Текст книги "Бессмертие. Владимир Михайлович Комаров"

Автор книги: авторов Коллектив

В ЭТОТ ДЕНЬ

 
Никто
         не должен
                         отмалчиваться,
Слова оставлять
На пото́м…
Мы знаем,
                на что замахиваемся,
Знаем,
На что идем.
Нервы гудят,
                    как струны,
В сердце боль отдается…
Невероятно трудно
Будущее
Достается!
И все же,
              цветите, вишни!
Гряньте, ракетные рёвы!..
Чем ближе мы к звездам,
                                    тем выше
Памятник
Комарову!

 

Роберт РОЖДЕСТВЕНСКИЙ,

«Правда»

КТО ХОТЬ РАЗ ПОДНИМАЛСЯ В НЕБО…

Он снова встретился с космосом. Его взгляд с высоты обращался в просторы Вселенной, в его глазах, по словам поэта, «отражались звезды».

Он погиб, когда возвращался из космоса на землю. Самая трагическая и героическая смерть.

Почему он снова пошел в звездный океан? Летчики говорят: «Кто хоть раз поднимался в небо, тот полетит снова». Мы знаем, почему он летит, – зовет небо. А космос? Космос тоже тянет, зовет человека, побывавшего там раньше. И будет всегда звать. Недаром наши первопроходцы признаются: «навсегда заболели космосом». Эта «болезнь» неизлечима – она до конца жизни.

Чем же он так привлекает, этот суровый, неуютный космос? Не своей ли необозримостью, бесконечностью просторов, которых человек не видит на земле? Не своими ли многочисленными тайнами, которые в интересах жизни людей нашей планеты следует разгадать? Не своим ли звездным величием, от которого захватывает дух?.. А может быть, главный секрет в свойствах самого человека, который не может жить без новых устремлений, преодолений и открытий? Он вышел на звездную дорогу и теперь не остановится на полпути. Сколько рубежей будет открыто и преодолено на этой дороге! И после каждого рубежа он почувствует себя сильнее, выше, разумнее. Космическое наступление делает человека гигантом.

Со вселенской высоты мы слышали знакомый голос. Видели и его самого – вот он, на экране телевизора. Прекрасная вещь – телевизор. Он соединяет нас с космосом. Пристально вглядывались в выражение лица. Что на нем отражается? Все то же, что и на земле, – сосредоточенность, спокойствие. Он везде, кажется, одинаков. И везде на высоте положения.

Да, выросла и сложилась интересная личность. Мысль об этом приходила и раньше, и теперь, когда снова увидели его на экране «космического» телевизора. И невольно думалось: не случайно Владимира Комарова первым послали во вторичный полет.

Строго отбирают космонавтов для полетов. Не менее строго, требовательно, чем вначале, при зачислении в группу. Не берусь судить, какие качества тут сыграли решающую роль, но, думается, немалое значение имели особенности его цельного характера.

Особенности характера – о них я буду говорить. Прошу извинения у читателя, вначале придется коснуться первого предполетного периода в жизни Владимира Комарова, о котором и я писал раньше, писали и другие. Возвращаюсь к нему потому, что все-таки, на мой взгляд, просветлен он не до конца. А между тем в нем-то как раз и сконцентрирована цельность характера космонавта.

В то время Владимир Комаров испытал столько неудач, что сейчас удивляешься, как их вынес, не согнувшись, один человек. Одна за другой две беды. После операции на полгода лишили перегрузочных тренировок. Полгода борьбы с собой и за себя. Он наверстал упущенное, вошел в строй. Мы увидели его на космодроме – дублер Павла Поповича. Признался нам: «Ничего не хочу так в жизни, как полететь в космос. Во сне даже летаю…»

И надо же такому случиться – снова не повезло. На центрифуге выявился «сбой» ритма сердца. На очередном старте мы не увидели Комарова. Космонавты огорченно говорили: «Тяжело Володе». Никто не знал, полетит ли он в космос. Я увидел его потом в «Звездном городке». Спокойный, уравновешенный, как будто ничего и не случилось. Улыбнулся. «Ничего, будет порядок».

