Текст книги "Всемирный следопыт, 1930 № 04"

Автор книги: авторов Коллектив

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 8 страниц)

Отбыв наказание, он может итти, куда ему вздумается. Куда же он пойдет? В свой чум, который он поставил у озера? Но ведь он делал его для Гольдырек, а теперь она уже не захочет варить для него пищу, чинить одежду, рождать детей, – это она будет делать для кривоногого Кульбая, который уже увез ее в свое становище. Тумоуль отныне презренный вор, его будут чуждаться все, кто удержал в своей памяти его лицо. Да и как иначе? Воровство – в тайге самое тяжкое преступление. Тут прячут добро от зверя, а не от человека, и если всякий будет брать из чужого чума то, что ему нравится, жизнь в лесу станет невозможной. Может быть Тумоуль уйдет на постройку к русским? Они как-то предлагали ему поселиться около них. Но поверят ли они, что Тумоуль не брал у своего хозяина шкурками? Не отвернутся ли от него так же и они, как отвернулись его сородичи?..

Эта мысль как чугунная плита придавила Тумоуля, а невидимый в темноте лес гудел и стонал под напором налетевшей бури. Тяжелый удар прокатился над тайгой, и огненная стрела вонзилась в ночь. Сверху. упали первые капли дождя. Ветер злобно хлеснул по лесу, с диким хохотом выворотил лиственницу и вдруг захлебнулся, – его шум сменился ровным шумом падающих дождевых капель.

Упираясь на руки и волоча за собою колодки, Тумоуль полз по земле, чтобы укрыться под толстой лиственницей. Но ливень был так силен, что потоки воды скоро стали просачиваться сквозь листву. Они лились на непокрытую голову, стекали по волосам, мочили одежду. Вспухнув от дождя, забурлила спрятавшаяся в темноте таежная речка.

Но Тумоуль ничего не замечал – у него не выходила из головы мысль, которая внезапно, как вспышка молнии, осенила его. И чем больше он думал, тем больше убеждался, что только таким путем он сможет выяснить это темное дело. А когда ливень прекратился и рассвет занялся над лесом, он окончательно укрепился в своем намерении.

Оставив свое убежище под лиственницей, Тумоуль пополз по направлению к речке, выбирая более открытые места, чтобы не цепляться колодками за деревья. Вдруг он остановился – его ухо уловило хруст ветвей. Подняв голову, он стал всматриваться в лесную чащу. Вот что-то темное мелькнуло за деревьями, и через миг лохматое, одетое в звериные шкуры существо появилось около Тумоуля. Это был сумасшедший Джероуль. Не пришел ли он посмотреть, какие знаки вырезал на стволах Тумоуль?

Нет, теперь у него были какие-то другие намерения. Заметив Тумоля, он направился прямо к нему, а подойдя вплотную, присел на корточки и долго смотрел на него тяжелым немигающим взглядом. Потом он перевел глаза на его колодки.

Было уж совсем светло, и Тумоуль мог хорошо рассмотреть сумасшедшего. Он был одет в старую, сшитую мешком оленью шкуру, на которую спускалась копна черных лохматых волос. Его лицо ничем не отличалось от лиц остальных аваньков: низкий лоб, широкие скулы, немного расплющенный нос. Но на всем этом лежала печать какой-то отчужденности, а в темных косых глазах было такое выражение, словно он мучился над каким-то назревшим вопросом.

Колодки заинтересовали Джероуля. Он осматривал их с таким видом, с каким культурный человек осматривает какой-нибудь вновь изобретенный аппарат. Щупал, щелкал пальцами, даже попробовал прочность скреп. И все это без единого слова. Потом он засунул руку под оленью шкуру и достал оттуда какой-то предмет. Положив его перед Тумоулем, он повернулся и, не проронив ни звука, исчез в лесу.

