Текст книги "Всемирный следопыт, 1928 № 06"

Автор книги: авторов Коллектив

Соавторы: Николай Ловцов
сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 9 страниц)

Не поверил управитель ни одному слову Агапычеву. Уставился в него пытливым взором. Хотел в душу ему пробраться, разворошить ее до дна, узнать, что задумала эта старая лиса. Но Агапыч ответил ему по-детски невинным взглядом. С безмятежным спокойствием ждал он ответа управителя. И Шемберг, не в силах будучи разгадать задуманное шихтмейстером, скрепя сердце, ответил:

– Оставайтесь. Я рад. Об усердии фашем, при слючае, графу донесу… Агапыч отошел в сторонку, в тень. Побоялся, что не сумеет скрыть радость, выдаст себя.

– Мудрите вы много, – шептал он злорадно под нос. – Во многой мудрости – многие печали. А я попросту. Бегите, спешите и Петьку с собой захватывайте! Кто тогда докажет, что я не против Пугача шел? – Никто! Все следы я замел. А с душегубами Емелькиными я полажу. Я их обойду. Управителем на заводе буду. Сколь ни на есть времени, все ж поцарствую. Сундуки серебром набью. А с казной-то везде хорошо. К раскольникам в скиты тогда уйду. Душу спасать…

(Окончание в след. №)

–

ОТ РЕДАКЦИИ:

Редакцией получено несколько писем, в которых читатели выражают удивление словом «винтовка», встречающимся в первых главах повести «На слом!». Нарезное оружие получило распространение с XVI века (карабин Гаспара Цольнера демонстрировался даже в 1498 г.). В России карабины появляются (в войсках) с 1763 г., а слово «винтовка»– для нарезных ружей малого калибра – встречается на Урале и в Сибири даже раньше; с 1856 г. это название принято для военного ручного огнестрельного оружия.

КОГДА ЗЕМЛЯ ВСКРИКНУЛА

Новый научно-фантастический рассказ

А. Конан-Дойля　

(Окончание)

СОДЕРЖАНИЕ ПРЕДЫДУЩЕГО:

Знаменитый ученый профессор Челленджер (которого один из героев рассказа называет «самым могучим умом Европы, умом невероятной силы, которая умеет все его фантазии претворять в реальность») создает новую научную теорию, по которой Земля представляет собою живой организм, обладающий кровеносной системой, дыхательными путями и собственной неравной системой. Для того чтобы доказать эту теорию, он прорывает в толще земной «кожи» шахту в 8 миль глубиной. Шахта заканчивается там, где начинается чувствительный слой организма Земли. Челленджер приглашает специалиста по артезианскому бурению, мистера Пирлесса Джонса, и предлагает ему установить на дне шахты бурав, управлять которым можно на расстоянии. Профессор хочет вонзить острие бурава в живое тело Земли и дать ей почувствовать, «что она не одна».

Пирлесс Джонс приезжает в Хэнгист-Даун, где вырыта шахта Челленджера. Тед Мэлон, журналист, друг Пирлесса и Челленджера, и главный инженер Барфорт встречают его. Рой Перкинс, корреспондент газеты «Адвайзер», пытается проникнуть на территорию работ, но встречает категорический отказ Мэлона.

Ознакомив Пирлесса с наружными постройками, Мэлон предлагает ему спуститься в шахту…

–

– Чорт вас дери, Тед Мэлон! – сказал он. – Это был совсем новенький аппарат и стоил десять фунтов…

_{Я различил бренные остатки фотоаппарата…}

– Ничего не поделаешь, Рой. Я видел, как вы сделали снимок, и мне оставалось только броситься на вас.

– Каким чортом вы превратились в моего рабочего? – с негодованием спросил я.

Репортер лукаво подмигнул и ухмыльнулся:

– Всегда найдутся разные пути-дорожки! Не вините вашего десятника, он тут не при чем. Я обменялся платьем с его помощником и таким образом попал сюда.