Еще четыре долгих, тревожных месяца борьбы. Новая проверка на центрифуге – он здоров. Это был, пожалуй, первый большой праздник в жизни Владимира Комарова. Праздник победившего человека.

В чем эта особенность – в сильной воле, стойкости, мужестве, душевной собранности? Не только. Перед первым полетом Комарова я побывал у него дома, вели разговор о предстоящем старте. Тогда еще не было известно, кто полетит – он и его товарищи или другой экипаж, тоже полностью готовый. Я сказал, подбадривая:

– Теперь, видимо, не должно сорваться… Сколько вы вложили сил…

– Дело не в этом, – ответил он. – Я могу уступить, если увижу, что другие слетают лучше, больше сделают в космосе. – Потом помолчал, вышагивая по комнате. Повернулся ко мне: – Возможно, кое-кому кажется: Комарову загорелось слетать в космос, и он рвется, несмотря ни на что. Не скрою, мне хочется побывать там, в космосе. Но зачем? От людей, посвятивших себя космонавтике, требуется все больше знаний и специализации. Я пилот и инженер. Я должен сделать свое. И сделать так, чтобы осталось удовлетворение – выполнил все, что в силах. Если хотите, это моя давняя цель. К ней я и иду.

Кстати, могу сказать, кто меня и окрылил, – Сергей Павлович Королев. Когда мы познакомились получше, он сказал: «Володя (впервые назвал Володей), ты должен летать на новых кораблях». Это было перед стартом Павла Поповича, когда мы остались с ним вдвоем на высотной площадке. Сергей Павлович заговорил тогда о тяжелом многоместном корабле. Речь шла о «Восходе».

«Вам хочется отвести самую почетную обязанность – возглавить экипаж», – сказал он. Ради такой цели я был на все готов… Любые сложности мог одолеть.

Только тогда прояснилось, откуда у Владимира Михайловича одержимость к полету. Это человек, окрыленный светлой, прекрасной целью. Человек большого мужества, большого полета!

В последнее время мы встречались реже. Но я слышал и от него самого, и от его товарищей, что он с головой ушел в исследовательскую работу. Не терял даром времени. Хотя, конечно, многое и отвлекало, но он упорно, с прежней волей и душевной собранностью экспериментировал, все шире раздвигая рамки поисков, опытов.

Под его руководством трудились инженеры, врачи, техники. Это была и практическая, и научная работа. Во имя будущих полетов.

Недавно один ракетчик-инженер рассказывал мне:

– Вместе с Комаровым мы как-то знакомились с новой техникой. С ним легко работать вместе: не пасует перед сложностями. В нашем деле кругом новинки, все сложно. И он во все вникает. Часто говорит: «Это тоже надо знать». Каждую сложность открывает своим умом. Самостоятельный человек. И очень товарищеский.

Самостоятельность, товарищество – тоже особенности характера Владимира Комарова. Как он ни занят, но если что-то попросит товарищ, все отложит и придет на помощь. Он и раньше не жалел времени, чтобы подтянуть ребят по теоретическому курсу. И потом старался растолковать каждому сложнейшие математические формулы. Все космонавты учатся в академии. Для Владимира Комарова это был пройденный этап.

А самостоятельность… Она пригодилась космонавту в новом полете. Он один был в корабле, в бескрайнем космосе. Не у кого спрашивать, все надо делать самому.

В День космонавтики с трибуны Кремлевского Дворца съездов Юрий Гагарин говорил о том, насколько сложна и увлекательна новая программа вселенских исследований. Мне вспоминались слова, сказанные когда-то Владимиром Комаровым: «Я должен сделать свое… сделать так, чтобы осталось удовлетворение – выполнил все, что в силах…» И он все сделал, выполнил. Такие люди идут до конца, до цели. Это окрыленные люди. Люди большого мужества, большого полета.

В полете от него требовалась твердость духа, воля, мужество. Владимир Михайлович показал их в полной мере. Он показал, на что способен человек, наш советский человек, коммунист. Слышал, как он перед посадкой говорил: «Я спокоен. У меня все в порядке». Да, у него все было в порядке. Но перед самой землей, в момент приземления возникли осложнения, которых он предвидеть не мог и которые оказались неотвратимыми, роковыми. Страшно обидно, что так случилось. Но мы знаем: на дороге смельчаков-первооткрывателей все бывает. Бывают и неожиданные, обидные потери, жертвы.

