Текст книги "Шерлок Холмс
Человек, который никогда не жил и поэтому никогда не умрёт"

Автор книги: авторов Коллектив

 
Богемностъ в моём сердце —
Я этим всё сказал!
Давайте подтвердим сей факт —
Поднимем же бокал!
Сто лет пускай минует,
Таким же будет мир,
Пока, друзья, мы ходим
В наш „Чеширский сыр“.
 

Именно здесь в 1890-х годах члены „Клуба рифмачей“, в который входили Йейтс и Уайльд, встречались, чтобы почитать свои творения. Если „Сыр“ был прибежищем поэтов независимо от их мастерства, то бар „Праздность“, состоящий при театре в конце Стрэнда, был местом встречи актёров, особенно во второй половине дня и особенно тех, кто не был стеснён обязательствами и испытывал неутолимую жажду. По словам одного завсегдатая, „Праздность“ „отличалась своими приятными напитками и мягкими диванами, и там собиралось так много умных людей“. Время суток могло преображать респектабельное место встречи в нечто более одиозное. Основные рестораны находились на или около Пиккадилли („вечного водоворота многих течений“), атмосфера в которых становилась совершенно другой с наступлением ночи, когда освобождались актёры: „Критерион“, – в баре которого Ватсон впервые услышал о Холмсе („Этюд в багровых тонах“), – „Трокадеро“, кафе „Роял“, „Гаттис“, „Фраскатис“ и ресторан „Сент-Джеймс“. Театральщики также облюбовали „Стоунс-чоп-хаус“ на Пантон-стрит.

Генри Ирвинг случайно повстречал Барнарда, пародирующего его в клубе „Хогарт“, 1919 г., Гарри Фернисс.

Холмс и Ватсон, как мы знаем, ездили к „Симпсону“, что на Стрэнде, („Шерлок Холмс при смерти“) и заказывали еду на дом из „Веррис“ на Риджент-стрит. Случается, Холмсу приходит идея провести вечер в опере, как в „Собаке Баскервилей“, когда они с Ватсоном собираются послушать Мейербера, а потом заехать в ресторан, возможно вымышленный, „Марцини“. Это отражает степень благополучия, многим же их „коллегам-полуночникам“, должно быть, повезло не так сильно. Тем не менее, хотя честолюбивый автор из „Богемных газет“ Джорджа Эйр-Тодда (1898 г.) безнадёжно разорён, кое в чём он может себе не отказывать: „В начале Уайтхолла есть закусочная, где можно купить большую чашку какао и бутерброд-рулет за шестипенсовик, и какое-то время, не выходя за границы респектабельности, мы сидели за нашей скудной трапезой“.

Актёрство

В своей повседневной жизни представители богемы любили играть с образами, как профессиональные актёры. Вымышленная личность открывала свободу передвижения, возможность экспериментировать. Этим же талантом обладают преступники и те, кто за ними охотится. Бальзаковский Вотрен, очевидно, лучшее тому доказательство. В „Собаке Баскервилей“ преступник притворяется помощником, пытаясь доказать, что его „клинок так же остёр“, как и у самого Шерлока Холмса.

Под кого только Холмс не маскировался: от „мужчины преклонных лет в одежде моряка… Его спина была сгорблена, колени дрожали, а дыхание казалось болезненно-астматическим“ („Знак четырёх“)» до «лихого развязного мастерового с козлиной бородкой» («Конец Чарльза Огастеса Милвертона»). Старики, однако, преобладают, и, что примечательно, актёр, с которым сравнивали Холмса, – Джон Хэйр («Скандал в Богемии»), в основном прославился ролями пожилых персонажей.

Лондонский мюзик-холл в Вест-Энде (вероятно, «Империя»), ок. 1895 г., Дадли Харди.