_{Джероуль, осматривал колодки, попробовал прочность скреп.}

Тумоуль протянул руку к оставленному сумасшедшим предмету и вдруг почувствовал, как что-то теплое разлилось у него в груди. Значит, не все еще от него отвернулись! Джероуль приходил к нему не из одного любопытства: он принес ему большую, завернутую в древесную кору рыбу… С жадностью съев сырую рыбу, Тумоуль снова пополз по направлению к реке…

XI. Загадочное исчезновение

Суслов сидел в просторной светлой комнате за грубо сколоченным столом и писал. Когда он отрывался от бумага и поворачивался к окну, еще не забранному стеклом, ему была видна вся стройка: прямо – здание больницы, ветеринарный пункт, газовая камера, левее – баня, прачечная и амбар. Основные работы были закончены, и теперь шла внутренняя отделка: настилались полы, вставлялись рамы, заканчивалась кладка печей. Из соседней комнаты слышался визг пилы и стук топоров: там плотники мастерили столы и стулья.

Карандаш быстро бегал по бумаге, выводя колонки цифр. Прикинув на счетах общую сумму, Суслов четко вывел цифру «75000» и довольно улыбнулся. Эта цифра означала общую стоимость постройки культбазы, и она была в три раза меньше той, какую определяли специалисты. Они предлагали доставить сюда строительные материалы с низу реки на баржах и мелко сидящих пароходах, для чего пришлось бы производить ряд подрывных работ на порогах. Но Суслов с этим не согласился. Он воспользовался даровой силой, приплавив материал с верховьев реки на плотах, хотя это городскими строителями заранее обрекалось на неудачу: верхнее течение реки на протяжении тысячи километров было совершенно не исследовано и считалось непригодным для такой операции. Теперь Суслов пожинал плоды своего смелого шага.

Он взялся было за новый лист, чтобы еще раз проверить свои выкладки, но в это время в комнату вошел один из рабочих.

– К вам тунгусы. «Давай, – говорят, – нам самого большого большевика».

– А почему они не идут сюда?

– Боятся, – засмеялся рабочий. – «Мы, – говорят, – только по тайге умеем ходить, а в таком большом чуме заблудимся».

Суслов вспомнил про подобный же случай. Два тунгуса, осматривая здание больницы, зашли в темную кладовку, а в это время кто-то проходил мимо и закрыл за ними дверь. Открыть ее лесным людям оказалось не под силу, хотя для этого надо было толкнуть ее ногой. Они просидели в темноте несколько часов, пока их не обнаружили там случайно, а когда наконец вышли из кладовки, на них не было лица от страха.

Суслов сложил бумаги и вышел на крыльцо. Там дожидались его два тунгуса, с которыми ему уже приходилось встречаться. Их имен, однако, он не помнил– так много перебывало на стройке тунгусов.

– Здравствуй, байе! – заулыбались они.

– Здорово, здорово! – потряс он им руки. – По лицам вижу, что пришли по делу.

– По делу маленько, – кивнул один.

– Садитесь и рассказывайте. Уж не царапка ли появилась на оленях?

– Нет, однако, – отрицательно покачали головой тунгусы. – Царапки в этом году нет…

Неторопливо уселись они, поджав ноги, прямо на землю и полезли за трубками. Зная лесной обычай, Суслов достал табак, который специально носил для этой цели, и предложил гостям. Те основательно набили трубки и потонули в облаках дыма.

– Чумы готовы, однако, – начал один из них, кивнув головой в сторону построек.

– Почти готовы, – вот вставим им только глаза да сделаем очаги, чтобы зимой было тепло…

– Так, так… А скоро шаманы приедут?

– Скоро, – улыбнулся Суслов. – Вот тогда царапка уж будет не страшна.

– Много? – спросил другой тунгус.

– Шаманов-то? Много. Три шамана будут аваньков лечить, два – царапку из оленей выгонять, один будет учить молодых охотников читать и писать. Это большие шаманы, по-нашему – доктора и учитель; потом будут еще маленькие шаманы, которые будут помогать большим: фельдшер, сиделка…

Тунгусы задали еще несколько общих вопросов и замолчали. Наконец один из них сказал:

– А у нас беда маленько… Худой человек в лесу есть…

– Это кто же такой? – заинтересовался Суслов.

