Текст книги "Музыка и ты. Выпуск 9"

Автор книги: авторов Коллектив

Огромно влияние на бразильскую культуру негритянских песен, танцев, обычаев. Но путь их к всеобщему признанию был сложен. Чернокожие рабы Бразилии пронесли свое народное искусство через столетия, несмотря на гонения и жестокие законы рабства. А ведь рабство было отменено в Бразилии только в 1888 году!

Обращенные в христианство негры приспосабливали новую религию к своим верованиям. Они не забыли своих языческих богов. В молитвах бразильских негров сливались воедино африканский бог Ошáла и христианский бог Иисус, богиня моря Йемáнжа и мать Иисуса – Мария. Негритянские верования переплетались с индейскими.

Обряд жертвоприношений в Рио-де-Жанейро в честь богини Йеманжи

Музицирующие гаумо (пастухи)

До сих пор сохранились в Бразилии религиозные культы «радения», магические ритуалы, которые стали своего рода театрализованными представлениями на темы из жизни наиболее любимых народом богов и святых, где действие чередуется с танцами и пением. 31 декабря каждого года на огромном пляже Капакабáна в городе Рио-де-Жанейро проводится праздник в честь богини Йеманжи, и жители Рио, кариоки, отправляют в океан лодки с жертвоприношениями, пищей, горящими свечами, бросают в море гребни, бусы, а иногда и драгоценные украшения: пусть Йеманжа пошлет им благополучие, любовь, а морякам – счастливое возвращение домой.

Благодаря культам сохранилось в неприкосновенности множество древних негритянских песен и танцев. С танцем слилась в Бразилии и негритянская спортивная борьба – капоэйра, которая буквально «обросла» танцами и танцевальными песнями.

В ежегодном карнавале – любимейшем развлечении бразильцев – соединились европейские, индейские, афро-бразильские черты, переплелись театрализованное действие, песни, танцы. Вот как в романе Жоржи Амаду «Лавка чудес» описано карнавальное представление афошé (что означает – волшебство или точнее – «волшба») под названием «Дети Байи». Оно было разыграно в 1904 году в городе Байе.

Памятник первопроходцам (скульптор Виктор Брешере)

«Толпа в полном восторге валила по улице, аплодируя, горланя, толкаясь и приплясывая. Карнавал! Каких только костюмов тут не было: «домино», индейцы, африканцы, звери, птицы! Когда процессия вышла к театру, грянули рукоплескания, раздался единый приветственный вопль: ура! ура! ура!.. Никогда еще не выходила на улицы такая огромная процессия; никто еще не видел такого великолепия красок, костюмов, такого неистового батуке и такого величественного Зýмби[5]5
  Зумби – вождь так называемой Республики Палмарес, созданной беглыми рабами – неграми на северо-востоке Бразилии.


[Закрыть]... В руке он сжимает копье. В такт боевому кличу под звуки барабанов пляшут негры: они сбежали с плантаций, отныне они не рабы, они – люди и воины. На левом фланге полуобнаженные негры, а на правом – наёмники Домѝнгоса – защитника рабства. «Живыми взять их, взять и обратить в рабов!» – кричит он байянцам сейчас на карнавале. Народ неистово приветствовал это неподчинение, этот ответный вызов властям».

Каким блистательным было начало карнавала! А вот его конец: «Полиция рассеяла, разогнала, растоптала афошé «Дети Байи», которое хотело отстоять право народа на самбу и на свободу... Как же было не запретить афоше, если песни негров и их круговая самба, и пляски, и батуке, и все магические церемонии пришлись народу по вкусу!»

Упорной борьбой в 1888 году добились бразильские негры отмены рабства, но только в 20-х годах XX века окончательно было признано их право сохранять свои культы, отмечать праздники. Их искусство влилось в один могучий поток – культуру бразильского народа.

А самба? Рассказывают, что, когда были в разгаре полицеские гонения в Байе, когда жрецов террейро[6]6
  Жрецы террейро – исполнители ролей богов и святых на религиозных негритянских представлениях.