Холмс – мастер перевоплощений. Он знает, как наносить и удалять грим, раскрывает личность бывшего репортёра, изображающего из себя нищего в «Человеке с рассечённой губой», и с помощью вазелина и румян придаёт себе вид смертельно больного («Шерлок Холмс при смерти»). Ирен Адлер подмечает это, когда признает в Холмсе собрата по театру, однако, как опытная актриса, и сама способна его удивить («Скандал в Богемии»).

Обложка программки «Цыганки» Г.Дж. Байрона, поставленной в театре «Гейети», 1879 г.

Актёрство – типично богемное занятие: актёр бежит, во всяком случае на время выступления, социальных ограничений, которые обычно определяют личность. Вопрос, висящий над исполнителем роли, всегда таков: «Каково это – быть другим человеком?» Эта тема была особенно широко распространена в конце XIX века, и актёры становились объектами настойчивых расспросов, как в книге Уильяма Арчера «Маски и лица» 1888 года. Холмс, конечно, мастер маскировки, но он никогда не задумывается о чувствах тех, кого он играет. Есть ли у него самого какие-либо чувства? «Лучший способ удачно сыграть роль – вжиться в неё», – говорит Холмс без, подчеркнём, упоминания каких-либо эмоций («Шерлок Холмс при смерти»). Он даже способен имитировать полный нервный срыв, как в «Рейгетских сквайрах», не теряя при этом бдительности.

Сара Бернар в «Исейл», часть фотографии Надара.

Считается, что к началу XX века старый богемный характер, присущий актёрам, практически канул в Лету. Популярные актёры больше не довольствуются обедами и ужинами в дешёвых ресторанах возле Ковент-Гарден, а щеголяют нарядами в ультрамодных ресторанах Вест-Энда. В своих мемуарах, опубликованных в 1921 году, майор Фицрой Гарднер, бессменный импресарио Герберта Бирбома Три, также отмечает изменения в социальных привычках актёров:

Я помню времена, когда, за отдельными исключениями, актёры жили в своём маленьком мирке и не стремились ни к чему большему. Затем появились так называемые «общественные актёры» и другие, вышедшие если и не из «общества», то оттуда, где ничего не знали о богеме: иногда из армии, университетов и государственных школ; за ними следовали, правда не слишком часто, актрисы того же рода.

Портрет сэра Генри Ирвинга на репетиции, ок.1903, сэр Бернард Партридж.

Хотя некоторые представители актёрской братии жаждали с таким трудом завоёванного высокого общественного положения и связанных с ним условностей, привычка, однако, – вторая натура, как в случае Генри Ирвинга. Кроме того, многие «столпы общества» были счастливы наклониться и пообщаться с бывшими «неприкасаемыми». Прямым потомком шумного театра начала XIX века – активно развивающимся на рубеже веков – был мюзик-холл, но он очень редко (возможно, в значительной мере по этой причине) упоминался в рассказах о Холмсе. Описывая театральное представление по заказу Его Величества в 1912 году, в котором участвовали почти все крупные звёзды, Конан Дойл одобрительно назвал Георга V «любителем истиной богемы». Его замечание не только указывает на происхождение необычайно популярного развлечения, но и иллюстрирует утверждение, что богемный стиль может пересекать межклассовые границы, фактически не смещая их. Также это, возможно, признак явного разрыва, по крайней мере, в данном случае, между писателем и его самым известным творением.

Все грани лености

Весь вечер он просидел в партере, пребывая в самом счастливом расположении духа, слегка двигая длинными тонкими пальцами в такт музыке, с мягкой улыбкой на лице и апатичными, подёрнутыми дымкой глазами, так отличающимися от глаз Холмса-детектива, безжалостного хитроумного сыщика, преследующего преступников.

(«Союз рыжих»)

Когда Холмс слушает музыку, он переносится в другой мир. Использование языка тела для обозначения психологического состояния персонажа характерно для Конан Дойла, так Холмса часто кидает от «полнейшей расслабленности» (как здесь) до «необычайной энергичности» («Союз рыжих»). Дома он придаётся «бездельничанью». Обыкновенно он «бездельничал в гостиной в халате, читал „объявления страждущих“ в „Таймс“ и курил перед завтраком трубку…» («Палец инженера»).

