Текст книги "Из поэзии 20-х годов"

Автор книги: авторов Коллектив

Ильич в Петрограде

Из воспоминаний

 
Огромный зал. Стоим плечом к плечу
(Протискаться бесплодны все старанья!)
И, повернувши лица к Ильичу, —
Немолчным криком сотрясаем зданье.
 
 
Он – на пороге. Не пройти вперед!
Немыслимо: народу слишком много…
Но вождь пошел, и перед ним – проход:
Широкая, свободная дорога!..
 
 
Идет, глядит: лаская, греет нас,
Самозабвенно не щадящих глотки,
Теплом веснушек, жизнью отчих глаз
И шаткостью взволнованной походки.
 

* * *

 
Шпалеры статуй – красных моряков.
Но вот Ильич: нежданно, из-за дому!
И, – словно ветром, тысячи голов, —
К нему, к отцу любимому, родному!!
 

1924

Женщинам коммуны

 
Вас не сломил кровавый бред
   Кошмарных лет,
   Голодных лет;
Как встарь вы гордым сердцем юны.
«Привет вам, женщины Коммуны! —
Твердит с восторгом целый свет, —
Привет вам, женщины Коммуны,
   Привет!»
 
 
В дыму и пламени пожаров
Вы были стойки и тверды
И окрыляли коммунаров,
Вливая бодрость в их ряды.
 
 
О, сколько раз, когда, бывало,
Печаль, гнетуща и остра,
Нас, что сетями обвивала, —
Те сети в клочья порывала
На брате вольная сестра:
«Взгляни, как яростно зарницы
Рвут шелк тяжелой синевы!
Очнись: он близок, луч денницы…
Дерутся братья, словно львы…»
   Привет вам, гордые орлицы!
   Привет вам, женщины Невы!
 
 
Когда на митинге бессчетном
Я озираю море глаз,
По взорам страстно-искрометным
Я узнаю, о сестры, вас,
Горит в вас сердце огневое,
Что щебень в пламени костра —
И пусть бушуют вихри, воя, —
Я становлюсь сильнее вдвое,
Когда со мной моя сестра.
«Не бойся вражеских ударов —
Не возродится мир оков…
Они проходят, дни кошмаров,
Редеет лагерь пауков…»
   Привет вам, сестры коммунаров!
   Привет вам, жены бедняков!
 
 
Вас не сломил кровавый бред
   Кошмарных лет,
   Голодных лет;
Как встарь вы гордым сердцем юны.
«Привет вам, женщины Коммуны! —
Твердит с восторгом целый свет: —
Привет вам, женщины Коммуны,
   Привет!»
 

1918

Борис Ковынев

Рыбаки

 
Рукава засучены,
Шапки набекрень
И звенят уключины:
Трень, трень, трень…
 
 
Вдруг темнее олова
Хлынули валы,
Наклонили головы,
Словно волы.
 
 
Небо рукомойником
Брызнуло не впрок.
Соловьем-разбойником
Свистнул ветерок.
 
 
На рога подхвачена
Лодочка. Беда!
Пьянствуют в складчину
Ветер и вода!
 
 
«Вертимся, кружимся…
Дело табак!»
Заметался в ужасе
Молодой рыбак.
 
 
Поглядел на лодочку:
«Братцы, не могу!
У меня молодочка
Есть на берегу.
 
 
Шустрая, бодрая,
Жаркая… Ух!
Баба крутобедрая,
Новгородский дух».
 
 
Волны лодку вздыбили,
Встали горой.
«Не уйти от гибели, —
Простонал второй. —
 
 
Тяжела, неверная
Доля рыбака,
Дома ждут наверное,
Старика!
 
 
Пьют чаек с вареньицем…
Не до чая тут.
Лодочка накренится…
И капут».
 
 
Третий – пристанища
Не имел нигде.
Он сказал: «Товарищи,
Хорошо в воде.
 
 
Буря не визжала бы
У подводных скал…»
Тут четвертый жалобы
Эти услыхал.
 
 
И рука четвертого
Властно поднялась:
«Кто скулит? За борт его!
Слазь!
 
 
Вздумали в беспутицу
Петь за упокой.
Голова закрутится
От песни такой.
 