– Ты его знаешь, однако. Книжку давал, читать-писать. учил…

– Тумоуль? – удивился Суслов и тут вспомнил, что он уже давно не видал своего способного ученика. – Чего же он сделал худого?

– Шкурку католи у своего хозяина украл…

И тунгусы стали рассказывать историю молодого охотника. Воровство – тяжкое преступление, он опозорил весь род. Но главная беда еще не в этом – отсидел бы в колодках, сколько ему было назначено родовым судом, а потом и шел бы на все четыре стороны. Но он, не дождавшись назначенного срока, разбил колодки и убежал в тайгу. Так вот мудрые люди, которые судили Тумоуля, прислали их сказать люче, чтобы они не принимали его к себе, если он придет, – он говорил как-то, что будет учиться у шаманов-люче. Человек, который не подчиняется обычаю, не заслуживает никакого снисхождения, от него все должны отвернуться…

Суслов слушал и не верил своим ушам. Тумоуль вор? Это совсем не вязалось с тем представлением, какое он имел о молодом охотнике. Но, по мере того как он знакомился с обстоятельствами дела, его лицо все более прояснялось. А когда тунгусы рассказали все, он сказал:

– Ваши старики хорошо сделали, что прислали вас сказать мне об этом. С плохими людьми мы тоже не хотим иметь дела, но о Тумоуле мы еще поговорим…

После ухода тунгусов Суслов долго задумчиво ходил по берегу реки, а на следующий день отправился в местные становища, чтобы на месте выяснить все обстоятельства дела. Вернулся он только на другой день.

– А ведь парня погубили, – рассказывал он вечером у костра историю Тумоуля. – Я не сомневаюсь в его невиновности, но сделано так, что придраться не к чему. С ним свел счеты Мукдыкан, подстроив воровство. Для этого у него были причины не только личного, но и общего характера. Тумоуль вербовал молодежь в нашу школу, а это таким людям, как Мукдыкан, вовсе не по вкусу.

Помолчал и добавил:

– Вот дурень, пришел бы ко мне, тогда может быть удалось бы как-нибудь вывести все это на чистую воду. А теперь он исчез неизвестно куда, и я думаю, что больше мы его не увидим…

– Он вероятно боялся, что мы не поверим в его непричастность к этому, делу, – заметил производитель работ.

– Это несомненно так. А жаль, парень удивительно способный, я возлагал на него большие надежды. Впрочем этого дела оставить так нельзя. В таких случаях достаточно иногда самого маленького кончика, чтобы распутать клубок…

XII. Джероуль заговорил

Суслов был прав: кончик нашелся скорей, чем это можно было ожидать. Через несколько дней после бегства Тумоуля жители одного дальнего становища были очень удивлены странным поведением сумасшедшего Джероуля; среди бела дня он подошел к сидевшим у костра людям и попросил есть. Когда его просьба была исполнена, он стал рассказывать о себе. Он заявил, что наконец-то нашел то место, где медведь задрал его жену. Похоронив ее останки, он теперь возвращается в свое становище и будет жить как и другие охотники: промышлять зверя и ловить рыбу.

Все это он говорил, как вполне разумный человек, но все же в его рассказах было много странного. Так, по его словам выходило, что его скитания продолжались не несколько лет, как это было в действительности, а всего несколько дней. Потом он рассказал много странных вещей о том, что видел в лесу. Он видел однажды ночью, как какой-то человек клал в висевший на дереве мешок шкурку черной лисицы, затем видел человека, закованного в колодки. Имена этих людей он забыл, но, когда его спросили, был ли похож человек с колодками на того, кто клал в мешок шкурку, он ответил отрицательно: первый был молодой, а второй старый.