С другой стороны, невозможно представить, чтобы Холмс вёл себя, как бездельничающий распутный герой стихотворения Адэра Фицджеральда о богемном наглеце, преследующем балерину:

 
Слонялся я по Лестер-сквер,
Надеясь Салли встретить.
Её на свете лучше нет —
И лучше нет в балете.
 

«Я нашёл Шерлока полусонным». «Установление личности», сентябрь 1891 г., журнал «Стрэнд», Сидни Пэджет.

Лондон может быть таким, каким его описывает Ватсон: «огромной выгребной ямой, в которую неудержимо стекаются бездельники и тунеядцы со всех уголков страны», но когда Холмс «бездельничает», он общается только с самим собой – и со своей трубкой, – хотя он далеко не просто «бездельник, возлежащий в кресле» («Этюд в багровых тонах»).

Хотя представители богемы частенько «бездельничают» или демонстрируют все признаки «томления», они редко «шатаются без дела» и «теряют время зря». Праздношатающиеся подозрительны сами по себе – «Я искал на улицах праздношатающихся» («Собака Баскервилей»). В «Серебряном» Холмса с Ватсоном самих пытаются прогнать, приняв за праздношатающихся. Чтобы предстать в качестве «бродяги», Холмс очень тщательно маскируется, надевая «протёртое до блеска пальто с поднятым воротником, красный шарф, сносившиеся ботинки, он выглядел типичным отщепенцем» («Берилловая диадема»).

«Я погрузился в раздумья», «Картонная коробка», январь 1893 г., журнал «Стрэнд», Сидни Пэджет.

Когда Холмс говорит, что имеет «задатки отменного бездельника», то с иронией добавляет, что с тем же успехом мог бы быть и «отъявленным драчуном» («Знак четырёх»).

В этом ключ к целенаправленности и достижению творческих успехов. Настоящий представитель богемы никогда не тратит время впустую. Хотя физическое бездействие, безусловно, случается, оно компенсируется мыслительным процессом. В этом отношении Холмс – выдающийся пример бережного отношения представителей богемы ко времени. Напротив, бездельники из рядов рабочего класса тратили свободное время впустую.

Слово «бездельники» было неразрывно связано с пользующимися дурной славой цыганами и вызывающими подозрение безработными. В одной из своих флит-стритских идиллий поэт Джон Дэвидсон написал о «полируемой бездельниками стене». Стоит только произойти преступлению, как тут же собирается «небольшая кучка зевак», как, например, в «Тайне Лористон-гарденс» («Этюд в багровых тонах», часть I, глава 3).

«Лентяйство» колебалось где-то между «бездельничаньем» и «праздношатанием». В 1890-х годах писатель-юморист Джером К. Джером редактировал литературный журнал «Лентяй», в котором была напечатана «Загадка Старка Монро» Конан Дойла. Выдающиеся личности, такие как Генри Ирвинг или сам Конан Дойл, интервьюировались для «Лентяя» в весьма расслабленной манере. Идея, состоящая в том, чтобы представить чтение как подчёркнуто праздное занятие, не нова, но журнал осовременил её и предложил читателю присоединиться. В 1892 году Конан Дойл вступил в реальный клуб «Лентяи», расположенный на Арундел-стрит, недалеко от Стрэнд, явно послуживший прототипом клубу «Трутни», описанному П. Г. Вудхаусом. Как в уайльдовской манере замечает Холмс: «Я не помню чувства усталости на работе, хотя безделье меня полностью выматывает» («Знак четырёх», глава 8, «Нерегулярные полицейские части с Бейкер-стрит»). Скука – цена, которую представители богемы, эти щеголеватые интеллектуалы, платят за свободу от упорядоченной жизни, и, как это ни парадоксально, знак превосходства.