 
Что ж, что волны пенятся,
Трутся о бока.
Не в любви с вареньицем
Счастье рыбака.
 
 
Парни вы рослые,
Черт побери!
Ну-ка, двинем веслами.
Раз! Два! Три!
 
 
Вишь, в дали сиреневой
Вспыхнул бережок.
Легче, не накренивай
Лодочку, дружок…»
 
 
Ветерок, что водочка.
Пей, да не пьяней,
Ой, как мчится лодочка —
Четверо в ней.
 

1928

Геннадий Коренев

Не вам

 
Не вам, во мглу уходящим
По длинной закатной тропе,
Петь пробужденье спящим,
Песню встающим петь!
 
 
Не петь вам, а под забором
Нудно и долго скулить:
Пылает за городом город
Вашей земли.
 
 
Скоро из бурной сечи,
Будто из светлой воды,
Выйдут, утру навстречу
Новых поэтов ряды.
 
 
Цепью лучистой, длинной,
Где звенья навек сплелись,
Споем
   уходящим в долину
Песню
Идущих в высь!
 

1920

Алексей Крайский

Вперед

 
Развалин груды в дыму пожарищ
Лежат на пройденном пути…
Туда… Обратно? Назад, товарищ,
   Нельзя пойти.
 
 
Налево – пропасть. Направо – волны
   Водоворотом,
   А впереди…
   Кто скажет, – что там?
Но, веры полный, —
   Иди!
 
 
Зари не видно?.. Глаза ослепли.
Но сердце видит, но сердце ждет…
Попутный ветер знамена треплет…
   Вперед!
 

Декреты

 
По лужам, по грязи смешная девчонка
Бежит, предлагая газеты,
По-воробьиному щелкает звонко:
«Декреты! декреты! декреты!
 
 
Вся власть Советам – декрет номер
первый,
Мир всему миру – декрет номер два…»
От крика у барынь – мигрени и нервы,
У генералов – кругом голова.
 
 
У генералов дрожат эполеты —
От страха? от смеха? – никак не понять.
Фыркают франты: «Совдепы! Комбеды!
Разнузданная солдатня!»
 
 
Девчонке нет дела, базарит газеты
Налево, направо… Смешная, постой!
Ты прочитай и пойми, что декреты,
Эти декреты – для нас с тобой.
 
 
Отец – на войне, задыхаясь от газа,
Мать – на табачной, чахоткой дыша,
Слышат твою равнодушную фразу
И за газеты приняться спешат.
 
 
Читая, подумают оба, что станет
Их дочка наркомом страны трудовой…
Пойми же, девчонка, пойми же, смешная,
Что эти декреты для нас с тобой.
 

1917

Грани грядущего

 
Америка, Индия, Афганистан,
Лондон и Токио, Мельбурн и Рим,
через Антанты распухший стан
руки протягиваем вам,
горбом и мозолями говорим:
 
 
– Кули, жнецы, гончары, кочегары,
каменщики, углекопы, ткачи,
соединяйтесь, товарищи!
 
 
На север!
На зарево звездных пожаров
идите!
Из пламени гнева восставших масс
пылающие головни
берите.
Они,
разгораясь,
и там, и у вас
зажгут непроглядные заросли зла,
жажду наживы выжгут до тла…
В пепел —
нужды и насилия цепи!
Рынки рабов безработных —
в пепел!
Храмов и тюрем решетки —
в прах!
Крах
нефтяным королям и банкирам,
папам и пасторам – страшный суд!
Только трудящиеся живут,
только рабочий владеет миром!
 
 
Литейщик тогда для себя и для всех
выплавит легкий и звонкий смех;
с песней веселою каждый ткач
радости выткет яркий кумач;
каменщиков непрерывные смены
заложат фундамент
и стройные стены,
перекликаясь, взведут…
 
 
Товарищ! Войди в небывалый строй,
где солнцем горит над зеленой землей
свободный и радостный труд.
 

1918

Холодный уголь раскален

 
Глотала шахта черным ртом
И в черную влекла утробу,
Но, скорчившись внизу, никто
Не отбивал ни гнев, ни злобу
Под черным угольным пластом.
Глотала шахта черным ртом.
 