Тот, кто прошел первым, проложил дорогу для других, навсегда останется с нами, в памяти благодарных людей. Он навсегда с нами, солдат, первопроходец космоса Владимир Комаров.

Подполковник Н. МЕЛЬНИКОВ,

«Красная звезда».

НА ВСЕ ЧЕЛОВЕЧЕСТВО

Погиб Владимир Комаров.

Три дня назад здесь, на Байконуре, его провожали в новый испытательный полет. Он пришел к журналистам за несколько часов до старта «Союза». Три года назад, перед стартом многоместного «Восхода», была его первая пресс-конференция. Мой коллега Василий Песков спросил тогда Комарова:

– За годы учебы и тренировок что было самым тяжелым?

– Ожидание, – ответил космонавт.

Нам он говорил о другом. Долгие месяцы упорной работы, детальная, скрупулезная отработка всех элементов программы на стендах, заводах, в конструкторских бюро, принимавших участие в создании «Союза». Серьезный, упорный труд накануне серьезного испытания, в котором неожиданное может встретиться на каждом шагу. Его спросили:

– Владимир Михайлович, ведь ваша профессия остается необычной?

– Необычной? – переспросил он. – Как сказать… Это полет Гагарина можно назвать необычным. Но вы правы: в то же время это необычный полет, новые задачи, новая программа, новый корабль…

Он сидел на диване в холле гостиницы под чахлой пальмочкой. Синий тренировочный спортивный костюм, тапочки, весь какой-то очень домашний, свой. Немного задумчивый, вернее сосредоточенный. У него хорошее русское лицо, очень молодые глаза. Он сдержан, немногословен. Это понятно: до старта считанные часы, и было как-то неловко тормошить человека вопросами.

– Когда вы сегодня ляжете спать?

– Рано: в шесть часов…

Только теперь понимаю, как много я не успел спросить. Уходя, он сказал: «Вот я вернусь, и мы поговорим… Я вам тогда все расскажу».

На традиционный митинг у подножия ракеты Комаров приехал вместе со своими друзьями: из автобуса – знаменитого, сотни раз описанного репортерами автобуса, вышли космонавты. Комаров поздоровался с председателем Государственной комиссии, учеными, конструкторами, ведущими инженерами. А потом я видел: он отошел чуть в сторону и, щурясь от яркого солнца, долго смотрел на верхушку ракеты, на свой «Союз»…

Митинг. Зачитывается решение Государственной комиссии. Теперь слово тем, кто готовил ракету и корабль. Потом говорит космонавт:

– Отдам все силы, чтобы выполнить новое задание, оправдать доверие советского народа и Коммунистической партии.

Он сдержал свое слово. Все силы без остатка, всего себя отдал он Родине. И никогда Родина не забудет замечательного, воистину крылатого сына.

Старт на рассвете. Мы не ложились, поехали на стартовую площадку уже часов в двенадцать. Ветер. Нагретая днем степь окунулась в прохладу. И вдруг увидел: далеко на горизонте, удивительно маленькая в беспредельности степного простора, встала голубая сияющая ракета. И чем ближе подъезжали мы, чем яснее проступали огни стартовой площадки и голубые лучи прожекторов, освещавших башню обслуживания и заключенную в нее ракету, тем больше волновала сердце эта огромная, сложнейшая машина.

Комаров приехал за два часа до старта. Он легко, молодо выпрыгнул из автобуса навстречу людям. Начал короткий доклад, но Комарова тут же накрыла толпа, засверкали блицы, выше голов потянулись «Зоркие», «Конвасы». Так, плотно окруженный людьми, и пошел он к ракете, невысокий человек в серых брюках и голубой куртке, человек, который в этот миг притягивал к себе всех. И вот уже плывет вверх кабинка лифта, а следом взметнувшийся луч прожектора вдруг ярко высветил его голубую куртку на белоснежном фоне обтекателя «Союза» на самой вершине, и такое это было необыкновенно красивое зрелище, что все захлопали. Не знаю, слышал ли он эти аплодисменты: очень он был высоко, очень.