[Закрыть] и капоэйристов бросали в тюрьмы или убивали выстрелами в спину, некоторые уцелевшие собрали однажды все атрибуты и костюмы богов-идолов, забрали инструменты и отправились в Рио-де-Жанейро. Там в лачугах бедняков они продолжали танцевать свою любимую круговую байянскую самбу, которая получила здесь название «самбы лачуг» или «горной самбы». На окраинах Рио-де-Жанейро негры и мулаты – музыканты, певцы, танцоры – открыли первые школы самбы, которые стали устраивать ежегодно праздничные красочные карнавальные шествия на улицах города, возглавляемые группами танцоров, то и дело меняющих прихотливый рисунок танца под звуки виоланов, кавакиньо, беримбáу[7]7
  Беримбáу – музыкальный инструмент в форме маленькой металлической подковки, в центре которой укреплен металлический язычок; подковку зажимают зубами и пальцами ударяют по язычку.


[Закрыть], пандéйро[8]8
  Пандéйро – большой круглый бубен.


[Закрыть] и других ударных инструментов. В Бразилии в наше время самбой стали называть всякие народные праздники с пением и танцами.

Однако история самбы на этом не заканчивается. Из байянской самбы, которую танцевали на карнавалах, развилась новая самба – кариока (то есть самба города Рио). Она стала самым излюбленным бразильским салонным танцем. Размноженная грампластинками и магнитофонными записями, она стала известной во всем мире и вошла в репертуар многих эстрадных знаменитостей.

Бразильские певцы и гитаристы – Каэтану Велосу, Жилберту Жил (оба родились в 1942 году) и Шику Буарки ди Оланда (родился в 1944 году) в свои песни в ритмах самбы внесли черты протеста и сатиры, за что в 1968 году подверглись репрессиям. Каэтану Велосу и Жилберту Жил были арестованы, певец и композитор Шику Буарки ди Оланда вынужден был покинуть страну. Лишь в 1978 году, когда после 14 лет военной диктатуры произошла смена власти, опять свободно зазвучали их голоса.

Самба-песня, соединившись с ритмами ча-ча-ча, босса новы и рока, и сейчас вносит гражданскую и критическую ноту в популярную музыку современной Бразилии.

Многогранно, многокрасочно, многозвучно музыкальное искусство бразильского народа, искусство, в котором слышится душа Бразилии.

Л. КИРИЛЛИНА
Сказка о рояле, который хотел стать клавесином

В одном большом сером городе, в большом сером доме жила-была самая, что ни на есть обычная семья: Папа, Мама и Сынок. Все у них было хорошо: Папа и Мама думали, что у них самый лучший Сынок и самая лучшая квартира в самом лучшем доме, в самом лучшем городе.

Когда Сынку исполнилось семь лет, Папа записал его в спортивный кружок. Поэтому они пошли в самый лучший спортивный магазин и выбрали там самый лучший мячик. А Мама записала Сынка в музыкальную школу, и поэтому в один прекрасный осенний день они пошли в музыкальный магазин.

Там стояло очень много роялей и пианино. Но этой семье был нужен самый лучший рояль. Они очень долго искали и, наконец, нашли. Он был золотистый, как мед, новенький, нигде не поцарапанный, и на изящно изогнутой крышке красовалась маленькая лира. «О!» – сказала Мама и открыла крышку: а вдруг внутри что-нибудь не так. Сынок чуть тронул сахарно-белую клавишу, и раздался звук такой чистоты, сладости и округлости, что Сынку показалось, что он лизнул свой любимый пломбир. «Берем!» – решил Папа и протянул деньги довольному продавцу.

Рояль привезли домой и поставили в углу большой комнаты. Но Сынок редко играл на нем – ему куда больше нравилось заниматься в спортивном кружке. А Рояль скучал ужасно. Как-то днем, когда Мама и Папа были на работе, а Сынок в школе, Рояль начал разговаривать сам с собой. Вдруг он услышал приглушенные проклятия откуда-то сверху. Он замолчал и прислушался.

– Эй, сударь, уж не знаю, как Вас там?

Рояль удивился:

– Вы ко мне?

– Да, да, к Вам! Вы знаете, что мешаете мне сочинять музыку?

Рояль встал на цыпочки, поглядел вверх и увидел над собой портрет Иоганна Себастьяна Баха. Бах смотрел очень строго и почти что сердито.

В руках у него был нотный свиток.

– Извините великодушно, – пропел Рояль, – я не знал, что Вы заняты.

– Я занят!.. Черт возьми, угораздило какого-то пачкуна нарисовать меня с этим свитком в руках, и теперь я вынужден изо дня в день, из столетия в столетие сочинять одну и ту же ораторию! Согласитесь, веселое занятие!