 
С ослепшей лошадью вдвоем
Мы молча подавали уголь,
И каждый думал о своем —
О травах росных, о подруге, —
Но оба мы в гробу живем
С ослепшей лошадью вдвоем.
 
 
Проглоченный, никто из нас
Ни гневен, ни озлоблен не был…
Но знал ли кто-нибудь из вас,
Как тяжело без звезд и неба
Пробыть в утробе лишний час?
Об этом знал ли кто из вас?
 
 
А в штольнях были? А в забой
На смертную ползли работу?
По черному пласту киркой
Стучать до кровяного поту
И ждать – вот-вот над головой
Качнется гибелью забой!..
 
 
Но говорят – какая боль! —
Что мы – изменники, слепая…
Шахтовладельцы и король
О лишнем часе мало знают…
Шахтовладельцы и король
На нас с тобой не заодно ль?
 
 
Им лишний час пробыть легко
Под одеялом на кровати…
А камни острые торчком
В кровати если? А сгорбатясь
Лежать под черным потолком,
Почти задавленным, легко?
 
 
И лишний час дышать углем,
Быть лишний час в золе зарытым…
А ну, ослепшая, тряхнем, —
Пусть брызнет гнев из-под копыта,
Пусть злоба каменным углем
Нависнет и над королем!
 
 
В забоях сердца рвется газ…
Слепая, слышишь рев и грохот?
Мы бросили в гробу работы,
И в шахты вновь на лишний час
Никто не спустится из нас, —
В забоях сердца рвется газ.
 
 
И черный уголь раскален…
В холодном угле – злое пламя.
Пускай забойщик окружен
Неумолимыми врагами
Со всех сторон, со всех сторон, —
Ведь черный уголь раскален?
 
 
Да! уголь в сердце раскален
До бури, до огня, до жизни.
Ударит час – и со знамен
Огонь неудержимый брызнет, —
И вспыхнет шахта красным ртом
Над черным угольным пластом.
 

1926

Николай Кузнецов

Ленинец

 
Каждый раз, когда вечер алый
Уходит уснуть за город,
Он приходит домой усталый
От гудящих электромоторов.
 
 
За день усталость грузом
Засела в его плечах,
А он в синей рабочей блузе
Садится за том Ильича.
 
 
На бульварах электроточки,
Дамы, духи, наряды,
А он по дорожкам строчек
Бродит упорным взглядом
 
 
Жизнь не раз разразится громом
И не раз еще бурей вспенится,
Но от слов дорогих и знакомых
Закаляется сердце ленинца.
 
 
Стол залит электрическим светом,
В углах притаились тени,
И беседуют чуть не до рассвета
Он и Ленин.
 

Радиобашня

 
В синеву на полтораста метров,
Откуда видны далекие пашни,
До туч, гоняемых ветром,
Выросла радиобашня.
 
 
Сжималось кольцо блокады,
Когда наши рабочие плечи
Поднимали эту громаду
Над Замоскворечьем.
 
 
Не беда, что она немного
Эйфелевой башни ниже,
Все же тучи, воздушной дорогой
Пробегая, ей голову лижут…
 
 
Нашей работы упорной
Что может быть бесшабашней!
Когда нас душили за горло,
Мы строили радиобашни.
 

«День уйдет, утихнет город…»

День уйдет, утихнет город,

Улыбнется месяц за окном.

Каждый раз в такую пору

Я сижу, задумчив, за столом.

Месяц, месяц, ты любимец ночки,

Будь хорошим, подскажи,

Как в стихов размеренные строчки

Сердце мне свое вложить.

Не ответит месяц на мои вопросы,

Самому придется разрешить.

Вьется дым кудрявой папиросы,

Я сижу, задумавшись в тиши.

А пока гуляет ночка

До утра по улицам пустым,

Я кусочки сердца в виде строчек

Положу на белые листы.