Наблюдательный пункт. Стрелка часов все тянулась к точке старта. И все чаще звучали в динамиках слова команд, транслируемых с командного пункта. Все чаще звучал позывной «Рубин» – позывной, оставшийся за Владимиром Комаровым с полета на «Восходе». Он говорил очень спокойно, обстоятельно, и иногда казалось, что как раз он меньше всех волнуется. А, наверное, так и было…

Потом мы услышали команду: «Пуск!»

Какой-то миг ничего не произошло. Ракета спокойно белела в синем предрассветном небе. Потом яркое пламя блеснуло внизу ракеты, и глухой низкий рев покатился над степью. И в ту же секунду ослепительно вспыхнуло пламя ярче солнца, ярче двух солнц. И под грохотом – страшным, неземным – задрожала земля.

Какое-то короткое время ракета двигалась чуть заметно, словно выдираясь из топи земного тяготения, но вот все быстрее, все стремительнее покатился в зенит ослепительный ком света, и уже сверху накрыл все гром. Вот уже за облаками горит, все сжимаясь, сжимаясь, превращаясь в точку, красная звезда. И невозможно поверить, что там – человек, несколько часов назад сидевший рядом с нами, тот самый, в голубой куртке, которому мы аплодировали. И все снова хлопали в ладоши, и снова он не слышал нас и мы не слышали себя.

– Я «Рубин», я «Рубин», вас понял, все хорошо. Перегрузки небольшие, совсем небольшие. Обтекатель отделился… Сейчас открою шторки иллюминатора… Черное небо. И в левом и в правом иллюминаторе черное небо… Солнце где-то подо мной, сзади… – Он говорил это так непостижимо спокойно, что было невозможно не разволноваться.

Как недавно все это было и как давно уже…

Я подошел к одному из конструкторов, поздравил с успешным стартом. Он ответил:

– Погодите, рано поздравлять…

«Он прав: полет испытательный», – промелькнуло в голове, но, когда в рассветном небе растаяла рубиновая звезда носителя, казалось: самое главное позади. И трудно было перестроить себя, понять не умом, а сердцем, что именно сейчас только и начинается самое трудное, самое сложное, самое опасное, что грозная музыка старта – лишь увертюра космического поиска.

У всех усталый вид, покраснели глаза: предстартовая работа и ранний старт сбили привычный режим жизни. Разумеется, никто ни слова об этом не говорит, потому что в такие минуты неприлично говорить об усталости, потому что один человек в новом корабле работает в эти минуты на все человечество. Каждое его слово – новая капля в океане знания и опыта.

Профессия космонавтов – одна из самых романтических на земле. Путешествия в неизведанные дали, необыкновенные условия полета, сложнейшая техника – сколько смелости и силы требуется здесь от человека. Но романтика бывает разная. Когда я слышал доклады Комарова с орбиты корабля-спутника, я думал о другой смелости и об иной силе. О смелости мысли, отваге поиска, силе человеческого разума. Новая и прекрасная романтика, все более и более проникающая в космические исследования. Совсем не случайно пал выбор на Владимира Михайловича Комарова, когда обсуждалась кандидатура капитана «Союза». Отличная физическая подготовка, глубокие знания военного инженера, адъюнкта Военно-воздушной инженерной академии им. Н. Е. Жуковского, ценнейший опыт командира «Восхода» определили этот выбор. Владимир Комаров работал в космосе отлично. И сегодня, когда воздаем мы ему вечную память, должны быть среди слов скорби и слова благодарности: он сделал все, на что способен летчик, инженер, человек.

Программа полета полностью завершена. Приказ с Земли: на девятнадцатом витке прекратить полет, совершить посадку в заданном районе.

Я был на командном пункте посадки и слышал все доклады Комарова руководителям полета. Ни одной осечки: все точно в срок.

– Молодец! – говорит руководитель полета, когда услышал доклад о том, что после ориентации «Союза» отлично сработала тормозная двигательная установка.