– И можете уйти отсюда тем же путем, – заявил Мэлон. – Спорить нечего, Рой. Будь здесь Челленджер, он без дальнейших разговоров спустил бы на вас собак. Я сам бывал в вашем положении и поэтому обращаюсь с вами по-человечески, но здесь я превращаюсь в цепную собаку и должен не только лаять, но и кусаться. Ну, довольно! Проваливайте…

Двое улыбающихся рабочих вывели строптивого посетителя за пределы запретной зоны.

Наконец-то читающая публика узнает причины появления знаменитой четырехколонной статьи под заглавием «Сумасшедший проект ученого» с подзаголовком «Туннель Англия – Австралия», появившейся через несколько дней в «Адвайзере». Статья, в свою очередь, была причиной того, что Челленджера чуть не хватил апоплексический удар, а редактор «Адвайзера» имел с ним самую неприятную в своей жизни беседу, едва не закончившуюся рукоприкладством.

Статья представляла собой сильно прикрашенный и извращенный отчет о приключении Роя Перкинса, «нашего испытанного военного корреспондента», и пестрела такими выражениям, как «бешеный бык из Энмор-Гарденс», «машины охраняются изгородью из колючей проволоки, овчарками-ищейками» и, наконец – «меня оттащили от входа в англо-австралийский туннель двое негодяев, свирепые дикари, один из которых был «Джэк на все руки», известный мне и раньше как позор семьи журналистов, а другой – жуткая фигура в тропическом костюме – разыгрывал из себя инженера-специалиста по артезианскому бурению, хотя по внешности это – типичный хулиган из Уайтчепеля».

Сведя с нами счеты, репортер подробно описывал рельсовый путь у входа в шахту и ступенчатые спуски вниз, по которым, якобы, феникюлер – зубчатая железная дорога – пройдет в недра земли.

Единственным реальным следствием статьи было увеличение числа зевак, дежуривших на Саут-Даунс в ожидании интересных событий……Настал день, когда события разразились, и тогда они горько раскаялись в своем любопытстве…

Мой десятник со своим мнимым помощником успели распаковать разнообразные приспособления для артезианского бурения, и я хотел принять участие в сборке, но Мэлон настоял на том, чтобы оставить пока инструменты в покое и спуститься сейчас же на дно шахты. Мы вошли в стальную клетку лифта в сопровождении главного инженера и полетели вниз, в недра земли. В шахте была целая система автоматических лифтов, при чем каждый имел отдельное управление и собственную станцию, помещавшуюся в нише, выдолбленной в стене шахты. Скорость движения лифтов была огромна, но ощущение, которое вызывал спуск, напоминало скорее быструю поездку по вертикальной железной дороге, нежели безудержное падение, типичное для всех английских лифтов.

Стены кабинки были из стальных прутьев, сверху свешивалась сильная лампа и мы отчетливо могли видеть слои пород, сквозь которые мчались. Я машинально классифицировал их во время головокружительного спуска. Начав с желтоватых слоев мела, мы прошли кофейного цвета отложения группы Гастинса, светлые слои ашбринхамских пород, черные угленосные глины и затем, блестя под лучами электрического света, замелькали, заискрились чешуйки каменноугольных напластований вперемежку с прослойками глины. Тут и там виднелась кирпичная кладка, но в целом шахта держалась без искусственных креплений, и надо было удивляться поразительным результатам сотрудничества человеческой мысли с механической силой!..

Ниже залегания пластов угля пошли смешанные породы неопределенного вида, затем мы вошли в зону первобытных гранитов, где кристаллы кварца так сверкали и переливались, точно темные стены были покрыты бриллиантовой пылью.

Спускаясь все ниже и ниже, мы достигли неслыханной глубины. Архаические скалы чудесно меняли окраску, и я никогда не забуду широкого пояса розового гнейса^[59]), который засиял невиданной красотой год лучами наших сильных ламп.

Мы спускались ярус за ярусом, переходя из лифта в лифт, воздух становился все плотнее и горячее, пока, наконец, даже легкие наши одеяния стали непереносимы; пот стекал струйками в наши резиновые туфли.