Это была ещё одна относительно современная идея. «Иногда скука, – пишет Питер Туи, разбираясь в истории вопроса, – может заставить человека держаться особняком от других людей, от целого мира и, что самое странное, от самого себя. Скука обостряет самовосприятие». Ощущение скуки, возможно, давало представителям богемы приятное ощущение непохожести на остальных, что, правда, часто сопровождалось ограниченностью в средствах.

«Шерло Комбс» в «Непутёвых расследованиях», 1892 г., журнал «Лентяй», Люк Шарп.

Некоторые критики различают обычную скуку и бодлеровскую тоску, утверждая, что скука – «сиюминутная реакция», а тоска – «нечто вселенское». Случается, однако, что Шерлок Холмс, подобно своим современникам, английским поэтам-декадентам, явно переживает и то, и другое одновременно: «Преступления скучны, жизнь скучна, на земле вообще не осталось ничего, кроме скуки» («Знак четырёх»).

Холмсу, действительно, докучает «скука»– любимое слово, обозначающее раздражение, – но только потому, что, как ни парадоксально, большинство людей не видят, какой удивительной и «необычной» – ещё одно любимое слово («Союз рыжих», «Голубой карбункул») – может быть повседневность. Всё, что достаточно хорошо для всех остальных, – они называют это «обычным» – просто недостаточно хорошо для Холмса.

Шерлок Холмс в исполнении Уильяма Джиллетта и его «подкожные впрыскивания» с доктором Ватсоном, 1900 г.

То, что Холмс нуждается в частой стимуляции, – прямое следствие его желания избавиться от скуки. Иногда помогают интеллектуальные проблемы или «дела», но когда и этого недостаточно, он прибегает к искусственным способам, как Бодлер, непревзойдённый представитель французской богемы, обращаясь к пузырьку с кокаином («Знак четырёх», глава 12 «История Джонатана Смолла»).

Уильям Джиллетт в роли Шерлока Холмса, литографическая компания Дж. Оттманна, издатель Р. Г. Расселл, 1900 г.

Перемены

Даже для представителей богемы успех имеет значение, а неудачи ранят:

 
Богема, воспеваю я тебя,
И гений, и искусство торжествуют,
И храбрецы-поэты в бой идут,
Пусть даже неудачи негодуют;
Увы, печалей не удастся избежать,
Но мы придём, избавясь от страданий,
К земле блаженных райских дум,
В питомник ревностных мечтаний.
 

Артур Рэнсом рассказывал о том, как посетил грязную каморку начинающего писателя, где тот ютился с женой и ребёнком:

Мы пили из пары бокалов, которые мой великий человек достал из коробки в углу.

Потом он заговорил о литературе, да так хорошо, что несвежая постель, грязная комната, жена и ребёнок как будто перестали существовать. Несмотря на немытые руки и нестираный халат, он снова встал на путь величия. Изящным жестом он поднял бокал, взглянув на рубиновое вино, а сам рассуждал об Эдгаре Аллане По и его методах… От По мы перешли к детективам и детективным историям: Габорио, Шерлоку Холмсу и аналитическому подходу а потом к взаимодействию критики и искусства.

«После ужина», 1884 г., слева направо: Генри Ирвинг, Дж. Л. Тул и Сквайр Бэнкрофт, фотография рисунка, Фил Мей.

По словам Рэнсома, этот исключительный романист со временем добился определённых успехов и отказался от своего экстремального богемного образа жизни. В его случае самоотверженность и преданность, очевидно, окупились, хотя можно предположить, что время от времени он возвращался к своим старым привычкам. Ведь Рэнсом также говорит: «Бродяжничество – зависимость, от которой труднее всего убежать». В конечном итоге, однако, большинство представителей богемы, реальных или вымышленных, изменили своему пути, выйдя на пенсию или просто исчезнув на некоторое время, как, например, Холмс.