– Все отлично, – далекий голос Комарова, ведь он где-то над Африкой, – все идет отлично… – Он опять вроде успокаивает нас…

Больше я не слышал его голоса.

Шли минуты, долгие, как человеческие жизни.

И никто не знал, что скрученные стропы задушили купол парашюта, и никто еще не знал, что нет уже в живых командира корабля «Союз»…

Вечером за столом подняли бокалы с вином за Владимира Михайловича Комарова, «за нашего Володьку», как говорили тут. Нас было семеро: космонавт, инженер, приборист, летчик, медик, военный и журналист. Подполковник готовил ракету к старту Гагарина, потом Титова, «и Володькин „Восход“, и эту…» Он плакал, не стыдясь своих слез, и его красное от степных ветров лицо было мокрым. Это страшно, когда так плачут. А космонавт сказал: – Он был лучшим из нас.

Вчера прошел очень редкий здесь дождь. В степи за стартовой площадкой за ночь расцвели тюльпаны. Их привезут, наверное, в Москву, они лягут у Кремлевской стены, у строгой черной таблички «Владимир Михайлович Комаров» – последний подарок Байконура звездному капитану, стартовавшему в бессмертие.

Я. ГОЛОВАНОВ,

«Комсомольская правда»

БАЙКОНУР – МОСКВА.

У КОЛЫБЕЛИ ПОДВИГА

Часов в одиннадцать 12 октября 1964 года хозяин квартиры в новом доме на шумном проспекте был взбудоражен неожиданным визитом. Ворвавшийся человек, обвешанный фотоаппаратами, первым делом схватил руку хозяина и стал трясти.

– Михаил Яковлевич? – восклицал он при этом. – Да что я, в самом деле! Вы и есть… Как две капли воды с ним похожи… Ничего еще не знаете?

Михаил Яковлевич развел руками.

– Где у вас радио?

Пошли на кухню. Голос диктора был взволнованным и торжественным. Что-то произошло. Должно быть, большое событие. А что?! Человек добрый, всегда рад он гостям прошеным и непрошеным, – Михаил Яковлевич, хоть и улыбался пришельцу, ощущал все же нарастающую тревогу. Он плохо слышит, а при таких возбуждающих обстоятельствах и вовсе сообщение не мог разобрать. Гость понял и сказал:

– Включите телевизор! Как раз в эти минуты…

Устремились в комнату, к голубому экрану.

– Поняли? Узнаете?..

Да, Михаил Яковлевич видел знакомую уже картину – передача шла из космоса. Он разглядел троих и охнул, и всплеснул руками: трое в космосе! Этого никто так скоро не ожидал.

– Милый мой! – восклицал гость в предвкушении радости. – Да вы всмотритесь хорошенько!..

И тут Михаил Яковлевич услышал имена троих. Потом пригляделся к одному, которого назвали командиром. И оцепенел. Прошла передача из космоса, звучала музыка, его квартира наполнялась людьми – соседями, журналистами, ребятишками, а он был и не был с ними. Как это возможно, как трудно, как радостно осознать, что сын, Володька, сейчас там, далеко-далеко, высоко-высоко ведет первый в мире трехместный космический корабль.

Ну что ж, это итог и его жизни. Не ждал, не гадал, но произошло такое не случайно.

Истоки уходят в глубь России, во Владимирскую губернию. Жил тут среди бедных крестьян и Яков Комаров, восьмой ребенок в семье. А потом у него самого пять детей оказалось, да мать-старуха. Вздохнешь!.. Спину на господ гнуть? Нет. Не таков. Вольным чувствовал себя, каков ни есть.

Стал ездить в Орехово-Зуево или даже в Москву на приработки. Приглядывался, между прочим, к городской жизни. Нравилось. Все больше и больше тянулся к городу.

Как дети стали подрастать, Яков все чаще в Москву наезжал. У него и дружки тут нашлись. Один из них посоветовал ему устроиться дворником на Третьей Мещанской.

