; о том, что Прибытков – самый молодой, много говорили в толпе, но не в смысле «жалко, ему бы еще жить и жить», а – «слава Богу, что жениться не успел, плакать по нему некому». Где живут родители Коростылева, неизвестно, главное – не местные). Но не выносят сразу на Заводскую, а проносят через все Перелешино – по Солнечной и по той улице, на которой нет табличек. Принесли. Ставят на табуретки у клумбы. Рабочие кучей переходят дорогу, становятся вокруг гробов. Крышки и деревянные кресты дожидаются своего часа в сторонке.

Участковый-капитан хоть и местный, но почему-то мнется поодаль от остальных. Так же, как и докторша в белом халате с бутылкой минеральной воды в руках. Духовой оркестр, мужички в пыльных спортивных костюмах, время от времени заводят Шопена, но обрывают на половине, для другой половины нет нот. Рабочие без особых эмоций обсуждают, что у кого оторвало и кому теперь придется чинить пароконтактный сборник.

Пароконтактный сборник – это горизонтальный цилиндрический сосуд на двух опорах с патрубками (собственно, он и взорвался). Через один патрубок от котла поступает пар, через остальные пар распределяется по трубам между цехами. Аварийных клапанов на пароконтактном сборнике не было. Ну и заглушки, как справедливо написано в пресс-релизе, поставлены двадцать лет назад, и вообще странно, почему они выдержали так долго. Впрочем, про старые заглушки в пресс-релизе написали сгоряча. Созданная на заводе комиссия (директор, начальник ТЭЦ и инженер по технике безопасности) уже сделала предварительный вывод: котел взорвался из-за того, что бригада слесарей в составе Прибыткова, Пыхова и Коростылева нарушила правила техники безопасности. Этот факт комиссия оценила как вдвойне ужасный, поскольку все трое расписывались в журнале инструктажа, то есть знали, что правила нарушать нельзя (кстати, накануне в доме Пыховых Юра рассказывал мне, как он после армии пришел работать на сахарный завод, отметив с утра трудоустройство – разумеется, свекловичным самогоном, – и ничего, прошел инструктаж и расписался в журнале, все нормально).

О предварительном выводе комиссии рабочим уже объявили, и рабочие в ответ на мое «Кто виноват?» равнодушно показывают на гробы. «Вот те, что там лежат, они и виноваты». Рабочие так говорят не потому, что им не жалко погибших товарищей или, допустим, они верят комиссии, а просто – ну а что тут сделаешь или скажешь? По-другому не бывает.

Мы с фотографом единственные журналисты на отпевании. Воронежская пресса готовится к Дню города, да и вообще – это только по официальной версии директор уехал в Панино, а на самом деле вроде бы в Воронеж, договариваться с кем-то. Может, и с телевидением заодно договорился, черт его знает.

VI.

Из Панина приехал батюшка, крепкий дяденька лет сорока. Речь его была выдержана скорее в светской манере. «Молитесь за них, пожалуйста. Я понимаю, что молиться будут только родные, но вы тоже молитесь. Время придет, когда мы все встретимся там, а пока пусть наши молитвы будут им милостыней».

Больше никаких речей. Батюшку перебивает тоненький, жалобный, но все равно какой-то мерзкий заводской гудок – и в память о погибших, и в том смысле, что пора работать, потому что свеклу завозят и завод надо пускать. Толпа редеет, рабочие уходят за проходную. Те, у кого смена не сейчас, тоже уходят – к «Березке». Остаются женщины, дети и представители службы безопасности.

Гробы поднимают с табуреток, и на ту, на которой только что стоял гроб с телом Ивана Коростылева, сажают его жену Катю. Когда подняли гроб, она потеряла сознание. Служба безопасности суетится, кто-то зовет врача, подбегает докторша со своей минералкой, набирает полный рот воды и брызгает в лицо Кате. Катя не реагирует, докторша лупит ее по щекам, охранники берут Катю под руки и тащат к медпункту.