В любовных романах того периода, главными героями которых были преимущественно женщины, богема могла выступать искушением, ловушкой или неким обрядом посвящения, и погружение в неё всегда было временным. Капри, героиня романа Дж. Фицджеральд Молли «Никаких чудес. История богемной жизни», – натурщица (предшественница «Трилби» дю Морье), сперва бедная и беззаботная, предполагает, что вскоре оставит подобный образ жизни. «Я часто желаю, – говорит она художнику Марку, своему возлюбленному, – быть не такой богемной, как сейчас. Это всё очень хорошо и приятно, когда ты молод, но здесь, в Лондоне, надо становиться на путь респектабельности и благосостояния ещё подростком, особенно если ты женщина». Береника, наивная героиня романа Фанни Эйкин-Кортрайт «Богемная история любви», проводит время с мужчиной, которого считает своим дядей, бедствующим писателем, смирившимся с неудачей. «Приехав в Лондон два года назад, я был полон великих устремлений, – говорит он ей, – но теперь всё кончено». Он предпочёл бы «удобное кресло, уютный кабинет, хорошую гавайскую сигару в зубах, змеящиеся струйки дыма, мечты и мысли, грустные или весёлые, но только не свои, а других людей, о которых можно просто почитать». Эйкин-Кортрайт была набожной христианкой и учительницей в школе для девочек, которая придерживалась доктрины «гендерного разделения»; её героиня получит некоторые жизненные уроки, наблюдая мужскую неудовлетворённость жизнью. В более позднем произведении этого течения, романе Флоренс Уорден 1899 года «Богемная девушка», о котором мы говорили выше, героиня «не была богемной с рождения – не была одной из них. Красивый дом в пригороде Лондона и очаровательная квартира в Париже; в этих окрестностях Дайна и Милдред Уальд росли с самого детства и до тех пор, пока не стали яркими молодыми женщинами». Когда семья Уальдов разоряется, девочки получают работу в театре, живут в каморке и пользуются вниманием мужчин, но в конце концов счастливо выходят замуж. Хотя богема выживала в новых изменённых формах, многие описания поздневикторианской богемы были записаны постфактум и потому неизбежно проникнуты ностальгией. После Первой мировой войны стало ясно, насколько изменился мир; Лондон тоже стал совсем другим. Записывая свои мемуары в 1919 году, художник Гарри Фернис отдал неоднозначную дань уважения тому, что потерял за прошедшие годы:

Все эти зловонные трущобы сровняли с землёй, и на их месте возникли величественные и внушительные сооружения, в которых теперь находятся кабинеты «Маркони-компани», колониальные учреждения, банки и т. д., а также великолепные газеты и другие конторы. Существование богемы в подобных условиях было бы невозможным. Получился бы пошлый анахронизм, да и на самом деле богемность отмерла скорее благодаря архитектурному гению, нежели чем капризам моды или фортуны.

Аналогично журналист и драматург Джордж Р. Симс написал в 1917 году, что видит вокруг себя совсем другую картину, совсем не такую, какую помнит.

На страницах своей книги «Шестьдесят лет воспоминаний о богемном Лондоне» он в одиночестве бродит по улицам:

Я обнаружил себя ночью на Стренд и Лестерской площади и Шафтсбери-Авеню, где пролегали старые границы Театроленда, и увидел перед Храмами Феспида только призрачный голубой свет, обозначающий вход в полицейский участок.

Пятьдесят лет назад в Театроленде не было пылающих электрических огней, а только мерцающие газовые светильники…

«Ночной Лондон», вокзал Чаринг-Кросс, ок. 1910 г.

Мы, конечно, можем отвергать воспевание газового освещения XIX века как навязшее в зубах лондонское клише, но в то же время прекрасно осведомлены, какой вклад вызываемые им эффекты вносят в создание атмосферы рассказов про Холмса, подобно театральным софитам или занавесу, скрывая очертания и добавляя таинственности, перевоплощая простых людей в городские легенды. Некоторые утверждают, что богема – и современная, и историческая – должна всегда рассматриваться как вид культурной иллюзии. Однако подобные свидетельства обладают достоверностью не только в поэтическом смысле. И когда лампы в конце концов канули в Лету, опыт целого богемного поколения отправился вслед за ними.