– А что, гордый человек, – полушутливо говорил Якову приятель. – Работа в самый раз. Один хозяин – бог. Что бог пошлет – снег ли, дождь ли, или пылью все обовьет – от него только зависеть будешь…

Яков согласился. Место жить ему дали в подвале, так что окошки едва ли на пол-аршина из земли выглядывают.

Был Яков человеком с характером твердым, с определенным своим взглядом на жизнь, со своим собственным отношением к жизни.

В начале двадцатых годов на Третьей Мещанской многие знали дворника Якова Комарова. А в 1923 году к отцу приехал средний сын Михаил. Приехал в гимнастерочке, в обмотках – только что окончил учение в стрелковой школе.

– Оставайся со мной и с матерью, – просил Яков сына. – У меня что-то внутрях хрипеть стало. Может, от сырости… Оставайся…

Михаил пошел в дворники, как и отец. Не решал – останется, не останется, но судьба распорядилась сама – помер отец.

Больной уж пошел Яков в лютую зиму проститься с Лениным. А вскоре и сам так занемог, что сказал:

– Ухожу я. Будет внук, назови в память Ильича Владимиром. Прощай.

Ребятишки дружат с дворниками, а дворники с ребятишками. Это так в больших и малых городских дворах. Дворники, может, и гоняют порой особенно озорных, но дружбу это не портит. Михаил Комаров приглядывался к ребятишкам своего двора, и особенно полюбилась ему девочка Матрена. Была она бедненькая, потому что жила с одной лишь матерью. А мать много ли ей даст – сама в домашних работницах состоит, ее задача чужих людей обслужить, а свою дочь – что останется от трудного дня, то и достанется.

Вот и жалел Михаил, как умел, Матрену. Через девочку познакомился он с ее матерью – молодой вдовой Ксенией Игнатьевной Сигалаевой. Полюбили друг друга, поженились. Мать Михаила Екатерина Дмитриевна к тому времени уехала к детям, что оставались в деревне. Без Якова ей городская жизнь совсем не по нутру. Так и осталась в комнате, где некогда жил Яков, молодая семья Михаила Комарова: жена и дочь… А 16 марта 1927 года родился у них сын. Михаил помнил наказ отца, и сын получил имя Владимир.

– Надо бы октябрины справить, – сказал Михаил.

Была Ксения Игнатьевна мудрой хозяйкой – не зря в кухарках время прошло. Умела так деньгами распорядиться, что всего хватало, хоть и скромно. Но тут денег явно не хватало – октябрины сына хотелось исправно отметить.

Было у Ксении Игнатьевны свое «богатство» – золотое колечко да брошь, украшенная камнем. Снесла их в Торгсин. Вот и получился у них «пир на весь мир»! Весь дом в гостях перебывал. Михаил за несколько лет успел жильцам полюбиться, ну а Ксения и вовсе «своя» – как же не порадоваться их счастью.

Как-то Володя сполз с рук матери, стал взбираться на колени отца. Михаил Яковлевич катал его «на коне», рассказывал о Красной Армии, вспоминал годы учения в стрелковой школе.

– Что ты ему все про ружья и войны толкуешь? – улыбалась Ксения Игнатьевна. – Володя будет инженером…

Но про инженеров при всем своем желании тогда Михаил Яковлевич мало что мог рассказать, хотя к тому времени был уже не дворником, а слесарем в «Госсантехмонтаже».

Потом ушел на разные земляные работы в «Мосгазстрое» и в «Мосподземстрое». Теперь стал рассказывать и про инженеров, что сооружали сложные подземные туннели для разных трубопроводов и задумали строить метрополитен. А Володя просил рассказывать про военных…

Михаил Яковлевич с женой хотели, чтоб сын их ни в чем не отставал от сверстников, ни в чем обойден не был. Нет, они знали, что не будет у него такой замечательной одежды, как у некоторых, не будет многих игрушек – и это не самое главное, даже если не съест он того, что съедят другие…

Сами люди малообразованные, они стремились к тому, чтобы дать сыну образование. Помогала тут и Матрена – намного старше Володи была школьница. Как станет уроки делать – Володю позовет, что-нибудь разъяснит. Она первой и протянула ему букварь.