Леонид Лавров

Нобуж (Отрывок из поэмы)

 
Прислушиваясь к шуршанью веток,
К теченью ночного ветра,
К биенью ночного пульса,
Я сижу у себя на постели.
До моего напряженного слуха
Добираются через окошко:
Резиновый шелест мака,
Огуречный мохнатый шорох,
Словно кожаный, хруст капусты,
И шипенье ползущей тыквы;
Настороживши белое ухо,
Подмявшись немного набок,
Сидит, как больная собака,
Рядом со мной подушка.
Так всегда, как только
На деревьях большие тени
Закачаются, как обезьяны,
Я сажусь у себя на постели
Изучать тишину и прохладу,
Думать о том и об этом,
Болтать босой ногой,
Водить ею, как кистью, по полу,
Беседовать с душой огорода…
 

* * *

 
И еще я видел в огороде,
В соломенной желтой шляпе,
Подбоченясь ромбами листьев,
Стоял молодой подсолнух.
И мальчик в сквозной рубашонке
Выбегал из дома и трогал
Под корнем сухую землю.
Качал головой и с террасы
Приносил свою кружку чая.
И вот я тогда подумал,
Что коммунизм, пожалуй,
Это не только мясо
У каждого в каждом супе,
Это уменье трогать,
Слышать, любить и видеть
Сердце у каждой вещи.
Это черта за нормой,
Кило и чуть-чуть добавок,
Метр и немного лишку,
Доктор и капля чувства
Для пузырька больного.
Коммунизм – это там, где слышат
Самый неслышный шорох,
Там, где умеют видеть
Невидимый оттиск света.
Это тогда, когда воля
Направлена в сердце жизни.
Когда понимают с полслова,
С полвзгляда узнают и верят.
Когда говорят с паровозом
Так же, как с человеком.
Когда угощают чаем
Даже простой подсолнух.
Оно уже близится, время,
Когда жизнерадостность вспыхнет
В каждом движенье тела.
Когда будет еще наука,
Не физика, не математика.
Наука искусства видеть
Диалектику каждой вещи,
Которая изучит кипенье
Ветра в листве березы,
Влияние шороха тени
На рост человеческой грусти,
Безумную страсть самовара
К семейству веселых чашек…
Которая научит слышать,
Вырвет из тайное тайных
Тысячу новых красок,
Умнет ощущение мира
Выше положенной нормы,
Чтоб через поры жизни
Проходил человек, как искра
Электромагнитного тока.
Что уплотняя атомность
В озон превращает воздух.
Оно набежит, это время…
 

1929

Полустанок

 
Кидая друг другу эхо,
Стоят часовыми ели.
Подбиты снежным мехом
Зеленые их шинели.
 
 
Сложенные на платформе
Шпалы у ограды,
Напоминают по форме
Палочки шоколада.
 
 
Стены платформы шатки
И ветер ныряет в дыры,
Но играют в лошадки
Озябшие пассажиры.
 
 
И счетовод с машинисткой,
Живые еле-еле,
Усиленно мнут под мышкой
Худенькие портфели.
 
 
По телеграфным венам
Ветер шумит прибоем,
И сумрак приклеил к стенам
Сиреневые обои.
 
 
Так, поджидая случай,
Продрогнувши спозаранок,
Он дремлет с мечтой о лучшем,
Затерянный полустанок.
 
 
И только заслышав «скорый»,
Как будто удивленный,
Красный глаз семафора
Меняется на зеленый.
 
 
И в шапке дыма старше
И тяжелей от дыма,
Поезд железным маршем
Прокатывается мимо.
 
 
И лишь мигает мудро
Задней площадки сцена,
С проводником, – до абсурда
Похожим на Диогена.
 
 
И снова ветер острый,
Ели и косогоры,
И снова темнеет остов
Худеющего семафора.
 
 
Но хоть он и заскорузлый,
Он все же свой, близкий,
Этот клочок Союза
С замерзшею машинисткой.
 
 
И если я сетовать стану,
То я подумаю только:
Там, где есть маленький полустанок,
Возможна большая стройка.
 

1918

Сергей Малашкин

Мускулы

 
О, мне ли в гулкой тишине,
Поэту радости и солнца,
У неоткрытого оконца
Все за поэмами Шенье
О белых лебедях вздыхать,
Сентиментальничать, мечтать…
О, мне ли в гулкой тишине,
Считать все пятна на луне!..
 