Наконец, когда я почувствовал, что дольше не выдержу, последний лифт плавно спустился на овальную площадку, и мы вышли на узкий балкончик, высеченный в стене и обегавший вокруг шахты. Я заметил, как тревожно Мэлон осмотрел стену по выходе. Не знай я его как одного из храбрейших людей, я бы сказал, что он сильно нервничал.

* * *

– Забавная штука! – сказал главный инженер, проводя рукою по стене. Он направил на нее яркий сноп света ручного фонаря. Стена была покрыта странной мерцающей пеной. – Стены порой вздрагивают и сотрясаются. Я не знаю, с какими силами мы имеем дело. Профессор, видимо, очень доволен всем этим, но для меня это ново и непонятно…

– Я тоже видел, как вздрагивала эта стена, – добавил Мэлон. – Последний раз, спускаясь сюда, мы укрепили два параллельных бруса для ваших буравов, и, когда пришлось вырубать кусок скалы, чтобы дать опору брусьям, я отчетливо видел, как она сотрясалась и вздрагивала при каждом ударе. Теория старика кажется абсурдом в городских лондонских условиях, но здесь – на глубине восьми миль, – друзья мои! я начинаю почти верить в нее.

– А если бы вы видели, что находится под этим покрывалом, вы уверовали бы еще больше, – ответил старший инженер. – Все эти нижние слои скал режутся легко, как сыр, и, прорезав их, мы добрались до совершенно невиданной на земле формации. «Закройте ее! Не смейте прикасаться к ней!» – закричал профессор, и мы застелили ее плотным тарполиновым покрывалом по его инструкциям. Вот она, как раз под вами…

– Можно посмотреть?

Испуг исказил черты инженера.

– Нельзя шутить с инструкциями профессора, – сказал он. – Он так дьявольски скрытен, что никогда не знаешь, что он там затевает. Ну, все равно, попробуем!..

Он повернул лампу так, что мощный рефлектор ярко осветил черное покрывало, потом наклонился и, потянув веревку, соединенную с четырьмя углами покрывала, обнажил кусочек прикрытого им слоя.

_{Инженер наклонился и, потянув веревку, соединенную о четырьмя углами покрывала, обнажил кусочек прикрытого им слоя…}

Странное, удивительное зрелище! Пол шахты состоял из мягкого сероватого вещества, гладкого и блестящего, поднимавшегося и опадавшего в медленных конвульсиях. Волны движения, пробегавшие по нему, имели какой-то неуловимый ритм. Сама поверхность была не из однородного материала, а под ней, видимые сквозь полупрозрачное вещество, располагались расплывчатые светлые каналы и узлы, все время изменявшие свою форму и объем.

– Такое впечатление, точно у животного содрали кожу, – приглушенным топотом заметил Мэлон. – Старик не очень далек от истины со своей теорией морского ежа.

– Неслыханно! – тем же сдавленный шопотом ответил я. – И я должен вонзить гигантскую стальную иглу в тело живого существа?

– Да, это ваша привилегия, сын мой, – отозвался Мэлон, – и должен заметить, что если до того времени не сверну себе голову, то буду рядом с вами в этот интереснейший момент.

– А я не хочу, – решительно заявил главный инженер. – Никогда я еще не участвовал в более дикой истории. Если же старик будет настаивать, я лучше подам в отставку. Батюшки мои! Смотрите-ка!

Серое вещество вдруг точно вспучилось и двинулось к нам наподобие морской волны, лижущей борт парохода. Потом волна опала, пульсируя и волнуясь, и снова начались ритмичные конвульсии. Барфорт стал осторожно опускать покрывало.

– Такое впечатление, точно оно знает о нашем присутствии, – сказал он. – Почему оно, в самом деле, стало подниматься именно в нашу сторону? Может быть, под влиянием света?

– Что же от меня требуется? – спросил я нервно.

Мистер Барфорт указал на толстые брусья, перекинутые через шахту над спускной площадкой лифта. Между брусьями был просвет дюймов в девять.

– Это желание старика, – сказал он. – Я мог бы укрепить их значительно лучше, но спорить с ним – все равно, что пытаться убедить бешеного буйвола. Проще и безопаснее автоматически выполнять его распоряжения. Он хочет, чтобы вы укрепили на этих брусьях ваш пятидесятифутовый бурав.