Этим рассказам можно было не придавать никакого значения, но Джероуль действительно поступил так, как говорил: поставил себе чум, сделал лук и стал ходить на охоту, ничем не проявляя своей ненормальности. Посмотреть его приходило много людей, и всем он рассказывал про случай со шкуркой. В становище зашептались:

– Джероуль говорит неспроста… Надо выяснить это дело…

Да, выяснить это было необходимо, потому что духи могут наказать аваньков, если они за кражу катали осудили невинного так говорили старые люди. Но как это сделать? Кое у кого мелькали некоторые догадки, но вслух их никто не высказывал – тот, на кого думали, был слишком сильным человеком, чтобы с ним можно было вступать в открытую борьбу. Тогда кто-то высказал мысль, что следует обратиться к Таманито. Он сильный шаман, и духи ему скажут, правду ли говорит Джероуль. Может он даже назовет того человека, который клал в мешок шкурку.

Таманито не любил, когда к нему обращались по пустякам, – для этого были другие шаманы, помоложе его. Но когда ему объяснили в чем дело, он согласился шаманить, назначив для этого первую ночь после новолуния. Собралось много народа, пришел и Джероуль. Перед тем как шаманить, Таманито позвал к себе в чум Джероуля и долго с ним беседовал, а затем осведомился, пришел ли Мукдыкан. Однако в числе присутствующих старика не оказалось.

И вот на поляне ярко заполыхал костер. Огонь жадно пожирал смолистое дерево, поднимаясь вверх огромными языками. Они испуганно метались, раздуваемые полами шаманской одежды. Таманито плясал вокруг костра, высоко подняв бубен. Бубен гукал, бессвязные крики слетали с губ шамана. Сидевшие у костра подхватывали дикие выкрики. А в ответ им из темных глубин леса неслись (так по крайней мере всем казалось) то крик филина, то трубный звук гуся, то кукование кукушки. Это перекликались на разные голоса лесные «духи». Покорные воле шамана, они спешили ему на помощь…

_{Таманито плясал вокруг костра, высоко подняв бубен.}

Завывания слились в сплошной вой, когда шаман вдруг рухнул на землю. Глаза его закрылись, на губах выступила пена, а тело содрогалось от конвульсий. У костра воцарилась гробовая тишина. Все жались к огню, испуганно глядя в темноту. Ведь лесные духи были тут, с ними беседовал сейчас шаман.

Но вот шаман зашевелился и что-то забормотал. Потом поднялся и сел к огню. Все ждали, что сейчас он скажет волю духов, но момент для этого еще не наступил.

Протянув руку к кучке хвороста, Таманито взял тоненькую палочку и поднес ее к огню. Когда она загорелась, он подал ее Джероулю. Тот взял ее и положил горящий конец себе в рот, как это делают иногда дети с зажженной спичкой. Вдохнув дым, он тотчас же вернул палочку шаману, который проделал то же самое; потом он затушил громким выдыхом огонь и бросил палочку в костер. Потом вскочил и, схватившись за бубен, снова закружился в пляске.

Уже за деревьями светлел горизонт, когда Таманито дал ответ на поставленный ему вопрос. Через горящую палочку он узнал все, чего не мог сказать сам Джероуль, ибо через огонь и дым вдохнул в себя его душу. После нового припадка эпилепсии он долго сидел у костра, задумчиво куря трубку, а затем затворил:

– Духи вернули разум Джероулю, он теперь такой же, как и все. То, что он говорит, правда.

Среди присутствующих произошло движение. Глаза всех впились в лицо шамана.

– Да, – продолжал тот, – Тумоуля напрасно посадили в колодки. За это надо принести духам жертву, чтобы они не рассердились. Я скажу, когда это надо сделать. А теперь слушайте, кто был тот человек, который положил в мешок шкурку.

Шаман сделал паузу, внимательно посмотрел на присутствующих и медленно сказал:

– Это был Мукдыкан…

– Да, теперь и я вспомнил, – кивнул головой Джероуль. – Это был голос Мукдыкана. Это он закричал тогда, увидев меня…

В большом смущении расходились лесные люди по своим стойбищам. Один узел был развязан, но завязался другой: как поступить с Мукдыканом? Таманито нужно было бы опять созывать своих духов, чтобы получить от них совет, однако делать этого ему не пришлось. Когда несколько дней спустя охотники пришли в становище Мукдыкана, чтобы потребовать от него объяснений, они не нашли там ничего, кроме мусора и головешек. Мукдыкан откочевал со своими стадами в неизвестном направлении.