Риджент-сёркус, Оксфорд-стрит, ок. 1890.

Центральный Лондон Шерлока Холмса в фотографиях и открытках

На этих фотографиях и открытках запечатлены детали и общие виды центрального Лондона, недалеко от которого, в доме 221-б по Бейкер-стрит, находились комнаты, где Шерлок Холмс принимал своих клиентов. Здесь представлены два противоположных взгляда на Лондон. На фотографиях Коберна одинокий кэб тащится по центру грязной дороги, в воздухе висит густой туман, а на фотографии Риджент-сёркус тротуары забиты прохожими, а проезжая часть – кэбами, омнибусами и телегами. Просто так дорогу не перейдёшь – небезопасно.

На реке также многолюдно: множество буксиров, пароходов, барж и лихтеров. Огромные отели – новый элемент города, занимающий видное место в рассказах о Шерлоке Холмсе, как и основные железнодорожные вокзалы.

Портленд-плейс, 1906 г Элвин Лэнгдон Коберн.

Хай-Холборн, недалеко от Ченсери-лейн, 1902 г.

Трафальгарская площадь (фрагмент), ок. 1880 г., Фрэнсис Фрит.

Держите плату за проезд наготове и в то же мгновение, когда ваш кэб остановится, бегите через галерею, рассчитав время так, чтобы оказаться на той стороне в четверть десятого. Там вы найдёте небольшой бруэмовский кэб, ожидающий у самого тротуара, править им будет малый в плотном чёрном плаще с воротником, обшитым красным кантом. Вы должны сесть в него, и он довезёт вас до Виктории, чтобы как раз успеть на континентальный экспресс.

«Последнее дело Холмса»

Открытки с главными вокзалами, ок. 1908 г., Г. Флёри, Миши и К°.

Сверху: Виктория, Дуврский поезд.

Посредине: Чаринг-Кросс, Парижский поезд.

Внизу: Ватерлоо, Саутгемптонский поезд.

Вокзал Виктория, ок. 1905 г., Кристина Брум.

Верхний бассейн Лондона, ок. 1890 г.

Лондонский мост, ок. 1890 г.

В ту же минуту, однако, злодейка-судьба посмеялась над нами, преградив наш путь буксиром с тремя баржами.

И если бы руль не был вывернут до отказа, мы бы неминуемо врезались; когда, наконец, обогнув препятствие, мы снова легли на курс, стало понятно, что «Аврора» ушла вперёд не меньше, чем двести ярдов, но, к счастью, её всё ещё было хорошо видно. Наше судёнышко давало полную мощность: хрупкий кораблик трещал по швам и вибрировал под напором дикой силы, которая нас несла. Мы миновали Пул, оставили позади Вест-индские доки, обогнули длинную Дептфордскую косу и Собачий остров.

«Знак четырёх»

Он телеграфировал мне из Лондона: известил, что доехал благополучно, сообщил адрес отеля «Лэнем», где остановился, и просил меня сразу же прийти. Каждое слово в телеграмме – а я помню каждое её слово – было проникнуто нежностью и любовью. Приехав в Лондон, я сразу же направилась в «Лэнем», там мне сказали, что капитан Морстен в самом деле остановился у них, но прошлой ночью ушёл и до сих пор не вернулся. Весь день я безрезультатно ждала от него новостей.

«Знак четырёх»

Отель «Лэнем», ок. 1890 г, Джордж Вашингтон Уилсон.

Открытки с отелями:

Сверху: Отель «Рассел», ок. 1912 г.

Посредине: Отел «Сесил», ок. 1908 г.

Внизу: Отель «Гайд-парк», вид с галереи «Серпентайн», 1908 г.

Йорк-плейс, Бейкер-стрит, взгляд с севера, ок. 1900 г.