 
Я вижу: мимо милых сел,
По пажитям земли родной,
Гудя, жужжа, как рои пчел,
Бросая радостью, тоской,
Восстаньем, ужасом пожара
Во все концы земного шара
Бегут и дни и ночи
Из жил рабочих
Телеграфов провода…
 
 
О, мне ли в гулкой тишине
Считать все пятна на луне
И вас не видеть, провода!..
 
 
Я вижу: гений предо мной
Луга, леса, поля и степи
Окутал в рельсы, словно в цепи
Своею мощною рукой…
 
 
По этим рельсам взад, вперед,
Быстрее все из года в год,
Свистками разрезая тишь,
Бегут в Москву, Берлин, Париж,
Чикаго и другие города
Из мускулов рабочих поезда…
 
 
О, мне ли в гулкой тишине
Считать все пятна на луне
И вас не видеть, поезда!
Я вижу: чудища столиц
В металл закованного мира
На черном дыме у надира
Под стаею стальною птиц
Трубя грубо
В трубы,
Гудят,
Кричат
Криком красным с огненных
   страниц…
 
 
О, мне ли в гулкой тишине
Считать все пятна на луне
И гула не слыхать столиц!
 
 
Я вижу: в Лиссабоне, Риме,
Берлине, Вене, Петрограде,
Чикаго, Лондоне, Царьграде,
Кидая к небу клубы дыма,
Буйствуя неудержимо,
Сгустки мускулов рабочих
Дни и ночи
По металлу,
По закону
Молотами бьют,
Солнце новое куют,
Жизнь куют,
Куют!
 
 
О, мне ли в гулкой тишине,
Поэту радости и солнца,
У неоткрытого оконца
Все за поэмами Шенье
О белых лебедях вздыхать,
Сентиментальничать, мечтать…
О, мне ли в гулкой тишине
Считать все пятна на луне!
 
 
Я должен видимые мной
Все телеграфов провода,
Все поезда и города,
Бетон, железо, камень, медь,
Гул восстаний и пожара,
Буйство мускулов, удары
Буйно гимнами воспеть.
 
 
О, мне ли в гулкой тишине,
Считать все пятна на луне!
 

«Музыка. Бьют барабаны…»

 
Музыка. Бьют барабаны.
Трубы победно трубят.
Меди зазывной,
Призывной
Буйствует буйно набат.
Музыка. Бьют барабаны.
Трубы победно трубят…
 
 
Массы несметные, полные бури, отваги,
Выше вздымая к лазури багряные флаги,
Горе столетий поправ,
Позабыв,
С заревом зорь от застав,
Точно единый порыв,
Движутся медленно, гулко
В улицы и переулки
Центра, кидая призыв:
«Други, вперед! На зенит!
Пойте! Пусть песнь громозвенит!»
 
 
Музыка. Бьют барабаны.
Трубы победно трубят.
Меди зазывной,
Призывной
Буйствует буйно набат.
Музыка. Бьют барабаны.
Трубы победно трубят.
Массы все ближе и ближе к трибуне
   подходят.
Город бетонный от топота гулкого ног,
Струны стальные колебля, что в дали
   уходят,
Гулко поет в акведуки, поет и в железные
   трубы,
Точно Гомер, всей вселенной и просто и
   грубо
Весь погружаясь в восторг.
Зданья кричат. Открываются двери и окна.
В куртки, костюмы и платья убравшись
   прозрачные,
Брачные,
Путаясь в знойного, жгучего солнца
   волокна,
Новые братья навстречу любезно
   выходят
С алыми, рдяными лентами через плечо
В ногу, в плечо,
Песнями, гимнами славя себя горячо,
Буйство масс окрыленных,
В солнце влюбленных,
Центр замыкая собою в кольцо.
 
 
Музыка. Бьют барабаны.
Трубы победно трубят.
Меди зазывной,
Призывной
Буйствует буйно набат.
Музыка. Бьют барабаны.
Трубы победно трубят…
 
 
Массы на площади. Празднество. Шум.
   Ликованье.
Братья любимые, сестры в минуты
   свиданья,
Фабрики, молоты, сверла забывши и муки,
Взяли смелее друг друга за грубые руки,
Зная глубоко, что каждый для каждого
   друг.
Крепко смыкаются возле трибуны вокруг
Братства – коммуны – союз круговой
   неразрывный
И, торжествуя под гулы набата
Меди призывной,
Ленина ждут, что любезнее брата,
Радостно, буйно,
Солнцами глаз улыбаясь, с трибуны
Всем им расскажет словами мессии:
О коммунизме Советской России,
О мировом торжестве пролетариата…
Музыка. Бьют барабаны.
Трубы победно трубят.
Меди зазывной,
Призывной
Буйствует буйно набат,
Музыка. Бьют барабаны.
Трубы победно трубят.
 