– Ну, не думаю, чтобы тут встретились какие-нибудь трудности, – отвечал я. – Сегодня же принимаюсь за работу.

Легко себе представить, что это была самая странная работа в моей долгой практике, хотя мне приходилось работать во всех частях света и в самых разнообразных условиях. Поскольку профессор Челленджер настаивал, чтобы управление буравом происходило на дальнем расстоянии, и поскольку теперь я убедился, что в этой предосторожности была самая насущная необходимость, мне пришлось выработать систему электрического контроля, что было нетрудно, так как шахта сверху донизу была опутана электрическими проводами.

С бесконечными предосторожностями мы с Питерсом, моим десятником, доставили вниз все принадлежности и сложили их на скалистой площадке. Потом мы подняли повыше кабинку лифта и освободили себе место для работы. Решив избрать для работы метод вколачивания, поскольку здесь достаточно было одной силы тяжести, мы подвесили стофунтовый груз на блоке под площадкой лифта, а под ним установили заключающие бурав трубы и гарпун с раздвоенным на манер гигантского рыболовного крючка концом. Канат, поддерживавший груз, был прикреплен к стене шахты таким образом, чтобы электрический контакт освобождал его. Это была трудная, тонкая работа, проделанная более чем в тропической жаре и сопровождавшаяся постоянным сознанием, что, оступись нога, упади гайка на покрывало – и может разразиться непоправимая катастрофа…

_{Это была трудная работа, сопровождавшаяся постоянным сознанием возможности непоправимой катастрофы…}

Окружающая обстановка тоже действовала на нервы. Все время я наблюдал странную дрожь и волнение, пробегавшие по поверхности стен, и даже чувствовал легкое дрожание их при малейшем прикосновении. Ни Питерс, ни я не испытали ни малейшего огорчения, в последний раз давая наверх сигнал, что мы готовы к подъему, и докладывая мистеру Барфорту, что профессор Челленджер может приступить к опыту, когда ему заблагорассудится…

* * *

Долго ждать не пришлось. Через три дня после окончания моих подготовительных работ пришло приглашение.

Это был обычного типа билет, какие рассылаются для приглашения на семейное торжество, и текст его был таков:

ПРОФЕССОР Д. Э. ЧЕЛЛЕНДЖЕР

К. О., М. Д., Д. Н. и т. д.

(бывший председатель Зоологического института и обладатель такого количества ученых степеней, что уместить их все на этом билете не представляется возможным)

приглашает мистера Пирлесса Джонса(его, а не ее) в 11–30 утра в среду 21 июня в ХЭНГИСТ-ДАУН, СУССЕКС, быть свидетелем замечательного торжества разума над материей. Специальный поезд отбывает со станции Виктория в 10-5. Пассажиры оплачивают проезд из собственных средств. После опыта – завтрак. А может быть – я не будет, смотря по обстоятельствам. Станция назначения – Сорринггон.

Мэлон тоже получил подобное приглашение, и, придя к нему, я увидел, что он хохочет.

– Как нелепо посылать приглашение нам, – сказал он. – Мы все равно будем там, что бы ни случилось. Но знаете, от этого весь Лондон загудел. Старик добился своего, и его косматая голова окружена ореолом.

Итак, наконец, наступил великий день. Я решил, что будет лучше поехать накануне с вечера, чтобы лично убедиться, что все в порядке. Бурав был установлен вполне точно, груз был тщательно уравновешен, электрический контроль действовал без отказа, и я был втайне рад, что непосредственное руководство опытом не будет поручено мне. Рубильник, включавший ток, был установлен на трибуне в. значительном отдалении от жерла шахты, чтобы свести до минимума возможность опасных последствий…

В это историческое утро прекрасного летнего дня я, выбравшись на поверхность земли, взобрался на одну из решотчатых башен шахты, чтобы окинуть взором поле.