XIII. В страну, где живет Цека

После этого Тумоуль мог смело смотреть в лицо каждому охотнику. Но он был далеко от родных становищ. Он ничего не знал о событиях, которые произошли в эти дни в лесах. Все дальше и дальше уносила его легкая берестянка по быстрой реке через шиверу и пороги.

Тумоуль плыл в ту далекую страну, где жил когда-то мудрый человек, портрет которого нарисован в его книге. Тумоуль знал, что этого человека нет в живых, но ведь теперь вместо него там в большом чудесном чуме из камня сидит Цека, а он так же мудр. Он делает то же, что делал когда-то Ленин. Тумоуль расскажет этому Цека свое дело, и пусть уже ач рассудит его.

– Всякий бедняк, если его обижают богатые люди, может обратиться в Цека, – сказал ему как-то во время урока Суслов. Почему же не обратиться к Цека ему, Тумоулю? Ведь его так обидели, как только могут обидеть люди…

Это решение он принял в ту бурную ночь, лежа в тайге с колодками на ногах. Размышляя о случившемся, он окончательно утвердился в мысли, что все это дело подстроил его хозяин Мукдыкан. Разбив камнями колодки, он сначала хотел итти к люче, чтобы посоветоваться с ними о своем деле, но потом испугался, что они не поверят в его невиновность. Нет, он пойдет прямо в Дека. Только Цека может разобрать это темное дело.

Так думал Тумоуль, направляя по реке свою берестянку. Его не смущало, что плыть ему придется долго. Он знал, что Цека живет в Москве, а Москва – большое становище, где все чумы сделаны из железа и камня. Чтобы попасть в эту загадочную Москву, ему надо сначала плыть по этой реке, затем по другой, еще более широкой, а потом его повезет какое-то чудовище, бегающее на круглых ногах с быстротой ветра– Все это он слышал от люче на стройке. Железное чудовище, которое люче называют паровозом, довезет его до Цека.

Теперь Тумоуль ждал, скоро ли будет вторая река. Он плыл уже много дней. По пути ему часто встречались сердитые пороги, на которых вода кипела, как в котле. Тогда он приставал к берегу, взваливал на плечи легкий челнок и обходил опасное место. На ночь он располагался на берегу, стрелял в лесу рябчиков и варил себе пищу. Отправляясь в путешествие, он захватил котелок и ружье.

А реке не было конца. Она то разливалась широкими, как размахи рук великана, плесами, то вдруг суживалась, сдавленная хребтами. В таких местах его берестянка быстро неслась вперед. Берега, покрытые лесом, были безжизненны. На них не видно было ни людей, ни зверей. За все время он видел лишь стадо сохатых, переплывавших реку. По охотничьей привычке, схватился было за ружье, чтобы погнаться за добычей, но тотчас же положил ружье на место– Что он будет делать, если убьет лося? С него довольно было рябчиков, которых он добывал во время кочовок.

Время между тем близилось к зиме. Все ниже и ниже поднималось солнце, холодней и длиннее становились ночи.

Этот день был холоден по-осеннему.

Утром тайга белела от покрывшего ее инея, а потом поднялся резкий ветер, разогнавший на реке большие волны. Челнок зарывался в воду, ныряя с волны на волну. Отливая берестяным черпаком воду, Тумоуль поздно заметил угрожавшую ему опасность. Впереди реку преграждала белая полоса порога. Ему следовало пристать к берегу, чтобы обойти порог по суше, но лодку уже подхватило стремительное течение. Он не мог выгрести к берегу.