Он видел лишь узкую полоску неба из своего окна. Небо было для него выше и удаленнее, чем для многих. Зато он хорошо видел землю. Окно вровень с двориком. Он видел тающий снег и вешнюю воду, видел, как пробивается желтенькой головкой первый одуванчик, видел травы, желтые листья и снова воду, большие лужи, а утром лед и потом долгие дни снег, снег… И все происходило под носом, перед глазами. Володя научился любить землю, а этот маленький кусочек, в который упиралось окно, – особенно.

А поднявшись на улицу из дома, ослепленный яркостью дня, света, он слышал даже звон в ушах. И небо, которого так мало доставалось ему, и солнце, которого мало попадало к нему в комнату, с особенной силой манили его, он дерзко мечтал и по-детски крепко верил в свою мечту.

Володе было семь лет, когда произошли два немаловажных для него события. Михаил Яковлевич находился в отъезде, в командировке, работал монтажником, строил какой-то объект. Лето, теплые погожие дни. Ксения Игнатьевна поехала к мужу погостить и, конечно, взяла Володю.

Оказалось, работает отец на территории аэродрома! Володя впервые в жизни видел самолеты близко-близко. Мог подойти и потрогать рукой. Самое замечательное даже не тот момент, когда начинал вертеться пропеллер и стучал мотор, как у мотоциклетки. Самое замечательное, когда самолет, приподняв от земли хвост, бежал по зеленому полю, оставляя за собой след пригнувшейся от ветра травы. И потом легко, сразу отрывался от земли, чуть покачивая крыльями, уходил ввысь, становился черной точкой в широком и голубом небе над головой.

Володя часами любовался полетами. Люди в кожаных шлемах с парашютами за спиной стали его героями. Аэродром жил совсем особой, завидной жизнью, все тут было ново. Отсюда эти люди брали разбег в неведомый простор. Молодые летчики иногда выстраивались в ряды и весело, дружно пели, шагая по зеленому полю: «… Мы покоряем пространство и время!..» И Володе хотелось быть с ними.

Один дяденька, приятель отца, работавший на аэродроме, приметил Володин интерес и спросил:

– Что, полететь хочешь?

– Хочу.

– Не боишься?

– Нет, – Володя для убедительности покрутил головой. А дяденька усмехнулся.

– Мал еще. Пошли лучше купаться. В небе небось жарче?.. Плавать, смельчак, умеешь?

– Нет.

– Ну, братец! А летать собрался? Прежде надо плавать научиться. Тех, кто не плавает, в летчики не берут.

Пошли на Волгу. Дяденька долго выбирал место. И стал над самой глыбью. Черная вода внизу, спокойная.

– Раздевайся! – приказал Володе.

Мальчик разделся.

– Так. Раз-два – прыгай в реку!

И он столкнул Володю. Мальчик с головой ушел под воду. Володя не закричал, когда всплыл, он изо всех сил бил по воде и руками, и ногами, барахтался, захлебывался, но старался подплыть к берегу. А только доплывал и хотел стать на ноги, дяденька снова толкал на глубину. Володя молча снова начинал бороться с той неведомой силой, что тянула его вниз.

Иссякали Володины силенки, но и те, «водяные», тоже отступали. И сколько дяденька ни толкал его на глубину, Володя так и не взмолился. Наглотался он волжской водицы, а плавать научился.

– Парень у тебя герой, – дяденька похвалил Володю Михаилу Яковлевичу. – Я думал – городской. Визжать станет. А он не пикнул. Откуда силы взял… Жилистый!

– Секрет в характере его, – ответил Михаил Яковлевич. – А кроме города, он и еще кое-что видел. В деревню к бабушке ездит…

Деревня эта звалась Петушки. Здесь жили дядья и тетки Володи Комарова.

– Москвич наш приехал! – с уважением встречали племянника.

Придут деревенские ребятишки, а Володя им сразу:

– Давайте наперегонки! Кто первым до Клязьмы добежит – тот и командир…

В этот раз Володя решил похвастаться, как плавает.