– Мне тоже очень скучно, господин капельмейстер, – прожурчал Рояль, – но теперь мы обнаружили, что нас двое... Может быть, пока никого нет дома, Вы на мне поиграете?

– Я?! На этом... на этом безобразии?!. с этим бутылочным звуком? Нет, уж, увольте! Вот если бы Вы были Клавесином...

– А кто такой Клавесин?

– Мой друг, которого больше нет, – угрюмо буркнул Бах, но в этот момент открылась дверь и в квартиру вошел Сынок. Бах и Рояль сделали вид, что они незнакомы.

Ночью, когда все уснули, Рояль, мучимый любопытством, тихо-тихо подкатился к книжной полке и прошептал на ухо Толковому словарю:

– Будьте добры, позовите, пожалуйста, Энциклопедию!

– Какую тебе еще Энциклопедию по ночам... – заворчал Словарь.

– Ах, тише! Наверное, музыкальную.

– Подожди.

Вскоре новенькая щеголеватая Музыкальная Энциклопедия лежала на крышке Рояля.

– Госпожа Энциклопедия, не могу ли я узнать хоть что-нибудь о Клавесине?

Энциклопедия очень обрадовалась, что в кои-то веки кому-то понадобилась, и, бойко шелестя страницами, нашла нужную статью, и к утру Рояль знал почти все о своем прекрасном предке. Когда часы пробили семь, Толковый словарь помог Энциклопедии взобраться на верхнюю полку, а Рояль так же тихо укатил в свой угол.

С этого дня у Рояля появилась заветная мечта: стать таким, как Клавесин. «О, какой я неуклюжий! – думал он. – Как резко я звучу! Какой я грубиян – я отвечаю ругательством на каждое неловкое прикосновение! Какой я скучный, у меня всего-навсего две педали и – о, ужас! – ни одного дополнительного регистра! И что у меня за педали – стоит только озорному мальчишке нажать на правую, как мои звуки начинают плавать и метаться, словно рыбы в мутной воде! О, как я несчастен!»

Ни о чем подобном он Баху не говорил – ведь тот был занят, – но по ночам в Рояле шла огромная внутренняя работа. Он пытался изменить в себе все, и, оставив золотистую оболочку, наполнить ее серебристым звучанием. Наконец, когда опять-таки никого не было дома, Рояль робко, но определенно сказал:

– Соль.

Это «соль» прозвучало так нежно, шелестяще, что Бах вскинул брови:

– Что, что?

– Соль, – повторил Рояль и засмеялся.

– О, Клавесин! – прошептал Бах, и две тяжелые слезы скатились со старческих щек и упали на клавиши.

– Ля-си, – сказали не то клавиши, не то слезы. – Сойдите ко мне, господин капельмейстер, – прозвенел Рояль, – теперь я почти Клавесин!

– О друг мой! – растрогался Бах. – Если бы я мог! Но какой-то жалкий пачкун не догадался нарисовать мне ноги. Так что сыграй мне что-нибудь сам – что захочешь.

И началась музыка. За окном стремительно пролетали стрижи, на соседнем балконе надрывалась пленная канарейка. Раньше Роялю было очень трудно подобрать это призывно-грустное щебетание, а теперь, когда он стал Клавесином, это оказалось проще простого.

– О Рамо! – шептал Бах и вытирал слезы краешком камзола.

Подул ветер, и на подоконнике зашелестели китайские розы и голубая герань. Рояль быстро подобрал их шелест, и получилось очень похоже.

– О Куперен! – воскликнул Бах, и на его суровом лице засветилась детская улыбка.

Рояль взглянул на репродукцию картины Ватто, висевшую над диваном, и попытался музыкой передать грациозные движения дам и нежные речи кавалеров.

– О мои французские сюиты! – простонал потрясенный Бах и чуть не выронил свиток со своей нескончаемой ораторией.

Так Рояль стал Клавесином.

Однажды Папа и Мама закрыли все двери и усадили, наконец, Сынка заниматься музыкой. Он поднял пыльную крышку, коснулся клавиш и закричал:

– Не буду я на нем играть! Он вконец расстроился!

Тогда Папа и Мама вызвали настройщика. Тот бился, бился – ничего не мог сделать – ведь Рояль хотел быть Клавесином.

– Купите другой инструмент, – посоветовал он, а этот сдайте в музей.

– А много ли за него дадут?