Казалось, весь мир устремился сюда, в Хэнгист-Даун. Насколько хватало глаз, все дороги были усеяны толпами. Автомобили, фыркая и подпрыгивая на кочках, подъезжали один за другим и высаживали пассажиров у прохода в проволочной ограде. Здесь для большинства и кончался путь.

Сильный отряд охраны стоял у входа и был глух ко всем уговорам, угрозам и подкупам; только предъявив пригласительный билет, можно было проникнуть за крепкую изгородь, Неудачники расходились и присоединялись к необозримым толпам, собравшимся на холмах. Все поле было покрыто густой толпой зрителей. Такое скопление народа бывает только на холмах Ипсома в день Дерби^[60]). Внутри территории работ проволокой были отделены несколько, участков; и привилегированные посетители были размещены в них специальными распорядителями.

В четверть двенадцатого множество шарабанов доставили со станции специально приглашенных гостей, и я спустился вниз, чтобы присутствовать при церемонии приема. Челленджер имел потрясающий вид во фраке, белом жилете и сверкающем цилиндре. На лице его было выражение презрительного превосходства и довольно грозной благожелательности; он был преисполнен важности и сознания собственного достоинства. «Типичная жертва мании величия», – как отозвался о нем один из хроникеров. Профессор помогал разводить (а иногда и подталкивать) гостей по местам, а потом, собрав вокруг себя избранных гостей, занял место на трибуне на холме и оглядел собравшихся с видом председателя, ожидающего аплодисментов аудитории. Но, поскольку таковых не последовало, он сразу перешел к делу, и его сильный гудящий бас наполнил всю территорию земляных работ.

* * *

– Джентльмены! – загремел он, – на этот раз я избавлен от обращения: «лэди и джентльмены». Если я не пригласил лэди провести вместе с нами это утро, то, смею вас уверить, не для того, чтобы обидеть их, поскольку, – прибавил он со слоновьим юмором, – наши взаимоотношения с ними всегда были самыми дружелюбными. Настоящая причина та, что в моем опыте все же имеется в небольшой степени элемент опасности, хотя этого как будто недостаточно, чтобы рассеять выражение неудовольствия, которое я замечаю на некоторых лицах. Представителям печати будет небезинтересно узнать, что специально для них я отвел верхние места на гребне холма, откуда они лучше других смогут видеть все происходящее. Они обнаружили к моему опыту такой интерес, порой неотличимый от вмешательства в мои дела, что наконец теперь-то они не смогут пожаловаться, что я сопротивляюсь всем их усилиям. Если ничего не случится, – а случайности возможны всегда и во всем! – что же, я сделал для них все, что мог… Если, наоборот, что-нибудь случится, они будут находиться в исключительно удобных условиях для наблюдения и записывания, если найдется что-либо, заслуживающее их просвещенного внимания.

– Вы отлично понимаете, – продолжал он, – что человеку науки невозможно объяснить обыкновенному стаду различные причины, приводящие его к тому или иному заключению или действию. Я слышу весьма невежливые замечания и очень прошу того джентльмена в роговых очках перестать махать зонтиком.

(Голос: «Вы оскорбительно аттестуете своих гостей!»)

– Возможно, что мои слова: «обыкновенное стадо» привели джентльмена с зонтиком в столь возбужденное состояние. Хорошо, пускай мои слушатели не обыкновеннее стадо. Не будем придираться к словам. В тот момент, когда меня прервали дерзким замечанием, я намеревался сказать, что весь материал по настоящему опыту полно и подробно изложен в моем выходящем труде о строении Земли, который я, при всей своей скромности, могу назвать одной из величайших, делающих эпоху книг в мировой истории…

(Общее волнение. Крики: «К делу! Давайте факты! Зачем нас созвали? Что это? Шутка? Издевательство?»)