Гробы заносят за здание заводоуправления, процессия топчется: куда нести дальше, непонятно, весь транспорт остался на Мира у дома Пыховых. Кто-то предлагает донести до конца улицы: «Туда еще не носили». Несут. В середине улицы процессия теснится на обочину: школьный автобус и два грузовика догнали людей.

Гробы поднимают в кузова грузовиков, родные и близкие садятся в автобус. Кабину первого грузовика открывает какая-то бабушка: «Не занято?» Сажает рядом с водителем икону Богородицы, обернутую в белое полотенце, сама карабкается в кузов.

VII.

Пыхова похоронили рядом с родителями на Петровском кладбище у федеральной трассы «Дон». Коростылева и Прибыткова – в Панине. На въезде в Панино стоит бетонный знак в виде могильного креста, в основание которого бетонными же буквами вписано название села, добро пожаловать.

Образец чернозема, в качестве эталона хранящийся в Палате мер и весов в Париже, – он как раз из Панинского района Воронежской области. То есть три слесаря, которых сначала разорвало на куски, а потом еще сварило, легли в самый лучший в мире чернозем.

Но это какое-то слабое утешение.

Алексей Крижевский
Быть спекулянтом выгоднее, чем крестьянином

Беседа с главным редактором газеты «Ваши 6 соток»

Потомок кулаков, создатель газеты «Ваши 6 соток» и председатель Московского общества садоводов Андрей Туманов рассказывает о том, кто в нашей стране кого кормит и почему 6 соток оказались более востребованы, чем 60 га.

I.

– Как можно охарактеризовать ситуацию с земельным вопросом в России?

– Полнейшая анархия во всем. И в отношении государства к земле, и в отношении к ней самих граждан. Есть законы, но они не исполняются, все держится либо на насилии, либо на неформальных договоренностях, не имеющих никакого отношения к корпусу земельных законов, и эти неформальные, устные договоренности, естественно, создают почву для насилия. Внутри маленьких товариществ все решается либо с помощью крика, либо с помощью авторитета в кавычках или без. Ну, а в случаях с большими хозяйствами зачастую имеет место и прямое рейдерство.

– А как себя ведет государство?

– В нашей стране нет ни одного министерства или ведомства, которое занималось бы урегулированием собственно земельных отношений. Минсельхоз занимается хозяйством, МЭРТ собственностью, Минюст регистрацией и кадастром. В этом ансамбле министерств полная какофония. Когда Путин недавно собрал правительство, чтобы решить вопрос о дачной амнистии и земле, по их лицам было видно: они даже не понимают, к кому именно он обращается.

Оно и понятно: земельным отношениям в России тринадцать-пятнадцать лет. Десятки лет колхозно-совхозного бытования приучили нашего соотечественника к мысли, что земельный участок – дополнение к дачному домику, садик, огородик. Что земля не только собственность, но и обременение, не может вбить себе в голову никто. Ни министры, ни граждане. А земля сейчас является таким же активом, каким в девяностые была нефть. То есть на ней обогащаются местное чиновничество и крупный капитал.

– В каком смысле обременение?

– Например, вы купили особняк, памятник архитектуры. Вместе с правом собственности вы получаете обременение: вы не можете изменять его наружный вид, отремонтировать и сломать без разрешения властей тоже не можете. Так и с землей. Нигде в мире не разрешается распоряжаться землей абсолютно произвольно. Купил землю – используй по назначению; приобрел сельхозугодье – свалку там устраивать не смей, а сажай картошку или разбивай фруктовый сад. У нас этого никто не понимает: я купил землю, что хочу, то и ворочу. И она лежит, не работает, зарастает бурьяном. В то время как именно налог на операции с землей, по идее, должен быть основным источником пополнения региональных бюджетов. А у нас ты даже в Подмосковье за участок в Барвихе платишь казне столько же, сколько за аналогичный участок в депрессивном, пропахшем торфяной гарью Шатурском районе.