Однако охотник не растерялся. Убедившись, что берег для него недостижим, он старался направить берестянку в то место, где было меньше белой пены. Там он еще мог надеяться проскочить как-нибудь через порог. Самая большая опасность угрожала ему от камней, которые, как острые клыки, там и тут выдавались из воды. Вот один из таких клыков вырос перед носом челнока, но Тумоуль во-время оттолкнулся веслом. Челнок несся все быстрей и быстрей. Оттолкнувшись от нового камня, Тумоуль скользнул взглядом по берегу и с удивлением заметил на нем группу людей. Но в этот момент его так качнуло, что он едва устоял на ногах. Высокий вал поднял его суденышко на пенящийся гребень, а затем со злобным ревом, словно радуясь своей победе, швырнул вниз.

_{Самая большая опасность угрожала Тумоулю от подводных камней.}

Людей на берегу было много. Это были «большие и маленькие шаманы», которые должны были поселиться в деревянных чумах, выстроенных у подножья Чувакана. Тут было несколько врачей, фельдшера, сиделки, завхоз, учитель. Они поднимались вверх по реке на больших шишках, которые тянула лямками артель рабочих. Разгружая лодки для провода их через порог, они заметили берестянку и теперь с удивлением следили за ней.

– Это безумие, его разобьет о камни! – сказал один из врачей, следя за плывшим в берестянке человеком.

– Тунгусские берестянки иногда проходят там, где не может пройти обыкновенная лодка, – заметил один из рабочих. – Лишь бы ее не захлеснуло водой.

Берестянка между тем стремительно приближалась к главному перекату– Взлетев на белый гребень, она ринулась вниз, а в следующее мгновение исчезла из глаз. Все ахнули и бросились к лодкам, стоявшим по ту сторону порога. Берестянка не вынырнула, но человек ожесточенно боролся за жизнь. Его то-и-дело накрывало волной, но через некоторое время он снова появлялся на поверхности. Наконец его вынесло на спокойный плес. В это время одна из илимок отчалила от берега, а десять минут спустя все обступили вытащенного из воды человека. Он держался на поверхности до того момента, когда к нему подоспела помощь. Теперь он лежал без сознания. Голова у него была в крови.

– Нужно удивляться, как он мог так долго держаться, – сказал врач, осматривая его. У него проломлен череп.

– Что же теперь с ним делать? – спросил кто-то.

– Не можем же мы его бросить в таком состоянии, – пожал плечами врач. – Если он выживет, то это будет первый пациент в нашей больнице на культбазе. Ему долго придется поваляться, пока мы его вылечим…

XIV. Сказка наших дней

Дни сплетались в месяцы, месяцы в годы. Угрюмый Чувакан еще лежал в снегах, но ленинградские скверы уже кудрявились зеленой листвой. Город перестраивал свою жизнь по-летнему. Пионеры маршировали по улицам в одних гимнастерках, а поезда на юг уходили переполненными.

В один из таких дней в небольшой комнате шестиэтажного дома сидели у стола два человека. У одного было скуластое бронзовое лицо, черные наивные глаза; коротко остриженные волосы топорщились как щетка. Одет он был в защитную гимнастерку, к которой был приколот значок Рабфака северных народностей.

– Вот и разыскал вас, товарищ Суслов, – говорил он, показывая белые крепкие зубы. – А вы как будто не узнали меня маленько.

– Да как узнать? – улыбнулся тот. – Последний раз я видел тебя, Тумоуль, в рваной парке и оленьих торбасах – помнишь, когда ты уезжал с культбазы?.. А теперь ты вон какой молодец! Почти три года прошло.

– Три года, – кивнул головой рабфаковец.

– Скучал, поди, по тайге?

– Ого, как было худо первое время! Есть не мог, спать не мог – только о тайге и думал. Потом шум этот – голова у меня была как котел. Убежать даже вначале хотелось…

– Это в роде того, как ты тогда бежал в Москву, в Цека?

– Вот-вот, – захохотал Тумоуль. – Дурак какой был, хотел с одним котелком в Москву дойти…

– А теперь как, найдешь дорогу в городе?

– Ну, теперь я хожу по городу как по тайге, – с гордостью сказал рабфаковец. – В нем трудно только после леса. Это все равно, что буквы: сначала они кажутся темными, а как научишься их разбирать, так все и ясно становится.