Я как раз собирался приступить к объяснению, и если еще раз меня прервут, я буду принужден принять свои меры к-восстановлению порядка, поддержание которого самостоятельно, видимо, недоступно собравшимся. Дело в том, что я прорыл шахту, пробившись через земную кожу, и собираюсь проверить эффект неприятного раздражения ее чувствительного слоя; эта деликатная операция будет произведена моими Подчиненными, мистером Пирлессом Джонсом, специалистом по артезианскому бурению, и мистером Эдуардом Мэлоном, который в данном случае является моим полномочным представителем. Обнаженная чувствительная субстанция подвергнется уколу буравом, а как она будет на это реагировать – покажет будущее. Если теперь вы будете любезны занять свои места, эти два джентльмена спустятся в шахту и произведут последние приготовления. Затем я включу электрический контакт – и все будет кончено.

Обычно после подобных речей Челленджера аудитория чувствует, что у нее, как у Земли, содрана защитная, эпидерма^[61]) и обнажены нервы. И эта, публика не представляла исключения и; с глухим ворчанием стала расходиться, по местам. Челленджер один остался на трибуне за маленьким столиком, огромный, коренастый, с развевавшейся черной бородой. Но мы с Мэлоном не могли полностью насладиться этим забавным, зрелищем и поспешили к шахте. Через, двадцать минут мы были на дне и снимали покрывало с обнаженного серого слоя.

Нашим глазам открылось поразительное зрелище. Старая планета точно угадывала, что по отношению к ней несчастные букашки намерены позволить себе неслыханную дерзость. Обнаженная поверхность волновалась, как вода в кипящем горшке. Большие серые пузыри вздувались и лопались с треском. Воздушные пузыри и пустоты под чувствительным покровом сходились, расходились, меняли форму и проявляли повышенную активность. Волнообразные судороги материи были сильнее чем обычно, и ритм их участился. Темно-пурпурная жидкость, казалось, пульсировала в извилистых каналах, сетью расползавшихся под мягким серым покровом. Ритм, дрожание жизни чувствовалось здесь. Тяжелый запах отравлял воздух и делал его совершенно непереносимым для человеческих легких…

Я, как зачарованный, созерцал это странное зрелище, когда позади меня Мэлон вдруг тревожно зашептал:

– Джонс, смотрите!

_{«Джонс, смотрите!»– вдруг тревожно зашептал Мэлон…}

Не более мгновения потребовалось мне, чтобы оценить положение. В следующий момент я прыгнул в лифт.

– Скорее, сюда! – воскликнул я. – Дело идет о жизни и смерти! Только быстрота спасет нас!

Действительно, зрелище внушало серьезную тревогу. Вся нижняя часть шахты, казалось, заразилась той интенсивной активностью, которую мы заметили на дне; стены дрожали и пульсировали в одном ритме с серым слоем. Эти движения передавались углублениям, в которые упирались концы брусьев, и было ясно, что брусья упадут вниз, а при их падении острый конец бурава вонзится в землю независимо от электрического контакта, спускавшего тяжелый груз. Прежде чем это случится, нам с Мэлоном необходимо быть вне стен шахты. Дело шло о нашей жизни! Ужасное ощущение – находиться на глубине восьми миль под землей и чувствовать, что каждый момент сильная конвульсия может вызнать катастрофу!..

Мы бешено понеслись вверх.

Забудем ли мы этот кошмарный подъем? Сменявшиеся лифты визжали и громыхали, и минуты казались нам долгими часами. Достигая конца яруса, мы выскакивали из лифта, бросались в следующий и летели все выше и выше. Через решотчатые крышки лифтов мы могли видеть далеко наверху маленький кружок света, указывавший выход из шахты. Светлое пятно становилось все больше и больше, пока не превратилось в отчетливый круг; перед нашими глазами замелькали кирпичные крепления устья шахты. И затем, – это был момент сумасшедшей радости и благодарности, – мы выпрыгнули из стальной темницы и вступили снова на зеленую поверхность луга.

Мы поспели как раз вовремя. Не успели мы отойти и тридцати шагов от шахты, как там, глубоко внизу, мой острый гарпун вонзился в обнаженное, усеянное чувствительными нервными окончаниями мясо старушки-Земли, и наступил Момент великого эксперимента.