– Кто лучше плавает, тот и командир…

А по Клязьме сплавляли лес. Опасно между бревнами плавать. Ребята на берег выкарабкиваются. Только Володя азартничает: задумал с бревен нырять. Тут вдруг плоты пошли – Володя и с плотов… Раз нырнул, а плот и нашел на него, зацепил за трусы, потащил. Володя бьется под водой, захлебывается. Отцепился все же. Голову высунул, воздуху набрал, а другой плот его сбил, задавил под себя.

Ребята на берегу видят – беда! Закричали. Прибежали старшие, кинулись в реку, достали Володю со дна, еле откачали…

И Володя узнал, что бесполезный риск, мнимое геройство до добра не доводят.

В школу он попал к молодой учительнице. Хотя прошло немало лет и многое стерлось в памяти, Мария Ивановна Соколова-Маховая вспоминает худенького чернявого мальчика, который на всякий ее рассказ, даже на сказку всегда находил много вопросов, ко всему, что ни говорила она, относился серьезно, все он как бы взвешивал, обдумывал, хотел узнать больше.

– Помню, читала я им сказку о ковре-самолете, – говорит Мария Ивановна. – Володя и спрашивает: «До Луны далеко? Ковер-самолет долетел бы до Луны?..» Я ему отвечаю: «Сказка это, Володя». А он и говорит: «Я знаю. А мы такой всамделишный самолет построим. Правда, Мария Ивановна, такой самолет можно построить?..» Тогда я и не думала, что на нашем веку полетят в космос, но не хотела разрушать мечту ребенка и сказала: «Построить можно. И, наверно, строят уже». Глазенки Володи просияли: «Вот я и полечу!..» Что мне еще запомнилось, – говорит учительница Мария Ивановна, – это аккуратность Володи Комарова. Во всем она была. Тетради, книги содержал в полном порядке. И свой внешний вид. Другие ребята позволяли себе иной раз в школу неряшливыми явиться. Володя – никогда. Мы все знали, что семья их жила нелегко, многого не хватало. Но у Володи была удивительно чуткая, заботливая мать. Она следила за сыном. И в школу приходил он всегда чистым, в выглаженном костюмчике с обязательным белым воротничком. А это не могло не сказаться и на его учении…

Класс был дружным. У Володи Комарова оказалось много друзей. А самыми близкими были Скоморохов, Захарова, Рябов… С ними он делился всем, о чем думал в те школьные годы, играл, познавал новое, спорил, мечтал. И если поговоришь с его однокашниками сейчас – все они отметят основное в Комарове-школьнике: целеустремленность, выдержку и спокойствие, настойчивость. Эти качества помогали ему успешно усваивать изучаемый материал и всегда знать чуточку больше, сверх программы.

Вся страна в те годы восхищалась полетами Чкалова, Громова, Расковой, Коккинаки. И Володя любил поговорить с друзьями о замечательных советских летчиках. Он знал о великих полетах все, досконально, потому что прочитывал все газеты, все книги о них. И особенно восхищала его дружба летных экипажей, их взаимовыручка, поддержка, рука друга, лежащая рядом, готовая в любую минуту прийти на помощь.

Потрясла мальчика трагическая смерть любимого героя – Чкалова. Вспоминал, как видел его совсем близко на одном из воздушных парадов, когда шел Чкалов к красному самолету, чтобы проделать в воздухе чудеса. Какая сила, воля, уверенность чувствовались в этом коренастом жизнерадостном человеке! Володя пошел прощаться с Валерием Павловичем. Плакал чуть ли не впервые в жизни. И твердо решил для себя – кем быть.

Любовь ко всему, что связано с советским воином, замечали друзья в Володе Комарове. Он любил парады – демонстрацию нашей мощи. Любил стройные ряды бойцов, их выправку, решимость, отвагу. В кружках Осоавиахима изучал винтовку, правила пользования противогазом.

Недаром старался Михаил Яковлевич, чтобы сын его умел жить одним духом со своим временем. А время наступало самое тревожное…

На летние каникулы в 1941 году Володя, как всегда, уехал в Петушки к бабушке. Утром 22 июня ушел в лес. А вернулся и увидел плачущую бабушку. Что за беда?..