– А где лучше, в городе или в тайге? – улыбаясь, спросил Суслов.

Тумоуль удивленно вскинул глаза.

– Город хорош, а тайга лучше, – решительно ответил он. – Надо только, чтобы в тайге жили по-другому…

И он стал говорить, в чем должна заключаться эта новая жизнь. Нужно, чтобы все умели читать книжки, чтобы было побольше школ для лесных людей, и тогда шаманы не будут обманывать и обирать простаков, как они это делали до сих пор.

Суслов слушал, утвердительно кивал головой и думал, какую чудесную сказку сплетает советская действительность. Давно ли этот человек был дикарем, для которого слово шамана было законом, а теперь он стал полезным членом общества, борцом за лучшее будущее. И таких Тумоулей было немало: тунгусы, самоеды, лопари, остяки, чукчи, орочены, гольды, ойраты – все– они имели своих представителей на рабфаке северных народностей.

Через несколько дней поезд уносил Тумоуля на восток от Ленинграда. Окончив рабфак, Тумоуль ехал передавать полученные знания своим темным сородичам.

ГОРОД ПОБЕДИТЕЛЯ

Этюд А Беляева

Рисунки худ. Н. Кочергина

ОТ РЕДАКЦИИ

Борьба за власть, чрезвычайное напряжение в эпоху гражданской войны, трудности восстановительного периода – позади. Победитель-пролетариат подошел к интереснейшему моменту послеоктябрьской истории человечества – творчеству новых социалистических форм жизни, реализации «утопий», воплощению в жизнь мечты о новой, светлой и радостной жизни. Новые социалистические города с их новым бытом – уже не отдаленная греза мечтателя. Архитектор-строит ель уже чертит планы этих городов, уже готовы те кирпичи и цемент, из которых будут созданы социалистические города. Специальные комиссии обсуждают вопросы создания нового быта. Ведутся горячие споры в поисках наилучших форм. Творчество художника, литератора, фантаста может иметь в настоящий момент большое значение, и не только пропагандистское: конкретно, практически строительство социализма должно пройти «через опыт миллионов, когда они возьмутся за дело. Пусть литераторы и художники не всегда угадывают то, что будет, и даже ошибаются. Если хоть одна деталь «фантаста» войдет кирпичиком в общее строительство – произведение автора или художника будет оправдано. В настоящее время трудно, почти невозможно дать цельный фабульный роман, изображающий наш «завтрашний день», сейчас намечаются лишь общие контуры нового города и быта. Сейчас можно в литературе дать эскизы, наброски, наметки того, что будет.

–

Карл Фит открыл глаза и улыбнулся. Уже несколько дней он просыпался с улыбкой на губах – быть может потому, что засыпал с мыслью о том, как хороша и интересна жизнь. И как вчера, как третьего дня, он внимательно посмотрел вокруг себя. Он закинул голову назад и увидел балконную дверь, через стекла которой в комнату вливались косые лучи утреннего солнца; скользнул взглядом по небольшому письменному столу из белого дуба и удобному рабочему креслу; повернул голову, осмотрел платяной шкаф в стене, как бы желая удостовериться все ли на месте, и закончил осмотр умывальником около двери. Все на месте. Все так, как вчера в этой маленькой, чистенькой, беленькой комнатке. А картины на стенах и букет на столе? Нет, и они на месте: два прекрасных этюда масляными красками – эпизоды героической борьбы пролетариата за власть.

Большие круглые часы, висевшие над входной дверью, смотрели своим циферблатом, и стрелки вытянулись почти вертикально. Было без одной минуты шесть. В это время всегда просыпался Фит. Вот стрелки вытянулись в прямую совершенно, и тотчас послышался мягкий, но довольно сильный баритон, который неведомо откуда проговорил:

– Шесть часов, пора вставать!

Баритон этот принадлежал Фиту.

Вчера он отдал такой приказ, ложась спать, механическому слуге – валику граммофона, соединенному особым аппаратом с часами. Но Фит давал ежедневно такой приказ самому себе больше для забавы. Его не нужно было будить – просыпался он всегда аккуратно в одно и то же время.