Что произошло? – Ни Мэлон, ни я не были в состоянии сказать, потому что словно порыв циклона сшиб нас обоих с ног и покатил по траве, как ветер гонит сухие листья. В тот же момент наш слух был поражен самым отчаянным воплем, какой только слышало ухо человека…

Кто из тысяч присутствовавших сумел бы точно описать этот ужасный, потрясающий вой? Это был вой, где боль, гнев, угроза и оскорбленное величие планеты смешались в один страшный долгий крик. Целую минуту стоял этот вой тысячи сирен, соединенных в одну, парализуя массы зрителей свирепой угрозой; затем он разнесся в тихом летнем воздухе, отдался эхом по всему южному берегу и даже перелетел через канал и достиг Франции. Ни один звук в истории человечества не мог сравняться с воплем раненой планеты.

Оглушенные, полуразбитые, мы с Мэлоном ощутили и удар и страшный звук, но только из рассказов других свидетелей происшедшего узнали подробности невероятного зрелища.

Первыми из недр земли вылетели клетки лифтов. Другие машины, помещенные в нишах стен шахты, избегли их участи, но массивные полы лифтов приняли на себя всю силу удара воздушного течения снизу вверх. Если в стеклянную трубку заложить несколько шариков и дунуть, они вылетят друг за другом с интервалами, каждый отдельно. Так же и четырнадцать клеток лифтов одна за другой взлетали над шахтой и описывали величественные дуги; один из лифтов был заброшен в море недалеко от набережной Вортинга, другой упал в поле близ Чичестера. Зрители клялись потом, что никогда не видели ничего более замечательного, чем это зрелище четырнадцати лифтов, неторопливо плывших в небесной лазури.

Потом забил гейзер. Это был огромный фонтан скверной, тягучей как патока жидкости, плотности смолы, взлетевший в вышину на две тысячи футов. Аэроплан-наблюдатель, паривший над полем, был сбит этим фонтаном, совершил вынужденный спуск, и летчик вместе с машиной зарылись в потоки вонючей грязи. Противная жидкость, обладавшая невыносимо жгучим запахом, являлась, повидимому, тем, что заменяет кровь для земного организма, или, как утверждает Челленджер и поддерживает Берлинская академия, – защитной секрецией (аналогичной вонючим выделениям каракатицы), которой природа снабдила старуху-планету для защиты от наглых челленджеров.

_{Огромный фонтан тягучей как патока жидкости взлетел в вышину.}

Сам виновник торжества, восседавший на трибуне на холмике, избежал всяких неприятностей, тогда как несчастные Представители прессы, находясь прямо под обстрелом вонючего фонтана, мгновенно пришли в такой вид, что ни один из них в течение нескольких недель не был в состоянии появиться в приличном обществе. Вонючий дождь разносился ветром к югу и падал на толпу, так долго и терпеливо ожидавшую на холмах великого момента. Несчастных случаев не было. Ни одно жилище не пострадало, но многие дома провоняли этой ужасающе отвратительной жидкостью и долго еще хранили запах в воспоминание о великом опыте Челленджера.

Потом рана стала затягиваться. Земля с огромной быстротой стала штопать челленджерову прореху. С долгим, протяжным кряхтением стали сходиться стены шахты, и из глубины доносился ритмический шум. Затем стали колебаться и дрожать, пока с грохотом не развалились, кирпичные постройки, наконец, стены сошлись, по земле прошло колебание, как при землетрясении, колыхнуло холмы – и над тем местом, где была шахта, выпятился бугор футов в пятьдесят вышиной, и на нем пирамидой торчали обломки железных ферм и башен.

Опыт профессора Челленджера был не только окончен, но и навсегда скрыт от человеческих взоров. Если бы не обелиск, воздвигнутый всеми научными обществами мира, потомки никогда бы не поверили, что этот опыт был на самом деле…

* * *

Затем настал апофеоз. Долгое время после этого поразительного явления по лугу пробегал лишь тихий шопот; зрители приходили в себя, старались собрать мысли, осознать, что произошло, как и почему. Потом их обуяло преклонение перед человеческим гением, добравшимся до скрытых веками тайн природы и разгадавшим их. Повинуясь непреодолимому импульсу, все, как один, обратились к Челленджеру. Со всех концов луга раздались крики восторга, и с вершины своего холмика он видел море лиц и приветственное колыхание платков.