Иван Молчанов

Станция Няндома

 
«На север, на север, на север!» —
Вагоны, качаясь, поют;
И северный ветер рассеял
Попутную песню свою.
 
 
Все глуше,
Все мимо и мимо,
Метелям и вьюгам сродни,
Мелькают одни за другими
Олонецких станций огни.
 
 
Лежит в них
Лесная усталость
И северной ночи печать.
И ты среди них затерялась, —
Ну как мне тебя не узнать?..
 
 
Леса – без конца И без края,
Чугунка – две темных струи.
И тенью по ним пролетают
Давнишние годы мои!
 
 
Вот – утлые
Крыши поселка,
Седеющие в мороз.
Не здесь ли затравленным волком
Я дальнее детство пронес!
 
 
А вот и депо,
И на крыше,
Едва покосившийся вбок, —
Не стал он не ниже, не выше
Крикливый деповский гудок.
 
 
Бывало,
Чуть брезжить станет
Холодный и тусклый рассвет,
Тягучую песню затянет
Горластый деповский поэт.
 
 
Меня он
Ничем не обидел:
Он часто будил и трубил.
Но как я его ненавидел,
О, как я его не любил!
 
 
Его переливы,
Как плети,
Ложились ко мне на кровать…
В одиннадцать лет на рассвете
Мучительно трудно вставать!
 
 
Воспоминанья
Горячей
Меня захлестнули волной…
Скупой кривоногий подрядчик,
Ты снова стоишь предо мной.
 
 
И я, в пропотевшей рубахе,
Мечусь, незаметен и сер.
И нудно тяжелые плахи
Со скрипом
Ползут за барьер.
 
 
Валежник,
Березник,
Осинник…
Из сил выбиваясь, крепись!
С шести до шести за полтинник
Запродана тусклая жизнь…
 
 
Далекая станция.
Глухо
Ревет паровозная медь…
Мне есть о чем вспомнить, старуха,
Но… не о чем пожалеть!
 
 
Вот, разве,
Тот день не пройти нам:
Он светлым единственным был:
В тот день с боевым карабином
Я в жаркую юность ступил.
 
 
В тот день
Не задаром растрачен
Мой пламень, мой пыл боевой:
В тот день кривоногий подрядчик
С пробитой упал головой!
 
 
Далекой
Высокой картиной
Тот день, как живой, засиял…
Ах, что я?
Да разве один я
Так право на жизнь добывал?
 

1928

Дьяков Петр

I

 
Над зубцами ельника, по краю,
Разлилась багрянца полоса.
Где-то за деревней, замирая,
Девичьи звенели голоса.
 
 
Где-то с переборами тальянки
Песня угасала на ветру.
Там – гулянка…
Но не до гулянки
Трактористу Дьякову Петру.
 
 
Вот звезда над полем задрожала,
Опустилась на деревню мгла.
Полоса невспаханной лежала,
Молодого пахаря ждала.
 
 
Не шумят березы у околиц,
Тихо дремлет ива у плетня…
Выводил на поле комсомолец,
Выводил железного коня.
 
 
Под покровом ноченьки ковровой
Моториста скука не возьмет:
Выезжал он с песенкою новой,
С той, какую милая поет:
 

II

 
«По дорожке неровной,
По тракту ли, —
Все равно нам с тобой по пути…
Прокати нас, Петруша, на тракторе,
До околицы нас прокати!
 
 
Прокати нас до речки, до мостика…
В нашем ясном, хорошем краю
Запевайте-ка, девушки песенки
Про колхозную долю свою.
 
 
Не примяты дождем, не повыжжены
Урожайные наши поля;
Кулаки на селе разобижены,
Что ушла навсегда их пора.
 