– Благодарю вас, – ответил Фит, улыбаясь часам, и быстро поднялся с кровати.

Он быстро сложил кровать и вдвинул ее в стену, вытянул из шкафа утренний халат, оделся, натянул на ноги туфли и вышел в коридор. Изо всех дверей выходили люди в таких же халатах, мужчины и женщины, и шли: мужчины вправо, женщины влево.

– Гут-морген! – окликали Фита веселые молодые голоса.

– Добрый утро! – отвечал он по-русски и махал рукой.

Фит открыл дверь в стене длинного коридора, и до его ушей донесся разноголосый шум: ливень, веселые голоса, фырканье, хлопанье руками по голому телу, всплески воды. Все эти звуки сливались в своеобразную «водяную» симфонию. Да, в этом огромном зале было настоящее царство воды. Свет, проникавший через стеклянный потолок, освещал бассейн, в котором плавали молодые люди, со смехом перегоняя друг друга. Направо и налево расположились кабинеты душей, а в стене против входной двери виднелось множество дверей, которые вели в отдельные ванные комнаты. Фит обходил бассейн, пробираясь к своей ванне.

_{Это было настоящее царство воды.}

– Кто это? – спросил молодой человек в бассейне, показывая глазами на Фита.

– Немец, экскурсант, – ответил плывший рядом.

Фит вошел в ванную комнату, быстро разделся и опустился в уже готовую ванну. Выйдя из ванны и насухо растерев тело мохнатым полотенцем, он прошел в соседний зал.

Если первый зал был царством воды, то здесь было царство воздуха и гимнастических машин. Молодые люди в трусах занимались «утренней зарядкой», усиленно тренируясь. Пожилые не отставали. Фит присоединился к ним и начал старательно проделывать различные телодвижения: выбрасывал руки вверх, вниз, в стороны, приседал, поднимался… Фит страдал. Все это выходило у него не так четко, как у остальных, видимо, хорошо тренированных людей.

– Ничего, привыкнете, – говорили ему соседи…

Немец виновато улыбался, упрямо приседал и стрелял руками в стороны. «Привыкнете!» Немного обидно. Давно ли немцы во всем были учителями русских?..

А теперь то, что они опоздали на десяток лет с социалистической революцией, отодвинуло их далеко назад. Рабочим Запада приходится знакомиться с организацией социалистического быта по опыту СССР и переносить его в свою страну.

Четверть седьмого. Довольно! Фит идет в ванную, надевает утренний халат И возвращается в свою комнатку. Совсем маленькая! И она показалась бы еще меньше, если бы не знать кое-чего, – как она устроена и каковы порядки в этом чудесном доме-коммуне. Нужна ли большая комната, если отличная вентиляция доставляет чистый воздух с избытком и если комната ни на что больше не нужна, как только для того, чтобы поспать в полной тишине да – если придет желание – остаться часок-другой наедине. Но Фит не привык терять время на уединение. Он горел желанием осмотреть как можно больше и как можно скорее. Да, он немного времени тратил на пребывание в этой комнате – и все же она чрезвычайно нравилась ему. Внешний облик комнаты, вся ее простота и даже малый размер настраивали на особый лад. Лишенная на первый взгляд многих необходимых вещей, она говорила о том, что человек должен быть прежде всего свободен от плена этих самых вещей, от власти громоздкой мебели, ненужных безделушек, пыльных штор, В самом деле, разве не приятно сознавать, что куда бы ты ни захотел ехать, везде ты найдешь вот такую простую комнату для сна и отдыха, где нет ничего лишнего и есть все необходимое. В комнату приятно было войти и не жалко ее оставить. Она воспитывала сование того, что человек не «комнатный жилец», а жилец и хозяин всего этого огромного, кипящего жизнью дома.

– Хорошо! – сказал Фит, переодеваясь. Через несколько минут он уже был готов к выходу – на нем был простой, удобный, изящный костюм, облегающий талию, но свободный в груди и плечах.