Теперь, оглядываясь на прошлое, я вижу Челленджера еще лучше, чем тогда. Он поднялся с полузакрытыми глазами, с улыбкой гордости и удовлетворения, левой рукой упершись в бок, правую заложив за борт фрака. Конечно, эта поза его будет увековечена; я слышал щелканье затворов фотографических камер, точно щелканье мячей на крокетной площадке. Июньское золотое солнце освещало его, когда он торжественно повернулся и отвесил поклон на все четыре стороны. Челленджер – сверх-ученый, Челленджер – архипионер, Челленджер – первый из всех людей, о существовании которого узнала Земля!..

* * *

Несколько слов в качестве эпилога. Всем, конечно, хорошо известно, что эффект опыта Челленджера отразился во всем мире. Правда, ни в одном пункте раненая планета не испустила такого вопля, как в месте ранения, но она, с достаточной убедительностью доказала своим поведением в прочих местах мира, что представляет собой единый организм. Через каждую отдушину, через каждый вулкан выла она, выражая свое негодование. Гекла вопила так, что исландцы боялись извержения. Везувий усиленно дымился. Этна выплюнула большое количество лавы, и иск в полмиллиона лир за убытки был вчинен против Челленджера в итальянских судах владельцами пострадавших виноградников. Даже в Мексике и в горных цепях Центральной Америки обнаружились признаки активной вулканической деятельности, а вопли Стромболи оглушили всю восточную часть Средиземного моря.

До сих пор пределом человеческого чванства было заставить говорить о себе весь мир.

А заставить весь мир кричать о себе – это привилегия одного Челленджера!..

ДУН-СКИТАЛЕЦ

Краеведческий рассказ А. Романовского

Рисунки худ. И. Заславского

I. В гнезде.

Жизнь кабаненка Дуна началась в мартовскую полночь близ Садыварских озер, в глухом нахмуренном Бурлю-тугае^[62]). В первые минуты он решительно запротестовал против нового, насильственно преподнесенного ему мира. Он озяб, ничего не понимал и сокрушенно заполз под брюхо своей матери Ичке, изнемогавшей от радости.

Прежде всего Дун попробовал пискнуть. Это ему вполне удалось, и он на некоторое время увлекся этим занятием. Затем, перед утром, ему на нос упала очень вкусная капля, которую он слизнул, и в тот же момент всем нутром почувствовал непреодолимое желание повторить эту операцию. Он начал тыкаться носом в своем убежище и вскоре нашел нужный источник. Тогда он, как клещ, с жадностью присосался к брюху матери.

Густо разлилось тепло по телу Дуна, от радости он даже выглянул из-под своего прикрытия. Что-то белое и яркое ударило ему в глаза. Дун юркнул назад. Но теперь, когда в его теле рос непонятный задор, в убежище показалось тесно и душно. Он снова выглянул и, наконец, весь вылез наружу.

К его удивлению, маленький мирок, открывшийся ему на дне ямы-логова, оказался уже населенным до отказа. Это была пестрая живая куча тел, увлеченных радостью первых движений. Дун, ткнувшись носом вправо и Елево, не преминул ввязаться в общую свалку. Он страшно обрадовался своим братьям и сестрам, которые, повидимому, переживали то же состояние беспричинного восторга, в каком находился и он.

Так потянулись для Дуна первые дни. Он обследовал все уголки своего гнезда, которое было заботливо выложено камышом и травами. Все: и эта укромность, и клочки родной по запаху материнской шерсти, и братские свалки, и сама Ичке – такая огромная и так добродушно иногда хрипевшая своим басовитым нутром, – все это сложилось для Дуна в ощущение чего-то родного, сытного и веселого. Он теперь научился лихо наскакивать на своих братьев и сестер, отбиЕая у них очередь к матери. Он как-то даже расхрабрился до того, что, забравшись к матери на спину, хотел было вылезти наверх, но Ичке стряхнула шалуна на дно логова и недовольно на него прихрюкнула.