 
Огрызаются, лютые, лаются,
Им нерадостен наш урожай…
Кулачье до тебя добирается:
Комсомолец, родной, не плошай!
 
 
По дорожке неровной,
По тракту ли, —
Все равно нам с тобой по пути…
Прокати нас, Петруша, на тракторе,
До околицы нас прокати!»
 

III

 
Песня наливается и крепнет:
Не сорвется голос молодой.
Далеко оставлена деревня,
Утонула в дымке голубой.
 
 
Рыхлым черноперым черноземом
К борозде ложится борозда…
«Стой, Петруха!» —
Кажется, знакомый
Голос прозвучал из-за куста.
 
 
«Стой, Петруха, побалакать надо,
Поквитаться надо за дела…»
В эту ночь кулацкая засада
Тракториста с вечера ждала.
 
 
«Поквитаться надо, посчитаться
Нам с тобой, бедняцкий де-пу-тат!..
С солнышком собаке не видаться,
Ну-ка, поворачивай назад!..»
 

IV

 
Замолчала во поле машина…
Тракториста с головы до ног
Кто-то облил теплым керосином,
Спичку чиркнул…
Вспыхнул огонек.
 
 
Цепенела в поле синь густая,
Сиротела полоса…
Отблеском зловещим налитая,
В эту ночь от края и до края
В семь цветов окрасилась роса.
 

1929

Полярная весна

 
Бреду по мхам, по темным травам,
По кочкам выцветшим бреду.
Налево, прямо и направо —
Конца болотам не найду.
 
 
Зеленый май весенним ливнем
Все расцветил. Как даль светла!
Передалась теплынь земли мне
И песней на сердце легла.
 
 
Есть где-то юг. Теперь он жарок.
Шумят над морем тополя.
А здесь мильонами цигарок
Дымится мшистая земля.
 
 
Иду по мхам и вязнут ноги…
Заночевавшее в лесах —
Как лось большой, ветвисторогий —
Пасется солнце в небесах.
 
 
А небеса бескрайно сини…
Конец метелям, вьюгам, сну.
На тощей, зыбчатой осине
Встречают ласточки весну.
 
 
Теплом наполнен день безбрежный.
…К тебе любви моей полет!
Ведь и олень сегодня нежно
Подруге клич призывный шлет.
 

1924

Василий Наседкин

Мимоходом

 
Случалось муторно и тяжко,
Когда не в радость и весна,
Ее зеленая рубашка
И облака нежней руна.
 
 
Идешь и, голову понурив,
На все махнуть рукой готов,
Как будто не было той бури
Неповторяемых годов…
 
 
И вдруг над улицей нежданно
Прольется труб высоких медь,
Чтобы, пропев о славе бранной,
За переулком замереть.
 
 
Прохожий скажет: «Знаменитый
Буденновский проехал полк»…
Но улица в тот миг забыта,
И даже звон трамвайный смолк.
 
 
По замирающему звуку
Слепую радость не тая,
Туда протягиваю руку,
Где, может быть, бывал и я.
 
 
И весь тот день и весь тот вечер,
Овеян бодростью вдвойне,
Твержу не раз: «Чуднó мы лечим
Себя в Советской стороне».
 

1925

«Где синие вихри…»

 
Где синие вихри
Вдали, на краю —
Там будто не рожь,
А бегущее стадо.
И я, очарованный,
В поле стою,
И большего сердцу
Как будто не надо.
 
 
Как будто не надо,
Как будто все есть,
Чтоб сердцу живому
Вовек не отцвесть.
 
 
Ах, что за минута
Приходит ко мне!
Я весь наполняюсь
Сладчайшею дрожью,
Как самый счастливый
В Советской стране,
Богатый трудами,
Простором и рожью.
 
 
И так говорю
Под журчание птах:
«Не плохо глаза бы
Оставить в полях!»
Мне скажут:
«Наивная
Детская ложь».
Но ветер другое
Мне на ухо шепчет.
Волнуется, прядая,
Спелая рожь,
Дуй, ветер,
Дуй, милый, покрепче!
 
 
Погода такая,
И ветер такой,
И право, не знаю,
Что стало со мной.
 

1927