– Не думаю. Но у всякой вещи должно быть свое место.

– Ну, тогда мы вызовем другого настройщика, – решили Папа и Мама. И вызвали. Они вызывали настройщиков каждый день, они вызвали всех настройщиков в городе и стране; они посылали за настройщиками в разные страны мира. Но никто не мог заставить Рояль звучать так, как звучат рояли. Рояль хотел быть Клавесином. Наконец, один старенький самоучка-настройщик, осмотрев Рояль, разгадал его тайну и посоветовал Папе и Маме:

– Попробуйте-ка вы убрать отсюда портрет Баха и повесить... ну, хоть Скрябина... или Рахманинова. Может быть, тогда он станет нормальным роялем.

Родители поблагодарили настройщика и для надежности решили повесить над Роялем портреты и Скрябина, и Рахманинова. Но в первую же ночь Скрябин о чем-то поспорил с Рахманиновым, и они все время выясняли свои отношения и думать не думали о Рояле, который хотел быть Клавесином.

Так проходили дни и ночи. Сынок не занимался музыкой, и родителям это надоело. Они написали объявление: «Продается очень красивый, но немного расстроенный рояль» и повесили его на главную доску объявлений в городе. К ним зачастили посетители. Увидев золотисто-медовую крышку с серебряной лирой, они восхищенно останавливались, но, попробовав звук, говорили: «Да ну его, это клавесин какой-то» – и сразу уходили.

Однажды пришла грустная Девочка. Она была одета не по моде, а волосы у нее были такие светлые, что походили на пудреный парик. Она подошла к Роялю и спросила:

– Это ты?

– Это я, – ответил он и понял, что дождался. Девочка повернулась к Папе и Маме и сказала:

– Отдайте его мне. Мы любим друг друга.

– Как это – отдайте? А деньги?

– Денег у меня нет, – растерялась Девочка. – У меня, правда, есть розовая птичка, но ее я отдать не могу, потому что мы с ней тоже любим друг друга.

– Любите, кого хотите, – рассердился Папа, – но пора бы знать, что рояли на улице не валяются, а напротив, продаются за деньги, и немалые.

– Извините великодушно, – сказала Девочка и ушла.

После этого Рояль погрузили в большую машину и отвезли в тот самый магазин, где его когда-то купили. Его поставили в самом пыльном углу, и покупатели даже не хотели подходить к нему – ведь серый слой пыли покрыл его золотисто-медовую крышку. Только иногда (а это случалось нечасто, чтобы продавец ничего не заметил) к Роялю приходила сначала грустная Девочка, потом грустная Девушка, потом, наконец, старая грустная Женщина и нежно касалась его клавиш, а он, став с годами нервным и капризным, только подергивался и вздыхал:

– О Рамо! О Куперен! О мои французские сюиты!

 
О прошлое – зачем ты в нас живешь?
Кто выдумал хранить тебя, как вина
В подвалах памяти, в созвучьях и картинах,
Где так светла пленительная ложь?
 
 
Ты не было ни просто, ни невинно.
Но робко прозвенел весенний дождь —
И расцвели рулады клавесина,
И ожили пейзажи Перуджино,
 
 
Каких и на картинах не найдешь.
О прошлое. Тоски моей старинной
Последнее прибежище. О дрожь
Дождя и пламени, жучка и паутины.
Придет мой час – и ты меня возьмешь.
 

МУЗЫКА И ТЫ

Выпуск 9

Альманах для школьников

Составитель Алиса Сигизмундовна Курцман

Редактор А. Курцман.

Худож. редактор И. Дорохова.

Техн. редактор М. Подольная.

Корректоры Л. Рабченок, Г. Кириченко.

ИБ № 2257

Сдано в набор 13.12.89. Подп. к печ. 10.10.90. Форм. бум. 70х108¹/₁₆. Бумага тифдручная № 1. Гарнитура шрифта таймс. Печать глубокая. Печ. л. 5,0. Усл. печ. л. 7,0. Усл. кр.-отт. 8,0. Уч.-изд. л. 7,4. Тираж 100 000 экз. Изд. № 8829. Зак. 838. Цена 50 к.

Издательство «Советский композитор», 103006, Москва, К-6, Садовая-Триумфальная ул., 14—12

Ордена Трудового Красного Знамени Тверской полиграфический комбинат Государственного комитета СССР по печати. 170024, г. Тверь, пр. Ленина, 5.

50 к.